Текст книги "Биссектриса – это такая крыса…"

Постскриптум

Ну вот, расписалась однако… Тоже захотелось вкусненького. Давай, предлагаю дочери-студентке, приготовим что-нибудь этакое-растакое. Наше, родное.

– Здорово! – Подхватывает она мою идею. – Давно о пельмешках мечтаю. Но знаешь что… С чем угодно, только без «настоящего фарша».

И сварганили мы на обед пельмени со свежей капустой. С уксусом и со сметаной. Совсем, как в моем детстве.

Просто ангел

Вера проснулась от собственного смеха.

Не истеричного, как у капризных, знающих себе цену женщин, которых недооценили или наоборот переоценили. Не сексуального, как у очень темпераментных барышень (и Мопассана читали, и Бунина, а как же…).

Его даже веселым или просто радостным нельзя было назвать.

Это был тихий счастливый смех молодой (ну, не слишком уж молодой, но все же), довольной собой женщины. В тот день, то есть 13 сентября 1978 года, среда, ровно в 16.00 у нее родился ангел. Крошечный – 2кг. 900 г, голубенький, с обмотанной вокруг тельца пуповиной. Он так, бедненький, старался…

Потом их разлучили. Дите, обмыв прямо под краном и завернув в больничную пеленку, утащили в детское отделение. Истерзанную мамашу на каталке отвезли в послеродовую палату. И тут она моментально вырубилась. Забылась в мягкой обволакивающей дреме всего на часик, но сон оказался таким глубоким и безмятежным, что и этого хватило, очнувшись, почувствовать себя на седьмом небе.

Она смеялась. Она так изумительно смеялась! Ну, скажите, отчего бы это?.. Да просто накатила на Веру во сне волна какой-то неземной легкости и благодати. Вспыхнуло озарение, осветив не только промозглый день бабьей осени, но и всю ее жизнь. Жизнь сегодняшнюю и завтрашнюю. Ну а вчерашней, без ангелочка-то, уже как бы и не существовало.

Заглянула нянечка: все ли в порядке? Вера ответила, что ужасно есть хочется! Из коридора тянуло божественным ароматом пшенной каши с мясной подливкой. Но ей в ужине отказали. Сама, мол, виновата: поздно разродилась. Даже хлеба не дали – не положено и точка! У Веры не было ни сил, ни желания возмущаться и требовать ну хотя бы кусочек… Ближе к полночи привезли еще одну роженицу. У той, предусмотрительной, оказался пакет с продуктами. Она протянула Вере пачку печенья «Юбилейное» и большое зеленое яблоко.

Утром в палате было уже пять обессиленных, но довольных судьбой мамаш. После обеда принесли малышей в тугих белых коконах, щечки словно у хомячков. Вере протянули самый миниатюрный сверток. Ребеночек спал: черные реснички на пол-лица, кожа такая нежная, аж светится. Впрочем, у всех родились милые здоровые детки, но ангелочек, без сомнения, был только у ней – у Веры!

Девочку она назвала редким, старомодным именем Ангелина. Можно еще Гелей называть или Линой. Но правильнее всего – просто Ангел…

Встречала их при выписке сестра Майя. Специально за двести километров приехала, бросив хозяйство на своих мужиков. У Маечки был муж и два сына-подростка. У Веры – только Ангелочек. Сестра привезла пышные батоны белого хлеба, трехлитровую банку сливок, семена, чтоб укропную водичку запаривать и малышку поить (от колик помогает) и еще много чего полезного. Помогла – спасибо ей! – но извела советами. Мол, кормить дите строго по часам надо. Ночью не вставать, если завозится. Не вставать, даже если заплачет. И вообще главное в воспитании – режим…

У неопытной Веры так не получалось. Она оказалась суматошной мамашей, подскакивала в постели, казалось бы, даже от шороха ресниц. Иногда ей мерещилось, что при родах забыли перерезать пуповину и они с Ангелочком до сих пор одно целое, что у них даже бьется одно сердце на двоих. А тут еще возникла проблема с кормлением. Девочка вялая, грудь деликатно брала. Чмок-чмок с ленцой и заснула… Да и Вера поначалу не шибко молочной была. Чтоб малышка не голодала, она ее сутками с рук не спускала, держала к груди поближе. Дите проснется, ресничками похлопает, разинет ротик словно птичка, а тут – нате, пожалуйста! – все условия.

Месяцам к шести мордочка у дочки округлилась, порозовела, а сама Вера хоть высыпаться начала. В ясельки кроху жаль отдавать, решила оставлять с няней. Из нескольких кандидатур такую выбрала: женщина-инвалидка с одной рукой. Предусмотрительно дома у нее побывала, отметила: чистенько живет, но бедновато. Такая расстарается даже за мизерную плату. И не ошиблась…

Работала (закон для кормящих матерей позволял это) полдня. Домой неслась ног не чуя, чуя только сильные приливы молока. Зачастую оно обильно пропитывало не только сатиновый лифчик, но и нейлоновую блузку, и трикотажный свитерок-самовязку. Одежда становилась как накрахмаленная, колом топорщилась… Дома Ангелочек, не дав переодеться, буквально перелетала от няни в материнские объятия и хватала, жадно впиваясь, горячую напрягшуюся грудь.

Потом все-таки в ясли пришлось оформлять. Экономнее, но, боже, какой стресс! Малышка не желала отлипать от матери, орала так горько и отчаянно, цеплялась так судорожно и больно, хоть тоже вой. Вера всегда старалась забрать ее пораньше. Придет, присядет в раздевалке на скамеечку. Ангелочек словно чувствует – молнией вылетает из игровой комнаты, лезет к матери на коленки и хозяйским жестом рвет пуговички на блузке.

– Ай-ай-ай! Такая большая девочка, – стыдила ее тетя Света, мама толстенького неуклюжего Паши.

Ангел лишь крепче обхватывала грудь («мое!!!»), зарывалась в нее, но одним глазком, сердито, с торжествующим любопытством следила за окружающими. Два года ведь уже было…

Ну а потом легче стало. Девочка славненькой росла, некапризной, улыбчивой. «Мамин хвостик», – говорили про нее взрослые. Иногда солнышком называли, но чаще всего по имени – Ангелочком. К самостоятельности быстро приучилась, в садик «Ласковый Миша» (его во дворе их дома к Олимпиаде построили) уже одна ходила. С семи лет и за хлебом в магазин носилась, и супчик себе разогреть могла.

Вера со временем успокоилась, даже строгой стала. Дочку воспитывала без поцелуйчиков, «ми-ми-ми» и прочих «соплей в шоколаде». Но была в их отношениях особенность, даже странность одна, которая не давала Вере покоя, пугала и мучала. Стоило им ненадолго расстаться, тут же какая-нибудь дребедень приключалась… Сначала Вера сомневалась: мало ли что в жизни бывает, может случайность? Но вскоре забеспокоилась: неприятности, одна за другой, следовали с настораживающей закономерностью. Ну, например, едет девочка со своей садиковской группой на дачу. Кстати, в их северном городке считалось престижным отправить ребенка месячишка на два на юг для оздоровления. Возвращается Ангелочек – голова в грязных бинтах.

– Ох, ах! – Произносят воспитатели, подавая мамаше из вагона забинтованное дитя. – У девочки лимфы на шейке воспалились, операцию ей сделали. Мы и сообщить Вам об этом не успели, да и зачем расстраивать.

У Веры тогда дар речи пропал и в тот же день сосуды в глазах полопались…

Когда Ангела рядом не было, она какая-то бледная, рассеянная ходила. Незащищенная. То деньги потеряет, то документы, однажды чуть под машину не попала. Если вместе – все у них ладушки, можно даже сказать – в ажуре.

Девочка росла, умнела, хорошела. Ангелочек с наивными глазами небесного цвета (хлоп-хлоп ресничками) превратилась наконец в статную девушку, скромную, добрую, услужливую. Слегка старомодную. Про таких еще говорят: «Девушка из других времен» или «Тургеневская девушка». Но случалось и такое!.. Да, есть что вспомнить, чтобы вздрогнуть…

Самая первая оценка, которую она получила, была… То есть был… кол по поведению. Вера-то свою дочку в первый класс с пяти лет отдала. Класс экспериментальный, при детском саду. Всю старшую группу хором туда записали. Увидев в дневнике первоклашки «такой кошмар», начала осторожно выспрашивать: ЗА ЧТО? Оказалось, куколок на уроке рисовала.

– Ну что Вы так переживаете! – Удивилась учительница, когда разгневанная родительница явилась с ней с претензиями. – Ничего страшного не произошло. Девочка исправится и получит хорошую оценку.

Но Вера так не считала. Она ведь не совсем безграмотная лохушка. В конце дневника записаны правила поведения школьника. Так вот, кол ставится в самом исключительном случае. Когда, например, ребенку колония для несовершеннолетних грозит. За рисование куколок в колонию не отправляют. Логично… Вера пошла жаловаться в гороно. Вообще-то она персона не конфликтная, избегает острых углов, а тут надо же как осмелела!

…Да, еще был стресс. Дочка тогда в пятый перешла. Заболела, обыкновенная простуда, но пришлось обращаться к врачу, сдавать анализы. Анализы оказались плохими. Начали обследование, выявилась куча симптомов непонятно чего, но чего-то тревожного. Вера запаниковала. Детский ортопед посоветовала везти ребенка на радоновый курорт. Путевка стоила баснословно, но что такое – женщина в панике? Тут же насобирала нужную сумму (сестра одолжила, позанимала у коллег) и вот она, чудотворная южная здравница! Да только, оказалось, зря приехали: в радоновых процедурах им отказали, сославшись, якобы, на какое-то противопоказание… Они даже в море не искупались. Кто ж в марте купается? И поселили их тогда не в основном престижном корпусе с лепными потолками и портретами вождей в золоченных рамах, а в летнем домике, где они простыли и вернулись из здравницы домой кашляющими и в соплях.

Год был високосный, полный разочарований. Девочке уже инвалидность пророчили. Но вновь сдали анализы и… все оказалось в норме. УЗИ тоже ничего тревожного не высветило. Видимо, на фоне подросткового возраста произошел какой-то гормональный всплеск. Да, и такое случается…

А еще Верину дочку не хотели принимать в девятый класс. Класс набирали профильный – математический. «У девочки склонность к гуманитарным наукам, – пыталась объяснить Вере математичка. – Ей трудно будет». Но Ангел не хотела переходить в другую школу: далеко, неинтересно, да и подружек там нет. Короче, решили не связываться со «скандальной мамашей», оставили девочку в покое. Кстати, все экзамены по точным наукам на аттестат зрелости она на хорошо и отлично сдала. Но в университет все-таки на «языки» поступала.

Поступать поехала в краевой центр. 24 часа на поезде – да это ж по российским меркам рядышком! Даже в общежитие сама устроилась. Для Веры настал звездный час. По такому случаю она «Медовик» для сослуживцев испекла: «Моя дочь – студентка! Самостоятельный человек… Счастье-то какое!» Да, грустно, что осталась одна, но грусть эта светлая, позитивная.

Не прошло и месяца, как Ангел вернулась домой. С виноватыми припухшими глазами, будто долго плакала. Объяснила: «Не могу жить в общаге. И о тебе постоянно думаю. Снишься во сне, домой зовешь… Я на заочный перевелась».

Работу она быстро нашла – прачкой в «Ласковом Мише». Зарплата смешная, зато времени для подготовки к сессиям полно. А дома-то как хорошо, как тепло, уютно и спокойно. Квартира однокомнатная, но у каждой имелось свое личное пространство. Повезло: кухня просторная. Сюда втиснули не только прабабушкину ножную машинку «Зингер» и черно-белый телевизор, но и раскладной диванчик «Наташа». Кстати, диванчик у них был особенный. К примеру, в субботу забегает к Вере «на минуточку» ее подружка Олеся, учительница английского языка.

– Я у вас передохну минуточку и домой…

Присаживается на диванчик и тут же засыпает. Проснется, встрепенется, чайку выпьет с брусничным вареньем, «Угадай мелодию» посмотрит. Иногда даже сама что-нибудь споет, например, «Напилася я пьяна, не дойду я до дому…». Олеся – женщина утонченная, но почему-то песни любила такие…

Еще одна подружка – Тоня, жена большого начальника. Очень простая, скромная, тихая. Зайдет иногда, слезы по щекам катятся:

– Можно на вашем диванчике посижу? Давление зашкаливает: 240 на 120…

Вера подушку ей принесет, крестиком вышитую, грелку горячую в ноги. Гостья примостится уютненько и запохрапывает… часика этак на полтора. Проснется, включит тонометр: а давление-то в норме!

А вот у Ангела подружек не было. После школы разлетелись ее одноклассницы по большим городам, а некоторые замуж сразу выскочили. На дискотеки девушка не ходила – стеснялась, не умела танцевать, в «Ласковом Мише» – тетеньки одни. Да и зачем ей кто-то, когда мама рядом есть? Мама по вечерам вяжет или перешивает что-то, по выходным пирожки печет. Но у дочки пирожки еще пышнее получаются. Такая выросла заботливая хозяйственная девочка, скромняшка и обаяшка! Соседи умилялись, коллеги завидовали: семейная идиллия и только! А Веру начал червь сомнения точить. Назойливый, противный такой червячок.

Лестно, конечно, что дочка пример с нее берет, мать плохому не научит. Но ведь у них даже прически одинаковыми стали! Так называемые конские хвосты с модными завитушками на висках (совсем как у Ирины Алферовой, первой красавицы СССР). И схожие привычки: по утрам, например, кофе в постель; кто первый проснется, тот и готовит – обязательно в турке и обязательно молотый, а не растворимая бурда… И книги одни читают, и вместе ходят в кино. Матери фильм «Мосты округа Мэдисон» понравился и дочка от Мэрил Стрип без ума…

Да только Вера-то не клон рожала! Дочка, по материнскому разумению, должна превзойти ее по всем статьям! Для начала высшее образование получить, у самой-то лишь библиотечный техникум за плечами. Преуспеть в карьере. Ну и выглядеть так, чтоб за версту видно: успешная женщина идет! Чтоб шляпка всегда и легкая серебристая шубка в пол… И непременно (!) муж «при статусе» и детки словно ангелочки.

Вера на себе, конечно, здорово экономила. Одежду, например, в сэконд-хэнде выбирала, не считала зазорным донашивать платья какой-нибудь аккуратной фру, фрау или мадам. Девочке же своей все новое покупала. Когда ее Ангелок с первой зарплаты приволокла в дом сумку с заграничными обносками и стала примерять перед зеркалом поношенный вязаный жилет, Вера заплакала. Дочь начинала не просто копировать привычки матери, ее жесты, мимику, манеру одеваться, но как бы и примерять на себя ее убогость, ее «теткость», «бабистость» какую-то, а в будущем, не исключено, и одиночество. Это было очень больно, несправедливо…

Однажды Вере почудился странный запах. Нет, она ничего специально не вынюхивала, просто обоняние у ней особенное, обостренное. Возможно, в другой жизни она собакой была, к этим животным с большим уважением относилась… Насторожилась, но надеялась еще: девчушка возвращалась после сессии домой в общем прокуренном вагоне. Одежду проветрили, оставили на ночь на заиндевелом балконе. Балкон насквозь пропитался чужим тяжелым ароматом. Возвращаясь с работы, Вера первым делом бросалась к окнам, чтобы распахнуть форточки и выветрить к чертовой матери ненавистное амбре, которые проникало на кухню, в комнату и даже в общий коридор, как считала она, именно с балкона. Но он не исчезал. И тогда появилась страшная догадка: Ангел курит… Ну пусть даже просто покуривает… В любом случае это ужасно! Для здоровья вредно и вообще. Вера стала просыпаться по ночам от сердечных кошмаров, в груди словно барабанная дробь: «Ку-рит, ку-рит… Мой нежный ласковый Ангелок ку-рит…»

Естественно, она пыталась образумить дочку, подбирая деликатные правильные слова, а иногда даже покрикивала, если это можно так назвать («Солнышко, умоляю тебя… Пожалуйста… Хоть меня пожалей!). Но тщетно. Ангел терпеливо, ни разу не огрызнувшись, слушала нравоучения, виновато улыбалась, пряча недокуренную сигарету в рукав. Однажды Вера обнаружила на балконе настоящее кладбище окурков и пустую пачку «Петр I». Вот какого это матери, а?.. Сама она не курила, даже не пробовала ни разу, но справедливо считала (дочка соглашалась с ней), что сигареты – это беда, а папиросы – трагедия, даже катастрофа. И вообще, у курящей девушки меньше шансов встретить достойного жениха.

Да, на этом фланге тоже была напряженка. Парни на статную девушку заглядывались, предлагали любовь, дружбу, горячее сердце, надежное плечо, подразумевались и прочие части тела. Ангел отказывала всем вежливо, не оставляя надежды, мол, некогда, дома ждут. Кандидаты в женихи усмехались:

– У тебя что, уже ребенок есть?

– Есть. Ребенок – это моя мама.

Ну вот кому такое понравится?.. Особенно не нравилось это самой Вере. Она возмущалась:

– Ты взрослая и должна думать о личном, о сокровенном. Зачем за мою юбку-то прячешься? Выросла – лети! Так даже в Библии написано, мол, взрослый человек должен «отлепиться» от матери своей…

Девушка уже и институт закончила, и заведующей «Ласковым Мишей» стала (того самого, где прачкой начинала), а серьезные варианты не просматривались. Но по этому поводу больше мама убивалась, чем сама Ангел.

Все решил случай. К соседке Тоне, у которой муж большой начальник, племянник приехал. Четыре звездочки на зеленых погонах – капитан, значит. Не женатый ни разу. И так уж ему наша девонька приглянулась, что озвучил он лирическим текстом свои серьезные намерения:

– Такая жена – ангел, мечта настоящего офицера!

Да кто б сомневался-то… Никто, кроме Ангела, в этом и не сомневался. Тут уж и мать, и соседи, как говорится, все миром навалились, поспособствовали капитану. И сдалась девушка, замуж как в прорубь прыгнула. Конечно, не по большой любви, просто время пришло со стародевичеством своим распрощаться. Но, забегая в будущее, скажу: все получилось славненько. Конечно, по гарнизонам пришлось помотаться, но как говорится, с милым рай и в шалаше, если милый – атташе. Николай, конечно, не дипломат, а пограничник, но служил исправно, в академии отучился, до полковника дорос. Молодая жена тоже не бездельничала, в школе языки преподавала. Похорошела. В норковой шубке до полу кто ж не похорошеет-то… Короче, сбылась Верина мечта: Ангел крылышки свои расправила и полетела, полетела!

Вера, конечно, тосковала, а как же, но без уныния, без слез. Раза два молодые в отпуск приезжали, телевизор цветной ей купили, стиральную машинку. Однажды она к ним съездила. А потом встречи стали совсем редкими, у военных планида такая: нынче Дербент, завтра Анадырь или Калининград. Дочка умоляла: «Мама, переезжай к нам насовсем! Хоть с детьми мне поможешь…» Но Вера словно рогами в землю уперлась: «Я же не могу трудовой стаж прервать! Мне до пенсии немного осталось». Николай с Ангелом на нее даже обиделись, но посылки отправляли исправно. Купили ей теплые финские сапоги и пуховик модный, сидящий ладно, по фигуре, а не как китайская подушка. А еще у Веры всегда был запас тушенки, сгущенки, цейлонского чая и хороших конфет.

Радуясь за дочку и зятя, себя в их жизни Вера никак не представляла. Рассматривая присланные фотографии, каждый раз убеждалась, что ей в их доме не место. Уж слишком, по ее мнению, там было хорошо, словно в раю. Ну не привыкла она к роскоши-то, к всякой хитроумной домашней электронике. Весьма комфортно жилось ей в своей уютной квартирке на первом этаже еще совсем не старого дома. Правда, на кухне в полу образовалась дырочка, из которой ночью мышка вылезала и пищала, пищала… Но Вере это даже нравилось, она не чувствовала себя одинокой и специально оставляла для ночной гостьи лакомый кусочек.

И еще одна деликатная проблема была: зубы. Точнее, их отсутствие. Не полное, конечно, отсутствие, но весьма, как она считала, неприличное. Виной, естественно, посиделки с англичанкой Олесей и соседкой Тоней, сопровождаемые смачным щелканьем жареных семечек. По этой причине Вера сейчас разговаривает тихо-тихо и совсем не улыбается. Ну вот как она с зятем-полковником и внуками общаться-то будет?

Так пролетали недели, месяцы и годы. Причем, пролетали подозрительно, стремительно, катастрофически быстро. Вера философствовала: ну почему в юности, когда тяжело жилось, время телепалось, словно черепаха Тортила, а сейчас, когда все у нее хорошо, даже замечательно, как поезд-экспресс мчится? Странно, несправедливо это…

Образ жизни она вела здоровый. В бассейне плавала, на Крещение в ледяную купель окуналась. Выглядела моложаво, болела редко, но однажды осенью свалилась от гриппа.

Это даже не эпидемия была, а настоящая пандемия. В их крае закрылись на карантин детсады, школы, библиотеки… Вера, помнится, вернулась из домоуправления (ходила за квартиру платить) и почувствовала, что ее морозит, трясет просто. От жуткого холода, который как-то разом сковал все тело от пяток до макушки, не было спасения. Невыносимо мерзко стало и на душе. Она даже раздеваться не стала: нырнула в чем была под пуховое одеяло (тоже дочкин подарок). Вызвать бы врача, но сил для этого уже не было… Зато аптечка оказалась под рукой, в ней Вера нащупала изрядно просроченный стрептоцид да скукоженные горчичники. Таблетки, одну за другой, разжевала, не запивая. До кухни за водой не дойти.

Вот говорят: человек, когда умирает, вспоминает всю свою жизнь, что-то там анализирует, о чем-то сожалеет… Да ничего подобного! У Веры не оставалось никаких мыслей, никаких чувств – она просто растворялась в пространстве, таяла, как нечаянный уголек в снежном сугробе… После таблеток еще хуже стало, но под утро, когда температура тела подскочила до запредельности, ей вроде бы полегчало и она увидела над собой ангела. Он был настоящим: бледным, скорбным и деловым.

– Нам пора!

У Веры вдруг появились силы, чтобы возражать, сопротивляться…

– Нет, – произнесла она решительно, – мне еще рано. Я еще до пенсии не доработала.

Но пришелец оказался упертым. Он заставил ее выпить мерзкое снадобье из любимой фарфоровой чашки, отчего Вере потеплело, и она снова провалилась в мягкое, но глубокое забвение.

– Не трусь, – услышала она засыпая. – Я рядом с тобой.

И они полетели. Сначала как бы парили над желто-оранжевыми лесами и пустыми приунывшими полями. Было изумительно красиво и совсем не страшно. Затем поднялись – все выше и выше – и оказались над облаками, похожими на огромные снежные сугробы, а кругом такая ослепительная синева, аж глазам больно. Вид открылся потрясающе нереальный, фантастический и чуток тревожный. «Так вот он какой, этот путь», – с грустным озарением думала Вера и снова проваливалась в небытие…

Летели достаточно долго, сколько точно – не сказать. Время остановилось, смешалось, запуталось… И наконец очутились в настоящем райском саду, где трава была изумрудной, ветви яблонь гнулись под тяжестью плодов, а над поляной летали ангелочки.

Их было трое. Самый маленький в сарафане с рукавами-крылышками носился с сачком за огромными пестрыми бабочками. Второй ангелочек взмывал в небо на каких-то чудных качелях. На траве валялась странная книжка, похожая на экран крошечного телевизора, и бегал взад-вперед сказочно-жуткий лысый кот с огромными черными ушами.

И, наконец, третий ангел, достаточно взрослый, лет пятнадцати поди, раскачивался, словно на турнике, ухватившись одной рукой за яблоневую ветку. Вид у него при этом был странный: такой, знаете ли, отстраненно-равнодушно-пренебрежительный. Вера подошла ближе и тут же учуяла мерзкий, столь ненавистный ей запах. Ангел курил!.. Ну ладно, просто покуривал… Сердце ее забилось тревожной барабанной дробью.

– Ба, ты только родителям ничего не говори, ладно? – Промолвил ангел хрипловатым ломающимся фальцетом.

Спрыгнул на поляну, виновато улыбнулся и спрятал дымящуюся сигарету в рукав джинсовой рубашки.