Текст книги "«В институте, под сводами лестниц…» Судьбы и творчество выпускников МПГУ – шестидесятников."

Глава 2. Всеволод Сурганов

Всеволод Сурганов (1927–1999 гг.), литературовед, критик, профессор МПГУ. Окончил литфак МГПИ в 1951 г.

Патриарх авторской песни МГПИ – так назвал Ю. Ким Всеволода Алексеевича Сурганова. Б. Вахнюк считал его первым институтским бардом. Однако в полном смысле слова бардом В. Сурганов не был, поскольку сочинял стихи на уже готовые мелодии популярных песен, то есть делал подтекстовки. Особой любовью в народе пользовалась песня В. Сурганова «Рассвет над соснами встаёт» (на мелодию песни из радиопередачи «Клуб знаменитых капитанов») и гимн туристского лагеря в Красной Поляне, на Кавказе «В зелёной долине Кавказа» (на мелодию «Летят перелётные птицы»). Это был первый послевоенный горно-спортивный лагерь на Западном Кавказе, и В. Сурганов, один из опытнейших инструкторов горного туризма МГПИ, несколько лет подряд водил там группы туристов. Попутно сочинял песни, которые зазвучали у походных костров и быстро приобрели популярность. На территории турбазы «Голубой залив» в Коктебеле долгое время висели плакаты со строчками из песни «Рассвет над соснами встаёт». Причем один фрагмент – «Стеной зубчатою встают хребты могучих гор», – был подписан именем М. Волошина.

Помимо песен В. Сурганов писал лирические стихи. Считал своей удачей стихотворение с такими мелодичными строчками, насыщенными ассонансами:

«Берег шелестит осокой, бел песок, высок подъем. За Окою синеокой лёг широкий окоём. За Окою, за рекою не окинешь оком ширь. Травы в солнечном покое буйным соком хороши. Лес каймою свесил космы в блеске зноя день-деньской. И от кос звенят покосы на откосах за Окой».

Ю. Ким тут же отреагировал пародией:

«Ты не акай и не окай, ты не какай под осокой».

В интерпретации Б. Вахнюка эта пародия звучала так:

«Над рекой широкою я хожу и окаю. Над рекой великою я хожу и икаю. Ты не акай, и не окай, и не какай, и не пукай за осокой».

Пародию опубликовал литфаковский «Словесник», но Сурганов и не думал обижаться, поскольку это только добавило ему популярности. Ведь пародии сочиняют на что-то оригинальное, запоминающееся.

А ещё он вместе с С. Болдыревым и Л. Гурвичем написал замечательную книгу «Об искусстве воспитания». Как сказала выпускница деффака МГПИ Е. А. Дворцова, ходившая в тургруппе Сурганова в походы, это «инструкторско-педагогическая книжка, Макаренко с туристическим уклоном». Книга эта пользовалась большим успехом у туристов, особенно МГПИшных.

В. А. Сурганов рассказал о том, как после окончания МГПИ пошёл работать в специальное ремесленное училище в Тушине для ребят-сирот из оккупированных фашистами областей. «Летом я повел в поход этих мальчишек. Юра Визбор назвал потом эту шумную орду «монголами». Колонна в восемьдесят гавриков, обмундированных в синие робы, и впрямь была впечатляющей – старушки деревенские охали, крестились и причитали: «Родненькие, куда ж вас гонют?»… Но где было взять такое количество рюкзаков? И тогда я поехал с этой проблемой к своему другу Игорю Мотяшову ныне известному критику детской литературы, который тогда ещё учился в МГПИ и командовал турсекцией. И он мне дал, в придачу к рюкзакам, двух друзей-инструкторов в помощь, студентов-младшекурсников.

Одним был Визбор, а вторым – Боря Шешенин. Вот так я с Юркой и познакомился. Он мне запомнился весёлым, отчаянным. Очень не любил бриться… Мы с ним потом не раз еще ходили в походы, участвовали в инструкторском горном семинаре».[10]10
  Богатырёва Н. Свято дружеское пламя. Интервью с выпускниками Московского педагогического университета. – М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 2002. – Кн. 1. – С. 25.


[Закрыть] Со Всеволодом Алексеевичем Сургановым мне посчастливилось работать на одной кафедре русской литературы XX в. К тому времени профессор В. А. Сурганов давно был известным литературоведом, авторитетным критиком, автором ряда книг о жизни и творчестве советских писателей. Ходил он степенно, неторопливо, опираясь на палочку– настоящий патриарх! Философски замечал, что больные ноги – удел многих бывших туристов.

Однажды после заседания кафедры я обмолвилась, что собираюсь на вечер памяти Ю. Коваля в ЦДЛ. Сдержанный Всеволод Алексеевич вдруг оживился: «Я пойду с вами! Ребят повидаю!» (ребята – это наши МГПИшники).

Был метельный февральский вечер, мы шли по занесённой снегом Пироговке, и он был уже не маститым профессором, а полным сил и уверенности бывалым туристом. Упрямо шёл вперёд, не обращая внимания на позёмку, и вспоминал походы и друзей по МГПИ. И очень был обрадован встречей с «ребятами», которые весело его приветствовали.

Ученик В. А. Сурганова, известный литературовед Павел Басинский, считал его одним из лучших педагогов Литературного института имени А. М. Горького: «Если я чего достиг на литературной ниве, то главным образом благодаря Всеволоду Алексеевичу. А сколько нас таких! Сколько молодых и уже совсем не молодых критиков, писателей и журналистов продолжают светить отраженным светом этого поистине светлого человека. У него была трудная, но и счастливая судьба. Из простой семьи, он своим умом, талантом и трудолюбием стал одним из ведущих филологов советского времени. Его главная монография «Человек на земле» до сих пор остаётся единственной (подчёркиваю – единственной!) исчерпывающей аналитической книгой о самом плодотворном явлении русской прозы второй половины XX века – прозы «деревенщиков».[11]11
  http://www.rg.ru/2008/07/10/surganov.html


[Закрыть]

Использованная литература

1. Богатырёва Н. Свято дружеское пламя. Интервью с выпускниками Московского педагогического университета.-М.: Исследовательский центр проблем качества подготовки специалистов, 2002.

2. Всеволод Сурганов. Педагог. Писатель. Человек. – М.: Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской, 2008.

Глава 3. Ада Якушева, Юрий Визбор, Максим Кусургашев

… Только не в песнях дело тут моих:

Мне просто нравится, как слушаешь ты их.

А. Якушева

Ада Якушева (1934–2012 гг.), поэт, бард, журналист. Окончила МГПИ в 1959 г.

Ада Якушева – легенда авторской песни. Но для журналистов и почитателей её таланта она недосягаема. Её давно уже невозможно вытащить ни на какие бардовские концерты и встречи. Даже в родной институт.

«Запомните меня молодой и красивой!» – сказала она однажды. Её дочь Татьяна Визбор говорит, что в последние годы Ада Якушева живёт в своем обособленном мире среди близких людей. И в этом мире ей уютно и спокойно. Правда, песни сейчас не очень пишутся – семейные хлопоты (у неё трое детей, пятеро внуков и правнук) отнимают почти всё время…

Если бы нужно было одним словом охарактеризовать Аду Якушеву, я бы написала: светлая. Весь её облик словно пронизан светом: раньше белокурые, а теперь седые волосы, хрупкая фигура и бесшумные движения, грация, тактичность, страх обременить людей своими проблемами… Для меня Ада Якушева – одна из самых удивительных и прекрасных женщин. Это сочетание женственности и могучей воли, терпения и самоотречения, смирения, кротости и темперамента, остроумия, живости. И талант поэта, мелодиста, писателя.

Поэт и бард Борис Вахнюк, который учился с Адой Якушевой на одном курсе, вспоминал: «Была она худенькая, белобрысая, чуть ли не с косичками, курносая, светлоглазая. Тростиночка на ветру, да и только. На семинарах в бои бросаться не спешила, чаще отмалчивалась. В лекционных аудиториях отсаживалась подальше и всё что-то строчила в тетрадке. Можно было подумать: конспектировала лекцию профессора Головенченко, или Пуришева, или Сергея Ефимовича Крючкова, по чьим книжкам мы еще в школе учились. А она писала песни, хотя об этом никто до поры до времени не догадывался…»

МГПИ тогда славился не только родившимися в нём песнями, но и капустниками-обозрениями. Сценаристами, актёрами, режиссёрами были Ю. Визбор, В. Красновский, П. Фоменко, Ю. Ряшенцев, М. Кусургашев. Когда они окончили институт, эстафету подхватили А. Якушева, Б. Вахнюк, Ю. Ким. Многие песни А. Якушевой впервые прозвучали в этих капустниках.

Ирина Демакова (Олтаржевская), руководившая легендарным женским октетом МГПИ после Ады Якушевой, вспоминает, что песни Ада писала очень быстро. Кто-то пытался их подсчитать, дошёл до трехсот и сбился. А какие потрясающие мелодии у якушевских песен! «Она должна была стать знаменитым композитором», – говорила И. Демакова.

Но прежде всего Ада Якушева – истинный поэт. «Всё в её песнях, даже самых первых, было на удивление естественным, – писал Б. Вахнюк. – Поэтические образы не выглядели вставными, приклеенными: «Синие деревья в инее». «Ты потерпи ещё, моё сокровище». «Сокровищо-о!» – орали мы в электричке, возвращаясь откуда-нибудь с Истры или Рожайки».

Ю. Ряшенцев говорил, что Ада Якушева во много раз талантливее обоих своих мужей, Визбора и Кусургашева, с которыми Ряшенцев дружил и дарование которых всегда высоко ценил: «Юлик (Ким) и Адель в жанре авторской песни – явления значительные. У Адели такая свежесть стиховая была».

А. Якушева, 60-е гг.

Песни – вехи её судьбы. Сама Ада Якушева признавалась: «За песнями стояли все повороты моей жизни». Эти песни – об институте: «Каждый год в осеннем месяце», «В институте под сводами лестниц», «Сегодня мы с тобой в институте последний раз поём». Эти – о Визборе:

«Прошёл меня любимый мимо, прийти к фонтану повелев. Пришла – смотрю, стоит любимый, увы, в кольце прелестных дев». Это картинка с натуры: Визбор вечно был окружён восторженными почитательницами. Друг, который «рисует горы», – это тоже, конечно, Визбор. А вот адресат песни «Слушай!», тот самый, у которого «теплели строгие глаза», – Максим Кусургашев. «Северный» и «Южный» в знаменитой песне – соответственно Визбор и Кусургашев. А это – про первую разлуку с Визбором, когда он ушёл в армию:

«Ты уехал, мой солдат». Герои каждой песни легко узнаваемы. «Ты вернёшься в новую осень с неразлучным другом одним» – это о В. Красновском.

Искренность, исповедальность якушевских песен поражала слушателей. «Песни Ады абсолютно прозрачны, – отмечал Ю. Ряшенцев. – Она по-женски просто и открыто говорила о том, что чувствовала, что ее волновало… Она ничего не придумывала, ничего не боялась… Она всегда пребывала в состоянии абсолютной творческой свободы… У Якушевой есть беспощадная по откровенности (и пророческая) песня: «У меня родится сын – то ли рыжий, будто Юрка, то ли чёрный, как Максим». Это написано в годы учёбы в пединституте, где царствовали ханжеские представления о том, какими должны быть отношения девушки и молодого человека! В этих строках – её отчаянная непосредственность и смелость, сохранившиеся на всю жизнь».

«Песни Ады были самыми документальными из всего, что мы тогда писали, – продолжает Б. Вахнюк. – Факты своей биографии она передавала буквально. «А рубашка твоя в синих просеках мелькает» – это рубашка Юры Визбора. «Дементий Дементьич дозором обходит владенья свои» – и вот он, перед глазами, Дементий Дементьич. Институтский комендант, аристократически стройный, с изысканной седой причёской, всегда гладко выбритый. Между бровями глубокая складка – знак не столько строгости, сколько сосредоточенности. Успел ли он узнать, что угодил в чудо-песню и обречен теперь на долгую жизнь?…«Игрушку сыну твоему подарить» – это Максим Кусургашев и его сын Леха. Всё в её песнях было очень конкретно. Сделать малозаметный факт предметом высокой поэзии, не договаривать всё буквально, предоставляя слушателям самим догадываться, – в этом магия поэзии.

Она стала нашей любимой учительницей. Мы-то всё старались выражать эзоповским языком… А она приучала к искренности – и приучила, слава Богу!».[12]12
  Из личного архива Б. Вахнюка.


[Закрыть]

Сама же Ада Якушева на эти дифирамбы отозвалась так: «Насчет откровенности – не знаю… Я об этом не задумывалась, писала себе и писала – для себя, для близких. А то, что всегда находились слушатели, так ведь это был узкий круг. Я же не думала, что когда-нибудь мои песни выйдут из института. Что все они конкретны – это действительно так. Профессиональные поэты могут отвлекаться от окружающей действительности и сочиняют то, что остаётся в веках. А я пишу о том, что вокруг. Вернее, писала…».[13]13
  Из личного архива Н. Богатырёвой.


[Закрыть]

И. Демакова вспоминает, как Ада Якушева пела только что сочинённую песню, и все понимали, что это её признание в любви Визбору. И от этого бесстрашия у слушателей дыхание захватывало. Потом эти признания звучали в каждой её песне:

 
«Хочешь, иначе я жизнь переделаю для тебя, для тебя»,
«Всю себя измучаю, стану я самой лучшею»,
«Чего не сделаешь на свете из-за твоих упрямых глаз!»,
«Я могу всё забыть, если только ты прикажешь».
 

Да, она многим жертвовала ради любимых людей, но достоинство сохраняла всегда.

Как бесхитростно, просто и сильно: «Всё на свете: и снег, и ветер в сравненье с этим равно нулю, потому что ты есть на свете, а ещё я тебя люблю».

Услышишь эти строчки – и как в детстве окунёшься в синеву неба, вдохнёшь свежего ветра и преисполнишься доверия и любви к миру:

«Для тебя одного вспомню сотню сказок сразу, ливни над головой, как цветы, поставлю в вазу. А далёкой заре распахну навстречу двери. Я могу умереть, если ты мне не поверишь… По следам бы твоим мне бродить тропой любою. Может быть, это и называется любовью».

А стилистический прием из песни «Ты – моё дыхание» Н. Добронравов и А. Пахмутова позаимствовали для своей песни «Ты – моя мелодия».

У Ады Якушевой было много поклонников. Полушутливое-полусерьёзное признание в любви сделали ей Ю. Коваль и М. Полячек:

«Мы даже повздорили малость, сидели, сердито сопя, когда, как на грех, оказалось, что оба влюбились в тебя. И после такого признанья могли бы рассориться в дым, но нас примирило сознанье, что третий тобою любим, что наши страданья напрасны, и наши напрасны стихи… Не Визборы мы – это ясно, и всё же не так уж плохи!»

Дружеское уважение и братскую любовь питали к ней Ю. Ряшенцев, Ю. Ким, П. Фоменко… Но героями её песен стали не они… За счастье Ада Якушева заплатила дорогую цену. Уже в ранние песни проникает тревожное предчувствие: «Понимаешь, ночь немая. И тревожно, и темно. Понимаешь, я не знаю, навсегда ли ты со мной? Ты один, ты самый лучший, ты мой свет, моя мечта! Я грущу на всякий случай, понимаешь, просто так».

Увы, как оказалось, не просто так. Слишком рано подхватил Аду Якушеву «событий и горестей вихрь». Эта песня написана в 1956 г., за год до того, как она стала женой Визбора. Но уже тогда находились поводы для беспокойства. Она ободряла себя:

«Иду напрямик – так понятнее мне! Встречаю препятствия лихо. И, если случится, что выхода нет, то я отыщу этот выход!»

Она научилась не гнуться, не жаловаться. И только в песне прорывалась её боль:

«Мне кажется, что я давно живу во власти снов. За это счастье на меня в обиде. Я песню написать хочу про долгую любовь, которую мне не пришлось увидеть».

Ю. Ряшенцев назвал романом века в МГПИ отношения Якушевой – Визбора – Кусургашева. Что-то из непростых отношений этого треугольника Ада Якушева и Максим Кусургашев сделали достоянием гласности в книгах «Если б ты знал», «Песня – любовь моя», «Три жены тому назад». Но сделано это с чувством меры, тактом и глубоким уважением к памяти Визбора. В отношениях этих трёх людей были чистота и благородство. Что-то осталось за страницами книг, и можно лишь догадываться о том, как тяжело переживала Ада Якушева личные драмы. Но она сумела стать сильнее горя, обиды и ревности и сберечь до самого конца дружеские отношения с Визбором. «Мама сохранила мне отца», – сказала однажды Татьяна Визбор.

А. Якушева, 60-е гг.

Выпускник геофака МГПИ, знаменитый спортивный журналист Владимир Дворцов любил вспоминать, как в начале 60-х гг. он отправился в командировку на Волгу. Надо было лететь из Сталинграда до Астрахани на небольшом самолете, на котором не было даже компаса! Лётчик заблудился, положение было критическое. И тут по радио они поймали песню, которую пела Ада Якушева. Это было то ли «Ты мое дыхание», то ли «Вечер бродит».

«Мы летели на Адкин голос, – говорил В. Дворцов и добавлял: – Адель нас спасла».

А. Якушева рассказывала: ««Ты – мое дыхание» (1961 г.) придумалось так. Я тогда работала в Российском обществе Красного Креста, сокращённо РОКК Максим меня называл «рокковая женщина». Это общество располагалось в том же доме на Неглинке, где мы жили с Визбором, только с другой стороны. Меня туда устроила соседка, чтобы я могла побольше с маленькой Танькой бывать. И вот меня от этого РОККа отправили в командировку в Иваново. Я поехала на старом, тряском автобусе. Это было ужасно! И чтобы отвлечься, я достала листочек и карандаш и стала придумывать песню. Туда ехала – писала, обратно ехала – писала… А потом Юлик Ким говорит: «Смотри, у тебя получилось: «маяк у вечности на краю». Что это твой возлюбленный такой кривой, косой?»

«Вечер бродит» (1959 г.) тоже появилась в поездке, на Пестовском водохранилище. Мне было грустно, хотя там было много хороших ребят-туристов. Придумалась эта песенка. «Ветер песню поёт» (1963 г.) я написала на даче у Самойловича, приятеля Визбора. Загорала на маленькой поляночке, очень красивой, и потихоньку сочиняла. Кто-то, кажется Кукин, потом написал пародию:

«А рубашка твоя в синих трусиках мелькает».

А до этого была песня «Слушай!» (1956 г.). Мы, пять девчонок, ходили в поход по маршруту Бологое – Ленинград, ночевали в палатке на снегу… Я об этом написала в книжке «Если б ты знал…». [14]14
  Из личного архива Н. Богатырёвой.


[Закрыть]

Большинство песен и стихов А. Якушевой написано до начала 70-х гг. В основном, в 54–65 гг., – самое, наверное, бурное десятилетие в её жизни. И – всё. После этого она практически перестала сочинять. Очень точно сказал о песнях А. Якушевой Дмитрий Сухарев: «Рождённые на гибельном краю большого чувства, они пропелись разом, на одном коротком выдохе, и – лопнула струна, больше Ада уже не пела…».

А. Якушева не боялась разговорной интонации, но и не злоупотребляла ею. Поэтому обороты, которые в стихах другого автора будут «царапать» слух, в песнях А. Якушевой звучат органично. Это её фирменный стиль и свидетельство профессионализма.

 
«Ты ведь, вроде, любишь вечера».
«Какие, эти самые другие города?»
«Друзья, те больше сведущи и знающи, видать… Насильно не поедешь ведь в другие города».
 

Инверсии в стихах А. Якушевой радуют своей весёлой дерзостью:

 
«Прошёл меня любимый мимо»
«Но очень важно другу вслед мне каждый знать момент»
«Давай в луну пальнем, чтоб не светила там, не надо где!»
 

Рифмы у Якушевой всегда свежи и неожиданны:

«размеренно – не верю я»,

«влажные – однажды мне»

Встречаются внутренние рифмы:

«Понимаешь, ночь немая»,

«не могу я разобраться в Братске»,

«я каменею, почти поверив».

Вот необычная рифмовка:

«Суждено, наверно, только помнить незнакомых тех моих знакомых, не сумею обойти пешком их и бегом не обегу».

А вот прелестный ассонанс:

«Этот город – как теперь живёт он, в белый снег до самых крыш замотан? Так привыкла я к его заботам…».

А вот рифма-эхо:

«Прозрачная роща смолкла, прозрачная роща застыла. Едва зеленеют ёлки, березы позолотило. Дождик косит – осень».

И слова новые изобретаются, очень точные и пронзительные:

«Будь ежеминутно, ежечасно, ежедневно, ежевечно – будь!»

И опять – поэтическая вольность: ветер – «северен».

А вот совершеннейшая поэтическая «крамола».

Чтобы уложиться в ритм, А. Якушева просто сократила слово: «Там сорентируюсь я на зарю. Сотни вершин просто так покорю…».

Вот такое поэтическое озорство, лукавое подтрунивание над слишком серьёзным слушателем-читателем.

В стихах А. Якушевой запечатлелась вечная тоска по близким людям, избравшим себе бродяжьи профессии корреспондентов, геологов, археологов:

«Привыкла я за столько лет к тому, что каждый день шагает где-то по земле один корреспондент… Вернется только лишь едва – и вновь дорогам в плен… Он всё же, видно, больше ваш, чем мой корреспондент».

«Становятся помехою другие города, опять друзья разъехались неведомо куда».

«Друг далёк. Даже сто дорог до него идти – невозможно мало».

Как молитва, как заклинание звучат слова, полные тревоги и любви:

«Будь, прошу тебя, в простом и сложном, будь, прошу тебя – и в этом суть, будь, прошу тебя, покуда сможешь, а когда не сможешь – тоже будь!»

По силе выражения чувств это напоминает «Жди меня» К. Симонова. Но не набатом, требовательным и оглушительным, звучит этот призыв любящей души. В нём нежность, и самоотречение.

«Я слышу за окном уставший снег и узнаю в вещах твои привычки. И кожей чую – утро настаёт, в нем бьётся ветер, северен и нежен. Ты был иль не был? Бедствие моё… Ты был иль не был? Жил ты или нежил?..»

Ада Якушева умела ждать. Ожидание – частая тема её песен.

«И жить теперь уж не смогу я без того, чтоб ждать».

«А я жду. Беда – не беда. А я жду. Мне трудно не ждать. Ветер вьюжит и желтыми листьями кружит. А я жду. Ты нужен мне».

Уже нет Ю. Визбора, нет М. Кусургашева. Но ей есть кого ждать: рядом дети и внуки. Она счастливый человек. В декабре 2004 г. прямо под барельефом Ленина в девятой аудитории был развёрнут транспарант со словами Ады Якушевой «Песня начиналась здесь» (узнав об этом, Ада Адамовна улыбнулась тихой своей, лукаво-грустной улыбкой: «Потом не припишут эти слова Ленину?»). И зазвучали аккорды видавшего виды рояля, на котором кто только не играл – от Богдасаровой до Кима. Раздались позывные 50-х – 60-х: «Слушай! На время время позабудь…» И вся наполненная до отказа «девятка» дружно подхватила исторические слова:

«Песня начиналась здесь!»…

Редактором и консультантом всех книг Ады Якушевой был Максим Кусургашев. Редактором взыскательным, объективным и тактичным. И немного соавтором. Как-то органично вошли в эти книги его умные, взвешенные комментарии, в которых сквозь спокойную неторопливость сквозит мягкая улыбка. Даже в последней их совместной книге – переписке Ады Якушевой и Юрия Визбора – присутствует Максим Кусургашев. «Если б ты знал…» Какой поэзией, мудростью и теплотой наполнена эта книга! По жанру это мемуарная литература. Но вообще это разговор с читателем двух умных, добрых, знающих жизнь людей – Ады Якушевой и Максима Кусургашева. Чудесны главы, принадлежащие Максиму Дмитриевичу, – спокойные, раздумчивые, лиричные, как бы вполголоса.

Судьба Ады Якушевой – это судьба отечественной авторской песни. В книге «Песня – любовь моя» история бардовской песни показана лаконично, но исчерпывающе. Сначала – эффект новизны, восторг слушателей, море поклонников, благосклонность властей, партийно-комсомольских органов – одним словом, оттепель. Записи на радио и телевидении, гастроли октета А. Якушевой по всему Советскому Союзу, её собственные выступления в поездках с агитбригадами и выездными редакциями журнала «Молодой коммунист» и радиостанции «Юность», многочисленные приглашения в вузы, молодежные клубы, Дворец спорта в Лужниках. Многим знакомы кадры документального фильма о бардах «Срочно нужна песня»: юная трогательная Ада Якушева, поющая с нежностью и застенчивостью. А следом другие кадры – такая же обезоруживающая искренность и напор Владимира Высоцкого…

Едва авторская песня встала на крыло, её начали теснить. Забеспокоились профессиональные эстрадные авторы, боясь конкуренции. Раньше они относились к самодеятельным авторам как профессионалы к любителям, – если и не пренебрежительно, то явно свысока, в лучшем случае со снисходительной усмешкой. Но стали много воинственнее, когда барды время от времени начали вторгаться на их территорию, появляясь на концертных площадках. Посыпались обвинения в безвкусице, саморекламе, появились ядовитые, иронически-нравоучительные рецензии. Одну из них, в журнале «Музыкальная жизнь», Ада Якушева цитирует, не убирая обидных и злых слов про «несценичную внешность» и «несценичные манеры», про то, как она, по мнению сварливого критика, «унылым голосом поёт унылую мелодию сумными и красивыми словами» (и на том спасибо!) Для Визбора, «широкоплечего блондина с гитарой», в этой рецензии тоже не нашлось добрых слов: «И он тоже поёт унылым голосом унылую мелодию, которую он, вероятно, одолжил у предыдущей исполнительницы». Сейчас это читать смешно, но тогда им было не до смеха…

В 1968 г. в новосибирском Академгородке проходил фестиваль авторской песни. Там выступал А. Галич с несколькими «довольно рискованными», по воспоминаниям А. Якушевой, песнями. «После чего ЦК комсомола решил бойкотировать фестиваль и применить соответствующие санкции к его участникам». А. Якушева, хотя и не смогла поехать на фестиваль, пострадала тоже. Журналист и музыкант Арнольд Волынцев с её разрешения передал участникам фестиваля горячий привет от Ады Адамовны. И сразу же была запрещена к выпуску уже готовая пластинка на фирме «Мелодия», а заодно сборник песен в пермском издательстве…

«Три жены тому назад…» – книга особой судьбы. При поддержке М. Кусургашева Ада Якушева решила опубликовать свою переписку с Визбором 1955–1957 гг. Эти письма – панорама эпохи «оттепели». И правильно сказал в предисловии Ю. Ряшенцев, что это «почти мифологические герои своего поколения и своей среды». Их юношеская переписка и отрывки из более поздних писем – это и история их любви, 21 рассказ о личностном и профессиональном становлении, и история страны. И хотя личная переписка – не хроника политических событий, в письмах А. Якушевой и Ю. Визбора много запоминающихся деталей, по которым можно реконструировать эпоху.

Ада Якушева пишет в армию Визбору и о премьере кинофильма «Весна на Заречной улице», и о выступлении в Лужниках Ива Монтана, и о выставке выпускника Ленинградского училища живописи Ильи Глазунова, и о показе в Москве спектакля «Гамлет» в постановке Питера Брука. Каждое событие они обсуждают с юношеским максимализмом, азартно, проявляя глубину и независимость мышления. А. Якушева пишет о выставке И. Глазунова: «По его картинам чувствуется, что он пережил немало горя – ни одного солнечного пятна!.. Но почему такое однобокое восприятие мира?»

Нелицеприятно отзывается она и о творчестве официозного Л. Ошанина, отдавая предпочтение Фатьянову. Из этого видно, какие имена были популярны в песенной лирике тех лет. В защиту Л. Ошанина можно сказать лишь то, что А. Якушева, видимо, забыла про песню «Эх, дороги!», а цикл песен «А у нас во дворе», «Песня о тревожной молодости», «Течёт река Волга» ещё не были написаны. Но юношеская резкость суждений и бесстрашие перед авторитетами позволяют лучше понять поколение «шестидесятников».

Позднее в книге «Если б ты знал…» Ада Адамовна реабилитирует Ошанина: «В его стихах подкупала живая разговорная интонация, бытовые ситуации, владение формой… Мне кажется, Лев Иванович внимательно прислушивался к бардовским песням, разгадывая, вероятно, в чем причина их привлекательности. И, думаю, эти наблюдения не прошли даром. Во всяком случае, как разительно непохожи его прежние песни «Комсомольцы, беспокойные сердца» или «Ленинские горы» на написанные позже «А у нас во дворе», «Бирюса», «Желтоглазая луна»…»

Письма Якушевой – Визбора много говорят о литературных пристрастиях молодёжи того времени. Визбор зачитывался стихами Мартынова, любил стихи Светлова, Межирова, Иосифа Уткина, Виктора Гусева. Размышления о сути литературного труда сменяются обсуждением в письмах литературно-критических новинок: статьи Владимира Померанцева «Об искренности в литературе», романа Дудинцева «Не хлебом единым», о котором Визбор пишет: «Не согласился с Хрущёвым: очень правильная советская книга!»

Отразился в книге и романтический порыв «за туманом и за запахом тайги». Молодые искренне верили, что дело чести выпускника педвуза – ехать туда, где условия жизни суровы: в Сибирь, на Дальний Восток, на Сахалин. Визбор пишет, обращаясь к Аде Якушевой: «В этот малюсенький и вместе с тем необозримо-громаднейший отрезок времени ты поймёшь то, что не понять за пятьсот лет жизни в 6-м Ростовском переулке. Только в разлуке, хотя бы и с городом, ты научишься ценить, что не ценила, любить то, мимо чего проходила, думать о том, что раньше не привлекало твоего внимания. Только в селе ты поймешь Толстого и Пушкина, только под лесным небом придут мысли и строчки, глубокие и яркие. Мой совет – ехать, хотя бы за судьбой… Мы же такие молодые, черт нас возьми! Нам еще так рано болеть меркантильностью…».[15]15
  А. Якушева. «Три жены тому назад…» История одной переписки. – М., 2001, С.181.


[Закрыть]

Ю. Визбор, скрупулезно фиксируя страшноватые подчас подробности армейского быта, все-таки оставался «комсомольцем-добровольцем», находя в службе изрядную долю романтики (радист, слушающий ночью в эфире джаз или восхищающийся разговорами «за жизнь» радистов с рыболовецких судов). Застенчивая студентка А. Якушева, к которой её мудрый старший друг относился снисходительно, оказалась гораздо более идеологически независимой. И сквозь нежный любовный лепет нет-нет и прорвется хлёсткая ирония или блеснёт вдруг точная зарисовка. «Насчёт «больших народных страстей» я знаю только то, что в столице им не дают особо бушевать. У нас необыкновенно сильна и всеподавляюща администрация. Думать – запрещается. Это хорошо выразил директор института. Он сказал, что за нас думает партия. Люди боятся возмущаться, потому что все они зависимы. Кто по месту работы, кто по месту учёбы. Самые отчаянные обязательно пострадают». Вот где настоящее инакомыслие! Сколько сдержанного сарказма в её описании, например, заседания кружка марксизма-ленинизма.

Визбор тоже демонстрирует политическую неблагонадежность, осуждая всеобщую фестивальную эйфорию: «Завтра у вас в Москве открывается фестиваль. Блажен, кто верует. Меня, откровенно говоря, не очень-то тянет обмениваться сувенирами и автографами на московских мостовых. Я равнодушен к напудренной и надушенной столице нашей, подмалевавшей щёки румянами… Город мой люблю в тишине переулков, в грохоте работающих улиц, в разноцветных огнях квартир-многоэтажек».[16]16
  А. Якушева. «Три жены тому назад…» История одной переписки. – М., 2001, С.201.


[Закрыть]

Но при этом они оставались истинными детьми своего времени, взращенными на плакатах «Мы за мир». Сегодня это вызовет улыбку: Ада Якушева пишет, как ходила протестовать против политики Израиля к израильскому посольству, «а вернувшись домой, заревела… Не смейся, но я, кажется, начинаю бороться за мир!»

В публикации писем сознательно отсутствует датировка. Это сделано для того, чтобы избежать протокольности. И хотя это затруднит работу литературоведов и критиков, изучающих творческий путь героев книги, но зато переписка приобрела характер целостного художественного произведения.

А. Якушева, кроме всего прочего, прекрасный журналист. Двадцать лет она проработала на радиостанции «Юность». Ездила по командировкам: Сибирь, Дальний Восток, Курилы, Камчатка, Сахалин… С любовью вспоминала в книге «Если б ты знал…» про людей, с которыми сводила ее «Юность». Кому, как не ей, пристало вести передачи о бардах «Песня, гитара и я». А ещё она вела передачу по письмам радиослушателей, которая называлась «Здравствуй, товарищ!» А. Якушева сохранила несколько папок с этими письмами, летопись, как она говорит, целого поколения.