Текст книги "«В институте, под сводами лестниц…» Судьбы и творчество выпускников МПГУ – шестидесятников."

«Весенняя песенка» вся построена на игре слов и понятий, легко узнаваемых тогдашними слушателями. В ней удачно обыгрывается фразеологизм «ловить рыбу в мутной воде», то есть извлекать выгоду из чужих неприятностей. Вот и чиновники всех рангов обрадовались тому, что вновь запахло идеологическими репрессиями и цензурой, и оживились в предвкушении богатого улова «идеологически неправильных» авторов. «Весенняя вода, весёлая вода, мутная, распутная, беспутная вода… Берите невода, кидайте кто куда, тяните, братцы, рыбку из пруда! Благо в мутной водичке легко рыбку ловить…»

В том же 1963-м году Ю. Ким познакомился с Петром Якиром, сыном репрессированного перед войной командарма Первого ранга Ионы Эммануиловича Якира и – «оказался в гуще оживлённых общественно-политических дискуссий». Случайностей не бывает. Такая у Юлия Кима была судьба, и он эту судьбу принял – поначалу как увлекательное героико-романтическое приключение. Потом, когда стало ясно, что это не мальчишеская игра, – мужественно и стойко. С Петром Якиром его связали родственные отношения – Ким женился на его дочери Ирине, с которой счастливо прожил до самой её смерти в 1999 г. Пётр Якир, хлебнувший лиха на своей веку, поражал масштабом своей личности. «Без преувеличения скажу – это было открытие целого мира, я как бы прочёл «Архипелаг ГУЛАГ» задолго до его выхода в свет… Я слушал его во все уши, и трагические парадоксы нашего времени так и лезли в глаза и сами напрашивались на осмеяние и оскорбления. Они и раздавались уже – то от Визбора, то Галича, ну и я не устоял».[42]42
  Ю. Ким. Сочинения. – М.: Локид, 2000, с.535.


[Закрыть]

Захваченный судьбой своего будущего тестя, Ким пишет в 1964 году песню «Сказание о Петре Якире, который родился в 7 923 году, а сел в 1937-м». Нетрудно высчитать, что Петра Якира, сына врага народа, посадили в 14 лет. Обвинили в создании «конно-террористической банды». Дикие в своей нелепости обвинения, которые в песне инкриминируются Петру Якиру, – поджог Кремля, Третьяковской галереи, – ничуть не фантастичнее тех, что выдвигали политзаключённым. То, что сочинил Ю. Ким, не было гиперболой. Так, Пётр Якир сидел с человеком, которого обвинили в том, что он взорвал Крымский мост! Причём все его доводы, что Крымский мост стоит невредимый, чекистами игнорировались.

Злая ирония Кима, его беспощадный смех звучит в каждой строчке. Намёк на лозунг «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» прочитывается в альтернативном названии стихотворения – «Счастливое детство». Сталин именуется «заботливым Отцом», который в воспитательных целых подсадил к подростку Якиру «одних учёных десять тыщ и неучёных десять тыщ, и несколько мильонов – просто так, на всякий случай» – отражение массового характера репрессий.

«Познакомившись с Петром Ионовичем Якиром, – рассказывал Ю. Ким, – я, конечно, заразился его отношением к текущей жизни, а отношение это было весьма критическое, вполне совпадавшее с ироническим складом ума нашего поколения. И это критическое отношение к власти, социализму, к Сталину, а вскоре и к Ленину, овладело узкими интеллигентскими массами, и мною в том числе. В то время валом валили люди, освобождённые Хрущёвым из лагерей, раскрывались страшные картины лагерной жизни и репрессий».[43]43
  Н. Богатырёва. «Свято дружеское пламя». Интервью с выпускниками Московского педагогического университета. М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 2002. Кн.2, стр.74.


[Закрыть]

Под впечатлением рассказов бывших политзаключённых, особенно Петра Якира, Ю. Ким пишет «Пионерскую лагерную песню» (1964). Самое интересное, что Юлий Черсанович тогда вдохновенно служил педагогическому делу, что не мешало ему видеть всё извращавшее хорошую идею. Поначалу эта песня воспринимается как резкая пародия на советскую педагогику. Пионерлагерь с его узаконенным режимом подавления личности ребёнка и казарменными идеалами в песне Кима справедливо сравнивается с советскими концентрационными лагерями. Киму достаточно одной-двух деталей – и образ готов: начальник пионерлагеря назван кумом, что на уголовном жаргоне означает «начальник оперчасти». О рабской психологии и искажённом взгляде на действительность жителей «королевства кривых зеркал», как назвал однажды Юлий Черсанович СССР, лучше всяких трактатов говорят несколько горьких строк: «Живём мы, как на облаке, есть баня и сортир, а за колючей проволкой пускай сидит весь мир!»

А тем временем власти ужесточали контроль над своими гражданами. Поэтому так ценился дух свободы, который ещё сохранялся в новосибирском Академгородке или подмосковной Дубне – городе физиков-ядерщиков. Приехав в Дубну, Ю. Ким, по его словам, ходил, «растопырив глаза», а все свои восторги выплеснул в поэме «Москва, 1963 год».

«В 1964 году случился октябрьский переворот, уже второй: свергли Хрущёва, – воспоминал Ю. Ким. – Возлагали надежды на Косыгина. Якобы он хотел провести реформы, но ему не дали. Будто бы Косыгин где-то сказал, что не собирается вмешиваться в дела художников, так как некомпетентен. В связи с этим я написал песенку «Иные времена» (1965 г.)» Ю. Ким к слухам отнёсся с осторожностью и скептицизмом – научен уже был печальным опытом оттепели, которая так и не оправдала больших надежд. И Косыгину не поверил: «Не слушайте меня: хоть я интеллигентен, в искусстве вашем я совсем не компетентен. Твори себе, дерзай, бренчи своей бандурой! С одной стороны – валяй! С другой стороны – подумай, подумай, подумай…» Эти зловещие интонации очень скоро Киму придётся услышать самому – в мрачном здании на Лубянке.

Незадолго до своей отставки Н. Хрущёв пообещал советскому народу, что к 1980 году в СССР будет построен коммунизм. Ю. Ким откликнулся довольно резкой песней «Разговор скептиков и циников» (1965 г.). Ясно уже, что ничего не изменилось: «Было пятьдесят шесть, стало шестьдесят пять, во, и боле – ничего! Как умели драть шерсть, так и будем шерсть драть, цифры переставилися, только и всего!» (1956-й – год развенчания культа личности на XX съезде, 1965-й – приход Брежнева к власти. Заявка была мощная, а результат – мизерный).

О равнодушии властей к судьбам народа поётся в короткой песенке с длинным названием «В Центральный комитет КПСС от отдельных представителей некоторой интеллигенции приватное письмо» (1966). Циничный рефрен: «Пишите нам, пишите, а мы прочтём, прочтём!» – почти слово в слово передаёт обычную отписку чиновников на «жалобы трудящихся». Вскоре интеллигенция поймёт, что искать справедливости у родной КПСС – пустое дело. И письма пойдут туда, где ещё есть надежда получить помощь, – на Запад.

С приходом к власти Л. Брежнева начинается осторожная реабилитация Сталина – нужно было подкреплять «историческим примером» усиление контроля над всей советской жизнью. Ю. Ким немедленно вскинулся и разразился злой песенкой «Письмо хунвейбинам» (1966). Хунвейбины, или «красные охранники», – это участники созданных в 1966 году во время «культурной революции» в Китае отрядов из учащихся средних школ и студентов. Их использовали для расправы с политическими и общественными деятелями – противниками диктаторского режима Мао Цзэдуна. Хунвэйбины стали синонимом тупой агрессивности, слепого следования приказам свыше, пещерной ненависти ко всему талантливому, духовному, творческому.

Разнузданной расправе хунвейбинов, которые открыто избивали на улице учёных, профессоров вузов, писателей, советская власть противопоставила внешне пристойную, но изощрённую манеру травить. Суть травли от этого не менялась, как и рабская суть обожающих «сильную руку» граждан. В песне проводилась недвусмысленная параллель между культом личности Мао Цзэдуна и Сталина: «Он ведь с нами, наш любимый, наш учитель, наш Отец. Он в кацапах и китайцах, он в печёнках и кишках, он сидит глубоко в яйцах и диктует каждый шаг».

В этой песне Ю. Ким перечислил некоторые методы расправы с инакомыслящими: принудительное «лечение» в психбольнице; запрет на публикации и публичные выступления; шантаж, к которому прибегали органы госбезопасности в приватных беседах; появление в Уголовном кодексе «людоедских» статей против правозащитной деятельности.

«Ну зачем хватать так грубо, можно ж психом объявить. Ну зачем так сразу в зубы, можно ж громкость отключить. Ну зачем кричать-горланить, намекните в телефон. На худой конец парламент примет вам любой закон». Палаческая сущность новой, брежневской, власти отражена в строчках: «Ну а если кто безбожно вдруг подымет шум и гам, тут уж ладно, тут уж можно. Тут уж нужно – по зубам!»

К 1967 году Юлий Черсанович окончательно определился в своей позиции: «Люблю свою бандуру за этакий настрой: ну так и тянет дуру поклеветать на строй! Поочернить действительность, позлобствовать на власть… На собственную бдительность ей, видимо, накласть…» (1967 г.) Уже не понаслышке Ю. Ким знал, кто такие стукачи – за семьёй Петра Якира велось постоянное наружное наблюдение. Своё отношение к этим людям Ким выразил в песне «Шабаш стукачей» (1967 г.): «Значит, так: где-то кто-то как-то – ишь, нахальство каково! – вроде бы пикнул, пукнул, какнул и даже чхнул на кой-кого. А другой слышал, как он какнул, как он пукнул во всю мочь, но не стукнул и не капнул, а значит, он и сам не прочь!» Вот такими безудержно весёлыми и беспощадными строками Ю. Ким добивается гораздо больше, чем серьёзные и пафосные речи.

В середине 60-х годов Ю. Ким уже активно участвовал в правозащитном движении. «Я расписался в одних критических письмах, участвовал в составлении других. В 68-м году Пётр Якир, Илья Габай и я составили очень резкое письмо, обращенное к деятелям науки, культуры и искусства с перечислением всех грехов нашей тогдашней власти. А вслед за этим мы объединились с ещё одной группой, возникло ещё одно письмо, подписанное уже двенадцатью фамилиями, среди которых был и Павел Литвинов, и Лариса Богораз, и Пётр Григоренко. И это письмо особенно подействовало на наши власти, потому что оно было адресовано Будапештскому совещанию коммунистических и рабочих партий. А поскольку у наших коммунистов были большие трения с испанцами, кубинцами, итальянцами, то кто-то, говорят кубинцы, воспользовался нашим письмом, чтобы поколоть глаза советским партийным товарищам. Товарищи страшно рассвирепели…»[44]44
  Н. Богатырёва. «Свято дружеское пламя». Интервью с выпускниками Московского педагогического университета. М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 2002. Кн.2, стр.75.


[Закрыть]

Если к 40-летию Октябрьской революции Ю. Ким сочинил восторженно-наивные стихи, опубликованные на первой странице праздничного номера газеты «Ленинец», то через десять лет, к 50-летнему юбилею, он, повзрослевший и умудрённый, пишет язвительно-критический «Разговор 1967 года». Два героя этой песни обмениваются опасными новостями. Кого-то «взяли» за анекдоты. Твардовского снимают с должности главного редактора «Нового мира». В Самиздате распространили новое произведение Солженицына. Антисемитизм цветёт буйным цветом, а в Бабьем Яре в Киеве, где фашисты расстреляли тысячи евреев, не то что памятника – никакого намёка на трагедию нет! При этом собеседники то и дело пугливо озираются: нет ли рядом осведомителя. А сами в финале оказываются агентами КГБ. То есть каждый из них пытался спровоцировать незнакомца на критические высказывания в адрес советской власти. Когда же они узнают друг в друге родственную душу, картинка просто идиллическая: «Так пойдём разопьём поллитровочку под прелестные песни Высоцкого! – Подарю вам такую листовочку!.. – А я вслух почитаю из Троцкого!..»

В 1967 году написана песня «Да здравствует шмон». Шмон, или обыск, во время которого у человека изымалась вся запрещённая литература. Шмон мог продолжаться от часа до суток, с 12 дня до 12 часов следующего дня. И все друзья и сочувствующие, чтобы продемонстрировать солидарность с ним, приходили и сидели в квартире всё время, пока шёл обыск. Это стало традицией правозащитников. У самого Юлия Черсановича обыск проводили дважды – в 69-м и 72-м. Самое обидное, что изъяли старинное Евангелие, принадлежащее деду-священнику.

Ким в песне перечислил несколько писателей, за хранение книг которых можно было лишиться работы, партбилета и даже свободы. Это Набоков, Солженицын, Бердяев, Авторханов. «Теперь, когда видишь, что все эти имена лежат на каждом книжном развале, думаешь, что не зря мы проливали кровь».

«Наступил 1968 год, который внёс новую интонацию. Я написал песню по следам другой традиции московских диссидентов: собираться при открытых судах». В январе 1968 года состоялся суд над Ю. Галансковым и А. Гинзбургом, составителями «Белой книги» – сборника документов по делу Ю. Даниэля и А. Синявского. Ким откликнулся на это событие песней «У Мосгорсуда». «Это песня в стиле Высоцкого. Все мои мажорные весёлости были уже неуместны. Не помню, чтобы кто-то до меня проводил параллели диссидентов с декабристами. Потом – да. Ноя – первый, хотя и с натяжкой. Эту песню я спел в зале московского горсуда, но – уже в ельцинское время. Этот зал был ещё и актовым, там стоял роскошный рояль…» Придуманное властями название «открытые суды» – откровенная издёвка. Родные и друзья подсудимых туда не допускались, зал наполняла специально подготовленная массовка, которая, когда нужно, освистывала подсудимых, пытаясь деморализовать их. У Кима есть описание этих судов в прозе – в очерках «Однажды Михайлов…» На улице, в мороз, стояли диссиденты и комсомольские деятели-стукачи. Последние пытались спровоцировать политические дискуссии. Они были ровесниками, но одни выбрали путь самостоятельного и критического осмысления действительности, а за других всё решала партия. Сильная художественная деталь, использованная Ю. Кимом – пересечение судеб правдолюбцев и агентов КГБ: «Вону студента, у врача, отец замёрз на БАМе (в 30-е годы его начинали строить зэки), а у того, у стукача, зарыт под Соловками. И вот стоят лицо в лицо, и суть не в поколеньях: не сыновья против отцов, а сила против правды! Видать, опять пора решать, стоять ли на коленях, иль в Соловки нам поспешать, иль в опер-лейтенанты…»

И уж конечно, в те годы только в смелых мечтах могло привидеться такое: «Сообщение ТАСС: Переворот в Москве. Первый декрет новой власти: «О назначении Солженицына Главным цензором Советского Союза» Вот такой смех сквозь слёзы в песне «На день рождения Галича» (1968 г.). Она написана на мелодию песен А. Галича «Красный треугольник», «Про маляров, истопника и теорию относительности». Ю. Ким, искренне любя великих бардов современности – Визбора, Высоцкого, Галича – в силу своего неугомонного характера не мог не попересмешничать слегка. Вплоть до цитат (про физиков, которые «на пари крутанули разик наоборот») В подражание Галичу, на мелодию его песни «Старательский вальсок» написана песня «Начальство слушает магнитофон» (1968 г.). Как и в других песнях Кима, в этой есть намёк на конкретное лицо – официального фельетониста И. Шатуновского: «Призовём из писательской шатии самых злых медведей-шатунов». Да, Юлий Черсанович встал на опасную дорогу бесповоротного противостояния всей мощной идеологической машине. Сравнить советскую власть с фашистской – это был нешуточный вызов: «И за то, что не жгут, как в Освенциме, ты ещё им спасибо скажи!» Залепить звонкую пощёчину всей любимой партии, обозначить известным словом продажность многих её верноподданных членов – это тоже в духе Ю. Кима. Так, в песне «Кацман, Шуцман и Боцман» (1968 г.) здание ЦК партии на Старой площади обозначено как «дом классовой терпимости у сквера на юру». Да и персонажи этой мини-пьески, поэт и композитор, на публике демонстрируют лояльность власти, сочиняют патриотическую песню, а за закрытыми дверями цинично высмеивают один другого. За что проницательный издатель Боцман именует их шлюхами (у Кима другое словцо, покрепче). Увы, так частенько вела себя творческая интеллигенция: на продажу – одно, для внутреннего пользования – другое.

Но самая злая из диссидентских песен Ю. Кима – это «Монолог пьяного Брежнева» (1968 г.), в которой он, по его собственному признанию, излил своё негодование против деяний советской власти. «Это вершина моей крамолы. Я так на Брежнева разозлился, что не очень постарался. Можно было бы лучше… Я накаркал. Раньше я каркал по делу: сместили Хрущёва и Семичастного. Брежнева я не сместил, но всю судьбоносность этой песни направил на диссидентство. Предсказал, сам того не ожидая: их всех упекли за Красную площадь». Прошло уже достаточно времени для того, чтобы брежневская эпоха вспоминалась с ностальгической теплотой и грустью. Такими эти годы видятся среднему поколению, для кого они действительно были счастливым пионерским детством. Тем более на фоне сегодняшней девальвации нравственных ценностей. Но те, кто пожил при застое в сознательном возрасте, с пониманием воспримут строчки Ю. Кима, написанные от имени Генсека: «Мои брови жаждут крови, моя сила в них одних. Как любови от свекрови ждите милости от них!» Наверное, Юлий Черсанович всё-таки сгустил краски: «Вот мне б с броневика-то, без слов за пулемёт и – тр-р-р-р, ложись, ребята!» Но не пустом же месте возникли эти строчки! Сколько узников совести страдало при Леониде Ильиче! В этой песне Ю. Ким выступил действительно провидцем, даже жутковато: «Эх раз, да ещё раз, да ещё много, много раз, ещё Пашку, и Наташку, и Ларису Богораз!» Вскоре Павел Литвинов, Лариса Богораз и Наталья Горбаневская будут арестованы… «Напророчил!» – вздыхал потом Ю. Ким.

В 1968 году в Свердловске проходил песенный фестиваль. Его устроители пригласили Ю. Кима, но, пока он летел, партийное начальство концерт запретило. Юлий Черсанович выступал на квартире и «напел на восемь магнитофонов легальный репертуар. Когда лишние разошлись и остались только свои, я спел на один магнитофон нелегальные. Когда пел «Монолог пьяного Брежнева», попросил выключить. На следующий день всех, кто слушал, пригласили и предъявили полный текст песни, перевранный в двух местах. Видимо, записанный с подслушки. Она у них несовершенная оказалась». Хозяев квартиры уволили с работы, а на Ю. Кима пришёл донос в Москву.

21 августа 1968 года советские войска вошли в Чехословакию. «В то же утро проходил суд над Толей Марченко. К одной интернациональной печали прибавилась своя. 25 августа восьмёрка вышла на площадь. В октябре был суд… («мятежников» судили по специально принятой в 1966 г. статье 190 УК РСФСР – за распространение клеветнических измышлений, порочащих советский государственный строй – Н. Б.) Песня «Адвокатский вальс» (1969 г.) посвящена святым для нас именам – адвокатам, защищавшим диссидентов». Конкретно – С. В. Каллистратовой и Д. И. Каминской. Они были обречены на провал, всем было ясно, что сражаться с ветряными мельницами – бесполезно. И всё-таки они (ещё Ю. Поздеев и Н. Монахов) отстаивали своих подопечных. Чем вызвали глубокое восхищение и уважение Ю. Кима, всегда умевшего ценить чужое благородство и честность: «Откуда ж берётся охота, азарт, неподдельная страсть машинам доказывать что-то, властям корректировать власть?» В отличие от большинства крамольных песен Ю. Кима, в этой нет злого задора и скорпионьих уколов. Может быть, нехитрый ритм вальса продиктовал грустную серьёзность и тёплый лиризм этой песни, а может быть, то, что они написаны от лица интеллигентной, мудрой женщины-адвоката. И какая пронзительная концовка: «Ой правое русское слово – луч света в кромешной ночи… И всё будет вечно хреново, и всё же ты вечно звучи!»

Всё это время Ю. Ким продолжал вдохновенно трудиться в школе, но начальство рассудило, что «такого рода песенки со званием советского учителя были несовместимы… Мои крамольные письма и мои крамольные песни послужили причиной изъятия меня в 1968 году из народного образования. И я оказался невольным вольным художником. И взял себе псевдоним Ю. Михайлов, потому что «Юлий Ким» звучало как «антисоветчик». Псевдоним был необходим для начальства, которое хотело со мной работать, то есть для дирекций театров, кино– и телестудий. Это был секрет Полишинеля, но облегчал жизнь не только мне»?[45]45
  Н. Богатырёва. «Свято дружеское пламя». Интервью с выпускниками Московского педагогического университета. М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 2002. Кн.2, стр.75.


[Закрыть]

В 1969 году Ю. Ким прекратил явную диссидентскую деятельность. Думается, что Юлий Черсанович долго и мучительно размышлял, прежде чем принять это решение, и его мысли чётко выразились в песне из пьесы «Московские кухни»: «Но эта жертва, капитан, глупа и бесполезна. Нас слишком мало, капитан, мы все наперечёт. А дел так много, капитан, трудов такая бездна. Твоё геройство, капитан, ослабит целый флот». Ю. Ким рассказывал: «Эти слова дважды звучали в моей жизни. В первый раз я их услышал от замечательного человека, преподавателя из МГУ Николая Ивановича Герасимова, который вёл литературу в физико-математической школе Колмогорова, где я работал. Это было в 1968 году, когда встал вопрос о моём увольнении. Он имел со мной беседу и примерно такими словами аргументировал: «Ваше геройство повлечёт увольнение из школы. Конечно, дело просветительства – дело черновое. Но это дело глубинное, и оно гораздо важнее выхода на баррикады». Безусловно, с этим можно было согласиться. Но, с другой стороны, существует поступок, отказ от которого нанесёт страшный вред самому человеку и зачеркнёт очень многое – и результаты его просветительства тоже. Мне отказываться от подписи уже было невозможно. (Вот откуда пронзительная строчка в упомянутой песне: «Во всём ты прав, а я не прав, как в песенке поётся. Но не могу я не идти, прости меня, милорд!» – Н. Б.) Потом с теми же самыми аргументами я ходил за Ларисой Иосифовной Богораз 24 августа 68-го года, чтобы назавтра она не ходила на площадь (другими занимались другие). Ведь нельзя было допустить, чтобы активнейшие деятели, столпы правозащитного движения Павел Литвинов, Лариса Богораз уедут в ссылку и будут выключены из борьбы. Но уговаривать их было бесполезно…»[46]46
  Н. Богатырёва. «Свято дружеское пламя». Интервью с выпускниками Московского педагогического университета. М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 2002. Кн.2, стр.76.


[Закрыть]

Почему Ким не вышел на Красную площадь? Потому что «сопротивление режиму осуществлялось по-разному: от простого молчания, неучастия в чём-то до утверждения свободы творчества… Это была форма противостояния. Как говорится, явочным порядком утверждали свободу творчества. Изо всех сил на всех фронтах».[47]47
  Н. Богатырёва. «Свято дружеское пламя». Интервью с выпускниками Московского педагогического университета. М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 2002. Кн.2, стр.77.


[Закрыть]

Так утверждали свободу творчества Высоцкий, Окуджава, Галич. Судя по тому, что среди песен Ю. Кима довольно много подражаний А. Галичу, можно сказать, что самодостаточный Ким, которому никогда не было нужды заниматься заимствованиями, очень Галича уважал. Вот и очередной «пасквиль» на советскую действительность, как наверняка называли в КГБ песню «Моя матушка Россия» (1974 г.), написан на музыку А. Галича. И снова – резкий, насмешливый и обличительный текст. Диссидентов на выступления побудила вовсе не ненависть к родной стране, в чём их, собственно, и обвиняли, а наоборот – любовь, стыд за неё и желание изменить те стороны российской жизни, из-за которых она в глазах мировой общественности была посмешищем. Родная страна щедро своих защитников «отблагодарила»: тюрьмами, лагерями, высылкой за границу. Об этом кимовская песня, в которой матушка Россия, напившись водки из самовара, сетует на непослушного сына-правозащитника: «-Ах ты, семя сучее! Ну весь как есть в меня! Ну сколь его ни мучаю – всё ставит из себя! Я и раз, и ещё раз – ставит из себя!.. И под дых, и под глаз – и ставит из себя!.. И дубьём, и добром, и отдельно, и гуртом, и галоперидолом – и ставит из себя!.. А ведь я постарше буду тыща лет, ни дать ни взять! Я ж прошу тебя, иуду, уваженье оказать!..»

Для непосвящённых: галоперидол – «сильный транквилизатор, который применялся советской карательной психиатрией к диссидентам, объявленным душевнобольными».

На вынужденный отъезд А. Галича Ю. Ким откликнулся песней «На прощанье» (1974 г.) (на мелодию песни А. Галича «Облака»). Не обошёлся Ким без язвительных выпадов, даже есть одно крепкое словцо, впрочем, оправданное контекстом и сутью героя, от лица которого ведётся речь – это, как и в «Облаках» Галича, бывший зэк. Но в тексте нет ни малейшего желания вновь попинать советскую власть. Песня эта проникнута ощущением горького бессилия, печали и трагизма. Недаром в ней возникает тема мученичества за веру, образ распятия: «В мягком креслице утону, сам себя ремнём пристегну, ни терновника, ни гвоздей – серебристый крест «эйрвей». И снова Ю. Ким выступил провидцем, такое, видимо, свойство у глубоко чувствующих и любящих людей натур. Через три года, в 1977-м, Галича не станет.

Политический подтекст у весёлой на первый взгляд песенки «Лошадь за углом» (1980 г.). Ироничный намёк на общественную ситуацию, когда маразм брежневского режима усиленно выдавался властями за процветание, и граждане, кто искренне, кто из соображений безопасности, делали вид, что верят в разумность «самого справедливого государства в мире». Все видят лошадь за углом, которой на самом деле там нет, а наивный и прямодушный герой – не видит. И мучается этой своей непохожестью на других, пока один мудрый человек не успокоил его: «Но знаете – не трожьте. Не лазьте за углы. Пускай уж лучше лошади, чем горные орлы!» (Сам Ким прокомментировал: «Уж лучше такое дерьмо, как Брежнев, чем горный орёл, как Сталин»). Это песня о компромиссе с совестью. О том, как вынуждают человека называть чёрное белым, и как, избавившись от давления извне, он не избавится от мук совести… На мои изыскания Юлий Черсанович улыбнулся и сказал, что это чисто абсурдистская песенка, хотя, конечно, и мотив компромисса в ней есть.

В очерках «Однажды Михайлов…» Ю. Ким описал своё лихое диссидентское прошлое, как он разбрасывал листовки, убегал через окно от чекиста – «хвоста». Диссидентские будни есть и в песне «Блатная отсидентская» (1979 г.). Она насыщена разнообразными деталями диссидентской жизни. «Ночами наша «Оптима» гремела, как пулемёт, на всю Москву», «А мы на «Эре» множили воззванья» («Оптима» – марка пишущей машинки, на которой печатался самиздат, «Эра» – название множительной техники). «Ходили мы с таким преступным видом, хоть с ходу нас в Лефортово вези (там находился следственный изолятор КГБ), причём всё время с пОртфелем набитым, который дважды забывали мы в такси» (реальный факт). «Покамест мы статую выбирали, где нам удобней лозунг раскидать, они у нас на хате побывали, три доллара засунув под кровать… И пришли к нам органы закона, и всю «Оптиму» накрыли поутру, и, три доллара торжественно изъяв во время шмона, увязали нас и ЦРУ» – чекисты не гнушались откровенными грязными провокациями. За валютные операции и даже за хранение долларов в те годы можно было получить срок. Поэтому А. Гинзбургу, чтобы уж наверняка засудить его, подбросили в квартиру доллары. «Да, Лубянка – это не Петровка» – метонимия: на Лубянке – КГБ, на Петровке – МУР. Ким выразил общее мнение: чтоб они так ловили бандитов, как ловко расправляются с беззащитными диссидентами! «И верный кадр дворник дядя Фёдор» – со времён Сталина дворники были осведомителями КГБ.

Ко времени написания песни Ю. Ким уже критически переосмыслил некоторые аспекты правозащитной деятельности, которая подчас превращалась в мальчишескую игру в шпионов. И действительно, многие диссиденты были очень молоды, и в противостоянии властям их привлекал риск, азарт, приключения, как в любимых детских книжках. Грустная ирония Кима звучит в строчках: «Всё потому, что против органов закона мы умеет только спорить горячо, а вот практику мы знаем по героям Краснодона да по «Матери» по горьковской ещё».

Единственное, что смущает в этой песне, – её главные герои. Судя по лексикону, это малообразованные люди. Начало – «Мы с ним пошли на дело неумело, буквально на арапа, на фу-фу» – написано в традициях блатной, лагерной песни, с заходами в «Мурку». Подчёркнуто блатная интонация вкупе с нарочито безграмотной речью слышится и в других «крамольных» песнях Кима. В одних– как дань традиции Галича, в других – по не очень понятным соображениям. А современному неосведомлённому читателю может показаться, что правозащитной деятельностью занимались, в основном, пролетарии, а не интеллигенция, как было на самом деле. Не хотелось бы обижать представителей рабочих профессий, но как-то слабо верится, чтобы слесарь был на «ты» с печатной машинкой или запросто звонил в «английскую газету «Монинг Стар»»…

Диссидентские песни Ю. Кима документальны. «Мне нравилось, хотя и в ущерб художественной стороне, проходиться по поводу конкретных лиц и событий. Это придавало моим песенкам настолько крамольный оттенок, что шеф госбезопасности Ю. Андропов писал о них отдельные доносы в ЦК». В этих песнях часто появляется Отец – Сталин, красуется Брежнев: «Чуть тронешь эти гусли – растут со всех углов увесистый ли ус ли, развесистая ль бровь» («Люблю свою бандуру») Недобрым, естественно, словом поминаются руководители КГБ разных лет: «Решусь быть чистым загодя и всё ж перехожу от цветочка – к ягоде, от ягоды – к ежу» (там же). В этой игре слов узнаются Г. Ягода и Н. Ежов, возглавлявшие КГБ в 30-е годы. «И далее по-быстрому, покуда не дождусь, как Семичастным приставом запахнет на всю Русь!» (там же). В. Семичастный, которого Ким справедливо сравнивает с жандармом, – председатель КГБ в 60-е годы. В «Монологе пьяного Брежнева» задет Ю. Андропов: «Доставай бандуру, Юра, конфискуй у Галича!» Упоминается Громыко («От Алушты к Симеизу»), Косыгин («Монолог фраера»).

В начале 80-х брежневский застой достигает своей кульминации. Ю. Ким говорил, что ощущение глубокой подавленности и безысходности охватило тогда многих. «Ни день, ни ночь, ни вечер, на рассвет. Ни бред, ни явь, ни утро, ни закат. Есть воздух-и его как будто нет. А там где перед – в то же время зад». В песнях Ю. Кима этого периода, по его словам, «воплотилось томление России» («Ой, не пишется ни песни, ни романсов», 1982 г.) «Ещё сильнее это томление выразилось в песенке «Илья Муромец» (1984 г.), которую я, соперничая с Сергеем Никитиным, написал а-капелла. Очень томительная песенка «Прибежали босиком» (1982 г.), в конце которой выкрикнулась мечта: слоны с карусели сбежали в Индию…»

Даже в самом что ни на есть парадном советском спектакле «Суд над судьями», этаком мощном действе, которым Театр им. Моссовета каждый год открывал сезон и в котором была занята вся труппа, Ю. Ким в песнях сумел высказать наболевшее и – крамольное! «Суди, судья, суди меня, прикрыв пушок на рыле: ты служишь, как служил и я, не истине, а силе». Знаменитая песня «Забудь былое» (1982 г.) тоже прозвучала в этом спектакле, со сцены театра, который последовательно претворял в жизнь «заветы партии». Словно в насмешку под самым носом у партийных цензоров Ю. Ким декларирует идеи, за которые уже сидели его товарищи-диссиденты: о том, что нельзя забывать преступления советской власти перед народом, что ревизионизм сталинизма – смертельно опасен. «Зачем былое ворошить? Кому так легче будет жить? Новое время по нашим часам! Пойдём лучше в гости: у наших соседей родился чудный мальчик! Назвали – Чингисхан». А уж «Диалог о совести», написанный уже не эзоповым языком, прямым текстом призывает слушателей-зрителей разбудить свою заснувшую совесть. Один герой, циник и прагматик, подкрепляет свою безнравственную жизненную позицию циничными доводами: «Но как же быть, когда идёт борьба за идеал и лучшие надежды? Ну а в борьбе нельзя без топора, а где топор – там щепки неизбежны…» (опять намёк на сталинские репрессии: «Лес рубят – щепки летят». Но автор полностью на стороне другого героя, наивного романтика, который напору хитроумных аргументов противопоставляет непоколебимую веру в нравственные идеалы. Недаром песня заканчивается непреклонным утверждением: «Я не знаю… Я только знаю, что совесть – это нравственная категория, позволяющая безошибочно отличать дурное от доброго!»