Текст книги "Инязовки. Феноменология женского счастья"

Глава 15. Прощай, amor mio

Все дни недели были расписаны. Занимаясь делами, я переставала ждать писем от Хесуса. Я все еще любила его, ощущала реальным и отдала бы самое дорогое, чтобы еще раз увидеть. Он присутствовал в сознании, как мечта, прекрасная, недоступная. Неведомая сила гнала меня из дома. Я бродила под дождем в полном одиночестве, искала во встречных парнях его черты и вздрагивала при виде такой же стройной фигурки.

Закончились мучения с зачетами по теорграмматике, методике и внеклассной работе. Сидя по кроватям, мы готовимся к досрочной сдаче испанского языка. Впервые я испытываю уверенность, что все знаю. Рядом с тетрадками лежит пачка писем от Хесуса, чтобы в минуту великой усталости взбадривать себя. Но усталости нет и в помине. То я, то Надя по очереди вскакиваем со своих кроватей и под ритмы «Boney M» что-нибудь вытворяем посреди комнаты. Женька оценивает наши спонтанные номера приступом смеха:

– В вас пропадают ценные задатки клоунов.

Испанский язык сдаю на «отлично». Я устала. После экзамена выхожу в коридор на слабых ножках. Там меня con ansiedad (с нетерпением) дожидается Эсперанса: «Что спрашивала Гоглова? Как ты отвечала?» Не выйдя из языковой атмосферы экзамена, я отвечаю на ее вопросы на испанском языке. У стены стоят первокурсницы и смотрят на меня во все глаза: заучился человек, забыл родной язык! Мы направляемся в блинную, чтобы восстановить потраченные силы, но у меня совершенно пропадает аппетит.

Кроме языковых дисциплин, мы сдаем много предметов, которые вызывают нервное истощение при подготовке. Преподаватель истмата Клюева разбавляла свои лекции «афоризмами», которые тут же попадали в мою копилку. Они поражали грубоватой простотой оценки: «Адам был скот, а мы – производные от этого скота. Разумные твари – это мы с вами», или «Серое произведение, попросту говоря – дерьмо». Давали пищу воображению: «Не нужно навешивать на марксизм всех собак», «…мы бы с вами и носа не высунули из пещеры».

Все было просто и понятно в устах этой женщины, когда она читала свои лекции. Однако при самостоятельной подготовке к экзамену тщетное стремление проникнуть в философские дебри и осмыслить заумные научные толкования приводит к тому, что один вид учебника вызывает у меня тошноту. Я лежу на кровати с ощущением, что на меня медленно опускается потолок.

Вопрос на экзамене попадается несложный: как общественное бытие определяет общественное сознание. Но эта Клюева пытает меня битый час. Просверливает насквозь враждебными светлыми глазками. Придирается к каждому слову. Издевается над несчастным рефератом, в который мною вложено столько умных мыслей. Меня эта нервотрепка выбивает из колеи. Тройку я не хочу, говорю, что приду сдавать повторно. После общения с этой «замечательной» женщиной я испытываю полнейшее опустошение. Все валится из рук, за что ни берусь.

Чем я не приглянулась ей, что ей надо было? Может быть, в моем лице она нашла козла отпущения, чтобы отыграться на мне одной за явную нелюбовь к ее предмету? Наверняка эта Клюева – энергетический вампир, и выбрала меня жертвой, чтобы подпитаться моей энергией. Я прихожу на повторный экзамен. Клюева глядит на меня без интереса, как на смертника, участь которого предрешена. Она опять сбивает меня с толку. Останавливает, во всем ищет подвох. Я теряю мысль, начинаю путаться.

– Если вы считаете, что я оцениваю ваши знания необъективно, пишите заявление. Мы соберем комиссию, выслушаем вас, – с этими словами «апологет» марксистско-ленинской философии открывает зачетку и выводит «удовлетворительно».

– Вы же знаете, ничего этого я делать не буду, – отвечаю я. – Начни вы с таким пристрастием допрашивать каждого, и тройку ставить будет не за что. Буду считать, что мне крупно повезло.

Я выхожу из кабинета расстроенная, но с твердым намерением не плакать: глаза накрашены, и черные разводы на щеках, доказательство проигранной битвы, мне не нужны.

Надежда сдает все экзамены досрочно и собирается в Ленинград на концерт своего кумира – испанского певца Рафаэля. Она с интересом следит за гастролями звезды, располагая сведениями обо всех передвижениях любимца через фанаток, с которыми держит постоянную связь. Мы с воодушевлением собираем подругу в дорогу, загружаем поручениями. Проезжая через Москву, Надя передаст мое письмо прямо в руки Хесусу и узнает причину его молчания.

К последнему экзамену – политэкономии – мы готовимся в условиях полнейшей голодовки. Закончилась даже «чечевица», крупа непонятного происхождения, предназначенная на «черный день». Постоянное чувство голода притупляет слабую тягу к знаниям. Перед сном Женя раскидывает карты и предсказывает мне «печаль через благородного короля». Завтра завалю политэкономию, с удивительным спокойствием думаю я. Однако преподаватель оценивает мои знания на «хорошо», а вот Женьку заставляет прийти еще раз.

Вечером, «погоняв» подругу по капитализму, я засыпаю с единственной мыслью: как там Надюха в Москве, какие новости привезет мне про Хесуса? В ее отсутствие со стены вдруг падают плакаты Рафаэля и ночной Москвы и красный воздушный шарик. «Плохие или хорошие приметы?» – задумываюсь я. Чтобы притянуть силы добра, я слушаю пленку «Le llaman Jesus» (Его зовут Хесус) в исполнении Рафаэля. Я жду Надю с чертовским нетерпением, вижу про нее сны.

Экзамены остаются позади. В ожидании выезда в лагерь нам кажется, что жизнь остановилась. Мы с Женей едем в Зиму, чтобы вкусить прелести наступающего лета. Покупаем бутылку вина, находим прекрасное местечко на берегу реки, располагаемся на лоне природы. Красота прилегающей местности вызывает немой восторг. Ровную гладь Оки рассекают моторными лодками местные подростки. Они замечают нас на живописной лужайке, глушат моторы и разворачиваются в нашу сторону.

– Какой «охочий до баб» этот бесхитростный зиминский народ! – ворчу я в ответ на досадные приставания. Мы возвращаемся в нашу милую избушку, «стукнутую по шапке». Я крепко засыпаю на диване. Мне снится сон, который отчетливо проявляет застрявшие в подсознании события.

Якобы вернулась из Москвы наша Надя. Загадочно улыбаясь и слегка подразнивая меня, она достает из сумки долгожданное письмо от Хесуса. Радость моя безмерна. Гулкие удары сердца торопливо отсчитывают секунды, оставшиеся до счастливого момента, когда я вновь увижу любимые строчки. Я протягиваю трепетную руку и… просыпаюсь. Пробуждение вызывает горькую досаду: я так и не узнала, о чем было письмо.

Я заявляю, что еду в Иркутск на ночной электричке.

– Ты сошла с ума! – Женька встает грудью, чтобы задержать меня. Но поколебать мою решимость невозможно. Электричка прибывает в Иркутск в пять часов утра. Трамваи еще не ходят. Сидеть в бездействии полтора часа? Я отправляюсь в путь пешком под моросящим дождиком. Каждый шаг приближает меня к моменту, который приоткроет завесу тайны, скрывающую причину молчания Хесуса.

В общежитии меня с нетерпением ожидает Надежда. Радость долгожданной встречи. Крепкие дружеские объятия. Она не считает нужным тратить время на предисловия и тут же заявляет: «Хесуса я не видела. У него мало друзей, и никто про него не знает. С кем только я ни разговаривала, все неопределенно пожимали плечами. Письмо твое оставлять не стала, привезла обратно». Я огорошена: так никогда и не узнаю, о чем сообщал Хесус в письме, которое я не успела прочитать.

Мы долго разговариваем с Надей. Я говорю о том, что если человек хороший, не эгоист, у него должно быть много друзей. А Хесусом руководит одно «hay que» (надо). Он отгородился от окружающих стремлением хорошо учиться, замкнулся в собственном мире. Его манеры выдают в нем сноба, человека, претендующего на изысканно-утонченный вкус.

Я не замечаю, как у меня пропадает к Хесусу всякий интерес. Пытаюсь понять, почему наступило это безразличие? Мы принимаемся перебирать чемоданы, собираясь в лагерь. Боже, сколько скопилось барахла! Воспоминания, связанные с этими вещами, легкими видениями проносятся в голове. Что-то можно взять с собой в «новую» жизнь, от чего-то навсегда избавиться.

Я прощаюсь со студенческой жизнью на целое лето. «A todo el mundo (всему миру) – спокойной ночи и todo lo mеjor (всего наилучшего)! – пишу я в своем дневнике. – Прощай и ты, сынок мой Хесус. Кажется, я больше тебя не люблю». Подумав, я добавляю: «Не бойтесь потерять тех, кто не побоялся потерять вас. Чем ярче горят мосты за спиной, тем светлее дорога впереди. Омар Хайям».

Глава 16. Встречи с Рафаэлем
рассказ Эсперансы

Хотя моё желание увидеть и услышать Рафаэля было огромным, я уже не собиралась умирать на его концертах, как представлялось раньше. Просто нужно было его увидеть – и всё, ведь не зря же я столько лет с ума сходила. А была я совершенно спокойной, никаких бурь в душе не происходило.

Было очень мало денег, ровно на дорогу туда и обратно, ведь в мае на самолёт уже не действуют студенческие льготы. Я обегала всех знакомых, но что значили те собранные жалкие гроши, когда предстояло покупать билеты на концерты, чем-то питаться. И в Москву хотелось: Москва для меня святая. Утром сдавала истмат, прыгала в комнате от возбуждения и молила, только бы не тройку, а впрочем, бог с ней, только бы не завалить, а в половине шестого вечера была уже в Ленинграде. Спасибо тебе, что дала адрес своей сестры, у меня было место, где скоротать ночи. Ничего не соображала от усталости, всё-таки утром был экзамен, потом 8 часов полёта, совершенно незнакомый город, предстоящие концерты, хлопоты и всё это сразу на мою бедную голову.

Первым делом я села в метро и поехала на Невский проспект. Мне нравятся первые часы в незнакомом городе, когда ещё ничего в нём не знаешь и неизвестно, что тебе попадётся на пути в следующий момент. Всё-всё я ожидала увидеть иным. У меня было к Ленинграду какое-то ревнивое чувство, я постоянно сравнивала его с Москвой и на каждом шагу говорила себе: а в Москве это лучше, и метро лучше, и всё лучше.

Когда Рафаэль впервые приехал на гастроли в нашу страну, я вдыхала с упоением наш советский воздух, которым и он дышал, а теперь, в Ленинграде, мне было не до него. Полное отключение от действительности, никаких чувств. Сколько лет прошло, а я себе постоянно представляла, что вот я сижу в зале, сдерживая волнение, раздвигается занавес, и на сцену выходит ОН, моё ВСЁ, как я полностью отключаюсь от мира, вся растворена в нём, как у меня всё переворачивается в душе, и я уже не я… и вообще – ах-ах-ах! Но всё вышло по-другому. До первого концерта я успела увидеть Рафаэля пять раз.

Мне очень повезло, что я была знакома с Галкой. Не будь её, я не узнала бы даже о предстоящих гастролях. Билетов для меня не оказалось, но Галка рассказала, как можно их доставать, записываясь на бронь или покупая прямо перед концертами «лишние» билетики. И ещё сказала, что в 12 часов дня Рафаэль поедет на телестудию, и они собираются ехать к гостинице. Я, разумеется, тоже захотела с ними.

Когда я приехала к гостинице, там уже собирались девчонки, некоторых я узнавала по фотографиям, где они были в кадре с Рафаэлем. Толпа не меняется и не редеет, хотя прошло уже столько лет с начала повального увлечения всеми Рафаэлем. Девчонки прогуливаются, измеряют шаги, настраивают фотоаппараты, были даже видеокамеры, ближе к 12 часам начинают выстраиваться, образовывая коридор, по которому должен пройти Рафаэль к машине. Так бывает всегда, никто никогда не бросается ему навстречу, разве только «чужие». Надо дать всем возможность его увидеть, сфотографировать, а потом уже, около машины, если удастся, спросить о чём-нибудь. Девчонки спокойны, они уже который раз видят Рафаэля. А я среди них единственная, кто увидит его впервые.

Я тоже встала в ряд, входная дверь гостиницы видна отлично, метрах в трёх, никто не загораживает, всё спокойно. Скоро он выйдет. На фотографиях последних гастролей он выглядел полноватым, постаревшим, совсем не похожим на своего героя из фильма. А теперь, по прошествии трех с половиной лет, я ожидала увидеть его ещё более далёким, взрослым, чужим. Я бы приняла его любого.

Он вышел как-то неожиданно, я просто обалдела от восторга. Такое чудушко, такая лапочка, такая прелесть! Стройненький, в джинсовом костюмчике (мне все слова хочется говорить с уменьшительными, ласкательными суффиксами), каштановые пушистые волосы, а лицо – ну почти никакой разницы с героем фильма «Пусть говорят».

Он сел в зелёную «Волгу» и уехал. Галка со своими двумя подружками взяли такси и меня с собой забрали. Следом поехало ещё одно такси, а остальные девчонки остались ждать у гостиницы, не все быстро сообразили насчёт такси и не все знали, где находится телестудия. Первыми мы приехать не смогли и ждали Рафаэля около телестудии час-полтора. Мне были чужды эта погоня, это стремление запечатлеть, не пропустить ни шага, ни взгляда, ни жеста. Может, это было от усталости, но в тот день я ничего не воспринимала.

Когда Рафаэль вышел, его обступили девчонки, одна протянула ему блокнот для автографа. Я стояла рядом, в одном шаге до него. О чём спрашивали и что он отвечал, я не слышала. Разговаривали все негромко, и к тому же после экзаменов я забыла все испанские слова. Потом сообразила, что это подходящий момент для автографа, и протянула ему свою записную книжку и ручку. И тут Галка обращается к Рафаэлю по-испански, подталкивая меня вперёд, мол, вот приехала девушка из Иркутска, издалека, пять тысяч километров, видит вас сейчас первый раз, тоже знает испанский язык и т. д. Рафаэль поднял на меня свои очи, протянул руку, что-то спросил. Я ничего не услышала, кроме слова «frontera» (граница). Он спрашивал, находится ли около монгольской границы город, где я живу. Приятно было слышать. Наши русские, живущие на западе, понятия не имеют, где расположен Иркутск, а он знает. Рафаэль написал мне: «Con todo cariño Raphael 78». Сколько девчонок любят Рафаэля, ходят на все его концерты, выстаивают очереди за билетами, а не могут к нему подступить, потому что не входят в круг «приближённых». А мне в первый же день и автограф достался, и представили ему. Не правда ли, после всего этого и помереть не страшно?

Снова вскочили в такси и помчались вслед за зелёной «Волгой». Как умудрились, не знаю, но к гостинице подъехали быстрее, чем они, снова встали в коридорчик и проводили Рафаэля до дверей. Я постоянно держалась Галки.

Недалеко от гостиницы есть скверик, где постоянно сидят девчонки. Часа за два до начала концерта скамейки в сквере уже заняты, а потом все начинают подходить к гостинице. Почти у всех какие-то знаки рафаэлевские. Или сумка с его портретом, или футболка из Испании, или фотография на брелке для ключей, или просто буква «R». Купила в метро билет на концерт, с нагрузкой, правда, но мне было всё равно. Главное – попасть на концерт. День прошёл быстро, походила по магазинам и снова в сквер. Меня всем и каждому представляли как девушку из Иркутска, приехавшую за пять тысяч километров, впервые видевшую Рафаэля. Это всех сражало наповал. Однако я была не единственной, приехавшей издалека. Были девчонки из Киева, Баку, Ташкента. Даже, говорят, приехали двое с Камчатки и из Колумбии. Почти все собирались следовать за Рафаэлем в другие города, где он давал концерты. И это никого не удивляло и не шокировало.

Вечером встретили Рафаэля, посадили в машину, сели в такси и опять раньше всех оказались около концертного зала. Таксист ругается – пришлось нарушать правила дорожного движения. Днём тоже нарушали, нам обошлось, а второе такси с девчонками задержала милиция. Около концертного зала возле служебного входа огромная толпа. «Волга» подъехала прямо к дверям, иначе каждый лишний метр дорого бы Рафаэлю стоил. Здесь толпа дикая, всем во что бы то ни стало хотелось получить автограф, дотронуться до Рафаэля. Милиция пыталась наводить порядок.

Итак, первый для меня концерт Рафаэля начался. Ура! Заняла своё законное место в 27 ряду партера и приготовилась слушать. Ну, так что, Raphael, какой же ты на самом деле? Вот я сижу наконец-то на твоём концерте.

Если бы я побывала всего на одном концерте, я не смогла бы ничего о нём рассказать, ни хорошего, ни плохого. Не осталось бы ни восторга, ни воспоминаний, только галочка – исполнилась мечта моей жизни увидеть Рафаэля. Увидела, побыла на концерте, автограф взяла – в общем, можно быть довольной. А для души ничего, ибо первый концерт прошёл для меня пустым звуком. Мне не нравилось всё: другой голос, манера его петь. То, что мы видели в фильмах – наше детское восприятие, сейчас у него всё иное, и это иное меня раздражало. Рафаэль пел много старых песен: из фильмов и песен, известных по пластинкам, записям. Но я привыкла к пластиночным песням, это лучший вариант песен. А он эти песни, тысячу раз известные, пел по-другому, портил, как мне казалось.

В антракте девчонки разговаривали с Олегом, переводчиком Рафаэля на прошлых гастролях. Тот, взрослый человек, прослезился на концерте и сейчас говорил, что Рафаэль с каждым годом взрослеет как мастер, и его искусство становится более совершенным. А я слушала, и мне казалось, что он говорил неискренне.

Галка в это время переговаривалась с испанскими рафаэлистками из Мадрида и Барселоны. Они совсем не говорили по-русски, знали два слова «подруга» и «спасибо». Галя представила меня своим собеседницам, поразив тех «моими километрами», и попросила поделиться впечатлениями. Я знала, что от меня ждали восторгов, восклицаний, а у меня этого ничего не было, я не могла выдавить из себя ни слова, а фальшивить не могла. Теперь я могу сказать, что нельзя Рафаэля слушать один раз. К нему надо привыкнуть, войти в его ритм и тогда, чем больше будешь смотреть, слушать, тем бóльшим будет желание ходить на его концерты ещё и ещё, ходить до бесконечности. И уже мало будет одних концертов, будешь искать малейшую возможность увидеть его, поймать, не пропустить ничего, связанного с ним. Но это понимание ко мне пришло позже, а пока я ездила за ним на такси – машинально, только потому, что ездили девчонки.

20 мая побыла на двух концертах. Вообще кому-кому, а Рафаэлю нельзя давать в день больше одного концерта. Чаще всего солисты между своими песнями вставляют конферансье, жонглёров, акробатов, кого угодно, чтобы концерт растянуть. На первом моём концерте Рафаэль спел 32 песни, на последнем 36. Весь концерт он находился на сцене. Не было никаких ведущих, только он. Не было проходных песен, где можно отдохнуть, обманывая зрителя. Все, все песни требовали огромного напряжения душевных сил. У него в песне работает не только голос. Все его движения отточены до совершенства, одно наслаждение слушать и смотреть на него. Во многих песнях Рафаэль танцует и как танцует! Так танцевать, как он, смогут далеко не все профессиональные танцоры. Куда им! Ох, если бы ты видела его хоть раз! Нет, раза мало, хотя бы раза 4—5. Как я могу рассказать, как он танцует, какая у него мимика, жесты? Это бесполезный труд.

Я не умирала на концертах, я не сознавала, что вижу и слышу великого Рафаэля, а видела на сцене самого близкого и родного человечка, кровиночку. И так же, я уверена, Рафаэля воспринимают и другие девчонки. Потому он и кажется таким сложным: одновременно и звезда эстрады с мировым именем, и простой, доступный человек. Как это ему, интересно, удаётся? И как он не устаёт от своей роли? Никогда его не видели злым, недовольным, а неизменно улыбающимся, даже если обстоятельства требовали иного. Он всегда отвечал людям, если мог. Если же наваливалась куча поклонников, и он не мог занять полконцерта на раздачу автографов, он разводил руками, улыбался, как будто извинялся за то, что не может всех одарить.

Я не знаю ни одного артиста, так щедро одаряемого цветами. Каждый концерт вся сцена была завалена цветами. В антракте служащие убирают цветы к краю сцены, а в следующем отделении снова вся сцена красная, розовая и малиновая от цветов. Цветы бросают почти после каждой песни, бросают так, чтобы они рассыпались по сцене. Цветы самые лучшие, свежие и прекрасные – гвоздики, тюльпаны, пионы и розы – всё ярких, алых цветов, всё к его ногам.

Рафаэль весь выкладывается в одном концерте, в начале и в конце представления – два разных человека. А два концерта в день – это просто бесчеловечно. Такие концерты немного слабее, чем если бы он давал один концерт в день. Это почти незаметно для обычных зрителей, столько же танцев, песен, только чуточку видно, что он бережёт силы на второй концерт или на втором концерте больше видна его усталость.

В этом году Рафаэлю дали дрянной оркестр, половина которого – девчонки-скрипачки, ещё не окончившие консерваторию. Этот оркестр, говорят, себе Магомаев набрал. На первых концертах оркестр срывал начало нескольких песен. И аппаратура была ужасной, микрофон часто свистел, как по сердцу ножом. И Рафаэль в таких условиях пел, Рафаэль, которому, чтобы оттенить его талант, нужно всё высшего качества, самое лучшее.

Первые дни билеты я доставала сравнительно легко, могла даже выбирать, на балкон совсем не смотрела, искала только партерные, как можно ближе и посерёдке. И хотя билеты у меня часто были на дальние ряды, обычно я сидела впереди. Первые ряды партера не продаются, на них выдаются пригласительные билеты разным «преосвященствам», которые зачастую не утруждают себя приходом. Так что надо ловить момент, выискивать и занимать эти места.

Просмотрела три концерта и всё ещё не оттаяла. Я думаю, может это объясняется тем, что безо всякого перехода очутилась в Ленинграде с Рафаэлем, не успела опомниться после экзаменов, не сумела настроиться на лирический лад. Я ходила по Ленинграду и не замечала его. Или это погода виновата? Все дни моего пребывания в Москве и Ленинграде было очень жарко для мая +23+28. Ходила, плавилась буквально. А был бы дождь, стала бы говорить, что мозги замёрзли и потому не могла ничего воспринимать. Стало быть, не погода виновата.

После третьего концерта стала опасаться, что мне не хватит денег, потому что они таяли просто катастрофически. 21 мая намечалось два концерта, но я – ты только представь себе! – решила в этот день на концерты не ходить. Такого я от себя никак не ожидала. Я, да что вы, да я буду каждый момент ловить, есть не стану, всё до копейки истрачу, но возьму всё до последнего, чтобы потом не жалеть, что что-то пропустила. А тут трезво рассудила, что мне денег не хватит, я и так почти не ела; решила, что лучше сходить на последние концерты, они ведь всегда бывают интереснее. А в этот день, 21-го, поехала в Петродворец на открытие фонтанов. Денег с собой взяла мало, чтобы на обратном пути не завернуть на концерт. Задумано – сделано. Петродворец мне очень понравился. Людей было великое множество, столпотворение, свободно по дорожке пройти нельзя. А возвращаясь в Ленинград, уже точно опоздав на дневной концерт, стала думать, зачем же я так поступаю? А если не будет возможности попасть на концерты в последний день, что тогда? Заехала в общагу, взяла деньги и на концерт. Но перелом во мне наступил на следующий день.

Я поспала дольше обычного и поехала осматривать достопримечательности, надо же и Ленинград увидеть, в конце-то концов! Я фанатиком себя не считала и не хотела быть похожей на Галю из Гомеля, описанную Анатолием Макаровым в «Ровеснике» в статье «Как прожить без Рафаэля». На тот день запланировала и осуществила два культпохода, в Исаакиевский собор и Петропавловскую крепость. А билет меня в этот день не ждал. Было два на балкон, которые я проигнорировала. Балкон – это кошмар, как там люди сидят, не понимаю. Какое они вынесут впечатление о концерте, если там ни фига не слышно и не видно даже в бинокль. Под самым потолком, за километр от сцены.

Время подходит, билетов нет. Слышу, где-то продают за 12 рублей, там – за 15. Ничего себе! Будь у меня деньги, я бы не стала жалеть, но нет у меня денег, ей-богу, нет. Поняла, что ждать, искать бесполезно и пошла так. Удалось, прошла. Сидела весь концерт с Галей в оркестровой яме. Яма находится на том же уровне, что и партер, только вплотную к сцене. Я сидела как на иголках, боялась, как бы меня не согнали с места. Может, оттого, что сидела так близко, видела его лицо, все выражения, но в этот день меня прорвало, будто только теперь увидела и услышала Рафаэля. Вот ведь как бывает. Казалось, что этот концерт во много раз лучше, чем прежние.

Мой последний день в Ленинграде. Очень хотелось взглянуть хоть глазком на Эрмитаж. В Эрмитаже я провела полтора часа. За это время даже пробежаться по залам не успеешь. Запомнила Малахитовый зал, даже засмеялась от радости, очутившись в нём. В половине второго стояла около гостиницы с готовым фотоаппаратом. Билетов, само собой, не было ни на дневной, ни на вечерний. Про себя я твёрдо решила прорваться на эти концерты любой ценой.

И вот стоит толпа девчонок, время бежит, а Рафаэль не выходит. Появляется его переводчик Саша и сообщает, что Рафаэль заболел и концерта не будет. Стоим, ждём. Непонятно, то ли ехать ко Дворцу, то ли остаться. Выходят музыканты Рафаэля. Он с собой привёз двух гитаристов, ударника и пианиста-дирижёра. Слышу шёпот: «Кто испанский знает?» Вот чудеса! А я была уверена, что все девчонки-рафаэлистки знают испанский. Из всей толпы оказались только двое, я и ещё одна девушка, знающие язык. Спрашиваем у музыкантов, что с Рафаэлем и будет ли концерт. Они смеются, говорят, что концерт будет, что Рафаэль болел, а теперь всё хорошо. Вместо 15.30 по расписанию, концерт начался в шестом часу, а в 20.00 – следующий. Мне удалось занять место посредине 1-го ряда партера. Повезло! Неужели последний раз сижу, неужели последнего концерта мне не видать? Я уже согласна на балкон, на что угодно, лишь бы в зал проникнуть.

Раздвигается занавес, а оркестра нет. Все места для них приготовлены и никого. Лишь четверо рафаэлевских музыкантов. А оркестр-то, дай боже, человек 25.

Эти два концерта просто не поддаются описанию! Сплошная нервотрёпка и переживания. Микрофон в первой песне зловеще загудел, аж эхо прокатилось, что-то немыслимое. Рафаэлю пришлось остановить песню и попросить оператора исправить аппаратуру. Сцена грязная. Рафаэль танцует, аж пыль поднимается. Какие-то палки валяются – вообще, кошмар. И это при том, что Рафаэль выступал больной, это чувствовалось; и без оркестра. Но его музыканты здорово постарались. Четыре музыканта вырисовывали все мелодии. И Рафаэль пел как никогда, только думалось, что же от него останется вечером? У всех просто сердце сжималось, на него глядя.

У Рафаэля часто бывают «лирические» отступления во время выступлений, которые не входят в программу. Какие-то реплики по ходу концерта, импровизации. Поёт он песню «Me importas tú y tú y tú» (Мне важна ты, и ты, и ты) – и при этом показывает в зал, то в одну, то в другую сторону, на девушек. А тут поёт «Me importas tú y tú y Usted (вы) y Usted»… Снова показывает в зал, а потом рукой на оператора и добавляет «Usted – no». Зал грохнул, и без понимания испанского языка всё было ясно.

А после этого была песня «A mi manera», в переводе звучит «по-моему». Там есть такие слова: «Я и дальше буду идти до конца своим путём, a mi manera». Здесь же он вставил: «Я и дальше буду идти до конца, как мне нравится, без оркестра, a mi manera». Концерт закончился в девятом часу. Две тысячи зрителей выходят из зала, а на улице две другие тысячи ждут. Давка страшная, ни пройти, ни проехать. Только одни зрители успели выйти, как начали запускать других. Пошла и я.

На контроле стояли моряки, следили за порядком, запускали понемногу, чтобы не было столпотворения. Из одной очереди меня вернули, сунулась в другую. Получилось! О, боже мой, руки-ноги дрожат, боюсь голову повернуть, скорее в зал. Там духота, не успели зрители рассесться, тушат свет. Все нервничают, ругаются: «В блокаду за хлебом так не лезли!» Меня со всех мест сгоняли. Пришлось первое отделение стоять в проходе. Зато во втором сидела на первом ряду ямы, можно было до сцены дотянуться.

А этот концерт был просто не сравним ни с чем. Последний, а для меня совсем последний. Тут оркестр был на месте. Оказывается, оркестранты жили в другой гостинице, днем им сообщили, что Рафаэль заболел и они разбежались до вечера. А потом концерт всё-таки решили провести, но оркестра уже было не собрать.

В программу, кроме прочих песен, была включена и «Amor mío» (Любовь моя). Эту песню Рафаэль не пел, его спрашивали, почему, он говорил, что оркестр плохо её играет. К этой песне и он относился особенно бережно, не мог её спеть кое-как.

Обычно предпоследняя песня в концерте «El Gavilán», испанская народная. У меня она есть на плёнке, но услышав её в Ленинграде, поняла, что плёночная запись просто-напросто пресная, как пресными стали казаться все песни вне концерта. На пластинках они какие-то правильные, а на концертах живые, страстные. Девчонки говорят, что «El Gavilán» Рафаэль провозит с собой третий раз и каждый раз она звучит по-новому. Какое чудо он из неё сотворил, в конце песни он долгое время кружится с плащом по сцене, стройный, красивый, это надо видеть. А после «El Gavilán» перед последней песней обычно Рафаэль представляет оркестр, своих музыкантов и себя. Это он делает по-русски, держа в руках большой лист с текстом, в шутливой форме, зал смеётся, отдыхает. На последнем концерте кончился «El Gavilán», Рафаэль на секунду уходит со сцены и начинается вступление к «Amor mío». По первым рядам, где сидели девчонки, прошёл приглушённый восторг, и все затихли. Плакать хотелось во время этой песни.

Рафаэль в эту песню всю душу свою вложил, он сам был в этой песне и мы, зрители, вместе с ним. И это после такого сумасшедшего дня. Его волнение было не надуманным, искусственным – ненастоящее было бы видно. При словах «мой голос тоже задыхается…» казалось, что и голос Рафаэля сейчас сорвётся, так велико было его волнение. Он закончил и пошёл за кулисы. Не сговариваясь, поднялись первые ряды девчонок, за нами встал весь зал и на ногах все кричали «Браво».

Наконец Рафаэль вернулся. Он стоял спиной к залу, и плечи его вздрагивали. Он плакал. Потом попросил переводчика, подошёл к микрофону и стал говорить. Из всей его речи я запомнила очень немногое. Он просил извинения у публики за то, что иногда не может совладать со своим волнением, сказал, что вот такая отдача случается с ним не так часто, только в Испании, Советском Союзе и Мексике. В этих странах Рафаэля больше всего любят. После такой песни, после всего, что было, конечно, не могло быть и речи о шутливом отступлении, когда он представлял оркестр. Сразу началась последняя песня.