Текст книги "Рассказы озера Леман"

Хотя, может быть, это будет рассказ не только о любви, закончившейся по-чеховски. Нет, пожалуй, я просто напишу об этом необычном лете. О жаре, пахнувшей раскаленными песками, о рассветах, соперничавших с полотнами Моне, о грозах, похожих на конец света, о песнях, выворачивавших душу, и о чужой нежности, которой я завидовала чуть-чуть черной завистью. Возможно, кто-то, прочитав этот рассказ, скажет мне: «Послушай, ну ты и выдумщица. Такое да в чинной Швейцарии…» Я не стану спорить. Я просто спрошу: «А вы бывали в Женеве на пляже со странным названием Rеposoir летом 2003 года?»

Телефонные звонки

В то утро Алена ждала звонка от Саши. Сначала в восемь. В это время он всегда звонил, завершая утреннюю пробежку. Потом в восемь тридцать – Саша связывался с ней из машины по дороге на работу. Третьего привычного звонка – в девять, с работы, она уже не стала дожидаться и позвонила сама. Делала Алена это крайне редко. Так уж было у них заведено, что по утрам Саша звонил первым. Алена раз и навсегда предоставила ему право самому решать, хочет он ее видеть или нет.

Рабочий телефон не отвечал. Но волноваться было пока рано – может, сегодня чуть позже встал. Такое редко, но случалось. Больше ее поразило другое: она впервые пыталась дозвониться ему сама. Алена физически чувствовала, как легкая тревога, нет, вернее, беспокойство, начинает запускать свои цепкие щупальца внутрь нее. По дороге на работу она заскочила в аптеку и купила лекарство, которое, как ей сказала аптекарша, помогает при невралгических болях в сердце – последние три дня Саша не очень хорошо себя чувствовал. Как и большинство мужчин, он терпеть не мог болеть и тем более признаваться в плохом самочувствии, но тут пару раз пожаловался на тяжесть в левой стороне груди. На все уговоры сходить к врачу лишь отмахивался.

– Если будешь и дальше приставать со своими уговорами, разлюблю, – пригрозил он.

– Даже так? – удивилась Алена. – Неужели ты так боишься врачей?

– Нет, но это единственный способ вылечить мое сердце, – заявил он.

– Не вижу связи, – удивилась она.

– Ну как же! Она очевидна. Сердце у меня болит весь последний год. И как раз год назад я встретил тебя. Значит, оно болит от избытка чувств. И чтобы перестало, я должен хотя бы любить тебя поменьше. Ты этого хочешь?

На этом все разговоры о походах к врачу, естественно, и закончились. Алена позвонила еще раз – решила завезти лекарство Саше на работу. Телефон не отвечал. Войдя в кабинет, первым делом просмотрела звонки, полученные в ее отсутствие. Саша не звонил. Это было уже почти невероятно. За год она так привыкла каждое утро видеть на экране номер его телефона, что всерьез забеспокоилась. Было уже почти десять часов – Саша уже должен был быть на работе, по крайней мере, час. Не выдержала и набрала номер его мобильного телефона. Раздались гудки, а потом, наконец-то, его голос.

– Привет!

– Ты где?

– У врача. Ты знаешь, я неважно себя чувствовал всю ночь и решил все-таки пойти к врачу. Сейчас жду результата электрокардиограммы.

– У какого врача?

– Да у своего терапевта. Ты его знаешь. Утром ему позвонил и он согласился меня принять. Не волнуйся, наверняка ничего особенного. Как только приеду на работу, позвоню.

В трубке раздались короткие гудки.

«Так я и знала, вернее, чувствовала. Ну, ничего, главное, он у врача. Сейчас все проверят, выпишут ему какие-то лекарства, и все будет в порядке», – успокоила себя Алена.

Но успокоиться не удалось, и Алена решила съездить к врачу, подождать Сашу там. Въезжая во двор здания, где находился кабинет врача, чуть не столкнулась с машиной скорой помощи, оглушившей ее сиреной. Сашина машина стояла на парковке. Увидев ее, Алена сразу успокоилась. «Успела, он здесь. Сейчас я его увижу и все узнаю», – с облегчением подумала она, входя в приемную врача. Вскоре из его кабинета вышла медсестра.

– Вы кого-то ищете? Я могу вам помочь?

– Нет, нет, спасибо.

«О чем я могу ее спросить? Что с господином, которого принимает врач? А она в ответ поинтересуется: вы кто ему, жена? Нет, лучше не спрашивать. Просто подожду во дворе. Почему он так долго сидит у врача? Наверное, еще какие-то обследования делают».

Время шло, а Саша все не выходил. С момента его звонка прошел почти час. На работе ее могли хватиться в любой момент, она убежала, никого не предупредив. Но ничто не могло ее заставить уйти, не повстречавшись с Сашей и не убедившись, что с ним все в порядке.

Зазвонил ее мобильный. Голос Саши был напряженным.

– Ален…

– Чего же ты так долго, я во дворе жду, – перебила его Алена.

– Да я уже не там.

– Не здесь? А где же?

– В больнице.

– Как – в больнице? – все еще не понимала Алена.

– Ну, так… Кардиограмма оказалась не очень. Врач – перестраховщик, сколько я ни сопротивлялся, отправил меня в госпиталь. На скорой, представляешь. Идиотизм какой-то. Ну, ничего, здесь нормальные врачи. Обещали какое-то обследование провести, а потом отпустят. Ты езжай на работу. Я как выйду, сразу позвоню.

– Конечно, я за тобой приеду. Буду ждать звонка.

– Все, больше не могу говорить. Пока.

Алена вернулась на работу. Там уже успела накопиться куча дел. И к лучшему – это позволило хоть немного отключиться от мыслей о Саше. В три зазвонил телефон и, взяв трубку, она опять услышала знакомый голос, но что-то сразу же насторожило ее. Пожалуй, какая-то новая интонация, а скорее, сквозившая в голосе неуверенность, столь несвойственная Саше.

– Малыш, ты только не волнуйся, пожалуйста.

– Что случилось?

– Ничего страшного… Но я остаюсь в больнице.

– Почему?

– Ну, им не понравилось что-то в сердце, говорят, артерии забиты…

– Надо лечить?

– Да, надо делать операцию.

– Как операцию? Когда?

– Сегодня, в пять часов, самое позднее, в шесть.

– Сегодня! Не может быть! Значит, это серьезно. Какая операция – на сердце?

– Да. По полной программе.

– На открытом сердце?

– Вроде бы… Но, говорят, будет оперировать их лучший хирург, так что все в порядке.

– А где ты сейчас? К тебе можно приехать?

– Нет, что ты! Меня уже начали готовить, какой-то гадости надавали, успокоительного. А я и не волнуюсь совершенно.

– А звонить можно?

– Нет, у меня сейчас мобильный заберут.

– А как же я узнаю?

– Ну, звони в центральную справочную, где-то после десяти. Они скажут, как прошла операция. Малыш, я больше не могу говорить, сестра пришла, еще что-то делать будет. Пока.

– Сашенька, я тебя целую, все будет хорошо, вот увидишь, я с тобой. Я люблю тебя.

– Я тебя тоже…

Алене хотелось еще что-то сказать, ей казалось, она забыла самое главное, но в трубке уже звучали гудки. Голова вдруг как-то странно опустела, казалось, внутри нее – огромное, ничем не заполненное пространство. И там, как мотыльки, забравшиеся внутрь лампы, бились одни и те же мысли: «Сашу будут оперировать. Как же так! Это невозможно! Почему именно его? Что делать?» Она вскочила. Надо ехать. Туда, в больницу, она должна быть там. Может быть, еще удастся увидеть его…

Выглядела она, должно быть, ужасно, потому что начальник, взглянув на нее, сказал:

– Тебе нехорошо? Опять мигрень? Конечно, поезжай домой.

Последний год ее действительно часто мучили затяжные головные боли, от которых не спасали даже самые сильные лекарства.

Она неслась по улицам так, как никогда в жизни не гоняла. Слава богу, движение в это время еще было не слишком интенсивным, разъезд с работы – не раньше чем через час. До больницы вместо обычных сорока минут она доехала минут за двадцать. В голове по-прежнему была удивительная пустота. Добежала от парковки до здания больницы. Влетев в приемную, кинулась к справочному окошку и, судорожно хватая воздух ртом, спросила.

– Вы не подскажете, где находится Александр Смирнов? Его должны оперировать.

– А вы кем ему приходитесь?

– Знакомая, коллега, – соврать почему-то не хватило физических сил.

– А мы даем справки лишь родственникам.

– Как же так? Я приходила сюда раньше к друзьям.

– Вот после операции, когда он будет в обычной палате, – никаких проблем. Такие правила.

– А как мне узнать об операции?

– Звоните его родственникам.

С последним вопросом вышли остатки воздуха, а с ним и сил. Хотя, скорее всего, силы исчезли от пришедшего понимания безысходности ситуации. Алена почувствовала, что задыхается. Мужчина, сидевший за стойкой информации и до этого с безразличием отвечавший ей, посмотрев на нее, забеспокоился и предложил воды. Наверное, даже его, насмотревшегося здесь, в больнице, на всякое, поразило лицо Алены.

– Да что вы так переживаете? Все будет хорошо. Поправится ваш коллега – сказал он, сделав легкий акцент на слове «коллега».

А потом был самый длинный вечер в ее жизни. До девяти часов она еще дотянула более-менее нормально: готовила, кормила сына ужином, обсуждала что-то с ним, отвечала на чьи-то звонки. Наконец в девять Алена позвонила в госпиталь. Первый раз. А потом – через каждые полчаса. Самым тяжелым было заполнить промежутки между звонками. Читать она не могла. Буквы не складывались в слова, а если и складывались, мозг отказывался их понимать. Несколько минут она тупо смотрела на фразу: «У Елены Александровны было прекрасное настроение». Судорожно пыталась вспомнить значение слова «прекрасное». И не могла. Умом она понимала, что это значит, но не получалось вызвать в себе ощущение, которое раньше у нее возникло бы после прочтения такой фразы. «Прекрасное, прекрасная, прекрасные…». Что ты чувствуешь, когда вокруг все прекрасно? А когда она последний раз чувствовала себя прекрасно? Господи, да не так давно! Всего три дня назад. Они тогда целый вечер провели вместе. Удрали пораньше с работы, гуляли в парке, потом ужинали вместе. Теперь этот вечер казался чудесной сказкой. Повторится ли он когда-нибудь? Даже если операция пройдет хорошо…

«Что это я? – спохватилась Алена. – Конечно, все будет нормально, как я могу сомневаться! Нельзя! Не смей!» – пригрозила она себе.

Попыталась смотреть телевизор, но не могла сосредоточиться на экране. Картинки мелькали перед глазами, не вызывая никакого желания вникнуть в сюжет. Спасало курение. Создавало хотя бы видимость занятости. Алена докурилась до того, что сигарета уже не лезла в рот.

Звонок раздался около десяти вечера. Алена как раз загнала спать Димку. Взяла трубку и услышала незнакомый женский голос.

– Надеюсь, теперь ты оставишь его в покое! – голос звучал слегка приглушенно, как будто говорившая прикрывала рот рукой или говорила немного в сторону.

– Извините, вы, наверное, не туда попали, – не столько спросила, сколько ответила Алена.

– Туда, туда я попала. Угробила мужика, а теперь пытается делать вид, будто она здесь ни при чем! – Алене показалось, что прямо из трубки вместе со звуками приглушенного голоса ей в ухо вливается ненависть.

– Да что вы такое говорите! С ним все в порядке! – Алена понимала, что надо оборвать незнакомку или просто повесить трубку, а вместо этого начала глупо оправдываться.

– Все в порядке, как же! Он тебе, что ли, плакаться будет? Жене он будет плакаться, а не тебе. Она ему теперь нужна, а не ты. Да и кто ты ему? Никто! Ты думаешь, небось, он тебя безумно любит? Да у него до тебя таких любовей было предостаточно! Галину Титоренко помнишь? Вот уж красавица была, почище тебя? И то он жену не бросил. Ну, поразвлекался с тобой, а теперь ему не до тебя. Прекрати его преследовать! – не унимался голос.

– Вы говорите ерунду! – Алена хотела возмутиться, ответить наконец хоть что-то вразумительное, но не смогла. Незнакомый голос парализовал ее.

– В общем так, – видимо ее жалкий лепет настроил собеседницу на более миролюбивый лад. – Если есть у тебя хоть капля чувства к нему, то ты, надеюсь, понимаешь, что надо делать. Ты должна тихо исчезнуть с горизонта. Постепенно, так, чтобы его не травмировать. Позвони после операции, ну навести пару раз – и все… Да чего мне тебя учить. Думаю, ты и сама понимаешь – он тебе теперь ни к чему. Ты себе другого найдешь, получше. Так ведь?

И, очевидно, приняв молчание за согласие, на том конце повесили трубку.

Алена встала и пошла в ванную. У нее заболело левое ухо. Оно вообще было какое-то странное. Чувствительное и капризное, как кисейная барышня. Так обозвал его однажды врач, отчаявшийся найти причину ее вечных проблем. При первых лучах солнца именно это ухо вдруг воспалялось, краснело. И при этом дергалось, как будто кто-то нарочно тыкал в него иголкой. И каждое такое дерганье отдавалось в голове. А могло и не воспалиться, и не заболеть, даже если она жарилась на пляже. А то вдруг начинало опухать от малейшего сквознячка. И от чего зависело его плохое или хорошее поведение, никто понять не мог.

Раньше оно изредка воспалялось и после долгих разговоров по мобильнику. Алена этому даже радовалась: «Вот, – говорила она сыну, – наглядное подтверждение того, что долго говорить по мобильному телефону вредно!»

Сегодня ухо разболелось после трех минут разговора по обычному телефону. Видимо, как и Алена, не вынесло накала негативных эмоций, излучаемых аппаратом.

«Интересное наблюдение, – подумала она как-то отстраненно, – надо будет врачу об этом рассказать. Может, солнце и ветер – лишь вторичные факторы. А на самом деле ухо реагирует на ненависть? Возможно, я не замечала, но каждый раз оно болело тогда, когда меня кто-то сильно обижал? Надо будет проверить эту гипотезу. А может, ухо решило проявить солидарность с моей анонимной телефонной собеседницей и доконать меня. Мол, нечего было вообще с ней разговаривать и тем более прикладывать трубку с левой стороны».

Пока Алена возилась со своим ухом: мазала специальным лекарством, затыкала ватой, обматывала шарфом, – ей удавалось не думать о звонке. Но вот оказание первой медицинской помощи пострадавшему закончено. Голову перестало пробивать болью, словно электрическим током. Но, как известно, свято место пусто не бывает. Алена впервые поняла, что выражение – голова трещит – это вовсе не метафора. Бедная голова начала потихоньку потрескивать от распиравших ее вопросов.

«Кто это звонил? Жена? Нет, у той голос другой – бесцветный, безжизненный даже. И говорит она спокойно, монотонно – все слова на одной ноте произносит – будто заезженная пластинка играет. От одного голоса в тоску впасть можно. А тут его хоть и приглушили специально, но эмоции так и выплескиваются. И тембр другой. Хоть у меня со слухом и не очень, но не настолько, чтобы не отличить ре минор от фа мажора. Тем более что я с его женой не так давно разговаривала – неделю назад. Боже мой! Всего неделя прошла, а кажется, все случилось вечность назад».

Тот телефонный разговор тоже застал ее врасплох. Хотя, наверное, к такому и нельзя подготовиться. Она плохо помнила, что говорила ей жена Саши. В памяти осталась только ее растерянность, полная неспособность собраться с мыслями. И лишь одно желание: чтобы эта пытка как можно быстрее закончилась. Уже потом, когда разговор завершился, она испытала одновременно и стыд, и гнев. Стыд – оттого, что это произошло с ней. Ей выговаривала чужая жена. Говорила какие-то обидные слова, что-то от нее требовала, в чем-то пыталась убедить.

Но, пожалуй, еще более сильным чувством был гнев. Гнев на себя – ведь это своим поведением она дала повод к унизительному разговору. Ну что же, поделом. Прав был отец, который, узнав о ее романе, спросил: «А почему вы не вместе?» И выслушав запутанные, невнятные объяснения, отрезал: «Значит, это не любовь, а адюльтер!» Она тогда на него даже не очень обиделась. Ведь не опишешь же ему все то, что со всей определенностью делало очевидным: это именно любовь, причем такая, о какой мечтает каждая женщина, да, наверное, и мужчина. И если они не вместе, то для этого существуют свои причины. Правда, именно после разговора с Сашиной женой в ней впервые зародились сомнения в справедливости тех доводов, которые приводил Саша, убеждая ее сохранять их отношения в тайне.

Тоже мне, хороша тайна. Ей и раньше, до звонка Сашиной жены, приходило в голову: надо быть полной идиоткой, чтобы верить во все эти бесконечные собрания, встречи с друзьями, партии игры в бридж, срочные вызовы по выходным и неоднократные деловые поездки, которые изобретались Сашей и давали им возможность встречаться. Но предпочитала не думать об этом – слишком хотелось видеть его. Чего греха таить, ей так тоже было удобнее. Вот она и стала невольной соучастницей постоянного вранья. «Почему невольной? – опять оборвала себя Алена. – Вольной, конечно». Все делалось с ее согласия и при ее участии. И жена была тысячу раз права, выговаривая ей, унижая ее.

Так же, как и сегодняшняя незнакомка. Кто же все-таки звонил? Наверное, какая-то подруга Сашиной жены. Может, по ее просьбе. А скорее всего, по собственной инициативе. Узнала о произошедшем несчастье, увидела, как расстроена Сашина жена… Сколько таких женщин, которые почему-то полагают, что они лучше всех все знают и понимают, и считают себя вправе вмешиваться в чужую жизнь… Судя по тону и словам, сегодняшняя собеседница принадлежит именно к категории таких вот недалеких, но весьма уверенных в себе и в своей правоте особ. Алена всегда не любила таких женщин и в то же время завидовала им – ей самой до крайности не хватало веры в себя, в свои силы. Если бы она была сильнее, разве довольствовалась бы объедками с чужого стола, как грубо, но справедливо заметила недавно ее подруга, с самого начала осудившая ее отношения с Сашей.

Да, слабый она человек. Получается, что пусть и во имя любви, но предала все свои лучшие качества – честность, порядочность, уважение к себе самой. Так что поделом. Но сейчас не время обо всем этом думать. Вот поправиться Саша, тогда надо будет решать, как ей дальше быть, именно ей самой решать…

Сколько сейчас? Уже одиннадцать. Можно еще раз позвонить в госпиталь. Двух женщин, отвечавших на звонки, она определила для себя так: «осуждающая» и «сочувствующая». «Осуждающая» не просто спрашивала, приходится ли она оперируемому родственницей, а просила уточнить, кем именно. Алена, очень не любившая врать, терялась, лепетала что-то не очень убедительное – и голос, сразу же становившийся суровым, отказывался давать информацию. Вскоре, услышав этот голос, Алена просто вешала трубку. «Сочувствующая» видимо, по тому, как Алена неубедительно пролепетала, что она «сестра» Смирнова, сразу поняла, в чем дело, и уже больше не расспрашивала. Наоборот, прониклась сочувствием и несколько раз повторила: «Звоните хоть каждые десять минут».

Алене вдруг мучительно захотелось поговорить с кем-то из своих подруг. Рассказать о Сашиной операции, об этом диком звонке, поплакаться в жилетку. Да просто прервать этот ставший невыносимым – он длился уже два часа – поединок с телефоном. Кому же удобно позвонить так поздно? Марине? Нет, не ей. Она всегда была настроена против Саши. Пожалуй, Татьяне. Тем более, ее муж, Володя, перенес нечто подобное. Можно будет узнать подробности об операции, о последствиях. К тому же Татьяна сама врач и даже, вроде бы, кардиолог.

Татьяна, слава богу, не спала. Но разговор с ней не принес облегчения. Подруга успокоила ее насчет операции – они сейчас стали рядовым явлением – и Алена может практически не сомневаться в благополучном исходе. Тем более, что платная больница, где находится Саша, славится своим кардиологическим центром и блестящими хирургами. Только Алена немного расслабилась, как вдруг услышала: «Но я должна тебя предупредить: ваши отношения скоро закончатся».

– Как! Ты же сказала, что через пару недель он будет в порядке! – такое продолжение разговора повергло Алену в смятение.

– Физически человек восстанавливается довольно быстро, мой Володя через месяц уже выглядел так, будто ничего и не было, – подтвердила Татьяна. – Но вот психологически он так и не отошел от того, что с ним случилось. Ты же сама видишь, как он изменился. Раньше был жизнелюб, весельчак, говорун. Да и выпить любил… Чего уж там, ты же знаешь. А после этого… Будто подменили… Первое время только и прислушивался к себе. Говорили мы исключительно на темы диет, режима…

– И что, ты разве его разлюбила? Насколько я могу судить, нисколько. Носишься со своим Володечкой как с писаной торбой. Ты слышишь меня?

Татьяна, конечно, слышала, но последние слова Алены ее немного задели. Она подумала: не только ее подруг удивляет, насколько в последние годы она изменилась. Полностью замкнулась на Володе, забросила всех, общается в основном по телефону. Но разве объяснишь, почему это произошло? Она и раньше очень любила мужа, а уже после того, что с ним случилось…

Татьяна прекрасно помнила свой первый визит к мужу. Его удалось устроить в дорогую женевскую клинику, специализировавшуюся на сердечных заболеваниях. Володя был еще в реанимации. Ее поразило, как просто оказалось пройти к нему. В Москве, в больнице, где она работала, к реанимации никого из посторонних на пушечный выстрел не подпускали. А в Женеве – пожалуйста, приходи хоть сразу после операции. Только руки вымой и жидкостью специальной продезинфицируй – и иди. Да и то никто не проверяет, сделал ты это или нет. Даже халат не дают, хоть в верхней одежде заходи. Наверное, если коллегам из московской больницы рассказать, не поверят.

Так вот, когда она вошла к нему в палату, первое, что увидела – ноги. Большая часть кровати была закрыта ширмой, и остались видны только желтые худющие ноги. Точно, как у Христа на картине Гольбейна «Мертвый Христос». Страшная картина. Они как раз незадолго до того с Володей в Базель ездили, она там в музее выставлена. Татьяна потом где-то прочитала, что это полотно так потрясло Достоевского, что он застыл перед ним в оцепенении и провел так минут двадцать. Но, видимо, образ, навеянный фигурой мертвого Христа, долго не отпускал писателя. Не случайно картина Гольбейна упоминается в «Идиоте». Увидев репродукцию на стене в комнате у Рогожина, Мышкин заявил: глядя на эту картину, можно потерять веру. Для меня ясно, почему он так сказал – от всей фигуры так и веет смертным оцепенением.

Христос изображен в гробовой нише, но на плите постелена белая ткань. Как простыня у Володи на кровати. И точно такие ноги лежали на этой простыне, высовываясь из-за ширмы. В какой-то момент Тане стало страшно: она вдруг представила, что за ширмой увидит такое же мертвое тело, как на картине. Но когда, пересилив подкатившую к горлу дурноту, подошла ближе, то увидела Володины глаза, смотрящие прямо на нее. Живые и внимательные. Именно в тот день, там, в палате, взяв его за руку, она почувствовала: ей все равно, каким он оттуда выйдет. Лишь бы живым. Раньше, когда Таня видела женщин, толкавших инвалидную коляску, всегда им сочувствовала: вот несчастные, всю жизнь приходится мучиться, с инвалидом возиться. А тогда она осознала: если любишь человека, то совсем по-другому чувствуешь. Можно любить и калеку, и убогого. Татьяна приходила к мужу в больницу и была уже счастлива оттого, что сидела рядом, смотрела на него, могла обнять, поцеловать. Но все это бесполезно объяснять сейчас Алене. Это надо самой пережить… А лучше не переживать вовсе.

– Ты чего не отвечаешь? Ты слышишь меня? – Алена не понимала, почему вдруг замолчала ее подруга.

– Нет, конечно не разлюбила, – очнулась Татьяна от своих раздумий.

– А что, Володя до сих пор плохо себя чувствует?

– Нет, все в норме.

– А в чем же дело? Как ты считаешь?

– Страх. Остался страх. Это я тебе как врач говорю. Знаешь, сколько я таких больных перевидала?

– И что, все после операции меняются?

– Большинство. Ведь ты пойми, человек чуть ли не на том свете побывал. Его после этого мало что волнует. А ты к нему со своей любовью полезешь! Зачем она ему? Твоему Саше сейчас не любовь, а покой нужен. Покой и режим.

– Да у него и так жизнь была спокойной.

«Во всяком случае, до встречи со мной покоя было полно, даже покойницкой отдавало, – подумала Алена. – И потом – дело же не в абстрактной любви, а в том, что тебе нужен и важен этот человек. Тебе именно с ним хорошо, ты с ним счастлив. А счастье – лучшее лекарство. Мы привыкли воспринимать эту фразу как пустую банальность, но в каждой банальности есть немалая доля истины. Ученые утверждают: положительные эмоции – залог здоровья и долголетия».

– Я бы советовала дозвониться в госпиталь и узнать, как прошла операция. А потом успокоиться, взять себя в руки и сказать себе: да, была прекрасная история, но она закончилась, – Татьяна явно приняла молчание Алены за согласие.

– Вот так – взять и бросить человека!

– Никто не говорит – бросить. Возможно, вы останетесь друзьями, если сможете и захотите. Но пойми раз и навсегда: любовь кончилась, началась совсем другая жизнь, и в этой жизни для тебя нет места. Да и тебе так лучше. Ты должна и о себе подумать. Я, может, скажу грубую, но правду: зачем он тебе теперь – полуинвалид? Уверяю – того, что раньше он мог дать, он тебе уже не даст. Ни в каком отношении. Уж поверь мне.

– А сама сейчас говорила: «Люблю Володю». Значит, тебе с ним хорошо?

– Так он мне муж… Это совсем другое дело.

– Ах, вот как оказывается. Все понятно. В тебе просто сейчас говорит не подруга, а жена!

– Ты о чем? – не поняла Татьяна, но Алена уже со злостью швырнула трубку.

Алене и до разговора с Татьяной было тяжело, а теперь стало совсем тошно. Она не сердилась на подругу. Та сказала правду, как она ее сама понимала, как она ее пережила. Алена знала: люди разные и по-разному реагируют на тяжелую болезнь. Она вспомнила другую свою приятельницу, Светлану, сражавшуюся больше года с тяжелейшим недугом. Когда они недавно встретились, Алена была поражена тем, что услышала. Светлана, только-только оправившаяся после болезни, записалась на курсы живописи. Сколько ее помнила Алена, Светлана всегда и везде рисовала – на салфетках в кафе, в блокноте во время собраний… Но при этом работала бухгалтером.

– Ты знаешь, – призналась Светлана, – мне так страшно было во время болезни: не хотелось умирать, не увидев и не сделав почти ничего из того, что хотелось бы сделать. И когда я поправилась, на меня напала, именно напала, такая жажда жизни… Мне теперь хочется объять необъятное. Если бы не маленькие дети, я бросила бы все: мужа, хорошую работу, – и постаралась бы осуществить все то, о чем всегда мечтала, но откладывала на потом. Сначала бы отправилась путешествовать, а потом, наконец, по-настоящему занялась бы живописью. Бросить все сейчас не могу, поэтому хотя бы начну учиться рисовать. А там посмотрим…

То, в чем призналась Светлана, было ближе и понятней Алене. Преодоление болезни дало ей новые силы, которых не было раньше, и заставило по-иному взглянуть на многие вещи. Алене казалось, что если бы она знала, что ей, может быть, не так много осталось впереди, то ей бы хотелось прожить их на полную катушку. Без постоянной оглядки на болезнь.

Немного успокоившись, она опять позвонила в госпиталь. Ответила «сочувствующая». Очевидно, после одиннадцати дежурить на телефоне осталась она одна, и Алена хотя бы не замирала теперь каждый раз, набирая вновь и вновь телефон госпиталя. Когда пробило двенадцать, в ответ из трубки раздалось прежнее: «Он все еще в операционной», Алена по-настоящему запаниковала. Операция, по ее подсчетам, длилась уже больше шести часов! Разве такое бывает? Наверное, что-то случилось, а телефонистка просто не в курсе, сведения не поступили. А может, просто не хочет говорить правду, надеясь, что Алена угомонится и перестанет звонить. Наконец, в час ночи, когда уже казалось, что дальнейшее ожидание невозможно, Алена услышала радостное: «Операция закончена! Все в порядке! Я вас сейчас соединю с медсестрой в реанимации».

– Я его сестра, – выдавила из себя Алена в ответ на очередной вопрос, кем она приходится Смирнову.

– Вы знаете, врач как раз сейчас разговаривает с его женой и все объясняет. Он очень устал. Вы позвоните, пожалуйста, жене, и она вам все расскажет. Вас же это не затруднит?

– Нет, конечно. Спасибо большое.

Алена повесила трубку.

«Так, все. Что еще можно сделать? Ничего. Все нормально. Жена уже знает, как прошла операция, что у Саши, как он. А я? Когда же я узнаю хоть что-то? Кончай истерику, – приказала она сама себе. – Главное, Саша жив, а уж завтра я придумаю что-нибудь и все узнаю».

Алена прилегла в гостиной. Но как ни убеждала себя, что ей нужны силы и надо попытаться заснуть, сон не шел. Да было бы странно, если бы пришел. О бессоннице она знала уже давно и не понаслышке. А сейчас – то ли от пережитых волнений, то ли от выкуренных сигарет, а скорее, и от того, и от другого – сердце не стучало, а колотилось, отдаваясь в висках. Почему-то подумала о Сашином сердце во время операции: вот оно – живое, дышащее, а над ним колдует хирург, трогает его руками, надрезает скальпелем. Неужели режут само сердце? Как же это может быть? И что будет с Сашей после этого? Сегодня она начиталась статей об операциях на сердце. Пишут, если операция прошла успешно, то потом человек живет, как писали раньше в сказках, долго и счастливо. Но будет ли это сердце прежнего Саши? То, которое любило ее? Сохранится ли в нем любовь к ней, Алене? А вдруг нет?

В который раз за сегодняшний вечер она оборвала себя: «Саша сейчас там, может быть, борется за жизнь, а ты о чем думаешь! Все о себе! Как тебе не стыдно!» Но стыдно не было, был только страх. Прежде всего, конечно, за Сашу. Но и за себя – как же ей жить без него? Когда она сможет его увидеть? Удастся ли попасть в больницу? Допустим, сможет. А потом? Сколько времени он будет вынужден сидеть дома? Раньше такие больные очень долго оставались в постели. Сейчас, конечно, другие времена. Через два-три месяца, если все идет хорошо, люди уже выходят на работу. Но разве она выдержит: не видеть его столько времени?

Алена почувствовала внезапно возникшую боль, как будто чуть ниже затылка, на границе головы и шеи, чья-то невидимая рука начала ввинчивать что-то острое.

«Так, не хватало еще завтра мигрени. Нет, я должна заснуть, иначе встану развалиной. Этого нельзя допустить. Сколько уже? Четыре! Ну, ничего, завтра суббота, на работу не надо, проснусь позже».

Алена пошла на кухню, нашла таблетку от головной боли, подумала и добавила снотворное, выпила и вернулась в гостиную.

После больницы Сашу отправили в специальную клинику для сердечных больных. Здание клиники, где проходил реабилитацию Саша, и то, где оно находилось, поразили Алену. Огромное, почерневшее от времени, оно напоминало средневековый замок, каких немало сохранилось во Франции. И находилась эта клиника высоко в горах, похожих на швейцарские Альпы. Алене приходилось слышать о санаториях для легочных больных, расположенных в высокогорных районах, но почему так высоко, да еще в таком мрачном здании, решили разместить клинику для сердечников – было совершенно непонятно.