Текст книги "Морфоз. Повесть белой лилии"
Автор книги: Наталья Алмазова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава XXXII
Год или век
Прохладное дыхание сгущающихся сумерек вплеталось в контур моих волос сизой переливчатой лентой. Сколько я уже находился здесь?.. Вернее, сколько я находился здесь, будучи собой?.. Мне известна была эта цифра вплоть до секунды, но иногда начинало казаться, что время периодически сбивается со своего монотонного хода, и маятник начинает раскачиваться то медленнее, то быстрее. Этот необъяснимый эффект мнимого «искривления» линейности размеренного движения не имел под собою никаких объективных причин, но я отчётливо ощущал указанное и никак не мог отделаться от данного чувства.
Я сидел в парке на одной из скамеек, обращённых к миниатюрному пруду. Уголок был достаточно укромным, и никто не смущал моё одиночество своим присутствием. Я следил, как темнота растворяется в воде, и как дрожит серебристая амальгама от её прикосновений. Откинувшись на спинку и бесцельно постукивая когтями по одной из деревянных перекладин, я думал о произошедшем. Живые тёплые человеческие прикосновения до моего каменного холодного тела встревожили меня: я не мог точно описать свои ощущения, но… они были. Я определённо что-то чувствовал, однако что это, сказать затруднялся. Инородная энергетическая оболочка, сформированная в моей слаженной полевой структуре, вносила диссонанс в общее информационное звучание, сбивая с толку и делая мой собственный внутренний мир непроходимою чащей: я не знал, какие открытия могут таиться за каждым деревом в этом лесу. Вместе с тем я учился контролировать переменчивый эмоциональный фон, доставшийся мне в наследство от планеты океанов, и, как мнилось, весьма успешно.
За мной уже некоторое время пристально и неотрывно следили. Я сразу же понял это, отвлёкшись от занимательной интроспекции. Флёр тонкого присутствия витал в воздухе, мешаясь с запахом цветущего кустарника за скамьёй. Молниеносно я оценил ночного гостя, не совершив ни единого телодвижения и даже не оглянувшись. Им оказался даймон из Светлых. Впрочем, разделение на фракции меня не интересовало – различия являлись условностью – исток всех разумов во Вселенной был один. Невзирая на то, существовала некая дифференциация, как основополагающий процесс всякого движения. Отдаляясь от Первоисточника, сознание всё более замутнялось, становясь эгоцентричным и иррациональным, и созданная тварь решала, что именно ей в управление должен был достаться штурвал вечного процесса становления. В связи с тем и возникала разноимённость зарядов, контраст цветов и противоборство. В этом мире всё проходило именно по такому сценарию. Как и во многих подобных мирах. Потому я знал обрисованную схему.
Дух заговорил со мной, и я откликнулся на человеческом языке – меня забавляла эта пусть и не совершенная система обмена данными, и звучание своего голоса я находил весьма интересным, ранее не обладая им вовсе. Я прекрасно сознавал, зачем светозарный посланник здесь и что желает сказать мне. Я был виновен в произошедшей смуте с элементалами и не отрицал того. Объяснения своему поступку, которое было бы уместным, рациональным и оправдательным, я не находил. Чуть погодя, видя, что мне нечего сказать в свою защиту, сияющий гений произнёс, что я достаточно пользовался их великодушием на правах чужеземца. И что мне не место больше на этой планете. Повисло напряжённое молчание. Светлый ждал моего ответа. Я глядел на пруд, отражающий усыпанное искрящимися звёздами небо. Многие из светил заступались за меня пред ликом говорящего даймона-Агатоса, хоть это было и излишне. Но мне почему-то польстил данный факт. Ведь именно к ним, сверкающим солнцам, у меня было больше всего сродства в этом мире, каким бы странным это не казалось.
Ангел приказал светилам замолчать, и в воцарившемся безмолвии изрёк, есть ли хоть одна не оглашённая причина, благодаря которой они не должны изгнать меня прямо сейчас. Скрестив руки на коленях, я недвижно глядел в пространство перед собой. Затем всё же решился заговорить: речь моя была ровной и бесстрастной, такой, будто я всё ещё адепт Великого Храма, обладающий сокровенным Знанием и силой. Так вот я сказал, что намерен оставаться на Земле столько, сколько посчитаю нужным. Мотивы моих поступков – моё личное дело. Я искренне сожалею, что нанёс ущерб одной из тонких сфер данной планеты, однако сами её обитатели не оставили мне иного выбора. Таким образом, не отрицая своей вины, я, можно сказать, её до конца всё ж таки не признал. В ответ на мои самоуверенные заявления гений произнёс, что, несмотря на мои возможности, это их мир, и справиться с одиноким странником не так уж и сложно. Я заметил даймону тогда, что я хоть и одинок, но единожды уже заставил их поволноваться. Так стоит ли рисковать повторно? Дух на это возразил, что за последний свой визит в незримые сферы я успел обзавестись коварными врагами, отняв у них принадлежавшую им по праву и Закону душу, так что беспокоиться стоило мне. Я парировал это заявление известной пословицей, сказанной с непревзойдённым равнодушием: «Oderint dum metuant»[52]52
лат. Пусть ненавидят, лишь бы боялись.
[Закрыть]. Ведь бояться меня было за что.
Я затеял опасную игру, но более мудрых решений мне не приходило. В любом случае сдаваться безропотно я не желал. В душе моей проснулись странные неведомые людские качества, что вносили коррективы в мои действия, поступки и слова. Я не ведал, к чему означенное может привести. Однако, что мне было терять?
Заметив, что диалог зашёл в тупик, посланник переменил тон, мягко произнеся, что они не желают мне зла – их истина – в миролюбии и терпимости, в соблюдении первоначальной чистоты божественного Слова их Творца. Я промолвил, что мне это известно: я уважаю священные правила их мира и план Создателя. Но эта Вселенная изменила меня, как я сам того не желал, так что прегрешения мои против их сакральных канонов – лишь следствия этого незапланированного изменения.
Вообще-то, говоря откровенно, я не знал, что мне делать и к чему все эти разговоры с хождением вокруг да около. Я изначально поступил неправильно, уклонившись от соблюдения прописанного в Скрижалях Творения данного мира. И продолжал отстаивать собственную неправоту. Впрочем, каких верных поступков можно ждать от ренегата, предавшего свою Обитель? Эта мысль, промелькнувшая в моём сознании, прервала цепь высказываний по поводу причинно-следственной связи, и я умолк. Довольно изворачиваться. Партия проиграна с самого начала.
Я устремил глаза к вышине: небеса казались заоблачными, кобальтового цвета сводами древнего Собора. Украшенные самоцветами, они простирались в бесконечности, обрамляя сокрытый под ними алтарь – эту удивительную планету. Куда мне идти теперь?.. – тоскливо подумал я. Сонмы реальностей были по-прежнему доступны, но… если бы я мог, то променял бы их полихромное великолепие лишь на две – Землю и Morati. Всё прочее утратило для меня смысл.
Спустя пару мгновений тягостных раздумий, я вновь обратился к своему светозарному собеседнику, тихо произнеся: «…Послушай, мне и так не долго осталось – я угасаю. Есть ли различие – год или век? Моё присутствие более не принесёт беспокойства – в том я могу поклясться. Ваш мир открыл мне иные грани существования, и пока моё «Я» не истлело до космической пыли, мне бы хотелось познать их. Ведь всё, ради чего я был сотворён – это Знания. Я прошу… разрешения… завершить свой длинный путь… здесь». Мой голос стих. Даймон-ангел молчал. Его безмолвие показалось мне вечностью. Когда я уже разочаровался услышать ответ, гений произнёс: «Это право дано тебе». И, после паузы добавил: «Ты стал похожим на них – сынов человеческих». Я опустил глаза, поражённый поистине сказочным великодушием Светлых, и таким тонким и верным замечанием касаемо моей природы. С белых холодных губ моих тихим вздохом сорвалось слово благодарности, оставив после себя терпкий полынный привкус.
…В ту ночь более никто не беспокоил меня. И я провёл это время, слушая серебристые звенящие речи небожителей – звёзд. Вероятно, Светозарный был прав – я уподобился дочерям Евы и сынам Адама. Я многого ещё не понимал, утратив доступ к внушительному количеству информации, но не мог более отрицать, что значительные метаморфозы моего мироощущения были связанны именно с «очеловечиванием» моей многострадальной души.
Глава XXXIII
Хамелеоновые осколки
Оставшись наедине с самим собой, я сызнова разглядывал мозаику воспоминаний, складывая узоры из разрозненных картин. Хамелеоновые осколки – вот всё, чем я обладал.
Поднявшись со скамейки, я решил обойти пруд по кругу. В тёмной бликующей глади я изучал своё отражение, так, будто впервые видел его и ещё не до конца был уверен, мне ли оно принадлежит.
…Она… сочла меня… привлекательным. Это значит, красивым? Но… почему? Одно время я считал, что так и есть, понимая красоту как гармоничность и сообразность пропорций. Правильность. Симметричность. Однако, по истечении некоторого срока, моё представление о ней существенно изменилось. Как-то я задал вопрос касаемо этой темы своему ученику. Мигель тогда назвал меня мужчиной. Такое утверждение показалось мне необоснованным и смешным. Однако Хлоя повторила данное заблуждение. Вероятно, отсутствие характерных гендерных признаков женственности по умолчанию относило меня к противоположной половой категории. Вместе с тем моё тело было, пожалуй, слишком изящным и хрупким, если брать за основу усреднённые характеристики, присущие мужским особям. Впрочем, и пусть. Мужчина так мужчина. Я ведь даже мог бы… им стать. Менять столь пластичную оболочку, как моё полувещественное тело, было не сложно. Я уже отчасти уподобил собственную фигуру людским очертаниям: будто у меня есть костно-мышечная система… и… веки на глазах. Мне даже нравилось походить на представителей их расы. Да, я мог бы… Однако к чему это? Внутри, в глубинах моего духа даже подвергшись значительной деградации энергополевой структуры, я остался бы собой. Собой – другим, не-человеком. Пускай я и способен был в точности скопировать их тело, это ничего бы не изменило. И я так никогда и не проследил бы траекторию той тонкой прозрачной нити, ведущей в вышину, что заставляя людей совершать безумные поступки, одновременно с тем, возносила их сознание к Вечному.
…Хлоя… прикасалась ко мне, будто я живой. Живой, но… я… Впрочем, не только она одна. Каким всё-таки мои подопечные меня видят? Я строго взглянул в лицо своему отражению. Угольно-чёрные глаза слегка искрились, преломляя сияние ночных огней. Я мог бы сделать их подобием человеческих, чтобы люди не боялись смотреть в них, но не желал, ведь в глубине этих самых глаз всё ещё отражались лики светил Morati… и я до сих пор мог узреть их там.
…Она… поцеловала меня. Так странно. Во мне не было ничего, что могло привлечь эту цветущую юность, страстно жаждущую жизни. Мертвенно холодный, так много рассуждающий об абстрактном, я, мнилось, виделся моей подопечной жутким занудой: она сама мне на то намекнула. Да, я вернул Хлою в эту реальность, но чувствовал, что её поступок не был ответным жестом благодарности. Я чувствовал, что это не так. Всего несколько часов, что мы провели в благоухающих аллеях городского парка, заставили девушку серьёзно переменить обо мне мнение. Человеческие эмоции столь непостоянны. Ещё и discipulus meus… о чём думал он, я утверждать вообще не брался. Единственное, что было очевидно касательно Мигеля, так это то, что в душе его происходит какой-то мучительный процесс, изнуряющая борьба – а вот между чем и чем – Бог знает.
До самой зари я скитался среди оливковой зелени деревьев, погружённый в раздумья о таинственной природе человеческого сердца, а после того, как светоносная Эос[53]53
Эос (др. – греч. нως, эпич. нώς, микен. a-wo-i-jo) – в древнегреческой мифологии богиня зари. Эос появлялась ранним утром, выходя из океана, и на колеснице, запряженной прекрасными лошадьми, возносилась на небо. Поэты, начиная с Гомера, описывали красоту Эос и её великолепие, называя её «розоперстой», «прекраснокудрой», «златотронной», «одетой в шафранный пеплос» и пр. Её эпитет объясняют так: «Перед восходом Солнца на небе появляются расходящиеся из центра розовые полосы, которые напоминают растопыренные пальцы руки».
[Закрыть] розовыми перстами своими расцветила горизонт, возвратился к жилищу своих подопечных. Что-то влекло меня к ним. Непреодолимо. Прочь от одиночества и этой ненавистной пустой тишины, крадущейся по моим пятам.
Глава XXXIV
Неодолимость противоречия
Во дворе известного дома, куда я направился ранним утром, меня ожидала весьма занятная картина: свернувшись на одной из скамеек, поджав колени, спала Хлоя. Я приблизился к ней, про себя перебирая возможные варианты того, что же могло произойти. Дотронувшись до плеча девушки, и ожидая пробуждения, я внимательно всматривался в её лицо, но границ мысли и личного пространства не нарушал. Хлоя медленно приоткрыла глаза. Узнав меня, она улыбнулась, вытянув руки над головою и разминая затёкшие мышцы. Затем девушка поприветствовала меня и, как ни в чём не бывало, спросила, почему я вчера сбежал. Изобразив изумление, я ответил, что всегда появляюсь и прихожу, когда сочту нужным. Приняв сидячую позу, моя подопечная пробормотала в ответ что-то наподобие: «Ясно. Все вы такие». Этого размытого утверждения я совершеннейшим образом не понял: ведь в данном мире я был единственным представителем своей расы, и других быть не могло, а если б они и были… то либо меня уже не было бы, либо бы я о том знал. Потому я счёл подобное изречение моей собеседницы ошибкой не до конца проснувшегося разума и уточнять не стал. После я сам задал Хлое вопрос о том, что случилось и отчего она коротает ночь на скамейке. Слегка смутившись, и, пару раз поменявшись в лице, девушка, взглянув на меня исподлобья, сказала, что воздержится от комментариев по данному поводу. Однако моё недоумение и пристальное внимание вынудили её добавить к тому ещё пару фраз. Хлоя произнесла, что между людьми иногда возникают разногласия, и порой общий язык найти крайне сложно. Из её неопределённого ответа я сделал вывод, что они с моим учеником что-то не поделили, и решил остальные подробности узнать непосредственно у него самого.
…Мигом позже оказавшись в комнате Мигеля, я застал его спящим за столом, уткнувшись лицом в страницы одного из фолиантов, которыми сверху до низу заполнены были его книжные шкафы. Подойдя ближе, я заметил, что веленевые[54]54
Веленевая бумага (от фр. vélin – тонкий пергамент, или велень) – плотная гладкая бумага высшего качества, сырьем для которой служила в старину тряпичная масса.
[Закрыть] страницы раскрытого тома слегка покоробило, и они изогнулись в некоторых местах, так, будто на них попала влага. Вместе с тем я знал, с каким трепетом discipulus meus относится к своим книгам, а потому понять, как произошло подобное, мне удалось не сразу. Лишь вглядевшись внимательнее, я заметил крошечные крупицы соли на бумаге… такие же, как и на щеках Мигеля.
Приблизившись со спины, я опустил свои холодные руки на плечи юноши. Мой ученик вздрогнул, пробуждаясь, и, не открывая глаз, произнёс: «Я ведь уже говорил тебе: уходи». Как я успел сообразить, данное высказывание предназначалось Хлое. Слегка отстранившись, встав сбоку, я тихо произнёс: «Мигель, объясни мне, что происходит?» Молодой человек резко вскинул голову, услышав звук моего голоса. Его глаза широко открылись, будто он и не спал вовсе. И в том, судя по его лицу, я не ошибся: под глазами моего ученика были тёмные разводы, и кожа казалась куда бледнее обычного. Словом, discipulus meus выглядел так, будто смертельно устал. Эта необъяснимая усталость отпечаталась в каждой черте, но более всего просматривалась она во взгляде.
Мигель медленно встал из-за стола, не отрывая взора от моего лика. Поприветствовав меня жестом уважения, каким иногда обменивались адепты нашего Храма, слегка склонив голову к груди, мой juvenis alumnus прошептал в ответ только: «Magister, я…» После того воцарилось напряжённое молчание. Я уже понял, что он не расскажет мне ничего нового, однако всё же задал ещё несколько вопросов, на что-то надеясь: «Зачем ты сказал Хлое уйти? В чём суть вашего разногласия? Ты ведь прежде был довольно терпим к ней, так что изменилось?» Мой ученик молчал, глядя в пол. Присев на край стола рядом с ним, я размеренным тоном произнёс: «И ты позволишь ей остаться на улице? А как же ваши понятия о взаимоуважении и помощи? Неужели, владея разумом и одним языком общения, вы не смогли договориться и найти компромисс, в чём бы ни заключался ваш спор? Я не могу понять. Противоречия столь непреодолимы?» Несколько секунд сохраняя безгласность после моих высказываний, Мигель всё-таки произнёс короткую отрывочную фразу, не поднимая глаз: «Это моя вина, Magister. Пусть возвращается». Я поинтересовался, о какой именно вине идёт речь, услышав в ответ всего одно слово – «заблуждения».
Я спустился во двор. Искать логические нити в этих информационных фрагментах было занятием неблагодарным и бесполезным, и я решил оставить всё как есть. Это их мир. Их жизнь. Так или иначе, они сами выбирают и варьируют правила игры, моё дело – лишь наблюдать, сохраняя нейтралитет – пожалуй, это наиболее правильное решение. Я и так достаточно вмешивался, что дорогого могло стоить и мне, и им. И каждый раз, когда мне начинало казаться, что я близок к разгадке определения «человечность», я вдруг осознавал, что за мнящимся финишным поворотом разворачивается целый лабиринт потайных ходов. Да, я уподобился людям во многом, но быть как они никогда бы не смог. Мне проще было понимать светила, нежели человека.
Хлоя, отстранённо водя глазами по сторонам, прогуливалась по детской площадке. Ярко-синие искусственные пряди-косы, вплетённые в её волосы, раскачивались в такт неспешным шагам. Обернувшись, девушка улыбнулась мне, и, после паузы, поинтересовалась: «И… что он тебе сказал?» Я лишь пожал плечами, полагая, что данный жест вполне точно характеризует ситуацию и не требует дальнейших пояснений. Моя подопечная в ответ только усмехнулась, покачав головой и произнеся себе под нос, будто это были мысли в слух: «Конечно, он же трус». Я был несколько потрясён столь критичным утверждением Хлои. И не преминул уточнить, почему у неё сложилось такое мнение. Я достаточно знал Мигеля и с уверенностью мог заявить, что этот термин менее всего был к нему применим. Потому я огласил свои измышления аргументировав их тем, что человек, практикующий магию и посвятивший немало времени демонологии и общению со сферой потустороннего вряд ли может обладать гипертрофированным чувством страха. В ответ на это Хлоя лишь отрешённо заметила: «Ну, может и так. Только по отношению к самому себе он всё равно трус». Я обречённо вздохнул. Люди…
Затем я сказал Хлое, что она может возвратиться в дом. Однако девушка, покачав головой, резко проговорила «ну, нет уж», чем слегка удивила меня, присовокупив к тому, что лучше будет жить на вокзале. Я, однако, не думал, что там будет лучше с позиции санитарных норм, с учётом социально-правовых и психологических факторов. И озвучил свои опасения. Она в ответ только рассмеялась, глядя на меня своими выразительными серо-голубыми глазами, и провела тыльной стороной ладони по моей щеке. Я дотронулся пальцами до места касания на моём лице, ощущая остаточное тепло. И добавил, что наиболее рациональным решением будет вернуться в квартиру моего ученика. Сохраняя улыбку на устах, моя подопечная всё же согласилась, изрёкши с иронией: «Как скажешь, заботливый мой». После чего направилась к подъезду. Я последовал за ней.
Межу собой Мигель и Хлоя почти не разговаривали, обмениваясь лишь по необходимости краткими высказываниями. Некоторое время понаблюдав за таким странным поведением, я решил удалиться, дабы своим присутствием не мешать им быть откровенными друг с другом и разрешить конфликт – неясный и неодолимый, фундаментальной основы которого я не знал. Однако я искренне надеялся на их благоразумие.
Глава XXXV
Portarum Veritatis[55]55
лат. Врата истины.
[Закрыть]
Я снова сидел на крыше, на самом краю, слушая, как беспечно ветра выводят свои рулады[56]56
Рулада – быстрый виртуозный пассаж в пении. Слово “рулада” происходит от французского rouler, что означает – катать взад и вперед.
[Закрыть]. Неужели Они так никогда и не придут за мною, оставив безмолвно выгорать до пепла на этой планете? – мучился я вопросом. Меня указанное обстоятельство даже, некоторым образом, смущало: я чувствовал себя сломанной, брошенной игрушкой. И, хоть я и никогда не задумывался о подобном прежде, но в одночасье пришёл к заключению, что безразличие хуже наказания. В моих размышлениях было что-то инфантильное и эгоистичное: я не желал, чтобы обо мне так просто… забыли!
Ключ… смогу ли я воспользоваться им ещё раз, хватит ли мне сил? Открытие врат забирает много энергии. Я плохо восстанавливался ныне. Но… О, Боги, о чём я! – грубо пресёк я абсурдные рассуждения на корню. Чего я сумел бы добиться, даже если бы у меня и получилось осуществить задуманное? Добраться до Зыби раньше, нежели она сама поглотит меня изнутри? Что за нелепая спешка в Небытие! И вместе с тем… у меня бы было немного времени. Цитадель… Храм… Salvator… Увидеть, хоть на миг пред Пустотой. Зачем? Какое глупое желание. И какое непреодолимое!
Однако я и запамятовал, насколько осязаемой субстанцией является мысль в этой персоналистической[57]57
Персонализм – (от латинский persona – личность), философское направление, признающее личность первичной творческой реальностью, а весь мир проявлением творческой активности «верховной личности» – Бога.
[Закрыть] Вселенной. Мысль, которая творит.
Окружающий мир, обессилено выдохнув, потонул в зыбкой тьме.
…Я не помню, что произошло и как это случилось. Когда я открыл глаза, то осознал, что моё плотноматериальное тело тащат по песку за ноги. Антрацитовые крупинки шелестели под щекой, и я ощущал их движение. Обретя, наконец, возможность видеть происходящее, я огляделся. Я лежал вниз лицом, рассекая волочащимися руками угольно-чёрные барханы. Оh, Deus meus[58]58
лат. О, боже мой.
[Закрыть]… Обитель. Я вожделенно сжал ладонями крошечные частички каменного мелиса[59]59
Мелис – низший сорт мягкого сахара.
[Закрыть]. Morati. Приподняв голову от грунта, я слегка развернулся налево, чувствуя чьё-то присутствие. Рядом шёл мой Учитель. Его гематитовая кожа слегка искрилась в рассеянном звёздном свете. Он глядел вперёд, не оборачиваясь на меня. Черты лица моего ментора были исполнены абсолютнейшего равнодушия и беспристрастности. Полное отсутствие эмоций. Совершенная гармония с Закономерностью. Неужели, я и сам когда-то был таким, как он, мой наставник? Таким мертвенно-чистым. Лишённым надежд и страданий. Верным Пути. Да… когда-то.
Я понял, что за ноги меня волочит один из Хранителей – величественный безмолвный Страж. Его чёткие монотонные шаги напечатлевались эстампом следов на текстуре неподвижного песка. Извернувшись, я обратился взором к небу, по людской привычке ассоциируя зрение с глазами. Необоснованно и нелогично. Я искал мои звёзды, и в их числе Salvator. Как же я желал бы видеть его в тот миг! Однако космический ландшафт внушительно переменился, и я не обнаружил моего сиятельного солнца и многих прочих своих воспитанников. На месте потухших светил остался лишь гравитационный след, в то время как судьба оболочки была мне неизвестна. Прочие же оставшиеся на местах мои сверкающие подопечные, самые юные, не проронили и звука, взирая на меня холодно и безучастно. Конечно, ведь теперь даймоном, хранившим и направлявшим их, был мой Magister. Я понял это без труда по мелькающим мыслеобразам их сознания. Что же, моё место и впрямь досталось лучшему, – подумалось мне. Ах, да и важно ли это? Я здесь, но… как?
После мгновенных размышлений, я сделал, как мнилось, наиболее вероятное заключение о произошедшем. Моё желание видеть Обитель, вероятно, спровоцировало аномалию перемещения сознания между различными аспектами моего «Я», существующими в разных реальностях. Можно сказать, я поменялся ролями сам с собою из одноимённого мира в иной пространственно-временной категории. Такая гипотеза показалась мне вполне релевантной. Хотя я не был уверен до конца. И не всё ли равно?.. Я засмеялся, надрывно, но беззвучно. Я дома. Однако, скорей всего, ненадолго.
Portarum Veritatis – Врата Истины. Кто ныне отворяет вас? Кто владеет ключом от Бездны?..
…Хранитель, что тащил меня, остановился, выпустив мои ноги и склонившись в приветственном поклоне перед Привратником. Я поднялся, дабы взглянуть на того, кто ныне предавал анаморфические[60]60
Анаморфический (греч. ana, наоборот, и morphe, вид, образ) – извращенный, превратный.
[Закрыть] души Зыби, и онемел, обескураженный и поражённый – Salvator. Теперь среди нас. Точнее, среди… них. Моя сияющая звезда – адепт Великого Храма. Сколько же прошло времени, что светило успело завершить свой эволюционный виток в звёздной форме и проследовать по множеству ступеней до самого Привратника Зыби?.. О, это весьма и весьма долгий срок. И… что сталось с прежним Привратником? – судорожно принялся размышлять я.
Не знаю зачем, я улыбнулся, взглянув на каменный лик моего бывшего хранимого звёздного создания. Цинкового цвета кожа, глаза на тон темнее. Длинные волосы, подобные тончайшей серебряной проволоке, застыли, будто при порыве ветра в лицо. Аспидно-серые одежды, испещрённые сакральными символами. Филигранные браслеты на тонких запястьях. Все детали образа Привратника, выверенные до мелочей, завораживали. Я, словно околдованный, рассматривал его, веря и не веря глазам своим.
«Salvator…» Кажется, я произнёс это имя вслух. Безгласно, но для восприятия подобным мне не нужны колебания проводящей среды. Я улыбался, а бывшее некогда под моей опекой светило взирало, молча, без тени какого-либо ощущения в замерших чертах. Мой Учитель равнодушно перевёл на меня свой взгляд: в моих странных действиях он просто не видел смысла. Но и не осуждал. Ничего личного. Вообще ничего.
Так всё и закончится, – мелькнуло в моей голове. Я спонтанно сделал шаг вперёд, однако никто не остановил меня, холодно наблюдая за алогичным поведением спятившего адепта. Не опасаясь более, я сжал в ладони своей руку звезды, что некогда помогла обрести мне свободу, а теперь отнимала душу. Вот оно – Равновесие в объективном проявлении. Спаситель и убийца сливаются в одном и том же лике: едины и неразделимы. Улыбаясь, уже едва заметно, с выражением измождённости в глубине глаз, я тихо прошептал: «Gratias agere…»[61]61
лат. Спасибо
[Закрыть] Никто не мешал мне. Salvator… Привратник… даже не вздрогнул и не попытался высвободить свои холодные пальцы из моих ладоней.
«Ты прекрасно, моё лучезарное солнце… Я так рад, что могу видеть тебя. Как жаль, что скоро я позабуду и это». Я говорил, как сыны Адама, притом не нарушая тишины, лишь беззвучно шевеля губами соответственно словам. Графитовые очи, лишённые век смотрели на меня ровным стеклянным взором, и все черты лица моего звёздного были идеально недвижны, будто предо мною гранитное изваяние. Но меня обрисованный факт не смущал.
«Amicus meus…[62]62
лат. Друг мой.
[Закрыть] – продолжил я свой странный монолог. – Возможно, ты и прав – я болен. О, не просто болен – неизлечимо. Но выход есть. «Optimum medicamentum quies est»[63]63
лат. Лучшее лекарство – покой.
[Закрыть]». После этого высказывания я едва уловимо прошептал последнюю фразу: «…Исцели мой мятущийся дух, Великий Страж Зыби. Разрушь его. Раствори в Изначальной Пустоте. Я так желал бы быть всем, что, кажется, позабыл простую истину: всё и ничего – суть одно». Выпустив руку Привратника, Я устремил отрешённый взгляд на иссечённые символами Врата. Но желал ли я в действительности того, о чём вёл разговор?
В надстройках Бытия прописан каждый вариант реальности, любой исход любого события. Сценарий же развивается согласно лишь направлению взора смотрящего. Кто знает, быть может, исчезнув, я обрёл бы своё индивидуальное «Я» в иной категории существования – альтернативном проявлении мира? Однако этими ответами неофиты не владели. Я хотел Пустоты, лишь чтобы воскреснуть из неё. Забыться, чтобы неотвратимо вспомнить. Но не мог утверждать наверняка, не вычеркнет ли этот шаг меня из фресок существования всецело, так, будто меня никогда не было, как и вариаций реальности с моим присутствием. Неизвестность пугала и влекла. Я не в силах был противиться ей. К тому же, я даже не знал, насколько происходящее со мной сейчас объективно – уж слишком странными казались многие детали. Чрезмерно…
Земными. И всё же…
Salvator, обернувшись ко мне спиной и приложив свою ладонь к границе между створками Portarum Veritatis, отворил их. Я безгласно наблюдал, как дробится звёздный свет в гранях его недвижных волос, отражаясь и бликуя, словно в зеркале. Когда-то он сам был источником этого света, как и я. Сколь бестрепетны сейчас его изящные пальцы с длинными стального цвета когтями, касающиеся до Порога. Он… ведь даже не испытает ни сочувствия, ни этой гнетущей тоски, что испытывал я… ни, пожирающего мысли, смирения с неизбежностью. Он никогда не узнает того, как я жил… на Земле… и не научится… мечтать. До скончания времён он будет хранить, как святыню, вход в пристанище вселенской Пустоши. Безропотно. Соответственно Великой Цели. А затем, на закате эпох… и сам шагнёт в никуда. Согласно. Покорно.
Мимолётные стаи мыслеоформ проносились в моём сознании быстрее скорости света. Саркофаг… его голос тогда… эта тончайшая спасительная паутинка, что дала мне возможность освободиться. Чем руководствовался мой звёздный в тот момент? И разве сам его поступок не был системным сбоем? Я полагал, что, возможно, его затронули перемены моей полевой структуры, а так как мы были довольно тесно связаны, как опекаемый и Учитель, то начинающаяся перестройка духа одного из нас затронула и другого. И вместе с тем Привратнику удалось излечиться, вытравить губительный вирус «человечности» из своих энергетических тканей. Ведь удалось?..
Я оглянулся на своего бывшего ученика. В последний раз. И Salvator обратил на меня свой взор. Его губы слегка дрогнули, и я прочёл в их едва уловимом движении несколько слов: «Я буду помнить о тебе, не беспокойся, amicissimi[64]64
лат. Друг.
[Закрыть].
Всегда. Вечность останется и пребудет». Я был ошеломлён.
Привратник говорил в точности, как я сам, мешая меж собой земные языки. Но более всего меня потрясли последние из пророненных им слов. Быть не может. О чём он?.. В лице моём отразилось глубочайшее недоумение и смятение, но задать свой вопрос я не успел. На металлических губах Привратника заиграла странная, почти неосязаемая улыбка. А после того, молниеносно оказавшись позади меня, быстрым движением руки он толкнул меня в спину, за грань Существования и Пустоты. В Великое Ничто.
Простёршаяся пред очами моими Бездна была грандиозна. Неописуема. Вездесуща, уходя до центра этого мироздания и вливаясь в не проявленный Источник Высшей Воли. Падая в неохватность, я будто бы ощутил вкус самого Абсолюта и он отчего-то… показался мне до странного знакомым.
Всё смешалось: события, голоса, времена, ступени трансмиграции и метемпсихоза. Желания и их отсутствие. «До» и «после». В воцарившемся вокруг бесцветном и бесформенном пространстве, если это можно было назвать пространством, в безвременье, вдруг, словно вычерченный острым стилосом[65]65
Стилос (по воску) (стило, от др. – греч. στнλος – столб, колонна, писчая трость, грифель) – инструмент для письма в виде остроконечного цилиндрического стержня из кости, металла или другого твёрдого материала.
[Закрыть] контур, возник некий образ. Я не сразу узнал его – мой разум, потеряв границы и разложившись на атомы, с трудом собрал себя вновь воедино.
Это был лик Верховного Иерофанта, участливо склонившегося надо мной. В холодных зеркалах Его глаз я увидел собственное отражение.
Затем всё померкло.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
