Текст книги "Рассказы озера Леман"

Рассказы озера Леман
Наталья Беглова

© Наталья Беглова, 2023

ISBN 978-5-0060-3907-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Крестик

Случилось это в швейцарских Альпах. Ранним утром Светлана проснулась от треньканья мобильного телефона, означавшего, что пришло сообщение. Встала, подошла к тумбочке у окна, взяла лежащий на ней телефон. Послание было от Володи. Всего несколько слов: «Доброе утро, моя дорогая девочка». Даже в пасмурные и холодные дни от этих совсем незатейливых слов на душе всегда делалось тепло и солнечно. А тут, выглянув в окно, Светлана увидела, что день и на самом деле разгорался прекрасный. И рука, будто сама собой, вывела ответ: «Воистину доброе!»

«Странно, почему я вдруг написала „воистину“? – подумала Светлана. – Я же никогда не говорю так. Только на Пасху».

Она даже решила подобрать другое слово, слишком уж неуместно звучит «воистину» в такой, в общем-то, банальной фразе, но, еще раз взглянув за окно и утвердившись в том, что ощущения ее не подводят и день действительно обещает быть замечательным, нажала на кнопку «отправить». «Конечно, в городе оно прозвучит, по меньшей мере, странновато, а то и выспренно, но что делать, если это слово почему-то пришло мне на ум. Что сделано, то сделано».

Светлана терпеть не могла всего того, что хоть отдаленно напоминало выспренность, всегда ассоциировавшуюся у нее с неискренностью или глупостью. Поэтому эпизод с возникшим ниоткуда и навязанным ей подсознанием словом довольно долго не выходил из головы.

Вскоре проснулась ее подруга, англичанка Мэри, с которой она проводила здесь субботу и воскресенье. Они сходили в расположенную неподалеку булочную за вкуснейшим хлебом местной выпечки. Вернувшись, позавтракали не спеша, сидя на балконе и любуясь великолепным пейзажем, будто сошедшим с полотен Калама. Было решено после завтрака пойти в горы, добраться до вершины, откуда открывался замечательный вид на долину.

На прогулку отправились по запримеченной ими накануне тропинке, которая начиналась прямо от дома, тянулась через лес, а затем уходила довольно круто ввысь, к видневшемуся вдалеке леднику. Было еще по-утреннему прохладно, шлось легко и радостно. Но чем дальше они отходили от деревни, тем тропинка забиралась все круче и круче. Лес кончился, и начались горные луга, солнце припекало уже основательно. В долине все эти дни термометр зашкаливал далеко за тридцать, и даже здесь, в горах, после полудня стало по-настоящему жарко. Подруги решили не отступать и не менять маршрут на что-то менее обременительное.

Светлана замечала, что в походах такое случается: отправишься вроде бы на прогулку, но вдруг появляется какой-то, как сказали бы раньше, кураж, ты идешь все дальше и дальше и не можешь остановиться. А может, это просто горы манят к себе и не отпускают? Горы она очень любила. В самые тяжелые минуты достаточно ей было там оказаться, как боль, проблемы и невзгоды куда-то отступали, и приходило если не счастье, то успокоение. Именно горы всегда, в любых ситуациях, помогали ей обрести душевное равновесие. И что немаловажно – почувствовать себя сильной и, главное, независимой. Или, как она любила говорить, «самодостаточной». Вот и сегодня она подумала, что счастлива сама по себе и ей не никто больше не нужен.

Подумала и тут же, по свойственной ей привычке анализировать все и вся, призналась себе в том, что это неправда, вернее, не совсем правда. Володя и все то, что можно было назвать одним емким словом «любовь», не стершимся от постоянного употребления на протяжении уже многих столетий, не отпускали ее и здесь, на высоте более двух тысяч метров.

«Жаль, Володи нет. В настоящих горах, а тем более с видом на ледник, мы с ним еще не целовались», – подумала Светлана, поддаваясь неожиданно накатившейся тоске по нему и желанию вот здесь, сейчас же вновь ощутить прикосновение его таких ласковых губ. А целовались они постоянно и повсюду: на пляже у озера и на корте, на центральной площади маленького городка и в уютном укромном переулке деревушки, под раскидистыми липами и под старыми дубами, перед фонтанами и на мостике, перекинутом через речку, на концерте в консерватории и на лужайке, слушая джаз под открытым небом. Последнее время это превратилось даже в своего рода игру. Они как будто коллекционировали места поцелуев. Случалось, в самом, казалось бы, неподходящем месте Володя вдруг улыбнется: «А вот здесь мы еще вроде бы не целовались». И они самозабвенно целовались, проплывая в стеклянном лифте сквозь этажи супермаркета, наплевав на удивленные взгляды толпившихся в магазине людей. Вначале Светлану восхищала его смелость в этой своеобразной игре – не всякий рискнет целоваться на публике, где могут быть и знакомые. Теперь же ей иногда приходила в голову мысль, что этим Володя пытается компенсировать недостаток решительности для свершения того единственно важного шага, которого она ждала от него все последнее время.

Они встретились с Володей полгода назад. Но поскольку она постоянно думала о нем и об их непросто складывавшихся отношениях, ей казалось, что они знакомы и близки уже много лет.

В том, что она любима, Светлана почти не сомневалась. Если бы она была наивнее или глупее, а зачастую это одно и то же, то не было бы этого «почти», в пятьдесят в таких вещах не грех бы разбираться. Но она понимала, что возраст не всегда подспорье. Часто ей приходилось видеть: более чем зрелые и неглупые люди в вопросах любви бывали так же слепы, как и те, кто лишь начинал приобретать опыт человеческих взаимоотношений. А порой чем взрослее и опытнее становился человек, тем больше он подвергал сомнению все и вся. Такова была и она сама. Стоило ей подумать: это белое, как она тут же видела, что это не совсем так и эту же вещь можно назвать если не черной, то, во всяком случае, серой. Так она и жила, вечно во всем сомневаясь и терзаясь по самым разным поводам.

Но в те минуты, когда сомнения отступали и, казалось, наступало прозрение, она понимала: их отношения с Володей были действительно любовью, нагрянувшей, как всегда это бывает, незвано и негаданно. А тем более в том возрасте, когда человек, уже устав от жизненных треволнений, помышляет лишь о покое. В стихотворении, написанном Володей, были такие строчки, посвященные их любви:

 
А может, это все во сне приснилось? —
Нет, думая о Вас все вновь и вновь,
Понять хочу я, как же так случилось,
Что вспыхнула весной осенняя любовь.
 

Осенняя любовь… Сначала показалось – очень точное определение. Но скоро стало ясно, что так понравившаяся метафора, да еще в сочетании с глаголом «вспыхнула», перестала передавать суть их отношений. Во всяком случае, для нее. А причина – ее воспоминания из далекого детства.

У них с дедом существовала особая традиция. Выбрав в самом конце осени сухой и солнечный день, они вместе шли сжигать большую кучу опавших листьев, специально собранную для такого случая. Обычно в следующий приезд на дачу земля была уже не коричнево-желто-багровая от покрывавших ее листьев, а снежная, будто поросшая белым мхом. Поэтому обряд ассоциировался у Светланы с окончанием осени и наступлением зимы. Костер из листьев почти никогда не удавалось зажечь сразу. Он долго не хотел разгораться, а если и вспыхивал после того, как дед подкидывал туда сухих веток, то все равно очень быстро прекращал свое огненное неистовство. Он потихоньку тлел, издавая скорее шипение, чем потрескивание. И желто-коричневый, так приятно пахнувший дымок, поднимался к небу, сливаясь с многочисленными разноцветными облаками.

Так вот. Их любовь не только сразу как-то очень мощно вспыхнула – для этого понадобились буквально две-три встречи, – но бурно разгорелась и полыхала с такой силой, что Светлане порой просто становилось не по себе от ее жаркого пламени. Иногда, вспоминая тот костер из детства, она себе ехидно говорила: чего же удивляться, так горят не осенние листья, а старые, высушенные временем поленья.

Состояние ее души было также далеко не осенним. Светлана очень любила это время года и обычно в эту пору бывала если не счастлива, то покойна. Чего нельзя было сказать о ее нынешнем состоянии. Вместо того чтобы радоваться любви, которую сначала воспринимала как подарок судьбы, она страдала. Причина? Сверхбанальная. Она была замужем. Но с самого начала, поняв, что готова разорвать ставшие почти символическими отношения, еще связывавшие ее с мужем, она сказала об этом Володе. У него тоже была семья, но он никак не мог решиться уйти от жены. Они прожили вместе тридцать лет, и если любовь прошла, то на смену ей, как это случается в хороших семьях, пришли уважение и дружеская привязанность. Переступить через них иногда труднее, чем через самые сильные эмоции. Наверное, именно поэтому в последнее время Светлана все чаще и решительнее добавляла слово «почти» к глаголу «не сомневаюсь», когда думала о том, любит ее Володя или нет.

А ей уже мало было просто часто бывать с ним. Пугаясь, Светлана все яснее понимала, что он нужен ей постоянно, она не может и не хочет ни с кем его делить. Но чем требовательнее становилась она, тем уклончивее вел себя Володя. На ее настойчивые вопросы о том, будут ли они когда-нибудь вместе, он каждый раз отвечал одно и то же: «Я думаю, мы решим эту проблему». Было впечатление, что она слышит эти слова не от любимого человека, а их цедит, едва разомкнув в раздражении губы, бюрократ, к которому она пришла в роли просительницы. Стоило получить в очередной раз в ответ эту обтекаемую, ничего не значащую фразу, как ей хотелось закричать: «Не мы решим, а ты! Я-то все давно решила!»

В последнее время Светлане, измучившей и себя, и Володю, стало казаться, что он был бы рад, если бы первые строки стихотворения – «А может, это все во сне приснилось?» – оказались правдой.

Погруженная в свои мысли, она и не заметила, как они с Мэри миновали альпийские луга и прошли лагерь альпинистов, откуда любители острых ощущений начинают покорение нешуточных валлезанских вершин. Теперь тропинка, по которой они шли, вела к надвигавшемуся все ближе леднику. Вернее, к тому, что от него осталось. Снизу, из долины, он едва угадывался. По всей стране ледники вымирали. Как мамонты, которые когда-то действительно водились в Швейцарии.

Пейзаж вокруг изменился. Деревья, трава, цветы, даже земля – все осталось внизу. Вокруг были одни камни. Резко уходящие вверх пики скал, огромные оторвавшиеся от гор валуны, лежащие здесь с незапамятных времен и обросшие мхом. Порой попадались и такие, на которых образовались своеобразные садики, на манер японских, с деревьями необычной формы, искривленными ветром, исполняющим здесь роль садовника-пейзажиста.

Ноги ступали уже не по земле, а по камням и камушкам – большим, средним и маленьким, всех цветов и размеров. Под твердой подошвой ботинка каждый из них издавал свой звук: от постукивания до посвистывания. И от этого казалось, что восхождение происходит под звуки невидимого и весьма своеобразного оркестра, спрятавшегося где-то в расщелинах скал. Порой в эту каменную симфонию диссонансом вклинивалось надрывное блеяние горных козлов, которые, приняв летом серо-коричневую окраску, ловко маскировались среди камней, прячась от любопытных взоров. Определить, что это живое существо, а не камень, Светлане удавалось лишь, когда козел начинал двигаться. Но стоило ему застыть на месте, как уже становилось непонятно, действительно ли еще минуту назад здесь кто-то стоял или же это привиделось.

Светлана, иногда смотревшая под ноги, чтобы понять, какой камень издает какой звук, вдруг остановилась. Ей показалось, что среди камней что-то лежит. Она присела на корточки и увидела какой-то предмет. Взяла его и поняла, что это маленький, размером с булавку, позеленевший нательный крестик с едва различимым на нем распятием.

«Боже мой, как же я смогла разглядеть эту крохотную вещицу, совершенно слившуюся со всеми камнями вокруг? Это же невероятно!» – изумилась она.

Последнюю фразу Светлана произнесла вслух, и Мэри, шедшая впереди, тоже остановилась.

– Мэри, подойди ко мне. Только подожди, не сразу, я скажу когда.

Задумав маленький эксперимент, она положила крестик на то же место, где его нашла.

– Так, а теперь иди сюда и смотри на тропинку. Там что-то лежит.

Но сколько Мэри ни всматривалась, она ничего не видела. И только когда Светлана ткнула в крестик палочкой, Мэри увидела его.

– Слушай, но это же действительно чудо! – не удержалась подруга от восклицания.

Обычно в любых ситуациях она, как истинная англичанка, сохраняла невозмутимость. Видимо, спохватившись, что была уличена в некоторой эмоциональности, Мэри добавила уже в более свойственной ей ироничной манере.

– Да, найти крест, да еще в воскресенье… Тебе явно грядет освобождение.

Мэри прекрасно говорила по-русски. Она много лет назад изучала его у Светланы на курсах, потом совершенствовала в различных учебных заведениях. Мэри стала профессиональной переводчицей, но ей, естественно, довольно часто случалось ошибаться, неправильно употребляя то или иное слово. Светлана до сих пор не встретила ни одного иностранца, чей русский язык был бы безупречен. Она по привычке, свойственной многим преподавателям, поправила:

– Спасение.

– Почему спасение? – не поняла Мэри.

– Грядет спасение. С этим глаголом и в данном контексте правильнее употребить слово «спасение». Христос ведь спас человечество, а не освободил.

Сказала и тут же задумалась: а собственно, почему только спас? И освободил тоже. Но от чего? И тут же пришел ответ: от страха перед смертью. Да только ли? Много от чего освободил. Следующий вопрос был неизбежен. А от чего же грядет освобождение ей? И сама, испугавшись своего вопроса, уже ясно слышала единственно возможный ответ. От Володи. От своей любви к нему. Заботливая память тут же напомнила об отправленном утром послании, в котором так неожиданно возникло слово «воистину», пришедшее к ней из Воскресения, из Пасхи. Это же не случайно. Еще одно знамение, или, как она предпочитала говорить, знак.

В их встрече было столько странных совпадений, почти невероятных случайностей, что она с самого начала поверила: их встреча была предопределена свыше. Это судьба. А от судьбы, как известно, никуда не уйдешь. И именно поэтому ни к чему не приводили ее неоднократные попытки убежать от этой любви.

Каждый раз, когда она отправляла Володе очередное письмо, содержавшее последнее «прости» и «прощай», происходило что-то, заставлявшее ее изменить решение. Первый раз, на следующий день после отправки такого письма, она встретила его за сто с лишним километров от Женевы, где они жили и работали, в оздоровительном центре с термальными источниками. До этого она приезжала туда лишь пару раз много лет назад. В другой раз, приняв решение о побеге и несколько дней не отвечая на его звонки, она неожиданно всерьез заболела. В итоге, то ли от жалости к себе, то ли от общего ослабления организма, приведшего и к ослаблению воли, ей так захотелось увидеть Володю, что она все-таки ответила на его очередной звонок, и он, естественно, тут же примчался.

Услужливая почему-то больше на гадости, чем на радости, память подсунула еще одно воспоминание, странно перекликавшееся с нынешним происшествием.

Когда она попыталась расстаться с Володей в последний раз, с ней произошла и вовсе удивительная история. Намеренно доведя отношения до ссоры, чтобы разрыв был неотвратим, она вдруг поняла: это происходит в Страстную Пятницу. А еще с детства бабушка внушила ей: ссориться в этот день – великий грех. Это был серьезный повод попросить прощение у Володи и все оставить как есть. А на следующий день, в Пасхальную субботу, Светлана отправилась в уютную старую русскую церковь, находившуюся в центре Женевы. Она надеялась замолить совершенный накануне грех. Закончился крестный ход. Зажглись долгожданные буквы ХВ. Вокруг на русском и на французском провозглашали «Христос Воскрес! Воистину Воскрес!» Вдруг у Светланы сильно закружилась голова, и она бухнулась прямо под ноги идущего с кадилом священника. Впервые в жизни упала в обморок. В церкви, в такой день! Светлана восприняла это как явный знак. Только чего? Знак необходимости освобождения или осуждение за попытку совершить ее? Ее простили за совершенный грех или осудили за возврат на круги своя?

И вот теперь опять… Ее утреннее слово «воистину», находка крестика да еще в воскресенье, странные слова Мэри об освобождении. «Все это может означать лишь одно: здесь, в горах, я обрету силы для того, чтобы совершить то, что уже давно собираюсь сделать», – решила Светлана.

Но в который раз она попыталась себя отговорить и уговорить. Ерунда какая-то, случайная находка, нелепая оговорка подруги, а она тут как тут со своими выводами. И потом, почему именно так все это надо толковать? Можно же и иначе. Крест – это пересечение дорог. Она стоит на перепутье, выбирая дорогу, по которой дальше идти.

А вот толкование и более оптимистичное. Посланный крест – залог освобождения от всех препятствий, стоящих на пути ее любви. В сонниках написано, что крест снится к счастью. А тут не просто приснился – она его нашла. Наверное, это еще лучше.

Но чем сильнее Светлана пыталась себя убедить в необходимости именно такого толкования происшедшего, тем больше чувствовала, что она его не принимает. Всем своим существом. Просто физически не принимает, и все тут. Наверное, так она устроена по-дурацки, не оптимистично. Прав, видно, Володя, упрекая ее в том, что все ее толкования негативны. Если есть в словах какая-то неясность, она всегда ее истолкует не в свою пользу. А если речь идет о ситуации, то вывод об ее исходе сделает скорее пессимистический, чем оптимистический. «Какой я есть, такой я есть», – обреченно вздохнула Светлана, вспомнив одно из любимых выражений Володи. «Все, сегодня же напишу ему, что мы больше с ним не увидимся!»

То ли от так неожиданно принятого решения, то ли от пришедшего второго дыхания, идти стало гораздо легче. Какая-то невидимая рука вдруг разжала пружину, уже давно и прочно поселившуюся в ней. Последнее время по ночам она так сжималась, что Светлана просыпалась от боли, которую долго не удавалось унять. А когда она, наконец, исчезала, то Светлана, напуганная этой непонятной и такой жестокой болью, долго не могла уснуть. И делала то, что каждый вечер давала себе слово не делать. Шла на балкон, выпивала виски и выкуривала пару сигарет, заведомо зная: утром она проснется с головной болью или по меньшей мере с противной тяжестью в затылке.

«Ну, вот и прекрасно, уже и чувствую себя лучше, значит, делаю все правильно, – с облегчением подумала она и, как будто подводя итог, заключила: – Лучше быть одной, но спокойной и здоровой, чем любимой, но несчастной и больной».

Через час, миновав ледник, форсировав разошедшуюся от недавних ливней горную речку, они наконец поднялись на небольшую гору, которую и наметили в качестве конечной цели своего сегодняшнего восхождения. На самой вершине горы стоял крест, на котором были выбиты ее название и высота. «Еще один крест», – уже без удивления подумала Светлана. Потом скинула рюкзак и принялась расшнуровывать ботинки, готовясь к отдыху… А затем к спуску и возвращению назад.

Алека и Алекс

В тот сентябрьский день он приехал на пляж Таннэ довольно поздно. Часов в шесть вечера. Начинало смеркаться. Обычно в это время там уже никого не было. Погода была еще довольно теплой, но купальный сезон давно закончился. Алекс подошел к лавочке, на которой любил иногда сидеть и смотреть на озеро. Лавочка стояла под огромной раскидистой ивой, ветви которой ниспадали к самой воде. Алекс увидел, что на ней кто-то сидит, хотел повернуться и уйти. Но что-то заставило его подойти поближе. Он уже потом понял что. Поза женщины. Удивительно красивая и в то же время очень естественная. Женщина полулежала на скамейке, опершись полусогнутой рукой о ее спинку. Как на оттоманке. Ее длинные черные волосы почти закрывали лицо. Эта изящная женская фигура под водопадом зеленых веток ивы была настолько живописна, что просилась на полотно художника-романтика.

Алексу очень захотелось увидеть лицо незнакомки. Он почему-то был уверен, что оно должно быть интересным. Когда, услышав его шаги, женщина обернулась, он понял, что не ошибся. Лицо было под стать позе и фигуре – ярким и запоминающимся. Как у мадонны с картины Мунка из музея в Женжене, где он проработал столько лет. Только, пожалуй, женщина на лавочке была моложе. И главное, выражение лица у мадонны было страдающее, а у незнакомки – искаженное страхом. А тут еще Барди – подбежал к лавочке и давай тереться о нее боком. Была у него такая манера. Алекс решил, что девушка испугалась собаки. Все-таки Барди – пес здоровый. Не все же знают, что колли чаще всего совсем не злые, даже наоборот – ласковые.

– Не бойтесь, он совсем безобидный, старый. Расчесываю его редко, вот он и чешется обо что ни попадя, – неловко начал он извиняться.

Видя, что девушка вскочила и собирается уйти, Алекс попытался ее остановить.

– Что вы, что вы, я сейчас уйду, сидите.

Алекс увидел, что она едва сдерживает слезы. Он совсем растерялся и попытался преградить ей дорогу.

– Стойте, куда же вы? И извините ради бога, что я вас так напугал, – от неловкости он стал многословным и говорил первое, что приходило в голову.

– Пропустите меня! – сказала девушка и вдруг разрыдалась.

Алекс не знал, что делать. Они стояли друг против друга. Девушка даже не делала никаких попыток перестать плакать. Наоборот. Ее плач все больше напоминал истерику. Алекс взял ее за руку, подвел к скамейке, усадил и, достав из кармана платок, протянул ей. Она долго еще не могла успокоиться, а когда затихли рыдания, Алекс увидел, что ее всю трясет, как от холода. «Вот разнервничалась, видно, парень не пришел на свидание. И пожалуйста – уже трагедия», – подумал Алекс. А вслух сказал:

– Вы замерзли? Разрешите предложить вам чашку чая. Здесь рядом, в двух шагах кафе. Пожалуйста, не отказывайтесь. Я чувствую себя виноватым. Я так вас напугал. Очень прошу, пойдемте… – настаивал Алекс, сам удивляясь, зачем он это делает.

Он думал, что девушка откажется или, во всяком случае, ее придется долго уговаривать. Но, к его удивлению, она сначала внимательно посмотрела на него, как будто пытаясь что-то понять, а потом утвердительно кивнула.

В кафе, находившемся прямо на берегу озера, они сели не в павильоне, а за столик на улице, подальше от яркого света. Алекс решил, что так лучше, ведь лицо у девушки было заплаканное. Пока ждали официанта, он исподтишка рассматривал незнакомку. «Цыганка! – осенило Алекса. – Конечно. Вон и одежда у нее какая-то помятая и несвежая. А потом эти длинные черные волосы… Конечно, цыганка. Может, она на лавке спать собиралась. От табора отбилась, что ли…» В это время девушка буквально впилась взглядом в соседний столик, заставленный тарелками. «Голодная!» – понял Алекс.

– Не знаю, как вы, а я проголодался что-то. Сейчас самое время поужинать. Раз уж мы здесь, не откажитесь составить мне компанию, – как ему показалось, он удачно замаскировал предложение накормить ее.

– Хорошо, я согласна. Только вы сами закажите что-нибудь, на ваш вкус, – впервые с момента встречи девушка заговорила.

Голос у нее был сильный, низкий, немного гортанный. Говорила она по-французски неплохо, но с явным акцентом.

– Кстати, давайте познакомимся, – и Алекс назвал свою фамилию.

– Алека, – ответила девушка.

– Вы знаете, а ведь мы с вами тезки. Потому что мое имя Александр. Ну, на французский манер – Алекс. А у вас интересное имя, я никогда такого не слышал, – удивился он.

Алекс надеялся, что девушка скажет, откуда она. Хотя после того, как она назвала свое имя, у него почти не оставалось сомнений в том, что перед ним цыганка. Но Алека промолчала. Тогда он попытался поддержать наконец-то начавшийся разговор.

– Знаю, что есть мужское имя – Алеко. В детстве мне дед читал одну поэму, в которой так зовут главного героя.

– Да, у Пушкина в его «Цыганах».

– Надо же, вы знаете. Вы что, русская? А я, честно говоря, думал, что цыганка.

– Да нет. Я из Сербии. Просто мой отец преподавал литературу в школе и очень любил Пушкина. Когда мама ждала ребенка, он надеялся, что будет сын, и решил назвать его Алеко. Ну а когда родилась я, мама уговорила его назвать меня Алека, ведь это похоже. Такое женское имя есть в Греции. Происходит от имени Александра. А вы откуда про «Цыган» Пушкина знаете?

– Мне дед рассказал. А сам я, каюсь, не только о Пушкине, но и вообще о России мало что знаю. Разве что вот русский язык до сих пор немного помню. Хотя это тоже не моя заслуга, а деда. Он всю жизнь со мной только по-русски говорил… Дед был русским. Но он еще молодым уехал из России.

– А почему? Из-за революции?

– Нет, это было еще до того. Он изучал химию. И решил продолжить образование в Германии, в Гейдельберге. Там тогда много русских училось. Ну а когда война началась, Первая мировая, он как раз у своих знакомых гостил в Париже. В общем, не смог он тогда в Россию выехать, а потом революция… Семья его вся погибла, денег у него не было. Хорошо еще, что он в Гейдельберге увлекся стекольным делом, даже научился стекло выдувать. Пришлось ему всерьез освоить профессию стеклодува. У него к тому же руки золотые оказались. Но что-то я заболтался. Вам все это, наверное, и неинтересно вовсе… А вот и еду несут.

Больше за время ужина не было не произнесено ни слова. Да он и не хотел отвлекать девушку от еды, которая поглотила ее целиком. Если сначала она еще пыталась делать вид, что ест лишь за компанию, то очень быстро перестала его стесняться. Глядя на нее, Алекс вдруг вспомнил совершенно забытое, как ему казалось, русское выражение, которому его научил дед: уплетать за обе щеки. Было такое впечатление, что девушка изголодалась. «Странно, только что рыдала, наверняка, из-за несостоявшегося свидания, но это не отбило у нее аппетита. Да, вот она изменчивая женская натура», – с невольным осуждением подумал он.

Когда они вышли из кафе, было уже совсем темно. Алекс направился к парковке. Девушка шла рядом, но как-то неуверенно. Ему вдруг пришло в голову, что, возможно, она приехала с другом, поссорилась с ним, тот уехал, бросив ее одну, и теперь она не знает, как отсюда выбраться. Оттого и сидела на берегу такая расстроенная. Правда, он тут же отбросил эту версию как маловероятную. Надо быть уж совсем негодяем, чтобы бросить вот так свою девушку одну и уехать.

– Я с удовольствием вас подвезу, – предложил он, подходя к своей машине.

Алека остановилась, посмотрела на него внимательно. Потом как-то странно улыбнулась и кивнула головой.

– Вы где живете? В Женеве? Куда вас отвезти? – спросил Алекс, когда они выехали на шоссе.

– А нигде, – в ее голосе слышался явный вызов.

– Как нигде? Не в Женеве?

– Нигде! Я, кажется, ясно сказала! Вот сегодня рассчитываю у вас переночевать, – резко ответил Алека.

– У меня? – растерялся Алекс.

– Да, а что нельзя? У вас семья или как?

– Нет, я один живу…

– Я так и подумала. Так в чем же проблема? Ты меня поил, кормил, – перешла Алека вдруг на «ты», – давай и дальше занимайся благотворительностью. Да не бойся, за мной дело не станет…

Последнюю фразу девушка произнесла с какой-то деланой улыбкой и совершенно фальшивым, так не идущим к ее страдальческим глазам голосом. Алекс еще больше растерялся. Что делать?

Встретив девушку на пляже и пригласив ее в кафе, он делал все не задумываясь. Каждое последующее действие естественным образом вытекало из предыдущего. Но сейчас ситуация поменялась. Все то, что на пляже выглядело небольшим довольно забавным приключением, грозило превратиться в нечто большее, явно совсем ему ненужное. Происходившее начинало раздражать его, тем более, что пора было принимать решение.

Везти ее домой? Не бросать же ее одну ночью на обочине загородной и пустынной дороги. Всего полчаса назад, предположив такое, он сам назвал подобный поступок подлостью. Ну что же, ничего страшного. Переночует, комнат у него достаточно. А завтра отвезет ее, куда скажет. Наверняка она где-то живет, просто сегодня почему-то не хочет туда возвращаться.

Приняв решение, он больше не колебался. Вскоре они были в Женжене. Молча вошли в дом. Алекс отвел девушку в бывшую спальню Марты, дал комплект постельного белья, показал, где ванная, пожелал спокойной ночи и пошел к себе. Ему хотелось побыстрее очутиться вновь одному, успокоиться. Он покормил Барди, подлил кошке молока в миску и лег. Но спать не хотелось. Он так привык быть в доме один, что присутствие постороннего не давало расслабиться. Он поневоле прислушивался к тому, что происходило там, за стеной.

Алека сидела на кровати в раздумье. Решимость, пришедшая к ней, когда они вышли из кафе, таяла на глазах. Неужели начинать все сначала? Ведь от этого она бежала из Парижа. Ну а какой выход? Она уже две недели в Женеве, и что? На работу никто не берет. Вот и в этой захудалой деревушке – опять прокол. Пообещали, а не взяли. Да и кто возьмет? У нее же никаких документов. Паспорт остался у Зденко. А без документов – ни работы, ни жилья. А деньги все вышли, хорошо хоть что-то смогла тогда с собой прихватить.

Господи, как же повезло, что удалось вырваться из этого ада, пока ее окончательно не сломали и не довели до состояния, когда уже все равно. Как? Ну, они нашли бы способ. Кого не удается деньгами соблазнить, того угрозами и побоями ломают. А еще проще на иглу посадить.

Она до конца верила, что Зденко с ней так не поступит. Неужели он таким и раньше был? Она столько лет его знала. Конечно, ему всегда нравилось верховодить. И деньги любил. Но чтобы до такой степени… Нет, просто когда случаются такие трагедии, как у них в Косово, ни для кого это даром не проходит. Люди страдают. И страдания их меняют. Кто-то человечнее, добрее становится. А большинство, как это ни печально, звереет. Как Зденко. А ведь она этого сразу и не заметила. Почувствовала, что он жестче стал, замкнулся еще больше, но решила, что это естественно в той ситуации. Даже жалела его еще сильнее. Ведь у него одного из первых в Джаковице албанцы дом сожгли. И брат его старший тогда исчез. Все думали, что его убили, и переживали за Зденко. Он ведь один остался. Их родители давно погибли, разбились на машине, возвращаясь с моря. Так что они оба сироты. Может, поэтому они еще со Зденко и сошлись.

Когда он ей предложил уехать за границу, она обрадовалась, дура. Так он ей все расписал. Едем в Париж. Язык не проблема, ты его знаешь. Там есть друзья. Они давно в Париже живут, документы сделают. И работу помогут найти. Все у него было продумано и организовано. Она поедет не с ним, а с группой из трех девушек. Якобы, на гастроли, ансамбль танцевальный. Так вернее. Их даже обучили на скорую руку нескольким танцам. Они еще веселились во время репетиций, идиотки. Смешно им, видите ли, было. Да, посмеялись они потом в Париже. Так посмеялись над своей глупостью, что все глаза выплакали. Но деваться было уже некуда. Документы у них сразу же отобрали, якобы, для оформления новых, французских. Потом отвезли куда-то за город, поселили в доме, из которого до ближайшей дороги топать и топать. Ну, и начали обрабатывать…