Текст книги "Рассказы озера Леман"

У меня не тот характер, не та нервная система, не тот возраст, и не тот прошлый опыт, чтобы позволять этой истории затянуться. Я не хочу, чтобы наши отношения разрушили меня как личность или просто отравили оставшиеся годы жизни».

22 мая

Сегодня вечером тяжелый, даже мучительный разговор. Пообещал поговорить с женой. А сам, чем больше об этом думаю, тем меньше представляю, как это сделать. Она ни за что меня не отпустит. Конечно, я ее полностью обеспечу. Ну и что? С чем она останется? Ни с чем. Одна в огромной квартире. Ни работы, ни друзей. Даже родственников толком нет. Так, какие-то дальние. Чем больше я думаю о ней, тем больше в душе поднимается раздражение. У нее же была хорошая специальность. Но как только я начал прилично зарабатывать, еще в советские времена, она тут же заявила, что ей больше не хочется работать. Тогда я как-то не придал этому значения. Ну не хочет и не хочет. Я, правда, иногда предлагал ей на какие-то курсы пойти, что-то изучать, хотя бы спортом заняться. Но ничем не смог ее заинтересовать. А потом меня вообще перестало волновать, как она время проводит. Приучился жить сам по себе. Но нечего душой кривить: ценил, как она меня обслуживала. И решил, может, так лучше: делаю что хочу. Иногда целый день проводим дома, не обменявшись и парой слов.

С Верой я живу, а с Надей просто существую. Раньше было ощущение, что нечего трепыхаться, все уже позади. Написал это и вспомнил, как меня поразило собственное лицо на фотографии тогда, когда мы на институтском вечере с Верой сфотографировались. Перечитал свою тогдашнюю запись. Точно, я так и написал – мертвое лицо.

1 июня

Возможно, Вера и права, когда говорит, что без жестокости не обойтись. Эта мысль меня посещала, когда я читал роман Полякова «Замыслил я побег». Его герой всю жизнь боялся того же, что и я – жестокости. Бежит он от нее в буквальном смысле слова и… погибает. В итоге страдают все. Конец, конечно, несколько патетичен, но, по сути, видимо, верен. Кто-то все равно пострадает. И нужно просто взвесить, при каком раскладе пострадает меньшее число людей. Но решать это придется до разговора с женой. Есть два варианта. Первый: не говорить ничего жене и расстаться с Верой. В такой ситуации пострадаем мы с ней. Второй вариант: все сказать и уйти. Тогда будут страдать моя жена и Верин муж. Как решить, кто меньше будет страдать? Господи, чушь все это. Разве можно заранее знать, кто и как будет страдать? А бывает, что страдающая сторона еще оказывается и в выигрыше. Вон, один мой приятель рвал и метал, когда жена ушла. А недавно встретил его – сияет. Говорит, встретил женщину, которой его бывшая в подметки не годится. Что ж, допускаю. В общем, не было бы счастья, да несчастье помогло.

15 июня

С Надей еще не разговаривал, но Вера пока немного успокоилась. Сказала, что для нее главное – это мое обещание поговорить с женой. Даже предложила, чтобы я не спешил и сам выбрал подходящий момент. Сейчас лето, начинается период отпусков, с работой полегче, и мы чаще видимся. Иногда почти целый день проводим вместе. Наверное, ее муж или моя жена, узнав о наших встречах, решат, что главное в наших отношениях – это секс. Когда говорят о любовниках, в воображении людей возникают постельные сцены из эротических фильмов или что-то в этом роде. Да я и сам раньше так думал. Не мог и представить, что можно лежать в постели час, а то и больше, и просто обниматься, целоваться, разговаривать, а главное, получать от этого удовольствие. Вера мастер придумывать «позы обнимания» или «позы объятий». Она их так называет по аналогии с позициями для занятия любовью из «Камасутры». Кстати говоря, к экспериментированию с «позами любви» она относится с гораздо меньшим энтузиазмом. Но вот обниматься, прижиматься – это она обожает, и ее выдумкам нет конца. Вера как-то заявила, что надо завести автоматическую камеру, заснять позиции, в которых можно лежать, обнявшись, и издать свою «Камасутру».

Я потом ради интереса разыскал книгу о «Камасутре» и обнаружил много интересного и неожиданного для себя. Узнал, что «кама» – означает желание, чувственная страсть, наслаждение. И в индуизме бог Кама, можно сказать, отвечает за сферу чувственных наслаждений, имеющих, конечно, к любви отношение, но все же не тождественных ей. Каму – сына Брахмы – изображают в виде прекрасного юноши, сидящего на попугае. Кама близок греческому богу Эросу. Он, как и Эрос, держит в руках лук и поражает из него свою жертву, вызывая у нее любовную страсть. Но вместо тетивы у его лука пчелы. И стреляет он цветочными стрелами. Иногда Каму называют Ананга, что значит «лишенный тела». Кама попытался соблазнить Шиву, и тот, разгневанный, испепелил его своим взглядом. Но потом смилостивился и вернул его к жизни.

«Сутра» – буквально означает нить, на которую нанизывались жемчужины. Позже сутрами стали называть лаконичные фразы и тексты, составленные из подобных фраз.

Так что «Камасутру» можно перевести как тексты о чувствах, желаниях, наслаждениях. Возможен и более поэтический перевод – «Жемчужная нить чувств».

Текст «Камасутры», где описываются позиции для занятия любовью, которые в книге называются «искусствами», является лишь частью одной из 35 глав книги, не считая вступления. Очень мало достоверных сведений о «Камасутре». Известно, что написана она была в Индии человеком по имени Ватсьяяна, который, как он сам утверждал, в момент ее создания находился в Бенаресе и был целиком посвящен размышлениям о божественной сущности любви.

Описание различных позиций меньше всего занимало Ватсьяяну. Это видно даже из соотношения глав. Его больше волновал вопрос: что такое вообще любовь, каковы ее проявления, как она возникает и как проявляется.

Что в Вере удивительно – это какая-то невообразимая смесь взрослости с детскостью. Например, вчера во время прогулки по лесу она вдруг исчезла, и я обнаружил ее сидящей высоко на дереве. Какая-то страсть прятаться. Если бы она не засмеялась, я бы ее и не увидел. Я по-настоящему волновался, а ей, видите ли, было смешно смотреть, как я бегал и искал ее по лесу. Я рассердился и сказал ей, что таких шуток не понимаю, и ребячество хорошо в определенных пределах. Слово за слово, и мы чуть ли не поссорились. В первый раз. Во всяком случае, в машине всю обратную дорогу сидели молча, и черт меня дернул, прощаясь, сказать, чтобы она еще раз подумала, действительно ли ей так уж со мной хорошо и по-прежнему ли она хочет, чтобы я поговорил с женой.

25 июня

Сегодня вечером получил вот это письмо.

«Не хотела писать и не стала бы, если бы ты опять по телефону не спросил, подумала ли я? Я действительно все предыдущие недели ни о чем не думала. И не потому, что старалась. Это получилось как-то само собой. Я настолько была рада вновь обрести тебя и забыть о тяжелых предыдущих днях, что это давалось совершенно без усилий. Я просто хотела и была счастлива.

К тому же после очередной попытки бегства и его провала я до конца поняла, как тяжело мне расстаться с тобой.

И еще я поняла, насколько люблю тебя. А когда человек дорог, то стараешься его щадить, пытаешься лучше понять его боль, его проблемы. Раньше я просто злилась от твоей неспособности, как мне казалось, принять простое решение. Теперь я вижу, насколько именно для тебя оно не простое и как тебе его тяжело принять. Больше всего меня, конечно, ужасает мысль о том, что рано или поздно нам придется расстаться. Но не менее страшно и оттого, что я могу заставить тебя совершить поступок, о котором ты потом пожалеешь.

Я разбудила тебя от твоей зимней спячки, встряхнула, развлекла, приласкала. Ты говоришь, что тебе со мной хорошо. Но надолго ли? Боюсь, что нет. И это не эмоциональный заскок, а, сколько бы ты ни шутил по этому поводу, логический вывод. Из чего? Да из того, что ты жил до меня совсем с другой женщиной. И прожил с ней много лет. И был, видимо, счастлив, поскольку никогда не критикуешь ее. И каждый раз сильно гневаешься, когда я позволяю себе даже намек на осуждение ее образа жизни и поведения.

К тому же твоя жена полностью зависит от тебя. Даже в магазин за продуктами ты ее на машине возишь. Другой вопрос, нормально это или нет и как я к этому отношусь. Но факт остается фактом: она шагу без тебя ступить не может. А про меня ты знаешь, что я без тебя не пропаду. Я (употреблю такое нелюбимое тобой слово) – самодостаточная. Всю жизнь все делаю сама и не нуждаюсь ни в каких подпорках. Естественно, легче расстаться со мной, чем с женщиной, совершенно не способной жить самостоятельно.

Но дело даже не в том, с кем легче расстаться – с зависимой или независимой женщиной. А в том, какая тебе больше подходит не для кратковременного романа, а для, надеюсь, долгих лет жизни? Боюсь, та, с которой ты прожил все эти годы. Ведь если ты их прожил так мирно, значит по большому счету – это то, что тебе нужно. А насколько я знаю, характер твоей жены сильно разнится с моим, если не противоположен моему. Не исключаю, что сейчас тебе интереснее со мной. И разговаривать, и заниматься любовью, и гулять, и слушать музыку или просто сидеть, обнявшись, на диване. Но ведь жил же ты без всего этого столько лет?

И еще одно соображение не в мою пользу (видишь, какая я ненормальная, облегчаю твою задачу по поиску «компромата» на меня). Так вот, сегодня я употребила слово «удобно», говоря о том, что тебе удобнее жить так, как мы живем сейчас, чем принимать какие-то решения. Это не совсем правильное слово. Не удобнее, а привычнее. Мне кажется, что тебе легче дается нынешняя наша параллельная жизнь, потому что ты и с женой привык к параллельному существованию. Спать в отдельной комнате, делать то, что тебе захочется, приходить домой, когда тебе заблагорассудится. В общем, вести свою независимую жизнь. Для меня это неприемлемо. Если я живу с человеком, то требую полной вовлеченности в его дела, развлечения, даже мысли. И готова отвечать ему тем же. Но я отнюдь не уверена, что это твой идеал семейной жизни.

Помнишь, ты как-то рассказал, что собирал кактусы, а я спросила: почему кактусы, потому что они колючие? Я еще тогда подумала: наверное, у него в жизни все гладко, мягко, приятно на ощупь и кактусы он начал собирать по контрасту – они колются, они могут сделать больно. И я для него, наверняка, как те кактусы – элемент экзотики в его слишком размеренной и благополучной жизни. Правда, кактусы приятно коллекционировать, но жить с кактусом тяжело.

Несмотря на мои остроты насчет болота, в котором ты сидел до встречи со мной, болото – это ведь тоже среда обитания. Я была поражена, когда недавно прочитала о том, насколько болота играют важную роль в поддержании экологического баланса в природе и как там много всего обитает, произрастает и зарождается. Так что впредь обязуюсь более уважительно относиться к обитателям этой стихии. Не всем же скакать по горам и лазить по деревьям. Возможно, в этом гораздо меньше проку, чем мирно и спокойно почивать в болоте. Я это говорю без всякой доли издевки. Честное слово.

Ну и какой из всего этого можно и нужно сделать вывод? Ну, первый, самый очевидный. Обязуюсь больше не пытаться выволакивать тебя из болота. И второе: прекращаю всяческие выяснения отношений, не поднимаю опасные темы. Будем наслаждаться жизнью, насколько это возможно.

А что же дальше? Посмотрим. Часто бывает, что незачем мучиться, пытаясь найти ответ на вопрос. Сам вопрос снимается с повестки дня. Никто ничего даже про себя сказать с полной уверенностью не может. Я вот не уверена, сколько смогу просуществовать в этом параллельном мире. Оставляю за собой право в любой момент, если почувствую, что мне больше невмоготу, прервать наши отношения. За меня не беспокойся, как ты это делаешь иногда по поводу и без повода. Я, как ты, наверное, убедился, человек достаточно сильный. Так что в любом случае выживу. Когда настанет момент расставания, я залезу на дерево. Не для того, чтобы, спрыгнув с него, покончить жизнь самоубийством. Вовсе нет. Хочу, забравшись туда, посмотреть на мир с высоты, пережить нечто подобное тому, что пережил ты когда-то, находясь в самолете».

1 июля

Хотел бы я вновь испытать то состояние. Не помню, в каком году это произошло. Мы подлетали к Москве ночью. Внизу были видны многочисленные огни огромного города. Я подумал, что каждый огонек – это чей-то дом, чья-то жизнь. Тысячи огоньков, тысячи жизней мерцали там, далеко внизу. И вдруг я подумал: как бессмысленно мельтешение там внизу! Как, по существу, ничтожны все мы со всеми нашими делами, проблемами, мечтами. В этих мыслях не было ничего оригинального. Подобное приходило в голову и мне, и тысячам людей до меня. Но там, в самолете, я по-настоящему осознал это. Если в этот момент меня бы спросили, имеет ли жизнь смысл, я бы, не задумываясь, ответил: нет, не имеет. Все суета сует и всяческая суета.

Вот бы суметь с такой позиции подойти ко всему тому, что сейчас происходит со мной. Но не выходит. Никогда не считал себя эмоциональным человеком. Да я думаю, что и окружающие воспринимают меня как весьма толстокожего типа. Но с Верой я абсолютно незащищен. Последние время я переживаю ее страдания как свои. Да, собственно, они и есть мои. Просто я так не драматизирую ситуацию, как она. Но когда вижу, что ей плохо, то плохо и мне. Это ее последнее письмо, такое, вроде бы, менее драматичное, чем прежние, все равно наполнено болью. В нем много бравады, но, по сути – это та же боль.

Надо что-то делать, так не может продолжаться до бесконечности. Тем более, что ситуация с каждым днем осложняется. Вернулся сын Веры с практики. Приехал неожиданно вечером, когда мы были дома. Хорошо еще просто сидели ужинали. Вера нас познакомила, представив меня как своего коллегу и однокурсника. Вроде все прошло гладко, но Вера сказала, что она чувствует: сын все понял. С тех пор он едва с ней разговаривает. Вера очень переживает, порывается с ним поговорить и все ему объяснить. Я еле уговорил ее этого не делать. Ведь парень может отцу обо всем сообщить. А тогда скандал неизбежен. Да, придется все-таки мне с женой в ближайшее время поговорить. Но от одной мысли об этом на меня находит просто какой-то паралич.

15 июля

На днях к нам в издательство заходил Володя. Поговорили о делах, а потом пошли втроем обедать: он, Василий и я. Василий, как всегда последнее время, сидел с постной физиономией и все плакался на судьбу. Оказывается, Ксения все-таки от него сбежала. Ну, и правильно сделала. Неужели он рассчитывал, что девушка будет до бесконечности ждать. Я и так удивляюсь, что она столько лет терпела. Василий за обедом умудрился наклюкаться. И под конец его совсем развезло. Я тоже был не в форме, последнее время спал плохо. Один Володька, как всегда, не унывает. Бодр, весел. Над нами все подтрунивал: «Не умеете вы, мужики, жить. Усложняете себе жизнь непонятно зачем. Смотрите на меня и берите пример. Девиц красивых и без комплексов сейчас вокруг навалом. Бери любую – не хочу. А вам любовь, видите ли, понадобилась. Да на фиг вам любовь. Жен любите. А спать и развлекаться надо с такими, которые ни на что кроме денег, тряпок, ну и там иногда пары бирюлек не претендует. Тогда все будет в порядке. Жена будет холить и лелеять, поскольку ей ничего при таком раскладе не угрожает. Ну, и вы довольны – свою мужскую силу тешите. Чем плохо?»

Говорил он это все, обращаясь не столько к Василию, сколько ко мне. Странно. Видимо, поползли уже какие-то слухи. Да разве удивительно? Москва хоть и большой город, но мы-то вертимся все примерно в одних и тех же местах. А с Верой я бывал и в ресторанах, и на какие-то тусовки мы вместе ходили. Но я, естественно, сделал вид, что ко мне это все не относится. Не хватало еще только, чтобы я с кем-то обсуждал свои отношения с Верой. Даже с Володькой. Раньше, в институте, он, пожалуй, был моим единственным другом. Но, видимо, деньги никому на пользу не идут. С тех пор как он по-настоящему разбогател, общение наше стало каким-то формальным. И он потерял ко мне интерес, и я уже к нему отношусь без прежней теплоты и доверия.

Ну, а что касается его личной жизни, то такой вариант не для меня. У него постоянная чехарда молодых, длинноногих и длинноволосых. Он на них безумные деньги тратит, а мне такие и даром не нужны: о чем я с ними буду разговаривать. А просто трахаться – мне это неинтересно. Но он искренне уверен, что это оптимальный вариант решения, как он выражается, «постельно-сексуальной проблематики» и все ему должны завидовать.

25 августа

Последние недели был очень занят. На носу ежегодная книжная ярмарка на ВДНХ. У нашего издательства там большой стенд. Вроде уже какой год участвуем, все налажено, но хлопот все равно много. Я, конечно, организационными делами не занимаюсь. Василий, как всегда, крутится-вертится. Он подвел теоретическую базу под наше разделение обязанностей. «Я экстраверт, к тому же терпеть не могу сидеть на месте, закисаю. Поэтому на мне все, что связано с организационными вопросами. Короче, я отвечаю за тактику. А ты у нас интроверт и к тому же можешь целый день из кабинета не выходить. Так что на тебе обеспечение стратегии». Но во время ярмарки приходится и мне из кабинета вылезать, встречи организовывать. Да и вообще полезно посмотреть, кто что издает, какие новые издательства появились.

Во вторник мы договорились с Верой там же на ВДНХ в ресторанчике пообедать. Ей задание дали: в связи с книжной ярмаркой написать о тенденциях в издательском бизнесе. До обеда решили, что я ей ярмарку покажу. Но я был занят на переговорах. Попросил Василия с ней походить по стендам. Когда я освободился и подошел, Вера повернулась ко мне и спрашивает:

– Не понимаю, что происходит.

– А что такое?

– Да ты посмотри, что вы все издаете. Детективы, детективы, детективы…

Сказал ей, что она не права. Последнее время детективы занимают лишь седьмое место в объеме издательской продукции. Мы, например, много публикуем книг хорошей современной прозы – иностранной и нашей. А она взяла один сборник, который как раз лежал на прилавке нашего стенда, полистала и говорит: «Ты вот это называешь хорошей современной прозой?» И зачитала кусочек из одного рассказа нашего очень известного писателя: «Каждый из подошедших зачерпнул пригоршню червей из футляра и понес к столу. Подойдя к трупу уборщицы, они стали закладывать червей в отверстия в ее спине». Или вот это, как тебе: «Коля достает из панциря синий член с переливающимися под кожей вставками из жидкого золота, Маша открывает мэньсо, Коля запихивает член ей во влагалище, совершает 69 фрикций, Маша кончает…» Просто эротический бред сивой кобылы!»

А потом заявляет: «И это еще самое невинное из того, что там написано. Я не могу уже больше читать всех этих сорокиных, ерофеевых и иже с ними. Меня тошнит от того, что они пишут!»

Спросил ее, зачем же она тогда читает эти книги, если ее от них воротит. А она мне таким обвинительным тоном.

– А как же! Ты посмотри, как эту книгу издательство разрекламировало: «Эта поистине „звездная книга“ представляет нашим читателям наиболее знаменитых, современных культовых российских авторов». Как ее после этого не купить и не прочитать? Вот я и купила недавно. И теперь мучаюсь уже какой день.

Не терплю подобного максимализма. Тошнит ее, видите ли, от такой прозы. А как же тысячи людей, которые раскупают книги этих писателей и находят их гениальными? Да, то, что они пишут, необычно. Никто до них так не писал – это факт. Но это смело, ярко, оригинально. Взять тот же «День опричника» Сорокина, это потрясающая книга, провидческая. Пытался все это объяснить Вере, но куда там… Если ее послушать, то выходит, что подобную литературу читают и хвалят два типа людей. Одни – снобы, которые превозносят любую ерунду, лишь бы это отличалось от того, что понятно и нравится большинству. Вторая категория – это те, у кого нет своего мнения. Они будут читать и хвалить то, что пропагандирует та же снобистская литературная критика. Я с ней не согласен, но разве ее переубедишь? Да и потом, не хватало еще конфликтов на литературной почве.

12 сентября

Гром грянул неожиданно. Когда вчера я пришел домой, сразу понял: что-то не так. Надя меня встретила, поджав губы. Пока ужинали, избегала на меня смотреть и едва отвечала на мои вопросы. А после ужина говорит, как бы между прочим: звонила, мол, ей Света и сообщила, что видела меня на днях в «Пушкине». И не одного, а в компании какой-то женщины, с которой я, якобы, вел себя более чем любезно. Я ответил, что женщина эта – журналистка, она собирает материал для статьи об издательском бизнесе, и встреча у нас была чисто деловая.

Но Надю уже понесло. Сказала, что ей все это надоело. Надоело, что я прихожу поздно, целыми днями не бываю дома, обедать не прихожу, на работе, когда она туда звонит, меня нет, и прочее, и прочее. А под конец заявила, что в таком случае она предпочитает вообще жить одна, чем дожидаться меня все время, не зная, где я и что я. И говорила она все это довольно спокойно. Я просто ушам своим не верил – вот то, чего я так дожидался, но на что даже и не смел надеяться. Она сама преподносит мне на блюдечке решение всех проблем. Я настолько обрадовался, что чуть было не выдал своей радости. Но вовремя спохватился.

Мы посидели, еще поговорили. Я сказал, что мы уже давно живем как попутчики. Нас мало что связывает. Разве только эта квартира. Добавил, что, безусловно, оставляю все ей и буду давать столько же денег на жизнь, как и раньше. Надя все это спокойно выслушала и вроде бы со всем согласилась.

Разошлись мы по своим комнатам. Вдруг примерно через час Надя приходит ко мне и спрашивает: «Скажи, а ты действительно просто хочешь жить один, как сказал, или же у тебя все-таки кто-то есть?» Не знаю, может быть, надо было соврать. Но мне так надоело врать все эти месяцы, что я вдруг возьми и брякни: «Да, есть». И вот тут-то все и началось. Будто плотину прорвало. Слезы, крики, обвинения, угрозы. А потом ей, естественно, плохо стало. В общем, еле-еле удалось ее успокоить и спать уложить. Не знаю, спала она или нет. Я так, разумеется, глаз сомкнуть не смог. Еще семи не было, когда Надя ко мне опять зашла. Я, видимо, так нервно на кровати дернулся, что она усмехнулась и говорит: «Не волнуйся, истерик больше не будет. Я все обдумала. Раз так все сложилось, не буду я тебя удерживать. Иди на все четыре стороны». Но утром за завтраком ей опять нехорошо стало. Настолько, что пришлось врача вызвать. Врач сказал, что давление очень высокое, выписал лекарство и посоветовал из Москвы уехать, из этой духоты, на природу, на воздух, хотя бы на недельку.

20 сентября

Сидим уже вторую неделю на даче. Не мог же я ее в таком состоянии одну оставить. Правда, на днях к нам ее сестра приехала, узнала, что Наде плохо. Но она не могла остаться, работает. Подозреваю, что просто не захотела. Надя ей все рассказала. И сестрица, проведя полдня, заполненных ее бесконечными охами и ахами, удалилась. Вере звоню каждый день. Она настроена довольно скептически. Считает, что это не конец проблем, а только начало. Пытаюсь ее разубедить и успокоить. Я все-таки свою жену лучше знаю. Раз она сказала, что отпускает, значит отпустит. Она же разумная женщина.

2 октября

Я и подозревать не мог, на что способна эта разумная женщина. Когда мы вернулись в Москву, я взял сумку только с самыми необходимыми вещами и поехал к Вере. Она к этому времени перебралась на свою дачу, так как в их московской квартире остался муж. Оказывается, когда я еще с женой на даче сидел, она мужу позвонила и во всем ему призналась. Он, естественно, в Москву примчался выяснять отношения. Вера не стала мне подробности рассказывать, но, судя по тому, в каком я ее состоянии застал, объяснение тоже не из легких было.

В общем, встретились мы с ней. Вроде бы, вот наконец мы вместе. А на самом деле каждый сам по себе, со своими мрачными мыслями. Казалось, произошло то, о чем так мечтали, а радости – никакой. К тому же у Веры на даче я никогда не бывал. Все там для меня непривычное. Это была наша первая ночь вместе, если не считать тех двух в Италии, но мы лежали в кровати, как чужие, и впервые мне не хотелось к ней прижаться, обнять ее, хотя я и чувствовал, как ей плохо. Я всю ночь не спал, да и она тоже. Правда, ближе к утру она заснула, потом сказала, что снотворное выпила. В этом мы с ней отличаемся. Я никогда в жизни никакой гадости не пил, а она чуть что – лекарство принимает.

Встали оба разбитые. Было воскресенье, погода прекрасная, но мы даже гулять не ходили. Вера хоть смогла поработать, ей какую-то статью надо было сдавать вскоре, а я весь день провалялся на диване.

Следующую ночь я опять не спал. С утра обоим надо было на работу. Вечером, с работы, я позвонил жене и предупредил, что заеду сейчас домой забрать кое-какие вещи. Она вроде разговаривала со мной нормальным голосом. Но когда, приехав, я открыл дверь квартиры, сразу понял: что-то случилось. Полная темнота. Ни звука. И запах газа.

Жена в своей спальне, лежит на кровати, без сознания, едва дышит. А ее комната как раз ближе всего к кухне. Описывать, что я испытал, не хочется. Приехала скорая, меня из спальни выгнали. Сел в гостиной, соображал плохо, даже свет не догадался включить, пока врач не попросил. Ему нужно было выписать какое-то лекарство. Я его спрашиваю: «Как жена?» А он так спокойно отвечает: «Не волнуйтесь, все в порядке. Видимо, она совсем недавно газ включила. Вовремя вы пришли».

От радости сунул ему сотню зеленых. Он взял, посмотрел на меня как-то сочувствующе, а потом говорит: «Да вы не переживайте так. Это она вас попугать хотела». Я даже не понял сначала. Переспросил: «Что вы сказали?» А он отвечает: «Настоящие самоубийцы не забудут окна позакрывать, – и кивнул на раскрытое окно в гостиной. – Да и конфорки все включат, а не одну…» И препротивно так ухмыльнулся. Зря я только ему сто долларов дал. На что это он намекает? Я-то видел, что она едва жива была.

Пошел к Наде. Она вся зеленая, глаза закрыты, дыхание прерывистое. Сел рядом, взял ее руку – она ледяная. О чем я только за это время не передумал. Что бы там ни было, не имел я права ее подвергать этому испытанию. Поздно вечером зазвонил городской телефон. Это была Вера. Я совсем забыл в этой суматохе ее предупредить. А мобильный в кармане плаща на вешалке остался. Я и не слышал ее звонков. Объяснил, что произошло. Она спрашивает: «Это все?» Я ответил: «А тебе мало того, что произошло?» Она повесила трубку. Позднее вечером, когда она на мой звонок не ответила, я понял, что ее вопрос означал. Но чего она ожидала? Я все еще в каком-то ступоре находился. Да и вообще, подходящий ли это момент выяснять отношения? Ну что за манера, сразу пытаться меня за горло брать!

3 октября

Сегодня с утра примчалась сестрица жены. У нас с ней никогда особой симпатии друг к другу не наблюдалось, а уж тут она мне выдала все, что обо мне думает. По ее словам, я никогда не ценил Надю, которая посвятила жизнь мне. И что это, оказывается, из-за меня она отказалась от собственной карьеры. И даже детей не завела, чтобы они мне не мешали. Должен признать, в последней фразе была доля истины. В общем, сестрица провела артподготовку и удалилась. А после ее ухода Надя начала меня допытывать. Неужели я совсем ее не люблю? Как же я решил ее бросить? И заявила, что без меня она жить не сможет и если я уйду, то все равно она с собой что-то сделает. И в слезы. Я испугался, как бы ей хуже не стало. Выдавил из себя, что люблю ее, что никуда от нее не уйду. Успокоил кое-как. Лишь бы прекратила реветь.

Да, женские слезы я совершенно не могу переносить. Мать никогда в жизни не плакала. Она у меня была замечательной. Очень красивой. Даже когда ей было далеко за сорок, на нее мужики на улице оглядывались. Не только внешность, но и манера себя держать привлекали к ней внимание. Ходила она степенно, теперь так не ходят. Нынче все бегают. А она никогда не бегала, даже когда очень спешила. И держалась удивительно прямо, никогда не горбилась. Она ведь из старой, хорошей семьи. Ее родители не были дворянского звания, но отец – из потомственных военных. Она много о нем рассказывала. Он был, что называется, человеком долга. После революции остался в России и служил в Красной армии. Говорил, что обязанности перед Родиной выше обязанностей перед властью. Служил верой и правдой советской власти и, как ни странно, умер своей смертью, уже после войны, незадолго до моего рождения. В общем, для него долг был превыше всего. И дочь свою, мою мать, он также воспитал. И у нас в доме слова «ты должен» звучали постоянно.

Отца я почти не помню. Он был летчиком. Вечно в полетах, в командировках. Весь дом держался на маме. Она работала – преподавала музыку в Гнесинке и еще частными уроками подрабатывала – моталась по всей Москве. Да и семья была немаленькая – нас у нее трое было. Тогда я, конечно, об этом не думал, но сейчас понимаю, как ей было непросто. Да еще при таком муже, который, даже когда бывал в Москве, вечно где-то с друзьями время проводил. Но мама никогда не жаловалась, всегда была с нами ровной, спокойной.

Но однажды я застал ее плачущей. Мне тогда лет восемь исполнилось. Помню, я пришел почему-то раньше времени из школы, думал, никого дома нет. Захожу в гостиную, а она сидит у стола с каким-то застывшим лицом, а по щекам слезы катятся. Я к ней кинулся. Кричу: «Мама, мама, что с тобой, что случилось?» А она так спокойно отвечает: «Папа ушел». Я не понял, говорю: «Как ушел? Куда?» А она говорит: «Не куда, а откуда. От нас ушел. Бросил он нас. Вот и все». И как зарыдает.

Та сцена у меня до сих пор перед глазами. То, что нас отец бросил, я не очень осознал тогда, а вот мамино состояние меня потрясло. Вот с тех пор на меня слезы так и действуют.

На душе муторно, хоть волком вой.

5 октября

Жене лучше, но она еще очень слаба. Стараюсь больше времени проводить дома, да и хозяйство на мне. Вера на звонки не отвечает. Позвонил ей на работу. Ответили: она в отпуске до конца октября. Выйдет первого ноября.

В голове все время вертится вопрос: если я так люблю ее и не представляю жизни без нее, то почему я не смог уйти от жены? Не могу найти ответа. Я точно знаю, что не трус. Свидетельств тому достаточно – в армии мне пришлось пройти через такое, что далеко не всякий выдержал бы. Да и позже, когда начинали с Василием бизнес. Несколько раз на нас наезжали – никогда не трусил и не отступал. А теперь пасую перед собственной женой.

Ненормальный я все-таки. А может у меня действительно какие-то дефекты психики? Ведь когда я увидел мать плачущей, я же неделю вообще не мог говорить. Мать напугал, все думали, что немым останусь. Меня тогда по врачам затаскали, но те ничего не нашли. Хотя, чего эти врачи понимают в детской психике? Тем более что в советские времена нюансов не признавали: или ты нормальный, или псих.