Текст книги "Про наркологию и не только. Путеводитель по видам помощи зависимым и созависимым"

За семью печатями

– Я не жалуюсь. Просто объясняю наши обстоятельства.

Люди очень плохо знают жизнь друг друга и не стараются узнать. Милее самому придумать.

Ю. Нагибин. «Безлюбый»

Не ищи волка там, где он может быть.

Ищи там, где он уже был.

Из фильма «Ветреная река»

Вернемся к начатому повествованию о реабилитационном центре и терапевтическом сообществе. Благодаря тому, что подобные учреждения являются закрытой системой, они неизбежно окутываются тайной, которой присуще неотъемлемое свойство рождать множество мифов. Дефицит реальной информации провоцирует воображение на создание домыслов и страшных догадок, а недобросовестных бывших резидентов центров – выдумать дикие истории о жестоком обращении. Нам же, не имеющим прямого доступа к происходящему в центрах, приходится ломать голову, пытаясь отделить зерна от плевел. Как известно, дыма без огня не бывает. И действительно, есть центры, где идея терапевтического сообщества не поддерживается, и как только это происходит, они превращаются в похожие на ЛТП структуры, подавляющие волю и унижающие достоинство.

Давайте еще раз проясним, в чем состоит принципиальная разница между терапевтическим сообществом и системой типа ЛТП. Для этого вновь отправимся в прошлое.

Считается, что идея терапевтических сообществ возникла во время Второй мировой войны в Великобритании. Модель терапевтического сообщества была использована сразу в нескольких клиниках для душевнобольных разными врачами, не сговариваясь. То есть открытие нового типа взаимоотношений между медицинским персоналом и их подопечными витало, что называется, в воздухе в прямом и переносном смыслах. Срывающиеся с неба снаряды уравнивали возможности выживания и риски смерти для всех резидентов клиник, как больных, так и здоровых. Болезнь перестала быть главным и определяющим дальнейшую жизнь фактором. Нужны были новые стратегии выживания. Пациенты стали привлекаться к обсуждению текущей ситуации и поиску оптимальных решений. Ответственность за жизнь каждого пациента находилась впервые не в руках отдельного медицинского работника. Решение о способе существования клиники в военных условиях принималось коллегиально, пациенты имели равный с медработниками голос. Опыт первых сообществ нашел своих приверженцев по всему миру и стал чрезвычайно широко распространенным именно в лечении зависимостей. Мне трудно судить, насколько принцип партнерства соблюдается в теперешних сообществах и насколько он вообще применим к зависимым лицам. У меня есть большие сомнения относительно адекватности данного принципа применительно, например, к наркоманам. Наркозависимый будет везде первым, кто нарушит все принципы, как бы хороши они ни были, и нужен кто-то, нужна проверенная система, не допускающая брешей, которая удерживала бы его в рамках дозволенного. Броню от различных поползновений со стороны зависимых создают бывшие зависимые, прошедшие полностью курс реабилитации и оставшиеся в центре в качестве волонтеров. Новички попадают в среду с жестко регламентированными формами отношений, в которой они должны неукоснительно следовать существующим правилам и распорядку. Поэтому мы можем говорить о терапевтическом сообществе бывших зависимых, в которое попадает вновь прибывший. Будучи помещенным в среду сообщества, новичок учится новым формам общения непосредственно на примере сообщества, а не по директивам из учебника и указаниям воспитателя. Логично сделать вывод, что сообщество должно быть достаточно большим и в нем должно превалировать число бывших над новичками. Большинство выздоровевших должно стать гарантией здорового курса сообщества, иначе неизбежна ситуация, когда кто в лес, кто по дрова. На практике, конечно, это невозможно. Хотя сотрудников в центре достаточно много, несравнимо больше, чем в медицинском стационаре, но количественный перевес все равно на стороне новичков. Это и понятно. Для бывших это работа, за которую они получают вознаграждение, размер которого непосредственно зависит от новых поступлений.

Реабилитационные центры, как правило, имеют статус некоммерческих общественных организаций. Центры имеют возможность получать дотации государства, а зависимые – денежный сертификат, гарантирующий оплату реабилитации. Чтобы получить определенные финансовые привилегии, центр должен приобрести официальный статус и числиться в государственном реестре центров, с которым можно ознакомиться на портале органов власти интересующего региона. Это важный ресурс, дающий некоторые гарантии безопасности и надежности центра, но необязательно эффективности и интенсивности самого процесса реабилитации, и он мало что расскажет нам о его содержании и методах. Сертификат тоже дадут не каждому зависимому, а только состоящему на учете в НД и пролеченному в государственном наркологическом стационаре.

Подводя промежуточные итоги сказанного, можно утверждать, что существующие реабилитационные центры представляют собой крайне разношерстные структуры, порой ничего общего друг с другом не имеющие, а чтобы разобраться в особенностях работы конкретного центра, нужно обладать рядом условий, не всегда доступных не только простому смертному, но и медицинскому специалисту, оказывающему помощь зависимым.

Одним из самых надежных источников информации о центре можно было бы считать реабилитанта, побывавшего в центре. Действительно, кто еще может дать нам исчерпывающую и достоверную информацию о том, что и как происходит в центре, если не человек, который проходил и прошел там запланированный курс реабилитации. Но и тут существует несколько «но». Не всегда можно быть уверенным в том, что излагаемый зависимым отчет о пребывании в центре соответствует действительности. Нам приходилось и приходится убеждаться в том, что зависимый склонен искажать факты в угоду достижения цели, которую он себе ставит, сочиняя рассказ и наделяя его тональностью по своему усмотрению либо минорной, либо мажорной, в зависимости от поставленной задачи. Зависимый может преувеличивать или придумывать факты насилия и унижения, с которыми он якобы сталкивался в центре или в медицинском стационаре. Мотивы для подобных лжесвидетельств вам не удастся откровенно выслушать, так как ложь может породить только ложь, именно поэтому нам остается догадываться о них самим, опираясь на опыт и здравый смысл. Когда зависимый не готов начать процесс выздоровления или готов, но одному ему ведомым способом и точно не в реабилитационном центре, он будет искать доводы, способные убедить близких в нецелесообразности обращения в центр. Убедить родственников в том, что он сам справится, на каком-то этапе становится невозможным, подобным обещаниям уже никто не верит. Тогда в ход идут более коварные способы, они, как правило, срабатывают безотказно, поскольку проверить их и опровергнуть практически невозможно. Изощренный ум зависимого выдумывает истории, очерняющие конкретный центр либо реабилитационные центры вообще. И без того переполненные тревогой, родственники впадают в ступор от переизбытка негативных событий в своей жизни и оказываются в эмоциональной ловушке, ловко созданной зависимым. Далеко не все зависимые обладают столь богатым воображением и способностью строить сложные схемы интриг, но, тем не менее, если кто умеет, то нет им равных. Громкие скандалы, связанные с насилием в реабилитационных центрах, зачастую полностью выдуманы, но знать наверняка могут только сами его участники, и игнорировать их вряд ли нужно, как и слепо верить шокирующей информации. Тем не менее подобная информация способна сбить с толку и приостановить любые попытки поиска помощи зависимому, что дает последнему столь желанное отступление от его границ. Ради этой высокой цели в ход идут любые средства. Чем сильнее нависают над зависимым близкие, тем более сложными и продуманными должны быть способы вынырнуть из-под контроля и давления. В сетях периодически появляются анонимные видео об изощренных издевательствах, которым подвергаются резиденты в реабилитационных центрах. Потом эти видео внезапно исчезают. Я знаю, что по заявлению о незаконном удержании в центре его могут внезапно закрыть. Мне описывали подобные случаи. Ни о чем не подозревающий центр вдруг подвергается вторжению вооруженных сотрудников властных структур и без церемоний в одночасье расформировывается. Недовольных при этом больше, чем довольных.

Что касается зависимых, которые уже проходят реабилитацию, у них тоже достаточно мотивов оболгать центр, если они продолжают упорствовать в нежелании там находиться. Вполне возможно, родственники также пользовались не слишком этически красивыми способами, чтобы упечь зависимого куда угодно. Все члены семьи давно забыли, что такое любовь, взаимоуважение и прочие ненужные на войне слабости, в ход идут самые жесткие, самые жестокие методы, которых не гнушается ни одна из сторон. Ожесточенность зависимого порождает у него желание мести. Узнав о вопиющей жестокости в центре, обращенной на члена своей семьи, родственники быстро меняют гнев на милость, в них вселяется чувство вины, на котором умелый исполнитель будет играть любые мелодии бесчисленное количество раз.

С другой стороны, восторженные отзывы о центре также не вселяют абсолютного доверия. Новоявленные адепты порой приобретают некоторую фанатичность в проповедовании принципов центра, всячески поощряемую его руководителями. Фанатизм становится присущ некоторым выпускникам центра в силу особенностей их личностей, одобрении подобного способа совладания с феноменом тяги к алкоголю или другим наркотикам со стороны опытных наставников. В дальнейшем такие люди становятся оплотом и поддержкой центра при наличии у них достаточного интеллекта, чтобы не отвращать от себя людей излишней горячностью, а, наоборот, привлекать своей увлеченностью и искренней одержимостью.

Кроме непосредственных свидетелей – участников реабилитационной работы, – мы можем ориентироваться на мнение родственников, у которых есть опыт помещения зависимого в реабилитационный центр, а также мнение специалиста, рекомендующего центр. Что касается специалистов, тут тоже не все однозначно. Врачи имеют представление о центрах благодаря тому, что руководители некоторых из них инициировали знакомство с врачом. Происходит это следующим образом. Открывающийся центр наводит мосты с территориальным учреждением здравоохранения. Если главный врач даст добро, консультанты центра смогут посещать стационарные отделения для встречи с врачами и пациентами. Руководитель центра рассказывает, как устроена работа центра, знакомит с уставными документами, лицензией и, что главное, производит нужное впечатление. От того, какое впечатление сложилось у заведующего стационара, зависит дальнейшая работа центра в данном отделении.

Мы всегда были открыты для сотрудничества со всеми, кто к нам обращался. Консультанты строят свою работу в отделении разными способами, в зависимости от личных предпочтений. Одни любят работать в аудитории, для чего просят собрать пациентов в холле для беседы. Другие ждут рекомендаций от врача и работают индивидуально с каждым. Эффект примерно одинаков, единицы из сотен заинтересовываются в предложении пройти реабилитацию. Большинство центров посещают стационары время от времени, не видя ожидаемого результата, быстро теряя интерес к нам, другие прекращают вовсе свою деятельность, с некоторыми мы расстаемся сами. Со временем становится понятно, кто нам нравится, а кто нет. Консультанты центров приходят работать к нам в своих интересах, им нужны клиенты, но при этом некоторые из них не удосуживаются быть хотя бы вежливыми. Как-то я услышала из уст консультанта, проводящего свою агитационную работу в холле отделения, где мы собрали всех более или менее вменяемых пациентов, что больничка, в которой они зря теряют время, им, как и другим, все равно не поможет и нужно скорее отсюда делать ноги. Разумеется, я была неприятно изумлена подобными методами работы. Хотя что удивляться, сказала я себе, они же все из бывших, у них мышление одинаковое. Но надо отдать должное многим другим консультантам, – подобная вопиющая наглость встречается нечасто. Но у многих, если не у большинства, через дежурную улыбку сквозит плохо скрываемое презрение к наркологии вообще и ко всем ее обитателям, включая медперсонал, в частности. Был противоположный пример. Консультанты центра при знакомстве и при дальнейших своих редких визитах были предельно вежливы, выглядели очень отутюженными и накрахмаленными, но, как характеризовала начмед подобных типов, у них в глазах только доллары. Контакта не получилось, они могли разговаривать исключительно на языке бизнеса, мало нам, простым врачам, понятном и привлекательном. Чем могут быть полезны данные наблюдения? Вряд ли врач будет рекомендовать центр, консультанты которого произвели на него неблагоприятное впечатление. Если вы доверяете врачу и вам симпатичны его человеческие качества, скорее всего, вам будет достаточно его рекомендаций относительно центра. Но вы должны задать уточняющие вопросы, например, почему именно этот центр он вам рекомендует. Из многих центров, с которыми я познакомилась через руководителей, я могу быть уверена только в очень немногих.

Чем именно привлек меня конкретный центр и что значит быть в нем уверенной? Делюсь своим впечатлением.

Мне очень понравился руководитель. Он умный, открытый, увлеченный, интересный в общении человек. Он с искренним уважением относится к труду медиков, не выпячивает своих заслуг, не хвастается достижениями, хотя и не скромничает. Он адекватен. Он понимает, что мы делаем одну работу. Он не конкурирует с медициной и другими центрами. Когда ведешь с ним беседу, ощущаешь легкость и радость, как при разговоре с давним приятелем. Редкий случай. По большей части разговоры с представителями центров вызывают напряжение, оно витает в воздухе, как явное свидетельство скрытых мыслей и мотивов или их принципиального несходства. Центр, которым он руководит, не принадлежит к сетевым структурам, которых большинство, он самостоятельный. Мне известен учредитель центра и источник его финансирования. Центр абсолютно прозрачен. Информация в социальных сетях ежедневно обновляется, и мы видим резидентов центра за работой, на экскурсии, за праздничным столом, во время психотерапии, даже на телевидении. Сотрудники центра, среди которых профессиональные психологи, ведут диалог с подписчиками в соцсетях, и мы можем хорошо представить их работу, их взгляды, их профессиональные интересы и наблюдать развитие их навыков и идей. Центр не занимается услугами по доставке зависимых, не желающих проходить реабилитацию. К сведению, такие услуги существуют. Принцип добровольности в этом центре неукоснительно соблюдается. Это важно. Родственники порой готовы на все, чтобы оторвать зависимого от своего образа жизни, и не нам их судить, но ситуация может развернуться неожиданным образом. Молодой человек через месяц покинул центр, который я вам расхваливаю, поскольку ни в какую не соглашался продолжать реабилитацию. Его мама на этом не успокоилась и нашла другой центр, с более жесткой политикой удержания. Все кончилось трагично. Молодой человек умер в результате побоев.

Безопасность центра определяется именно его позицией относительно соблюдения принципа добровольности. Теряя резидента, центр теряет деньги. Существует сильное искушение пренебречь принципами в угоду алчности. И это не единственный порок, свойственный людям, работающим в центрах. Жестокое обращение с новенькими резидентами, не объясняемое финансовой выгодой, тоже встречается и основывается на личностных, психологических особенностях консультантов, недавних наркоманов. Если руководитель центра не слишком озабочен нравственной стороной реабилитационного процесса и порядочностью своих консультантов, то резидентам не позавидуешь. Исходя из вышеизложенного, считаю, что впечатление от личного контакта с руководителем центра имеет первостепенное значение в возникновении чувства доверия.

Несколькими годами ранее мне посчастливилось познакомиться с руководителем центра, осуществляющего помощь зависимым по Калужской области в рамках служения «Милосердие», которое существует во всех распространенных у нас конфессиях, не только в православной. Встреча с этим человеком буквально перевернула мои существующие на тот момент взгляды на центры. Познакомиться с ним мне пришлось по собственной инициативе на фоне затянувшихся и плохо решаемых проблем с близким человеком. Мне нужен был совет и не только, мне нужна была серьезная помощь. Благодаря своей работе в моем распоряжении уже имелась некоторая положительная информация, поэтому я рискнула. При первом же взгляде на сильного крупного бородатого мужчину я поняла, что попала в надежные руки. Прошло уже около пятнадцати лет, а я с неизменной благодарностью и теплотой вспоминаю нашу встречу. Когда жизнь смыкает вокруг тебя кольцо отчаяния, самым важным становится не просто найти понимание и сочувствие, а увидеть свет в окошке, а этот свет может исходить только от другого человека. Таким человеком стал Александр. Он ничего мне не обещал, не особенно и ободрял, был не слишком многословен, но все это не имело значения, поскольку я сразу почувствовала облегчение накопившейся внутри боли. Абсолютное интуитивное доверие, мгновенно возникшее к могучему духу этого человека, меня не подвело. Домой я летела на крыльях вновь обретенной надежды. Теперь я знала, что не одна. Это новое обстоятельство одним махом вытащило меня из пучины безысходности и дало силы для эффективного диалога с близким человеком. Ситуация стала быстро меняться к лучшему.

Существующие реабилитационные центры можно разделить на две большие группы: светские и конфессиональные. Светские центры берут плату за свои услуги, и она немаленькая. В настоящий момент минимальная стоимость пребывания в центре составляет около сорока тысяч рублей в месяц. Сумма для провинции зачастую неподъемная. Мать пенсионерка не сможет даже помечтать о такой возможности для своего непутевого сына. Конфессиональные центры основаны на принципе служения, поэтому денег они таким путем не зарабатывают, живут на пожертвования. Люди, ответственные за реабилитацию в подобных центрах, посвящают себя идее, деньги если к ним и приходят, то, очевидно, другими путями. Конечно, они ищут для своей церкви неофитов. Реабилитанты в будущем вполне могут пополнить ряды конкретной церкви. Но если искать, в чем и где подвох, найти его можно везде и всюду. Безусловно, любая деятельность требует вложения ресурсов и их пополнения. Вопрос в том, насколько прозрачны мотивы человека и центра, им возглавляемого, насколько соответствуют его слова действительному положению дел. Если вы обращаетесь в якобы светский центр, а потом выясняется, что он приверженец концепций сайентологии, то доверие к центру вы быстро потеряете, даже если неожиданно выяснится, что подобные идеи вам близки. Если же центр сразу заявит о своей идеологической платформе, у вас будет возможность делать выбор не вслепую. Сектантская деятельность более или менее неактуальна в данный период времени. Последние годы если центры и закрываются, то исключительно по причине якобы насильственного удержания выздоравливающих. «Якобы» потому, что нам неведомы истинные причины подобных рейдов. Все происходит стихийно. Прокатываются волны проверок, находятся виноватые, пишутся отчеты, наступает тишина продолжительностью в несколько лет. Интернет пошумит и смолкнет. Но я бы не стала искать спасения по телефонам, развешанным на столбах и деревьях.

Один из пациентов собирался в РЦ, согласившись с настойчивыми требованиями родных. Родные сами выбирали центр, ориентируясь на чей-то положительный отзыв. Через пару лет волею случая я встретила его родственников, и разговор зашел о реабилитации сына. Выяснилось, что он пропал, уехав на ту самую реабилитацию. Я стала расспрашивать, но мне ничего не удалось выяснить, поскольку родители сами ничего толком не знали. Они даже не знали название центра, адрес, фамилии, телефоны – ничего. Как такое возможно? – удивитесь вы вместе со мной. И они не единственные, кто не имеет ни малейшего представления, куда именно они отправляют своего ребенка, пусть взрослого, не важно, в тот момент полностью им доверившегося.