Текст книги "Радость узнавания (сборник)"

Но меня было уже не остановить. Так как молиться дома я больше не мог, пришлось искать для молитвы другие места. Недалеко от храма есть небольшая лужайка. Там я и стал молиться. Зимой мороз, а я в летних ботиночках стою по несколько часов. Я молился, и мне становилось тепло от этого. Ни ноги, ни руки не замерзали, ничего. Я молился на этом пятачке, а потом бежал домой спать. Батюшка заметил, что, когда закрывается храм, я иду на лужайку. Узнав, чем я там занимаюсь, он сказал мне: «Чего ты мёрзнешь? Приходи ко мне домой, я тебе выделю комнатку, будешь там молиться». Я стал много времени проводить у него. Тогда как раз устраивали в школах просмотры документального фильма о вреде наркотиков, я стал участвовать в этом деле. Рассказывал старшеклассникам историю своей жизни, объяснял, какой ад – подсесть на наркотики, зазывал в спортивную школу и занимался с ними карате и греко-римской борьбой.

С Божьей помощью лет через десять я стал алтарником и заместителем старосты храма. Каким-то образом меня заметил наш епархиальный владыка. Как-то он приехал к нам служить на один из церковных праздников. Познакомившись и поговорив со мной, с таким странным неофитом, владыка благословил меня на дальнейшее служение. Я считаю этот день одним из решающих в своей жизни.

Я уже твёрдо решил посвятить себя Церкви и лишь колебался, примкнуть ли к чёрному духовенству или к белому, то есть к монашествующим или к женатым. Вконец измучившись этим выбором, я спросил совет у своего духовного наставника. Он сказал, что мне надо жениться и принимать сан. «И невеста, – говорит, – для тебя имеется, соседка с первого этажа». Мы с батюшкой тогда уже в одном доме жили – двухэтажном бывшем купеческом особняке: мы на втором этаже, а внизу соседи.

Я долгое время ни на кого из девушек и внимания-то не обращал. Но когда батюшка благословил жениться, я стал молить Бога, чтобы Он послал мне хорошую, верную жену. Бабушка моей будущей супруги, встречая меня на улице, всё время жаловалась, мол, совсем уже стара стала, а так хочется дожить до свадьбы внучки и чтобы зятька хорошего Бог послал. А внучка-то – девушка тихая, скромная, умная и хозяйственная, и родители у неё хорошие: отец – инженер, мать – воспитательница. Но я намёки долго не понимал. Наконец сама матушка, супруга моего духовного наставника, постаралась свести нас. Не сразу всё у нас заладилось. Подруги отговаривали мою невесту выходить за меня замуж, говорили: «Да, он хороший парень, но он же цыган!» И всё-таки так Бог устроил, что через полгода мы обвенчались.

Женившись, я понял, что моя супруга – настоящий подарок, посланный мне Богом. Семья жены приняла меня тепло, и тому, что муж их дочери – диакон, они очень радуются. Цыганская моя родня сначала приняла мой выбор в штыки. Как выяснилось, у них уже была намечена для меня другая невеста. На моём венчании из всего табора были только две сестры – родная и двоюродная. Цыгане загсов не признают и венчаются очень редко. У цыган всё просто. Вошёл в дом – вот ты и муж. Вышел за порог – вот ты и разведённый.

И всё же постепенно родня приняла мою жену: несмотря на русскую кровь, внешне она очень похожа на цыганку. Рождение в нашей семье сначала дочки, а потом сыночка очень сплотило нас с супругой и помогло наладить отношения с табором. Радуясь появлению внуков, их цыганская бабушка стала приглашать нас к себе. Ко мне в гости ромалы не частят, но когда мы с женой и детьми их навещаем, радушно встречают, накрывают стол. Не знаю, как повлияло на мою мать рождение детей, а их у неё семеро, но я теперь из собственного опыта точно знаю, что дети отрезвляют родителей. Они даются Богом, чтобы их родители поменьше грешили. Если не ради себя, то ради детей нужно стараться не грешить. Если родители исправляются, становятся лучше, это исправление обязательно хорошо повлияет на детей. Больше всего хочется, чтобы мои дети выросли верующими людьми. Верующими, а не суеверными, как большинство цыган. Но справедливости ради надо сказать, что суеверных везде полно, даже среди православных они встречаются.

Мои сородичи по своему суеверию не любят, когда я в подряснике появляюсь в таборе, страшно этого боятся. Для цыган диакон или священник – человек, который имеет дело с мертвецами. А у нас очень боятся мёртвых, и прикосновение к неживому телу считают осквернением. В этом есть что-то ветхозаветное. Но я им говорю: «Ничего, привыкайте. Думаете, я последний диакон-цыган? Нет, я только самый первый в Русской Церкви! Мы ещё свой храм строить будем».

Мог ли я представить, что произойдёт, например, такое. Уже будучи диаконом, я принял участие в пасхальном крестном ходе по территории цыганского посёлка. Наши, когда увидели, что на табор движется толпа с хоругвями, милицией и даже пожарной машиной, решили, что идут их бить. Самые «крутые» тут же попрыгали в машины и уехали. Те, что попроще, попрятались в домах, а на улицу выгнали женщин и детей для прикрытия. Но когда поняли, что мы пришли с миром, так обрадовались, что высыпали все на улицу и даже аплодировали, когда батюшка возглашал: «Христос воскресе!» Только на меня косо смотрели, но это ничего…

Главное – в моём родном доме произошло чудо с моей мамой. Я много молился Богу, чтобы Господь её вразумил. И вот наконец в пятьдесят семь лет она сознательно приняла крещение, несколько раз исповедалась, причастилась, стала потихоньку меняться, пересматривать свои взгляды. Её отношение к Православной Церкви очень изменилось в лучшую сторону. Потом сестра, брат крестились, а однажды вообще пятнадцать человек цыган к батюшке приехали и крестились все в один день – мои двоюродные племянники, племянницы. Они захотели, чтобы я у них крёстным был. Тяжёлый крест, но куда деваться? Отец настоятель меня уговорил, сказал: «Если они желают, чтобы ты стал крёстным, то не отказывайся».

Слава Богу, изменения есть, дело идёт, и наш род к Богу, к Церкви как-то потихонечку приближается. Раньше моя мама боялась, что я уйду в монахи. И когда я женился, то у неё от сердца отлегло. Может, это тоже приблизило её к решению креститься. Ведь родня моя видит, как мы с женой дружно живём. Удивляюсь Божьему Промыслу: моя мать стала совершенно другим человеком. Можно сказать, что она теперь человек православный.

Это чудо Божье, что многие из тех, кто был против моей веры, сами теперь изменились. Мне радостно ещё и от того, что мои ромалы всерьёз «завязали» с наркотой: у правоохранительных органов претензий к ним нет. Многие мужчины из табора теперь работают, дороги, например, строят. А это значит, что они действительно бросили торговать героином.

Расскажу поподробнее о том, как я стал диаконом. У нас в благочинии очень дружные отцы-священники, словно одной семьёй живут, и владыка знает об этом. И когда я уже несколько лет прослужил алтарником, произошло вот что. На какой-то праздничной службе читал я Апостол. А владыка был в алтаре вместе со всеми батюшками. И один из отцов прямо во время чтения Апостола сказал, что пора меня в диаконы рукополагать. Владыка призадумался и, как позже выяснилось, к этой мысли отнёсся серьёзно. Внимательно стал за мной наблюдать. И вот наступил тот самый счастливый момент, когда по благословению нашего владыки меня рукоположили в диакона. Я очень благодарен нашему владыке, что он доверил мне диаконское служение, несмотря на то что я цыган и не имею образования. С Божьей помощью это доверие я постараюсь оправдать.

Диакон следит за службой, которая должна идти не только красиво, но самое главное – молитвенно, духовно. Люди ведь сердцем чувствуют, как батюшка и диакон служат, как Евангелие и Апостол читают. Это очень важно для всех молящихся. Очень много зависит от внутреннего состояния служащего, от того, как он готовится к богослужению, как относится к службе, любит ли он службу, любит ли Бога.

Бывает, конечно, настроение плохое, а идти на службу всё равно надо. Это как и служба в армии: хочешь не хочешь, а идёшь. Тяжело человеку, когда через «не хочу» приходится служить. И служба не так идёт. Я уже знаю: надо заранее у Бога просить, чтобы дал желание служить, чтобы изгнал из души леность. И тогда Бог милует, и служба идёт легко и намного торжественнее.

Я люблю диаконское служение. Мне часто задают вопрос, хочу ли я быть батюшкой? Если правду сказать, нет пока такого желания. У меня желание служить диаконом. А так – что Бог даст. Но внутренний мой настрой такой, чтобы всю жизнь служить диаконом, мне это нравится.

Будучи ещё просто верующим человеком, мирянином, я просил у Бога, чтобы мне стать диаконом. И когда Бог даровал просимое, и меня рукоположили, я, к своему удивлению, почувствовал, что будто бы всегда именно так и жил – в предстоянии пред Богом. Душа моя этому никогда не противилась, наоборот, меня это всегда радовало, и день ото дня я пылал к Богу всё большей любовью. И сейчас у Бога прошу, чтобы Он всегда даровал мне этот настрой, чтобы горячность не пропадала, чтобы искра любви к Нему разгоралась сильнее и сильнее. Чтобы мне служить Ему искренне и ревностно, со страхом и трепетом, чтобы свечкой сердечной молитвы гореть перед престолом Господним.

Я не устаю повторять, насколько Господь милостив – слышит всякого человека, который к Нему искренне обращается. Неважно, какой ты национальности и цвета кожи. Бог видит обращённые к Нему сердца, видит, как они бьются, как стремятся к Нему. Всезнающий Бог видит все души человеческие, неважно, цыган ты, негр, китаец, русский, американец. Бог всех принимает, лишь бы горели к Нему людские сердца. Бог пошёл на распятие за весь род человеческий.

Вот и меня, цыгана, Он узрел даже и в цыганском криминальном таборе, каким-то образом призвал к Себе, пригрел под Своим Божественным крылом и доказал мне, что национальность совершенно ни при чём, если человек верует в Бога. Я уверовал в Него искренне и не оставлял веры, даже когда против меня восстало всё моё семейство. Я очень хотел быть рабом Божьим. И я просил, чтобы Господь вразумил меня, чтобы я мог уподобиться рабам Божьим, чтобы мои дети были рабами Божьими, чтобы в них присутствовал дух православия, дух любви к Богу, к родителям своим, дух любви к Отечеству.

И Бог дал мне почувствовать ту евангельскую истину, что христианин должен быть солью всей земли. Верующий человек всегда должен стремиться быть примером, быть светом для заблудившихся. Представьте себе, например, что выключается в комнате свет и надо зажечь свечечку. Она горит, и её нельзя не заметить. Так и верующий, подобно свечке, должен засвидетельствовать свою веру добрыми поступками, чтобы всякий человек смотрел на него и брал пример. И желал бы стать таким же православным, как этот человек-свечка.

Мне хочется так жить и действовать, чтобы, глядя на меня, мои цыганские сородичи захотели обратиться к Богу. Бог призвал всех христиан быть в свою меру миссионерами. У меня есть перед глазами прекрасный пример, как должен проповедовать священнослужитель. Настоятель нашего храма ходит по школам, свидетельствует о Христе, наставляет в вере не только детей, но и их родителей и учителей. Нам пожертвовали автобус, и батюшка, да и я теперь тоже по его благословению возим школьников по святым местам: в Сергиев Посад, в Дивеево, в другие храмы и монастыри. Наш батюшка старается побеседовать с каждым человеком, отрезвить его, наставить на истинный путь, если тот, конечно, этого хочет. Он всегда на примерах показывает, что такое быть с Богом и быть без Бога, старается довести до сердца каждого ту истину, что если мы к Богу делаем всего лишь шаг, то Бог делает навстречу нам десять шагов. И помогает нам Бог, вразумляет, если мы к Нему относимся искренне, как рабы Господни. Раб Господень – это не унижение человека, а его почётная обязанность, которая означает лишь то, что он исполнитель заповедей Божьих. Конечно настолько, насколько Господь даёт ему сил. Если не получается что-то, всё равно надо стараться. Если человек падает, он должен встать, отряхнуться и с Божьей помощью шагать дальше, не отступая и не сдаваясь. Именно таких людей Господь принимает – Он видит, что хотя этот человек и грешит, но всё равно стремится идти к Нему. Если мы будем стараться так делать, то и получим почётное звание рабов Господних. И настоятель нашего храма тоже вот именно так людей вразумляет, наставляет и направляет. В том числе пьяниц и наркоманов, этих духовно и физически больных людей, которые к нему приходят.

Иногда, бывая в поездках, я слышу от людей: храма поблизости нет, как быть? Я думаю, что от Бога нас отдаляет не расстояние, а отношение к Нему. У нас, например, некоторые бабушки в храм за три-пять километров приезжают, а рядом с храмом живут люди, которые туда вообще не заходят, только осуждают священников или верующих. К Богу нас приближает не физическая близость к храму, а наше стремление к Нему и вера в Него. От самого человека очень многое зависит в вопросах веры. Для начала надо захотеть стать нормальным, правильным человеком. А эту нормальность и прививает православие, которое воспитывает своих чад проповедью, добрыми примерами жизни, подвигами святых, молитвенными и просветительскими трудами батюшек. И очень важно для человека, желающего стать нормальным и правильным, его стремление помогать ближним. За твою помощь нуждающемуся Бог обязательно и тебя наградит.

Я счастлив. Не могу сказать, что я самый счастливый человек на свете, самые счастливые – это святые. А я грешный человек. Но могу сказать, что я счастливый человек, потому что Бог даровал мне веру, даровал чудесных духовных наставников, даровал жену и двоих детей и, самое главное, даровал мне сан диакона. Это и есть самое настоящее чудо. Я понял, что для Бога всё возможно и всё, сказанное Господом, истина!

Вся моя жизнь как на ладони
История бывшего заключённого

Я родился в 1978 году в маленьком городке на берегу реки Свирь. Когда мне исполнилось три года, мать разошлась с отцом и переехала в другой небольшой городок Ленинградской области. Она работала музыкальным руководителем в детском саду. Через пару лет у меня появился отчим. Вначале отношения у нас были хорошие, помню, как мы с ним ездили на рыбалку, на сенокос, ходили в лес, пасли коров. Отчима сгубил алкоголь.

Один случай врезался в память: он явился в нашу коммуналку пьяный, угрожал, всё ломал, бил мать. Я лежал на кровати и боялся пошевелиться. Всё это происходило в полуметре от меня. Я увидел, как он ударил мать, взял топор и заставил маму положить голову на табурет, чтобы отрубить её. Хотя мне было всего пять лет, но в этот ужасный момент, помню, я стал молиться – своими словами. С отчаянием, шёпотом я произнёс: «Господи, помоги! Если Тебя нет, зачем тогда жить?» Вдруг сами собой потекли слёзы, и появилось какое-то спокойствие, уверенность, что всё будет хорошо. Вскоре скандал утих, отчим внезапно успокоился и ушёл. Я благодарил своими словами Бога за чудо. Этот случай запомнился как первое проявление моей веры в Бога, пославшего мгновенную помощь вместе с ощущением радости в сердце. Тогда я впервые, по-детски ещё, задумался о жизни: зачем мы живём, почему умираем.

Когда мне исполнилось семь лет, у меня родился брат. Мать вскоре развелась с отчимом, и больше мы его не видели. Недавно узнали, что он последние года три своей жизни, оставшись без ног, жил в доме для инвалидов, передвигался в инвалидной коляске и на ней же, как говорят, попал под машину или, может быть, сам под неё бросился. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, прости ему вся согрешения вольные и невольные и даруй ему Царствие Небесное!

Жизнь у меня шла своим чередом: школа, уроки, игры с соседскими ребятами на улице, «войнушки», ножички. Мать воспитывала нас с братом одна, достатка не было, всегда чего-то не хватало, но я думал, что так живут все. Помню, как лет в десять перед сном я слёзно просил Бога, чтобы мне вместо службы в армии сесть в тюрьму – только за что-нибудь очень серьёзное, чтоб уважали. И чтобы сил хватило выдержать и выйти из тюрьмы человеком.

В профучилище я занимался тяжёлой атлетикой, добился неплохих результатов. В 1995 году попал в криминальную среду, там пригодились мои спортивные навыки. «Работали» мы в Питере, забирали у «плохих дядей» долги, избавляли их от лишней роскоши. Нарушение закона как наркотик: чем больше занимаешься мутными делами, тем больше хочется, ещё и наслаждение от этого получаешь. Перед тем как идти на «дело», я молился и просил Господа и Богородицу избавить меня от этой злой зависимости. Похожее было описано в рассказе об иконе «Нечаянная Радость», в котором разбойник, отправляясь на разбой, молился Богоматери.

В ноябре 1996 года, когда я жил в общежитии в Питере, после очередного «дела» (подробности не описываю) я чуть не погиб. Мне очень захотелось всё изменить, но как и что именно, я не понимал. Молился со слезами несколько дней один в комнате, и в какой-то момент сверху вниз через меня словно бы сошёл невидимый свет: было такое ощущение, что меня целиком погрузили в огромный бассейн из света. Голова прояснилась, я будто проснулся после ужасного сна. В тот же день я вернулся домой; до этого почти три месяца не давал о себе знать родным – жив ли, здоров ли. Первые родственники, к кому я пришёл, – бабушка и тётя (она иконописец). Тёте я даже приснился за день до возвращения. Меня все простили и о прошлом старались не говорить.

Два зимних месяца я провёл дома. Мать уговаривала устроиться на работу. Сходил на завод, но не моё это – завод, невозможно было заставить себя работать там. В феврале 1997 года зашли в гости ребята, предложили новое дельце: забрать долги у приезжих «барыг». Я долго не раздумывал, на следующий день обсудили план. И вскоре в масках и с оружием ночью мы проникли в квартиру к «барыгам», забрали всё, что можно. Я мог не идти с ними, но не преодолел соблазна и, когда шёл на разбой, одновременно просил прощения у Бога за то, что не сдержался. И при этом ещё планировал новые дела. Молился и чувствовал, что мне не остановиться, что всё пойдёт по нарастающей.

Под утро я вернулся домой, матери сказал, что подработал, вагоны разгружал на заводе. А у самого сердце разрывалось от того, что обманываю её. И приснился мне сон, будто я ложусь спать под окном на улице, рядом какие-то люди в фуфайках разговаривают, по их виду мне показалось, что они давно сидят и чего-то ждут – какой-то помощи, перемены. Вдруг небо просветлело и от горизонта один за другим поднялись три цветных шара, похожих на солнце. Промелькнула мысль, что это и есть Второе Пришествие Христа, которого, наверное, и ждут люди в фуфайках. Я оглянулся на них, а они сказали: «Мы видим». Я проснулся с чувством, будто в моей жизни должны произойти перемены, которых я ждал.

Мать попросила меня прийти к ней на работу в детский садик, чтобы помочь, так как хозработник был в то время в отпуске. Я пришёл во время тихого часа, сбил сосульки с крыши, начал убирать снег с веранды. Мать, выглянув в окно, позвала меня обедать. В этот момент подъехал «козлик» с начальником милиции и операми, они двинулись в мою сторону. Не было смысла сопротивляться, я помахал матери, мол, сейчас подойду, спрыгнул с веранды, подошёл к ним, они вежливо пригласили меня в машину и тут же, в машине, начали допрашивать: где маски, где брали оружие. Привезли меня в КПЗ, где уже сидели все мои подельники, кроме одного, который и сдал всех. Оно и к лучшему, что меня тогда забрали: неизвестно, чем бы закончились другие дела, планы которых ещё долго крутились в моей голове. На следующий день я осознал, что застрял в тюрьме надолго, и вспомнил свои молитвы в десятилетнем возрасте – они же были именно об этом! Я даже обрадовался, что попал в тюрьму, стал молиться Богу, чтобы дал силы перенести все трудности, надеялся на прощение моих многочисленных грехов.

Через несколько дней после допросов меня повезли в тюрьму в Тихвин. Ещё оставалось смутное ощущение, что скоро меня отпустят, но его быстро развеяли земляки, которые в ожидании суда сидели уже год; у многих за спиной было по нескольку «ходок» на зону. Они дали мне первый совет, который очень пригодился в тюрьме: всегда быть самим собой, забыть про свободу совсем, и чем быстрее, тем лучше – легче будет выжить здесь, в этом мире. Тюрьма – действительно другой мир, какой-то концентрированный, где за неделю может случиться столько событий, сколько на свободе происходит за годы. Через несколько дней меня вызвали «с вещами на выход» и повезли по этапу. Сначала в автозаке, куда нас набили как селёдку в банку, потом в вагоне-«столыпине» – в Питер, в «Кресты». В тюрьме первым делом «собачник» (предварительные камеры), душевые, «шмон» (обыск). Наконец нас развели по камерам.

Сотни, тысячи людей каждый день проходят по этим коридорам с разными, непохожими судьбами, с разным отношением к своему заключению. Я, общаясь со многими, учился жить не унывая, старался даже относиться ко многому происходящему со мной с долей юмора. Даже в тяжелейших ситуациях повторял себе: чем тяжелее, тем интереснее. А ситуации такие случались часто. Расскажут тебе, например, пару тюремных историй про «пресс-хаты» или «маски-шоу», когда всё тело как под электрошоком и ощущение, что тебя ведут на убой и ничего ты не изменишь, – а потом вдруг тебя самого вызывают с вещами на выход, и не знаешь, куда повели, зачем… Молился я только о том, чтобы хватило сил перенести все трудности достойно. Милостив Бог, всегда нужно помнить о том, что Господь не даёт испытаний свыше твоих сил.

Через некоторое время меня вызвали на этап и отправили обратно в тихвинскую тюрьму. Оказался я в небольшой камере на девять человек. На следующий день пришла на свидание мама. Это, наверное, был самый тяжёлый момент из всех, что я уже успел пережить в тюрьме. Когда я её увидел через решётку за стеклом, то еле сдержал слёзы, комок в горле застрял, долго не мог начать говорить. Мама плакала, но рассказывала про брата, про себя… Дай Бог ей здоровья, счастья и долгих лет жизни.

Через несколько дней стали вызывать на допросы, где пытались повесить на меня нераскрытые дела. Господь уберег меня от серьёзных телесных повреждений и болезней, единственное, что не давало покоя, это язва желудка. А самое противное – неизвестность: что будет завтра, когда суд, не отправят ли опять на этап. Но через какое-то время перестаёшь на этом зацикливаться и начинаешь думать о молитве, вникать в неё. Особенно в Иисусову молитву, которая со временем становится внутри тебя вроде ключа родниковой воды – её хочется пить бесконечно. В середине 1997 года мне в руки попала книга с житием святого Александра Свирского[31]31
  Преподобный Александр Свирский, в миру Амос (1448–1533) – архимандрит, основатель Александро-Свирского монастыря. Прославился многими чудесами и праведным образом жизни. В 19 лет Амос тайно ушёл на Валаам, где и принял монашеский постриг. Подвизался в общежитии, потом в безмолвии на острове, затем на месте, указанном ему Господом, где впоследствии и образовался Александро-Свирский монастырь. Дни памяти: 30 апреля и 12 сентября по новому стилю.


[Закрыть], там были и молитвы преподобному. Я написал об этом бабушке, и она мне ответила, что именно преподобному Александру все родственники сейчас молятся о моём возвращении. Я стал просить Господа, чтобы, когда освобожусь, обязательно съездить в этот монастырь и, может, остаться там.

В начале осени после одного случая Господь укрепил мою веру и привёл к вере ещё одного человека в моей камере. Я молился, чтобы хоть немного избавиться от неопределенности моего положения. Мне почему-то хотелось, чтобы среди нас явился человек верующий, настоящий верующий, сказал бы, что мне предстоит, а после этого сам бы вдруг раз – и освободился. Я поговорил об этом с одним сокамерником, но ему было всё равно, потому что он был совсем неверующий. Тогда я спросил: а если действительно так случится, ты поверишь в Бога? Он ответил: не знаю, возможно. Я стал молиться об этом. Подступали сомнения, как это может быть. Спасался только Иисусовой молитвой, которая ограждала как щит, не давала забыть, что для Бога нет ничего невозможного. Прошло несколько недель. И вдруг зашёл в камеру человек, сделал всем поклон, представился Анатолием, заговорил. Я сразу почувствовал что-то родное, на душе потеплело. У него с собой были иконки, Евангелие, молитвослов. Кто-то его спросил о вере, другой поддержал, Анатолий стал отвечать, и вот уже вся камера говорила на тему православия.

С Анатолием мы спали по очереди на одной «шконке» (нарах), так как на девять мест он был двенадцатым. Однажды перед сном он рассказал мне об Александро-Свирском монастыре, в котором трудился и знал настоятеля. Анатолий предложил мне написать туда письмо, а после освобождения приехать потрудиться. Он лёг спать, а я вдруг вспомнил, что именно об этом монастыре я читал и молился, чтобы побывать там. Значит, подумал я, Анатолий и есть тот самый человек, который должен был прийти сказать, что мне предстоит, и вскоре освободиться. Мне хотелось плакать, благодарить Господа и радоваться одновременно. Я рассказал о своей догадке неверующему сокамернику. Вскоре выяснилось, что они с Анатолием земляки, оба из Лодейнопольского района. За две недели Анатолий научил его молиться, читать понемногу Библию. Вскоре Анатолия вызвали в суд, и в камеру он не вернулся. С воли он написал письмо своему неверующему земляку, что его оправдали и отпустили. После таких конкретных чудес невозможно было не задуматься о смысле жизни, утвердиться в вере. Слава Богу за всё.

Спустя две недели в камере появился человек, сидевший не первый раз; он уже около года ждал суда. У него с собой был целый иконостас, его иконы прикрепили на каждом свободном месте стены, так что тюремная камера стала похожа на часовню. Со временем начались разговоры о вечном – о вере, о Боге. Я рассказал этому новенькому о последних событиях, об Анатолии, о поразившем меня житии Александра Свирского. Он переспросил название книги и, порывшись, достал её из своего баула. Это была именно та книга, которую я читал. Он подарил мне её. Дай Бог счастья и удачи этому человеку!

Так много интересных событий происходило в тюрьме, что просто удивительно. И начинаешь верить, что случайностей в жизни не бывает. Слава Богу, что мы живы, что у нас ещё есть время покаяться.

В ноябре 1997 года начался суд, но пять раз по разным причинам его отменяли. В это время произошёл один удивительный случай. По тюрьме пошла чесотка, я тоже заразился. Несколько дней практически не спал, всё чесалось, болело так, что уснуть невозможно. Если не двигаться, не чесаться, становилось легче. Чтобы отвлечься, я стал молиться о помощи всем заключённым, всем болящим и всем своим сродникам. И в какой-то момент – это даже словами не объяснить – все чувства и мысли: чесотка, боль, неизвестность положения, голод – взорвались во мне словно граната, а осколки разлетелись в разные стороны. Я лежал и не мог пошевелиться, будто находился в тесной коробке, но боковым зрением видел сокамерников. Я закрыл глаза и ощутил невесомое лёгкое состояние. Желания телесные пропали: не надо было ни еды, ни питья, мысли были какими-то чистыми, без суеты. Я привстал и увидел сидящих рядом людей, но они были как тени, их слов было не разобрать. Стена передо мной каким-то образом превратилась в окно, за которым я увидел комнату квартиры, где живёт мама: не было теней от предметов, а цвета казались более насыщенными, чем в действительности. Я потянул вперёд руку, но кто-то будто сказал: «Ложись обратно». Я лёг и увидел себя лежащего. И как только лёг, повторилась история с «гранатой». Только в обратном порядке: чувства, которые разлетелись в разные стороны, вернулись обратно. Я снова приподнялся, сел, молча пошёл к раковине, ополоснул лицо. Внутри меня появилось мощное понимание того, что всё, что сейчас со мной происходит в жизни, все эти трудности, этот голод, холод, чесотка – такая мелочь, что всё это нам необходимо как лекарство. В тот момент мне очень хотелось передать это состояние остальным, но я знал, что меня не поймут. Слова часто оказываются бесполезными, и только молитва за ближних может как-то повлиять на других людей.

В декабре наконец состоялся суд: мне дали три с половиной года строгого режима, хотя грозило от двенадцати и больше. Я попал в другую камеру, для осуждённых на строгий режим. Там было пятьдесят человек, в основном люди, отсидевшие уже не один срок. Меня приняли в эту семью. Один заключённый, Виктор, у которого большая часть жизни прошла в тюрьме, многому меня научил, рассказал про зоны, где он был, про этапы, что лучше с собой не брать, что брать, как себя вести, что говорить и так далее. Его настроению и желанию жить могут позавидовать многие живущие на воле. Дай Бог ему здоровья!

С нами находился один человек, у которого было кожное заболевание: кожа гнила, кажется, везде, он даже улыбаться не мог нормально. Он болел уже лет семь, иногда немного проходило местами, но потом снова состояние ухудшалось. Мазали его какой-то гормональной мазью. Этот человек носил крестик. Я спросил его, православный ли он? Он ответил, что в деревне его крестили маленьким, но он этого не помнит. Я предложил ему молиться в течение трёх вечеров, прикладывая крестик, который мне прислала тётя-иконописец. Этот крестик был просто нарисован на сложенной пополам маленькой картонке, внутри неё хранился кусочек ладана и было накапано ароматным целебным маслом из Иерусалима. Мы начали читать перед сном молитвы, потом я прикладывал к его груди крестик. Читал я, но так, чтобы слышно было только ему. Он должен был повторять всё за мной про себя и верить, что нет ничего невозможного для Господа.

Прошёл день, второй. Всё это время меня, естественно, атаковали сомнения: семь лет человек болеет и сейчас не выздоровеет. Но главное – не копаться в этих мыслях, игнорировать их и верить, что нет ничего невозможного для Бога. Мы ничего не можем, Он – может всё. И вот прочитали мы в третий день молитвы, попросили о здравии раба Божьего Алексея. Наутро я проснулся в тот момент, когда Витя заваривал чай. Алексей сел напротив него. Дальше я услышал спросонья, как Виктор говорит с удивлением: «Лёш, что с тобой?» Тот спрашивает: «А что?» – «Да ты чистый… Иди посмотри в зеркало». Я понял, что чудо всё же произошло. Хотелось и плакать, и одновременно радоваться, и благодарить Господа. Я подсел к столу, Виктор предложил чаю и спросил, как это я сделал. Конечно же, ответ у меня был простой, что не я это сделал, а Господь по вере больного. Алексей отошёл от зеркала, и я увидел, что он даже не идёт, а будто летит, счастливый, с широкой улыбкой – помню я ещё тогда подумал: как у Буратино. Он подсел к нам, с волнением стал осматривать себя: нигде даже миллиметра повреждённой кожи не было, только на руках в складках засохшая кожа, а под ней – чистая, как у младенца. Я попросил Алексея выучить «Отче наш» и читать по возможности – это и будет его благодарение Богу.