Текст книги "Люблю тебя"

«Я по камням не очень, вот если лошадь подковать, или пряжки… " Он не договорил. Ирма обняла его, как ребенок отца. Крепко, нежно. Он не поднял даже руки, просто сопел, и прижался колючей щекой к ее лицу.

«Я, видимо, уезжаю» – грустно проговорила Ирма.

«Зачем?»

«Дом, гостья, мой дом»

Он откинулся на спинку стула и посмотрел на эту комнату, на тюки в углу, они выглядели как затаившееся животное, готовое утащить ее за собой, доброе и теплое.

Он был одет в широкие штаны, высокие сапоги со шнуровкой, в таких же со слов Арса, в городе ходят военные, охрана. Местные переняли опыт, утеплили, а каучук для подошвы иногда привозили торговцы и меняли на еду и кров.

Свитер крупной вязки из шерсти цвета… Скрутили нить из шерсти какая была, добавили еще какую нашли, и наскоро связали. То крупно, то мелко, местами, справа, прожжённый, длинные растянутые рукава и кожаные заплатки.

Пахло костром, жареным мясом, кулинарной травой, и чем-то едким и горьким. Бороду он просто отстригал в три захвата, крутил головой, и если где-то поправлял почти не глядя. И с влажной погоды она торчала, делая его похожим на бродячего лесника.

Отогрелся и раздобрел. Довольный тем, что его подарок принят, теплом, он закинул руки за голову, потянулся, расправив грудь, и наклонился к Ирме, уперевшись локтями в колени.

«Как ты одна?»

«Как всегда. У меня волки, и теперь со мной гостья. Интересно, она еще не сожгла дом?»

Она улыбалась, опустив глаза, и смотрела на свои руки. Когда она сама носила воду из реки кожа была грубее… она не хотела уезжать.

За дверью уже гудел рынок, мороз разукрасил окна, солнце поднималось, деревья укрылись в кружева, как в сказке, солнце бликами перепрыгивало от начищенных ложек к граням графина, с морсом, яркого клюквенного цвета, и мягко, томно, утопало в смородиновом желе, и устраивалось на теплом хлебе.

Нет, не может бы так, что снова лес, река, взбалмошная цыганка и удобства дикого хутора… Ирма опустила глаза и посмотрела в сторону окна. Между рядами очень медленно перемещалась повозка силой пары добротных сытых лошадей, следом шел Арс, ещё пара охотников, в повозке красавица Лия, и пара деревенских бабулек, которые сошли у первых рядов, в мятый снег, истоптанный и изрезанный колесами повозок, как глазурь на торте, когда кондитер ссыпает воспитанные скалкой орехи и специально дожаренные до хруста бисквитные обрези, пахнущие карамелью. Отвесив поклон, они, раскачиваясь, потерялись среди рядов. Лия постучала в дверь, зашла, и прижалась к ней, обняла крепко, и повисла на шее Ирмы, с детским выдохом. «Пойдем, нас ждут».

Все вместе вышли, и через пол часа уже были в трапезной. Пахло тыквой, медом, и крепким чаем. В трапезной было холодно, спас горячий глинтвейн, и постепенно печь прогревала стену, да и за оживленной беседой с монашками и кухарками, становилось теплее.

Бабий гомон мужчины не выдержали, и кузнец, Фил, с кучером отправились по своим делам, и уже через час, у ворот храма ждала повозка из сопровождающие на двух лошадях с ружьями. Отбыли немедленно.

Дорога была спокойной, ее усадили между мешками с одеждой, и скрученной кожей, она делала для деревенских сумки и упряжь, ремни работы на пару месяцев. Ирма открыла глаза, и смотрела на укрытый снегом лес, на искрящийся снег, птиц, перелетающих с дерева на дерево, прямо за крытой повозкой на черной как ночь лошади покачиваясь, ехал Арс, кобыла знала дорогу, и шла уже по памяти как домой. не нужно было управлять.

Лес был тихим, лёгким и нежным, ветви подсвечивались закатным солнцем, небо отсвечивало нежными оттенками, как крылья белых стрекоз, такие встречаются, очень редко.

Снег замёрз сосульками, на ветвях деревьев, и искрился, не позволяя приближаться. Ершился Холодными иглами, хрустальная неприступная роскошь, сияние. Ледяной храм, неповторимая красота и роскошь.

Ирма собрала тепло, под сердцем, наверное, так согреваются в мороз маленькие птички или пушистые зверьки. сжала в ладони, в рукавицах, с подбоем меха кролика, внутри, огромные рукавицы, как их носить?

И вжалась в тюки с одеждой.

Ближе к дому стало неспокойно, пахло дымом, она села, прямо, и всматривались в лес, на дорогу. По засыпанному снегом подъёму на горку лошади затащили сани. Ирма сразу же вышла и направилась к дому.

Во дворе кострище и не до конца разделанная туша огромного зайца. Рядом с домом стояла сумка, наполненная одеждой Ирмы. Приоткрытая дверь. Мужчины прошли внутрь, и кучер жестом пригласил ее внутрь. Цыганка стояла, перепуганная, открытый погреб, грязная постель Ирмы…

Арс вздохнул, он не любил связываться с женщинами, и не умел, и побаивался цыганок, по-мужски. Убедился, что она тепло одета, зафиксировал, и разместил в повозке, Ирма вытащила из сумок, что приготовила для себя цыганка, пару своих любимых платьев, украшения, что дала в дорогу мать, остальное молча поставила в повозку рядом с ней.

Накормили и отвели отдыхать лошадей, в пристроенный к тёплому дому сарай. Сначала сожгли грязное бельё, убрали из дома нечистое и подпорченное. И накрыли на стол. После ужина повозка отправилась в деревню, Арс остался, в гостевой пристройке, и утром они отправились за водой. И дровами. Надо было проверить, все ли в порядке.

Утром стало теплее, и местами почти оголились деревья. Они ступали по хрустящей корке снега, Арс завороженно смотрел, шел медленно, слушал птиц и таял сердцем. Воин, охранник… Всегда держался поодаль от всех в деревне, помогал, если работа тяжёлая, или надо было сопровождать немощных. Или перенести тяжёлую мебель. А сейчас почти не дышал, вслушиваясь… Всматриваясь…

Слева послышался хруст веток. Арс жестом показал остановиться, навстречу вышли пара волков, с белой шерстью, бело серой, на высоких сильных лапах. Ирма спокойно смотрела, Арс снял ружье.

И тут же, сзади, в руку Ирмы ткнулся мокрый нос, все это время их сопровождал вожак. Он ждал, и сейчас радостно встретил её, и проводил их до ручья. Сначала вздрагивал и поднимал загривок, на неловкие движения Арса, но потом смирился, и просто отходил, и складывал уши, когда Арс приближался, без явной агрессии, но с предупреждением.

С Арсом прожили дня два, он истосковался по тишине и отсутствию толпы. Мог часами просто смотреть на лес, править дом, чистить снег, слушать птиц. Он вдыхал жадно морозный воздух, и даже был немного не в себе и не реагировал на Ирму, если она звала его помочь.

Арс отправился в деревню на рассвете, с тоской посмотрел на лес, на дом, проверил, крепко посжимал отремонтированные перила, посмотрел, как закрывается дверь, отдал Ирме ключ, и предупредил, что скоро приедет снова. Лошадь нехотя поплелась из сарая, горячим дыханием, пар, жар. Раздувает ноздри на морозный воздух, переступает по скрипучему снегу. Обнял Ирму, молча, и тихо, в сумки собрали ещё одежды для цыганки, исчез за поворотом.

Одна. Снова. Она заторопилась домой, нельзя оставлять печь. И только что достали на стол тесто подниматься.

Только сейчас она увидела, что что-то не так. Рама на зеркале треснула, само зеркало было укрыто тканью, и сверху кулон, в виде двух птиц с раскрытыми крыльями. Она села напротив, взяла в руки кулон, и вспомнила обряд, на поле, летом, ее песню плач, любовь, костер, танец пламени со звёздами.

День за днём, как обычно, белки за окном, и на чердаке, рыбалка, ведра с водой с реки. Она привычным движением вытащила на середину комнаты суму со сбруей, и начала разбирать. Сердце сегодня странно так бьется… Она села и положила обратно, рук не поднять. Она походила по дому, как будто прорезались вот-вот крылья, или нет… внезапно тоска по Маре. Она забралась в чан, нагрела воды, бросила жасмин, горячее чем обычно, хотелось, как там, в деревне… Хотелось тепла. И чтобы Мара гладила волосы и что-то наговаривала, тихо, бессвязно. Выбралась, и слив воду, забралась в ночном платье в кровать. Ей казалось, что кто-то рядом, или так хотелось, после горячей воды ее разморило, и она очнулась утром. Попыталась открыть дверь, чтобы набрать дров, и не смогла с первого раза за дверью тело вздрогнуло, и повернулось. Кузнец сидел у двери, замотанный в шарф, он покосился, повернув голову, неловко, лицо мятое, красное, дыхание сбито от холода, его лошадь дышала горячо, притулившись ближе к стене.

Ирма прикрыла дверь, чтобы он мог встать, отошла. Кузнец встал, открыл дверь и замер на пороге. Она стояла в проёме, в ночном платье, растрёпанная, на одной ноге, почти на пальцах, не успела одеться, каталась в шаль.

Она смотрела на эту гору, в снегу, с красными руками, полминуты он не мог сдвинуться.

Пошевелил плечом, тянуло, и на пол упал снег, Ирма вышла из ступора.

Она бросила на пол полотно, из тяжёлого хлопка, с кистями, старый, выцветший, уже платок, на пол, на снег, усадила его на кресло, и помогла стянуть обувь. Нагрела воды, опустила его замёрзшие ноги в воду, и расстегнула полушубок. Набросила на свои плечи домашнее платье, с большими рукавами воланами, и восточной вышивкой, золото с красным. Подарил проезжающий купец, от него так пахло пряностями, и маслом розы, и она до сих пор наслаждалась запахом, чудом не выветривался.

Растерла руки кузнеца мазью, согрела в ладонях, придержав.

Она боялась смотреть ему в глаза, что она скажет, а вдруг он спросит… Как она объяснит? Было невозможно скрыть румянец, трепет, слова, что толпились в голове, отказываясь высвобождаться.

Он выдохнул, и повернул голову, он спал.

Ирма убрала воду, растерла ноги мазью, и укрыла пледом и полотенцами.

Он спал часа четыре, или больше, пока Ирма занималась хозяйством.

Проснулся от запаха тушеного мяса запечённой картошки с травами в печи, на сале. И с черным перцем.

Ирма, спустилась в подвал, и услышала, как захлопнулась входная дверь. Она вышла из погреба, и увидела пустое кресло, полотно, которое собрало воду, от растаявшего снега тоже было убрано. Она в домашних валенках в платье, выбежала во двор, и тут же была подхвачена из-за спины, и занесена в дом.

– Ты чего, Птичка, чего?? Я шубу вынес))

Он смеялся, обнимал дрожащее тельце, вытирал слезы.

И долго так сидели, пока она не начала улыбаться, и, не проговорила, что стынет обед.

Он по мелочи чинил, все что видел, дома, она разбирала чердак, искала кожу, чтобы разобраться с дырой в полушубке.

Утром, нужно было показать реку, и познакомить с Ситом и стаей.

Падал снег, тихо-тихо, лес замер, нежно и хрупко хрустел снег.

Сит так же появился слева, позади, он был не один. Рядом была волчица, Сит подошёл ближе, и они спокойно ушли вдоль реки.

Ирма увидела лес по-другому. Когда не нужно нести тяжеленные ведра, и набирать воду. Раннее утро, светилось нежно, у горизонта розовым, чуть в гранат, с тонкой желтой полосой, как не просохшая ещё акварель, когда думаешь, как будет, когда просохнет, и как рисовать дальше,

Солнце постепенно заливало светом, и снег на деревьях с каждой минутой больше сиял первозданной белизной, чем был окрашен закатным красками.

Нежно тонко-тонко падал снег искрящейся вуалью, снега на деревьях немного, лёгкий, изящным тонким кружевом, с яркими шишками на зелёных лапах елей, рябины, на опушке леса.

Снегири стряхивали снег с веток, синички, белки. В лесу много живности, Ирму не боялись, и она любовалась, и подкармливала их.

Она шла поодаль, смотрела на его спину, и ступала в следы на снегу, что он оставлял

Невольно сравнивала размер ноги, повернулась и посмотрела на следы, след маленького ботинка в огромном.

Она и ростом ему по плечо, а вот силой характера по пояс.

И поэтому она просто шла следом и боялась потерять его из виду

К тяжелой работе ее больше не допускали, но готовить ей приходилось в три раза больше.

Вечером она не выходила на мороз, или в подвал. и вечерами могла просто отдыхать, или гулять.

Стиркой по-прежнему занималась она. Но в тепле, и на реку она ходила под настроение прогуляться, когда хорошая погода Руки стали нежнее, а Кузнец все чаще улыбался, и заметно раздобрел. Поправился и окреп, раскрылись плечи, и стал говорить громче.

Рубил дрова, относил для Сита и подруги мясо к опушке леса. Они приняли его, как родного. Иногда долго просто сидел на крыльце и слушал трели птиц, как играют белки на огромной рябине у дома бросал хлеб вороне что жила тут ещё до приезда Ирмы.

Он часто обнимал ее, крепко, и поднимал над землёй. Поправлял волосы, или раскрывшийся платок на прогулке.

Ритуал с ногами стал нормой. Ирма смешивала травы, и на барсучьем жире делала мазь. Ноги зажили, и он в благодарность целовал ее в лоб, а она замирала, не дыша, слушала его дыхание, его запах, его сердце.

Через несколько дней, когда он убирал снег, а Ирма кормила птиц, разносила по кормушкам зерна, появилась повозка, и две охотничьи собаки бросились к кузнецу, разбрасывая снег и горячо дыша, размахивали хвостами, наперебой тыкались в руки и лицо.

Ирма увидела Мару, разряженную, в гости она наряжалась так, что разглядывать и любоваться можно было бесконечно. Бантики, брошечки, платочки, серьги и бусы, и браслеты. Румяна, пудра, и ярко красная помада.

Повозка качнулась, и неловко, спиной, вывалилась почти Марфа, ее успели подхватить. Марфа, в огромной теплой шубе, украшенная, светилась спокойствием и жалась к Викингу. Он туповато прижимал ее к себе, по простецки, как ребенок куклу, а она улыбалась и щурилась, непосредственно, как ребёнок, переваливаясь с ноги на ногу, когда он отходил.

Мужчины ушли прогуляться, Мара собрала девочек дома, они распаковывали подарки, и обнимались.

Мара говорила о доме, который освободил викинг, с видом на пшеничное поле, о том как без нее скучают дети, и что пора собирать вещи.

Ирма показала дом. Она была уверена, что все будет хорошо, Марфа расцвела. Не было дерганых движений, быстрой походки, страха, что она что то не так делает, и из рук не падали предметы, и она не металась втыкаясь в стены. Правда жалась как котенок, подобранный на улице, лицом в рукав викинга, каждый раз как он подходил.

Это пройдет со временем.

Для три они жили в гостевом доме. Из повозки постепенно разгружали вещи Марфы, у Викинга была одна только сумка, и много шкур, обувь.

Ирма плакала от радости, эмоции переполняли, когда собрали вещи, и самое ценное ставили в повозку.

Марфа, уже на правах хозяйки дома проводила их, наряженная, распаренные руки, она уже поставила ужин, в печь, и от нее пахло хлебом. Викинг хлопал кузнеца по плечу, Ирма помогала Маре подниматься в повозку, и удобно укладывать все ее юбки и сумочку. Даже в лесу, она не забывала про наряды и этикет.

По прибытии в деревню, после обеда, ее сразу отвезли в дом к мастерице, и они, после отдыха, полдня ворочали мотки ткани, и выбирали из чего платье. Остановились на красной матовой, и нижние юбки их плотного хлопка, в кружевах, и фата. Хлопоты, от которых на радостях кружилась голова.

Кузнец особенно не беспокоился, был занят приемкой кузни, наводил порядок, разбирался с местными за порядок, и принимал поздравления.

Всей деревней собирали дом. Мебель, припасы, ткани. Лишнего добра было много, и все с радостью освобождали чердаки, и подвалы.

Дети радовались, что не надо ждать сезона охоты, чтобы учиться и читать, охотники – тому, что мастерица рядом, и не надо ждать месяцами починок. Местные делали не так хорошо, как Ирма.

Случилась одновременно ещё одна свадьба, и освободился дом, который предстояло оформить под школу. Старших, под руководством Ирмы, обязали красить стены, мужчины делали парты, и скамейки, а монашки снова собирали праздник. и вышивали скатерти. Свадьбу решили проводить через пару недель, и Ирма пока жила одна в новом доме, по правилам, отдельно от будущего мужа.

И спустя время, после свадьбы, те же старинные часы, уже в ее собственном большом просторном доме, торжественно, в 12 часов извещали ее о том, скоро придут ученики, и она будет заниматься с ними чтением и письмом. Из ее дома она привезла много книг, которые уже стояли в просторной зале, на полках, из дерева, на свисающих кружевных салфетках. Лия освоила макраме, и своей прилежностью и мастерством стала примером другим девочкам.

Ирма сидела на пороге своего дома, перед ней яблоневый сад, колокола местной церкви мелодично разливались по деревне, заканчивалось лето. Рядом с домом высокие цветы, жёлтые, как ромашки. Дом выкрашен белым и темно зеленым, цветом перезрелой листвы, высокий, два этажа, и большие окна. Рядом с крыльцом большая ваза с дождевой водой, с цветами, что только что принес ее муж. Просторно и чисто. В ее доме смеялись дети, она только окончила урок, налила чай, и выставила пирог с клюквой. И сахар. Это редкость, но для детей находили всегда.

Ей уже сложно было ходить, огромный живот, и уже готовились местные знахарки. Перед ней появилась кружка с молоком, и хлеб. Муж поцеловал ее в лоб, и долго не убирал губы, вдыхал ее запах, и держал плечи. Он не отходил неделю уже. Первенец. Он ждал все свои 37 лет, вырос в большой семье, и постоянно нянчил то братьев, то племянников.

Она была счастлива. Благодарна, Этому дому, сердцу, что бьется в груди мужа, в ее спину. Он сел сзади, на крыльцо, что к концу лета требовало покраски, и обнимает ее. Она счастлива тем, что в ее животе бьёт ногой малыш, в ее доме кричат и визжат дети, а Лия и другие, постарше, собирают яблоки в ее саду. Смотрела на волны золотой пшеницы, на ласточек. Мару поселили у себя. И она сегодня наверху готовится к застолью, и суетится с сундуками, и в ее доме пахнет жасмином, и мятой.

Она счастлива, оттого ещё, что сейчас не все в ее руках, и оттого, что она может просто жить и любить. И ее золотистые волосы стекают по плечу ее мужа, как самое драгоценное, что у него есть.

А дальше, жить, и бесконечно любить.

Вдох, выдох… Синхронно. Жизнь.

Люблю тебя.