Текст книги "Рассказы озера Леман"

– Борис? – Татьяна почувствовала, как почему-то нехорошо защемило сердце.

– Да-да, Борис. Он меня о тебе спрашивал: не знаю ли я, почему ты так неожиданно уехала. Интересовался, нет ли у меня твоего адреса или телефона? Но я, естественно, не дала. Я правильно сделала? – Айлин испытующе посмотрела на Татьяну.

Татьяна ничего не ответила, она даже плохо понимала, о чем ее спрашивает Айлин. В голове тупо ворочалось одно и то же: «Идиотка! Какая же я идиотка!»

Она услышала голос Алексея и фразу, сказанную им, когда дала ему пощечину после той сцены в гостинице. Он презрительно бросил ей тогда: «Истеричка ты, вот кто! Дура и истеричка!» Прав был Алексей: действительно дура и истеричка. Видимо, выражение лица Татьяны было таким странным, что Айлин встала, подошла к ней, взяла за плечи, развернула к себе и попыталась поймать взгляд ее застывший невидящих глаз. Татьяна уткнулась ей в плечо и расплакалась. Потом был рассказ о том, что произошло в Вербье.

– Darling, calm down, you have just overreacted, it can happen to anyone1818
  Дорогая, успокойся, ты просто прореагировала неадекватно, это может с каждым случится! (англ.)


[Закрыть]! – Айлин, вероятно, от волнения перешла на английский.

Ее слова не только не успокоили Татьяну, а лишь подтвердили то, что она и так думала о себе. Ее реакции ненормальны, она взвинченная и недалекая особа. И поделом ей, кому такая нужна!

Но годы, проведенные в Америке, научили Айлин совершенно другим, более прагматическим оценкам ситуации. А может, за ее экзотической и экзальтированной поверхностью крылась гораздо более уравновешенная натура.

– Ничего страшного не произошло. Обидно, конечно, но не более того. Ты сказала, что он живет в Саратове? Так?

– Да, преподает в консерватории, – все еще сквозь слезы проговорила Татьяна.

– Город небольшой, консерватория одна. Поедешь туда и разыщешь своего Бориса. Тем более, в наши дни это имя стало почти редкостью.

Ночью Татьяна спала плохо. Но чем больше она думала о предложении Айлин поехать в Саратов и разыскать Бориса, тем больше оно ей нравилось. Она продумывала план поездки, представляла, как она пойдет в консерваторию, узнает, где живет Борис. Нет, лучше просто дождется, когда он придет на занятия. Будет ждать его около аудитории… Дальше этого в своих мыслях она не заходила. Под утро заснула почти счастливая.

В аэропорту Айлин взяла с нее слово поехать в Саратов. Татьяна с радостью обещала.

Через несколько дней после отъезда Айлин вернулась из Москвы дочь. На работе, в новом отделе, на нее навалили такое количество работы, что она не решилась даже заикнуться об отпуске. Нахлынули дела, заботы, быт.

Айлин сначала звонила довольно часто, потом все реже, а вскоре и совсем замолчала. Понятно, у нее свои дела, свои проблемы. План поездки в Саратов все больше превращался в мечту, а потом и с мечтой произошло то, что часто с ними случается. Она, то есть мечта, нашла свой парусник, погрузилась на него и отплыла туда, где одинокий парус белеет в тумане моря голубом. И осталась там, где и положено находиться неосуществленным мечтам.

Ей было все труднее и труднее представить лицо Бориса. И тогда она просто слушала мелодию из оперы Глюка «Орфей и Эвридика». Ту самую, что Евгений Кисин сыграл на концерте. Грустная и в то же время удивительно светлая мелодия была не только самым сильным музыкальным впечатлением Вербье, с ней были связаны и первые мгновения знакомства с Борисом.

Потом она полюбила и всю оперу. Ее бесконечно трогала ария Эвридики «Судьбы сила злая, сила роковая!» И над ней, как над Эвридикой, посмеялась злая судьба. Только в ее истории роковую ошибку совершила она. Виновата Эвридика, а не Орфей. В принципе, это даже логичнее. А то оглянулся Орфей, а гибнет Эвридика. Правда конец там все-таки счастливый…

Каждую ночь, засыпая, Татьяна мечтала о том, что поедет на будущий год в Вербье и встретит там Бориса. Почему бы ему не приехать еще раз в Вербье? Действительно, почему?

Ландыши и черный хлеб

Каждый человек в нашей памяти связывается с определенными событиями, с тем или иным периодом нашей жизни или с какими-то вещами. Тетя Нина ассоциировалась у Оли с грибами, яблоками, черным хлебом и с ландышами. Вот такой странный «суповой набор», как любил говорить отец. Казалось бы, совершенно не связанные между собой вещи. И тем не менее каждая из них по отдельности и все вместе неизбежно вызывали у Ольги в памяти образ тети.

Сначала были грибы. Одно из самых ранних детских воспоминаний. Ольга с тетей Ниной на полянке в лесу. Веревочный гамак между двумя соснами. Запах хвои. Влажный, но еще по-летнему теплый воздух. Тетя уходит куда-то и через пару минут, вернувшись, зовет ее: «Пойдем, я тебе что-то покажу». Они выходят на соседнюю полянку, и Ольга видит удивительной красоты крепенький, как на картинках в ее книжках, боровичок. А какой у него упоительный дух! Свежий – и в то же время земляной, с примесью запаха плесени. А вон еще и еще один. Общий урожай внушителен – 130 штук. Цифра запоминается, поскольку перекликается с Ольгиным днем рождения – тринадцатого числа. И это в рощице, находящейся всего в каких-то двадцати минутах неспешной ходьбы от дома.

Потом Ольга часто приезжала с родителями осенью к тете Нине на дачу по грибы. С пустыми руками они никогда не возвращались. Но тот их урожай оказался непревзойденным и вошел в анналы истории семьи.

Дачный поселок наступал. Тот лес, куда раньше выбегали на полчаса набрать грибов на ужин, превратился в парк, где чинно гуляли нарядные дачники. Уходили в «старый бор», чтобы попасть в который нужно было пройти заросшие травой и деревьями развалины кольцовского города.

Михаил Кольцов – блестящий журналист, подававший надежды писатель… Ольга никогда не видела его фотографий. Но почему-то всегда представляла его молодым и красивым, с гордо закинутой назад головой и пламенным взором. В ее воображении только такой человек мог загореться мечтой построить вокруг Москвы современные города-спутники. Позднее романтичный образ Кольцова несколько померк в глазах Ольги. Особенно после того, как ей случайно попались на глаза выдержки из его статьи в газете «Правда», в которой он с пафосом превозносил героические усилия тогдашнего главы ГПУ Ежова по разоблачению происков фашистских приспешников внутри страны. Но тот Кольцов из детства все-таки продолжал мирно уживаться в ее душе с новым, более прозаическим образом журналиста-конъюнктурщика.

Города Солнца… Рассказывали, что Кольцов получил «добро» от самого Сталина. Более того, он, якобы, одобрил и привлечение к проектированию городов-спутников Корбюзье. Это казалось невероятным. Человек, предпочитавший помпезный псевдоклассицизм, воплотившийся в многочисленных постройках, убивших неповторимое очарование московского стиля, и вдруг – Корбюзье.

Ольга долгое время считала, что станция по Ярославской железной дороге и поселок, где жила тетя, называются Правда по имени города, который хотел построить Кольцов. И была сильно разочарована, когда узнала, что они были названы так по гораздо более прозаической причине. Оказалось, что еще до зарождения кольцовской идеи здесь существовал дом отдыха работников газеты «Правда». Интересно, как же планировал назвать свой город Кольцов? Возможно, до названия дело не дошло. Кольцова постигла та неумолимая участь, которая была уготована в то время многим незаурядным людям, осмелившимся к тому же быть слишком на виду.

Вслед за Кольцовым канула в Лету и мечта о советских городах Солнца.

Дача – это, пожалуй, слишком громко сказано. Тете принадлежала лишь часть большого и несуразного строения, которое иначе как вороньей слободкой не назовешь. Когда-то лесник поставил себе большой крепкий дом. У лесника было три сына, после смерти отца они поделили дом на три части. У них были дети. И процесс деления дома продолжался с неумолимостью, предопределенной разрастанием семейств, споро плодившихся на здоровом правдинском воздухе. Дом постоянно надстраивался, обрастал пристройками, к нему лепились новые и новые флигеля, флигелечки, дровяные и прочие сараюшки, голубятни. Все это перегораживалось и отгораживалось заборами и заборчиками. В итоге дом превратился в некоего монстра, распростершегося на пол-улицы. К тому моменту, когда там поселилась тетя Нина, никто толком не мог сказать, сколько же народа нашло прибежище в бывшем доме лесника.

Единственной, с кем из обитателей вороньей слободки тетя поддерживала отношения, была ее ближайшая соседка – одинокая женщина с дочкой, постоянно жившая в этом доме и присматривавшая за тетиной частью в ее отсутствие.

Однажды, будучи еще совсем маленькой, Оля вместе с тетей зашла по какой-то надобности в жилище соседки. Попасть туда можно было, пробравшись по узенькой, шириной едва ли в метр, тропинке между двумя заборами. Тетя потом вспоминала, что после этого визита Оля стала допрашивать ее.

– А почему наша соседка Варя и ее дочка живут в погребе?

– Почему в погребе, это не погреб.

– Ну, как же, тетя Ниночка, там окон нет и холодно, как в погребе.

– Это у них такая комната.

– Да нет, я знаю, это их наказали и посадили туда, а потом выпустят, когда они будут себя хорошо вести.

Тетя Нина, видимо, решив, что в воспитательных целях неплохо иметь под рукой подвал, который может служить угрозой в случае непослушания племянницы, не стала больше спорить. А для Ольги оказаться запертой в этой комнате долгое время было худшим наказанием, которое она могла себе представить.

Да и позднее, выйдя из детского возраста, она заходила сюда лишь в случаях крайней необходимости. Для нее так и осталось непостижимым, как эта малюсенькая комнатка, величиной с кладовку, без единого окна, темная и сырая, могла служить долгие годы жильем для их соседки и ее дочери. Тем более, зимой. Брр-р-р.

После смерти тети родители получили ее часть вороньей слободки в наследство. Но довольно быстро продали ее, так как чувствовали себя там неуютно. Им казалось, что кто-то из многочисленных обитателей дома во хмелю, по неосторожности, а может, и в пылу очередной из многочисленных разборок между собой, подпалит его. А то, что хорошо просохшие за век существования бревна гореть будут быстро и споро, ни у кого не вызывало сомнения.

С продажей дачи как будто прервалась последняя ниточка, на которой держалась все ослабевавшая связь с детством. А также ушло еще одно, что было неразрывно связано с образом тети Нины. Черный хлеб. Тетя Нина была, прямо скажем, неважной кулинаркой. Супы у нее выходили какими-то пресными, мясо всегда было пережарено. Спасал удивительно вкусный правдинский черный хлеб. Ели его на даче по утрам с яблочным мармеладом, в обед с маслом, шпротами, колбасой, селедкой. Даже на полдник всем лакомствам предпочитали черный хлеб с молоком. Но особенно все любили изобретение мужа тети – дяди Димы – бутерброд с зеленью. Для этого черный хлеб мазался маслом, мелко резалась вся имевшаяся в наличии зелень – укроп, петрушка, сельдерей, зеленый лук. Эта зеленая смесь посыпалась на хлеб – и неповторимо вкусный, сочный, пахучий бутерброд был готов. Казалось бы, как можно удивить москвича черным хлебом? Уж чего-чего, а черного хлеба в Москве всегда хватало. Но правдинский черный был неповторим. Это был вынужден признать каждый, кто хоть однажды его попробовал. В Москву всегда уезжали, прихватив с собой пару буханок для себя и страждущих друзей и знакомых.

Ландыши… Здесь не избежать романтической нотки, так мало идущей к тетиному образу. Тетя очень их любила. Вдоль обеих сторон длинной дорожки, тянувшейся от калитки к дому, по ее настоянию дядя Дима насажал эти невзрачные и в то же время удивительно трогательные цветочки. Как будто ей мало было их лесных собратьев. И в конце весны – начале лета они радовали всех приезжавших навестить тетю не только нежной трогательностью своей белизны, но и удивительно сильным для таких маленьких цветов запахом, свежим и чуть горьковатым. Этот запах наполнял весь сад, и когда Ольга выходила вечером посидеть на сон грядущий в беседке, она вновь и вновь с наслаждением вдыхала воздух, напоенный волнующим и романтичным ароматом. Именно с той поры Ольга полюбила на всю жизнь духи, в которых была ландышевая нотка.

Ольга часто приезжала на дачу в мае, когда появлялись ландыши. Обычно ландышей было много и росли они недалеко. Дошел до первых перелесков – и только не ленись, собирай.

Однажды она приехала на Правду за цветами поздно, чуть ли не в середине июня. Задержали экзамены в институте. Да и ехала Ольга на сей раз не столько из-за ландышей. Ландыши были предлогом. Основная цель была гораздо важнее – продемонстрировать тете молодого человека, в которого в тот момент она была влюблена.

Ольга нервничала. Тетя никогда не скрывала, если кто-то был ей не по душе. Она никого не критиковала и не осуждала. Нет. Просто, если человек ей не нравился, она лишь чуть жестче сжимала губы, становилась еще более молчаливой и даже надменной. И Ольга не помнила, чтобы хоть когда-то неприятие человека тетей Ниной оказывалось ошибочным.

Так вот, в тот июньский день Ольга с Володей очень романтично провели время в лесу. Умудрились для придания всему мероприятию видимости абсолютно невинной прогулки набрать букет запоздалых, уже несколько пожухлых, ландышей. Потом пообедали, приобщив Володю к клану поедальщиков травяных бутербродов. Дело шло к вечеру. Дядя засобирался на вечерний обход огородно-садовых владений. Володя предложил помочь ему в поливке огорода. Бедный, он не подозревал, на что шел. Дело в том, что огород находился на задах вороньей слободки, а колонка – на улице, прямо перед домом. Чтобы попасть на огород, надо было обогнуть весь дом по маленькой тропинке, шедшей между заборами, чьими-то пристройками, сараями, чужими огородами. И это с полными ведрами.

Пока Володя с двумя ведрами наперевес осуществлял свой мини-марафон, Ольга с тетей вели неспешную беседу в саду. Ольга все ждала, когда тетя Нина что-то, наконец, скажет о Володе. Но тетя упорно хранила молчание относительно предмета ее любопытства. Может быть, она ждала окончания испытания водой? Вряд ли. Просто держала паузу. Как хороший актер. А Ольга спросить не осмеливалась. А вдруг палец будет повернут вниз, а не вверх? И только когда они уже собрались уезжать и шли по саду, тетя, провожавшая их до калитки, ласково посмотрела на Ольгу, потом на Володю и… просто улыбнулась.

Именно эта улыбка и подвела окончательную черту под прежним состоянием Володи в качестве претендента на сердце Ольги и возвела его в ранг полноправного кандидата на ее руку. Которую она ему вскоре с радостью и протянула для традиционного обмена кольцами.

Если разобраться, то женщина, чье мнение было так важно для Ольги, та, кого она называла тетей, не была даже ее родственницей. Правда, тетя Нина заменила ей родную бабушку, папину маму, умершую, когда Оля была совсем маленькой. Но если придерживаться реалий генеалогических, то их родственником был лишь дядя Дима, хотя отдаленную степень его родства с ее отцом Ольга тоже так и не смогла уяснить. А тетя Нина была просто женой дяди Мити. Но для Ольги, да и для всех, кто был с ними знаком, именно тетя Нина была центром притяжения в этой супружеской паре. Высокая, статная, державшаяся всегда очень прямо, с умным волевым лицом, которое для тех, кто не знал ее, казалось даже суровым, она невольно привлекала к себе взгляды, где бы ни появлялась. Единственный диссонанс в ее облик вносила собачка какой-то очень экзотической и редкой породы: малюсенькая, хрупкая, будто бы остриженная наголо, вечно дрожавшая от холода и на всех тявкавшая. Эту собачку, которую тетя всегда носила на руках, большинство родных и знакомых дружно не любили и терпели ее неизбежные появления лишь из уважения к тете Нине.

Не прилагая к этому никаких видимых усилий, никогда не повышая голоса, сохраняя невозмутимость, даже когда ее теряли представители сильного пола, тетя стала самым уважаемым членом большого семейного клана. Именно ее прихода в гости ждали, именно ее ехали навестить летом на дачу, а зимой в маленькую коммунальную комнатушку у Курского вокзала, где на входной двери было, как минимум, семь звонков. Именно ее мнения хотели услышать, именно к ней обращались за советом и помощью.

Иногда было достаточно одного ее слова, фразы, чтобы все стало на свои места. Так было, например, когда Оля вернулась из Англии, где она провела с родителями несколько лет. Оля долго очень скучала по этой стране, по своей жизни там. И, рассказывая о Лондоне, она то и дело говорила: «У нас в Лондоне». Однажды, услышав это, тетя внимательно посмотрела на нее и сказала: «Не у вас, а у них». И одной этой фразы вдруг оказалось достаточно, чтобы понять: лондонская жизнь – в прошлом, и это уже не ее жизнь. Ее – Москва, новая школа, новые друзья.

Или достаточно было нескольких реплик на Ольгином восемнадцатилетии, чтобы поставить все точки над i в отношениях с Анатолием – молодым человеком, с которым она тогда встречалась.

Тогда Ольга впервые созвала большую компанию сверстников. Родители согласились удалиться, чтобы не смущать молодежь своим присутствием. И вдруг тетя заявила, что она обязательно придет поздравить племянницу. Ольга пыталась намекнуть на то, что можно это сделать на следующий день. Но тетю, если она что-то решила, не переубедишь. «Зайду ненадолго, поздравлю и уйду!» И пришла.

Ольга как раз переживала очередную стадию выяснения отношений с Анатолием. Вроде бы и он ее очень любил, и она была в него, как ей казалось, влюблена. Но что-то не задалось. Они то ссорились, то мирились, то сходились, то расходились. Ольга уже предчувствовала, что ничего хорошего из этих отношений не выйдет. И все-таки надеялась: он, наконец, поймет, что нельзя постоянно даже в мелочах доказывать свое мужское превосходство и силу, добиваясь от нее полного подчинения.

В тот вечер Анатолий превзошел себя. Он, видимо, решил, что наилучший путь укрепить их отношения – это со всей очевидностью продемонстрировать силовые, «мужские» черты характера не просто на людях, а в присутствии ближайших друзей Ольги. Не выдержав его очередной бестактности, Ольга сделала ему замечание. Он поднялся, оделся и ушел, демонстративно хлопнув дверью. Стук двери был как пощечина. Впервые Ольга чувствовала себя униженной. От праздничного настроения не осталось и следа. Но поскольку остальные тактично пытались делать вид, что ничего не заметили, и продолжали веселиться, Ольга вернулась в гостиную. Правда, тут же убедилась: некоторые прекрасно видели, что произошло. Ее вдруг пригласил танцевать ближайший друг Анатолия и, нимало не смущаясь, предложил заступить на место своего приятеля, если оно освободилось.

Ольга думала, что тетя ничего не заметила. Она, казалось, не обращала ни на кого особого внимания и мирно беседовала на кухне с бабушкой, оставшейся дома, чтобы помочь с праздничным угощением. Однако, уже одевшись и прощаясь, тетя вдруг сурово посмотрела на племянницу и сказала.

– Я тебя не понимаю. У тебя что, гордости нет? И вообще, это типичное не то.

Она ушла, а Ольге почему-то действительно сделалось стыдно и, главное, вдруг все стало просто и ясно. Она тут же села за стол и написала довольно оскорбительное послание своему кавалеру, ставящее последнюю точку в их отношениях.

А дядя Дима… Ну что же можно сказать о нем? Он был хороший. Очень добрый. Это было сразу ясно. Обожал тетю Нину. Во всем ее слушался. Учитывая их более чем солидный возраст, это выглядело немного смешно, но в то же время и трогательно. Тетя была молчуньей. А уж более молчаливого человека, чем дядя, вообразить трудно. Насколько помнила Ольга, он редко произносил что-либо, кроме «Здравствуйте!», «Спасибо», ну и еще пары-тройки слов. Порой казалось, что когда они остаются одни, то общаются исключительно с помощью жестов. Да и жесты им были не нужны. Достаточно было взглядов. Вернее, достаточно было тете взглянуть на дядю, и он делал то, что требовалось. Дядя всю жизнь трудился скромным бухгалтером в каком-то незначительном учреждении. Ольге даже ни разу не пришло в голову спросить, в каком. Как будто все, что касалось его жизни, было заранее неинтересно и незначительно.

Дядя Дима умер первым. Он долго и тяжело болел, последний год почти не вставал. Тетя ухаживала за ним одна, отвергая предложения помощи и советы положить его хотя бы на время в больницу, чтобы дать себе передышку. Надо сказать, что никто и до этого никогда не слышал от нее каких-либо жалоб в самых непростых ситуациях.

После смерти дяди тетя Нина почти перестала куда-либо ходить и жила одна, затворницей в своей комнате в московской коммунальной квартире. На дачу она тоже не ездила. Ольга изредка навещала ее. В один из таких приходов тетя Нина вдруг удивила несвойственной ей разговорчивостью. Они сидели, пили чай, обсуждали что-то. Ольга попыталась уговорить ее поехать на дачу. Говорила о том, что вредно оставаться в Москве душным летом, надо заботиться о здоровье – гулять, быть на свежем воздухе. Вдруг тетя прервала ее.

– Зачем?

– Что зачем? – не поняла Ольга.

– Зачем заботиться?

– Ну, как зачем? – растерялась Ольга от такого нелепого вопроса. – Вы же не хотите умереть, – сказала она первое, что пришло ей в такой ситуации в голову.

– Хочу, – вдруг без всякого пафоса, совершенно спокойно ответила тетя Нина.

– Вы что серьезно больны? – испугалась Ольга.

– Да вроде нет.

– Почем же вы так говорите?! Как можно хотеть умереть? Что-то случилось?

– Случилось то, что я устала…

– Устали? Так я и говорю, что надо поехать на дачу. Вам надо развеяться, вы здесь одна, вам надо сменить обстановку, чем-то заняться…

– Не хочу… Да и чем я могу заняться? Все мои дела я уже переделала. Да и сил больше не осталось. Ни на что. Вышли все силы из меня. Те, что были отпущены на мою жизнь.

Тетя говорила все это с какой-то – не улыбкой, нет, с усмешкой, что ли. Ольга даже подумала, что она так шутит, на сей раз не очень удачно. Известна была ее манера говорить так, что сразу не поймешь, всерьез ли это. И она продолжала гнуть свое.

– Как можно говорить такое: хочу умереть. Разве вы не боитесь смерти?

– Нет, не боюсь.

– А такое может быть?

– Вот видишь, может. Когда человеку уже ничего не надо, ничто не в радость, все неинтересно, скучно. Это и значит, что он устал. Устал жить. Вот это со мной и произошло. Мне кажется, это счастье, когда человек так чувствует себя в старости. Ведь тогда не страшно умирать. Вот как мне сейчас. Да и заждались меня там все мои…

Последняя фраза произвела на Ольгу уж совсем странное впечатление. Тетя никогда не была религиозной. Во всяком случае, она никогда не ходила в церковь и не говорила на религиозные темы. Поэтому Ольга решила, что тетя просто заговаривается. Да и кто могли быть эти таинственные «все мои», заждавшиеся тетю, когда кроме дяди Димы у нее никого не было. Продолжать разговор после этой странной фразы показалось Ольге невозможным. Она как-то скомкано попрощалась и ушла.

Ольга долго не могла отделаться от неприятного осадка, оставшегося после этого разговора. С тетей у нее были связаны светлые воспоминания. Безмятежные неспешные летние дни на даче, походы в лес, сбор грибов, долгие чаепития на веранде. Стук яблок, падавших с ветвей высоких яблонь прямо на низкую крышу веранды. Антоновка, грушовка, анисовка, коричные… и какие-то другие сорта, но с такими же уютными и удивительно русскими названиями. Бедные, вскоре они вынуждены были отступить под натиском всех этих интернациональных «гала», «голден» – таких красивых, долго хранящихся и… таких безвкусных. Осенью, чтобы подняться на второй этаж, нужно было пробираться к лестнице, перешагивая через непослушные яблоки, выкатившиеся из огромной груды, наваленной прямо на полу. Сладковатый с примесью горечи и уже чуть тронутый налетом гниения запах проникал во все уголки дома.

Почти сусальные картинки из детства. И вдруг – разговоры о смерти… Они диссонансом вторглись в пасторальный пейзаж. Ольга вспомнила, как однажды мама взяла ее в театр оперетты, где они смотрели что-то очень веселое. В спектакле участвовала мамина приятельница, и она разрешила Оле, когда они навестили ее в перерыве, посмотреть на представление из-за кулис. И Ольга увидела, как актеры, только что убедительно веселившиеся на сцене, уходя оттуда, как будто снимают маску и их лицо, только что светившееся счастьем, вдруг становится донельзя усталым и изможденным. От этого ей тогда стало не по себе. Ощущение праздника пропало. Такое же чувство она испытала и сейчас.

Как будто вдруг опять оказалась с тетей в той ненавистной каморке соседки, где так мрачно, сыро и холодно. «Как в могиле…» – подумала она.

Несколько месяцев спустя тетя умерла на руках у Ольги, пришедшей ее навестить. Они сидели, разговаривали. Вдруг тетя пожаловалась на резкую боль в желудке, которая все усиливалась. Ольга вызвала скорую. Когда врачи приехали, они констатировали смерть от инфаркта.

Через какое-то время Ольга пришла помогать собирать тетины вещи. Надо было освобождать комнату. С ней была еще одна женщина, Леля, которую Ольга считала дальней родственницей тети Нины. В перерыве между сборами они сели передохнуть. И тут Леля предложила.

– Возьми себе что-то из вещей на память о тете Нине.

У тети Нины было несколько действительно красивых старинных вещей. Высокая кобальтовая ваза с изящным медальоном в центре. Она всегда раздражала Ольгу в детстве. Ваза стояла на телевизоре и отвлекала внимание от экрана, когда она усаживалась смотреть свои любимые мультики. Серебряный кофейный сервиз, таинственно поблескивавший из глубины примитивного советского серванта. Большая хрустальная ваза на изогнутой серебряной ножке, стоявшая на общепитовской клеенке посредине обеденного стола. Чудные старинные чашки, так странно смотревшиеся в руках дяди Димы, огрубевших от постоянной работы в саду и на огороде. Несколько старинных колец с бриллиантами и изумрудами… Вещи из какого-то другого мира. Чувствовавших себя явно не на своем месте в этой маленькой комнатке большущей коммунальной квартиры.

Да и, казалось, сама тетя не очень-то дорожила ими. Во всяком случае, она всегда использовала для сервировки стола свою старинную посуду и хрусталь. И никогда не расстраивалась, или, во всяком случае, не подавала виду, когда кто-то из гостей разбивал одну из необычной формы рюмок, повторяющих контурами четырехлистный цветок и сделанных из удивительно тонкого стекла синего цвета с выгравированной золотом загадочной монограммой. А как-то раз Ольга, долго не видевшая одного особенно красивого кольца с изумрудом, спросила тетю, почему она его больше не носит.

– Да мыла посуду, забыла его снять. Вот оно соскочило с пальца в раковину, ну и все… – ответила тетя с какой-то совершенно непонятной нормальной женщине беззаботностью.

– Как же так! Такое красивое кольцо. И дорогое, наверное… Вы хоть водопроводчика вызывали?

– Зачем?

– Ну, оно могло застрять в самом начале, на изгибе трубы…

– Нет, мне не пришло в голову. Ну да ладно, бог с ним.

Незадолго до смерти тетя Нина вдруг решила продать весь свой антиквариат. Ольга решила, что тетя нуждается в деньгах. Но когда она предложила ей помощь, то выяснилось, что у тети с деньгами все в порядке. Она даже попросила помочь ей оформить завещание, по которому оставляла свой денежный вклад дядиному племяннику. Почему же тогда она решила расстаться с вещами? Дарение дачи, составление завещания, продажа вещей… Тетя как будто методично готовилась к смерти, приход которой она не только не старалась оттянуть, но даже торопила.

И вот теперь Ольга смотрела на несколько все еще остававшихся у тети старинных вещей и раздумывала, что же ей взять. И тут она увидела вазу, которая всегда занимала центральное почетное место на тетиной прикроватной тумбочке. Необычной овальной формы из хрусталя чудного зеленого оттенка с удивительно изящным белым ландышем, как будто застывшим в толще стекла. Эта ваза всегда поражала Ольгу своей элегантностью.

– Можно я возьму эту вазу?

– Конечно, я же сказала: что хочешь.

– Удивительная вещь, явно старинная. Я никогда не видела такого чудного зеленого цвета у хрусталя. И этот белый резной цветок на зеленом фоне – потрясающе красиво. Я раньше как-то не задумывалась. Откуда у тети старинные вещи? Она никогда ничего не рассказывала о себе.

– Не рассказывала… Напуганная была, вот и не рассказывала. Когда я последний раз ее видела, она тут все свои бумаги разбирала, письма какие-то откладывала, собиралась на дачу отвезти и сжечь. Не хочу, говорит, после моей смерти кого-то скопро… скомпроти…

– Скомпрометировать, – подсказала Ольга.

– Ну да. Я ей говорю: Нин, да ни к чему это все сейчас. Уж времена совсем другие. А она: сегодня другие, а завтра – иные.

– А чего она боялась? Да и вообще, тетя Нина не из пугливых. Сколько ее помню, в лес бог знает как далеко забиралась. Мы ее даже пытались стращать, чтобы не ходила одна.

– Так то в лесу… А то в жизни. В лесу-то оно, пожалуй, не так страшно бывает…

– Так вы что-то знаете про нее? Расскажите! Пожалуйста! Я знаю, что она вас любила и вам доверяла. Вы ведь ее родственница?

– Да никакая я не родственница… Я у нее еще до революции в услужении была. Совсем молоденькой девчонкой они меня из деревни взяли, когда у нее ребенок родился…

– У тети Нины и дяди Мити был ребенок?

– И не Нина она вовсе, а Фаина. Это она когда за Димитрия выходила, имя заодно с фамилией поменяла. А потом ребенок вовсе не от Димитрия, а от ее первого мужа.

– Почему Фаина? Зачем поменяла имя? И что за другой муж? – От обрушившейся на нее информации Ольга совсем растерялась.

– Подожди, я сейчас тебе что-то покажу. Я знаю, она ее не сожгла тогда, рука не поднялась, я сейчас…

Леля подошла к комоду, взяла стоявшую на нем рамку с фотографией, вынула из нее хорошо всем знакомый снимок тети и дяди и протянула рамку Ольге. Со старой пожелтевшей фотографии на Ольгу смотрели два человека, застывшие в традиционных позах. Он – высокий, средних лет господин с удивительно интеллигентным и добрым выражением лица стоит за креслом. И она – красивая, трогательно молодая, в белом кружевном платье сидит в этом кресле. И вот в этой совсем еще молоденькой девушке Ольга без труда узнала свою тетю. Тот же четко очерченный овал лица, тот же волевой подбородок и, главное, те же не очень большие, но очень выразительные и умные глаза, требовательно смотрящие на вас из-под густых бровей. Правда, смущало то, что девушка не просто улыбалась, а, казалось, сдерживала рвущийся наружу смех. А Ольга не только никогда не видела тетю смеющейся, но, кажется, даже все ее улыбки помнила наперечет. Как ту, когда она первый раз привезла на дачу Володю.