Текст книги "Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих"

Из-за того, что он был почему-то не в состоянии сделать карьеру в физике, из-за неуверенности в себе, из страха одиночества Вадим сделался актером. Когда приходили друзья, он был само обаяние, радушие и гостеприимство. Он «обаял» моих провинциальных родственников, даже священников в нашей церкви, куда мы стали ходить туда вместе после его крещения. Пытаясь разубедить его очередную жертву в том, что он в действительности безжалостный и самолюбивый и я первая подпала под его «обаяние», тем самым только подливала масла в огонь. Злой и самолюбивой мегерой, которая не ценит такой талант, стали считать меня… Пришлось по-христиански смиряться и с этим: меня действительно стала раздражать и его библиотека, и он сам до такой степени, что хотелось бежать куда глаза глядят из моей уютной, с огромным трудом доставшейся коммуналки с прекрасной соседкой. Я стала злой, а думала, что добрая…

Только две мои близкие подруги знали истинное положение вещей и в унисон гудели: «Да выгони ты этого шизика, выстави вещи на лестничную клетку – и привет семье. Такой не пропадет. Он же из тебя все соки высосет…»

Нет, думала я, они москвички и не понимают, что нельзя выгонять человека на улицу, сама я сколько скиталась по разным углам, когда приехала в Москву, – никому такого ужаса не пожелаю. А у него никакого житейского опыта… И все-таки он талантливый ученый. И наверно, я его еще чуть-чуть люблю… Да и вообще не в этом дело. Моя новоначальная христианская совесть еще не могла ясно различать, что такое хорошо и что такое плохо. Лет десять назад, рассуждая по-житейски, я бы в два счета разбежалась с ним. А как поступить по-христиански?

Вадим все время говорил, что, если надоест, он вернется к жене. Набравшись смелости, я позвонила его бывшей поинтересоваться, не заберет ли она его обратно?

– Барышня… Как вас зовут? Кажется, Наталья… Наталья, вы не представляете, какую вы оказали услугу, что избавили меня от него, – устало ответила она. – Мы сменили все замки. Ноги его здесь больше не будет!

– А если он захочет разменять вашу квартиру?

– Он? Никогда он этого не сделает. Всего вам хорошего. – И в трубке загудело.

После звонка меня одолела изматывающая душу рефлексия – бесконечное пережевывание произошедшей с Вадимом встречи и ее последствий: где я сделала ошибку, можно ли было поступить по-другому, что теперь делать, ведь случайного ничего нет? Что-то я должна понять, чего совершенно не понимала. Встреча, конечно, злосчастная, но ведь она подтолкнула человека к крещению, открыла путь ко спасению, надо проявить к заблудшему христианскую любовь и самой научиться любить не за что-то, а несмотря ни на что… Видимо, теперь он – мой крест. Надо венчаться, уговаривала я себя. Но потом вдруг обнаруживалась какая-нибудь мелочь, например, что пока я была в гимназии, Вадим съел жареную курицу, которая была рассчитана на три дня. Он оправдывался тем, что «был голоден и не заметил, как съел». Но чтобы купить еще курицу, надо было простоять в очереди три часа, а в очередях Вадим не стоял принципиально, потому что «ненавидел коммунистическую власть», которая как раз в тот период начала рушиться… Нет, никакого венчания!

О моем самокопании он, думаю, даже не подозревал. Заметив, что мое раздражение начинает выплескивается через край, он становился человечнее. Мог раздобыть денег и привезти с овощной базы мешок картошки… смешно! Или на последние деньги купить букет роз – несмешно.

Теперь он рыскал по Москве в погоне за книгами православных издательств, которые впервые после революции стали возникать на отечественной почве. Вадик читал их так же запойно, как прежде по профилю своих исследований – квантовой физике и, например, философии науки.

– Наташик, хочу всё знать, – радовался он. – Какого богатства духа мы были лишены. Чувствую себя первооткрывателем!

Я тоже впервые читала эти книги – ласточки духовного русского возрождения: Добротолюбие, жития святых, писания Святых Отцов, но первооткрывателем себя не чувствовала. Наоборот, то, о чем они писали – о душе, о страстях, о борьбе с ними, об истинной радости и настоящем горе, – не казалось мне непонятным и чужим, но родным и близким. Радостью было сознавать, что мои представления об этих духовных величинах были скорее верны, чем неверны. Откуда взялось это сердечное понимание слов святых и сопереживание их опыту, удивлялась я, если из всего «духовного» мы «проходили» «научный коммунизм», марксистско-ленинскую философию и какую-то там диалектику – даже во ВГИКе. Плюс мы, вгиковские студенты, насмотрелись в Госфильмофонде разных зарубежных фильмов, которые для советского зрителя были табу. Более всего привлекала нас тогда романтизация одиночной криминальной борьбы с буржуазным государством: «Бонни и Клайд», «На последнем дыхании» и поэтизация обычной порнухи: «Последнее танго в Париже», «Эммануэль»… Всё это вскоре в примитивном виде хлынуло на наши экраны.

«Душа по природе своей христианка», – прочла я у Тертуллиана. И сродное, конечно, тянется к сродному… Слава Богу, что жажда святыни не совсем погибла в моей душе…

Но зачем Бог столкнул меня с Вадиком, чужим для моей души человеком. Оказалось, что мы с ним были совершенно разные люди – перпендикулярные во всем, но я не могла никак избавиться от его присутствия в моем доме. Он опутал меня какой-то паутиной, в которую я угодила, словно муха. Священники из нашего храма благословляли «дружеское» сожительство, им тоже трудно было разобраться в происходящем – все мы были тогда молоды и неопытны… особенно духовно.

Пришлось самой учиться молитве. Множество раз просила я: «Господи, избави меня от него! Откуда взялся на мою голову, помоги, вцепился в меня, как клещ… Я же умру. Избавь, помоги, защити от этой силы бесовской».

Ожесточение за несколько месяцев дошло, кажется, до предела. Я, интеллигентная барышня, начала драться с Вадимом – даже не подозревала, что способна на это. Обычно поводом к рукоприкладству был мой крик души: «Уходи», на что он отвечал: «Сама приютила. Отец N велел меня терпеть». Впрочем, и Вадим, старший научный сотрудник Академии наук, не без удовольствия распускал руки.

Однажды в тяжелом молчании сидели мы за обеденным столом на кухне – друг против друга. Без раздражения я не могла слышать звука его голоса. Вдруг Вадим начал делиться своими восторгами от только что прочитанной книги Дионисия Ареопагита «О Небесной иерархии».

– Тебе нужно ее обязательно прочесть, Наташик. Так долго ее искал… Это учение о девяти чинах небесных существ, от Серафимов до Ангелов. Что-то хлеб черствый, нет другого?

Я заткнула уши, но Вадим продолжал что-то говорить. Тогда я, как разворачивающаяся пружина, вскочила с табуретки и выброшенными вперед руками уже была готова вцепиться через стол в его волосы.

Вдруг в этом полете я замерла на самой высокой точке траектории, потому что произошло что-то невероятное… Реальность исчезла, а мое «я» («в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает»[4]4
  2 Кор. 12:1–4.


[Закрыть]) оказалось в каком-то неизвестном пространстве среди мириад добрейших ангелов; все они были заряжены такой любовью ко мне, что огромности ее было невозможно выдержать более мгновения. Мне открылось, что ангельский мир с любовным и сочувственным вниманием наблюдает за моей жизнью и готов прийти на помощь – в ту же секунду, когда повелит Господь…

И я снова оказалась в нашей коммунальной кухне; обмякшая и совершенно умиротворенная, плюхнулась на свою табуретку.

– Ты знаешь, что сейчас было?

– Чуть не убила меня, – усмехнулся Вадим.

– Я была в раю.

– Больная. – Он резко отодвинул тарелку и ушел.

Полная умиления, я еще долго сидела на месте, пытаясь вообразить произошедшее. Но человеческие представления об этом откровении походили лишь на двухмерную фотографию какого-то многомерного мира…

Только благодаря этому поддержавшему меня дивному чуду проявления ангельской любви я поняла, что встреча с физиком-шизиком не была случайной. По неведомым причинам она была попущена Богом. На этом сердечном знании я продержалась еще несколько лет – до моих сорока. С Вадимом мы разбежались по разным комнатам коммуналки. Я пыталась относиться к нему просто как к соседу, но он продолжал жалить меня своим острым языком. Моей «подушкой для слез» стала дорогая соседка Анна Вячеславна. Не понимая, почему мы никак не расстанемся, она только повторяла:

– Ближние пока научат – намучат…

Покаялась я в своем поспешном решении «спасти гения». Нас не учили в юности, что к серьезным вещам – к браку, выбору профессии, к дружбе надо и подходить серьезно, проверять и испытывать людей прежде, чем связать себя с ними какими-то узами. «Что делается на всю жизнь, то лучше сделать нескоро, нежели торопливо», – советовал святитель Филарет Московский. Как жаль, что не читала его раньше…

Теперь только оставалось наблюдать второй акт драмы в коммуналке: Вадим надел на себя маску показного благочестия, умело жонглировал православными терминами, дурил этим людей, оставаясь эгоистичным и самонадеянным. Глядя на это, свои душевные силы я сознательно стала тратить на то, чтобы ни в коей мере этому не уподобиться. Получалось настоящее, принятое в науке доказательство от противного. Для чего же Бог попустил в моей биографии все эти горькие факты? А для того, что практика жизни в замкнутом пространстве коммуналки[5]5
  «Сиди в своей келье – она тебя научит всему». Преподобный Арсений Великий.


[Закрыть] – точно в пустыне – дала мне возможность увидеть и в какой-то мере изучить главные человеческие страсти и начать их в себе изживать. И еще, вероятно, для того, чтобы исполнить евангельское слово: «…сам искушен быв, может и искушаемым помощи»[6]6
  Евр. 2, 18.


[Закрыть].

Нашей, уже «братско-сестринской любви» с Вадимом предстояло выдержать еще одно, самое тяжелое испытание. Я уговорила его поехать пожить в Оптину пустынь, чтобы хоть немного отдохнуть в одиночестве. Но оттуда он приехал окрыленный новой идеей, которая, оказывается, втайне у него давно зрела и которую в оптинском монастыре одобрил «очень духовный иеромонах». Идея заключалась в том, что надо написать книгу – симбиоз квантовой физики, богословия, философии и прочих наук, которая доказывала существование Бога. Я приняла это за шутку:

– Удивлена, кто там тебе это мог благословить… Тоже какой-нибудь бывший физик? Ты такой же богослов, как я королева Англии. Год как крестился… Иисус Христос – Бог! – готовил Себя к проповеди постом и молитвой. Феофан Затворник двадцать пять лет в затворе сидел, прежде чем…

– Нет, нет, – отвечал Вадим, не вслушиваясь, по обыкновению, в мои неприятные для него речи. – Это прекрасная идея. Я напишу книгу, для интеллектуалов, на их языке. Прочитав ее, они поверят в Бога. Ученым важны доказательства на уровне последних открытий квантовой и ядерной физики. Я соберу их. Наташик, это же Нобелевская премия! И ты… ты вдохновила меня, дала возможность, подвигла меня на это…

– Ты понимаешь, на что замахнулся? – ужасалась я. – У тебя крыша уже в пути съехала.

– Нет, нет. У меня есть единомысленные… Это такое счастье!

– Вот вас всех собрать и в психушку-то и отправить…

Но работа закипела. Нашлись сочувствующие этой идее и даже спонсор программы, которую одобрили на высоком уровне. Стали появляться в моем доме из духовных птенцов молодые люди, с которым шло обсуждение будущей книги… И не только с молодыми, но и со старыми заслуженными физиками и философами. Вадим стал подолгу пропадать в библиотеках, ходить на какие-то семинары. От него услышала я о диаконе Андрее Кураеве, который собирал, как Пугачева, полные залы. Общественная жизнь, отходя от «застойной» спячки, закипела. Всё было ново, обнадеживающе, далекоидуще… Спросонья не все попали в нужную колею, но это выяснялось спустя годы. Вадим угодил конечно же не туда, где проповедовали смирение, очищение себя от страстей, покаяние в грехах, любовь к ближнему.

В моей коммуналке он написал книгу, которая, по его мнению, была призвана «привести к Богу всех интеллектуалов». Эти три года показались мне адской вечностью. Мало-помалу и у меня стало «сносить крышу», потому что когда на черное сто раз скажут белое, ты начинаешь сомневаться… Я стала сомневаться, может, действительно можно невероятно трудным для моего понимания языком физики доказать существование Бога. Ангелы на небеси забыли меня…

Книгу напечатали, хвалили и начинающие богословы много обсуждали. Я только удивлялась, как они разобрались в сложнейших математических и физических выкладках книги. На единственном философском семинаре в московском монастыре ученые монахи высказали Вадиму соборное определение, что он сильно заблуждается, по крайней мере в своих богословских посылах и выводах. Вадим ничтоже сумняшеся ответил им, что они не поняли его уникальной теории; и теперь он всю жизнь потратит на ее популяризацию.

Анна Вячеславна уже ничем не могла меня утешить… Я стала похожа на тяжелобольную – потеряла аппетит, похудела, осунулась, совсем перестала следить за собой. Зато, окрыленный своей безумной идеей, цвел Вадим, который советовал мне почаще выходить на воздух, гулять вместе с ним… Только не это!

Священники в нашей церкви грустно разводили руками, не решаясь что-либо советовать. Меня благословили чаще причащаться – раз в две недели, потом еженедельно. После причастия становилось легче. Но к концу недели душу снова окутывал полнейший мрак, парализовало волю. Хотелось просто закрыть глаза и умереть. Из последних сил я заставляла себя идти на следующую воскресную литургию.

И вдруг наш настоятель твердо сказал:

– Вам надо поговорить со старцем. Другого выхода я не вижу. Непонятно, что там у вас происходит.

– С каким старцем? – безнадежно спросила я.

– С Иоанном Крестьянкиным… Просите его молитв.

– Как же я с ним встречусь? Там, говорят, целые толпы к нему…

– Поезжайте, поезжайте, Бог управит. Благословляю, в Псково-Печерский монастырь, – и настоятель широко осенил меня священническим крестом… – Завтра же поезжайте!..

Без любви жить нельзя

Я уже сидела в поезде, мчавшемся в Печоры, но какая-то сила принуждала на каждой станции выскочить из вагона и вернуться в Москву. Не давала покоя навязчивая мысль: кому ты там нужна в этом монастыре со своими проблемками? И что может измениться, если расскажешь свою печальную повесть о несостоявшихся Ромео и Джульетте какому-то старцу, пусть даже и отцу Иоанну (Крестьянкину). Выслушает он, погладит по голове, скажет что-то назидательное из Евангелия, помолится и что? Чудо произойдет?

Чем дальше от Москвы, тем грустнее становилось – давило сознание, что ничего в моей жизни измениться не может. Исключительно за послушание настоятелю еду – в настоящий тупик, потому что это последнее средство. Если не поможет – останется только караул кричать.

Поезд прибывал вечером, надо было еще найти ночлег: мне дали пару адресов, сказали, рядом с монастырем. В те времена найти паломнику хороший ночлег было сродни выигрышу «Запорожца» в лотерейный билет. Первая квартира оказалась внизу двухэтажного кирпичного дома, нашла быстро. Древняя маленькая старушка, искоса оглядев меня с порога, спросила:

– Завтра дрова нарубишь?

– Бабуль, вообще-то болею я, не могу… – без обмана ответила я. – Не умею.

– Дя? – крякнула она. – Тут, мила, работать надо за ночлег-ти. И-и!

– Может, что полегче будет поработать?

– Полегче, мила, я и сама, – раздумывала она и, кажется, уже хотела захлопнуть перед моим носом расшатанную дверь.

В это самое время в подъезд зашел мужчина. Увидев нас, крикнул:

– Хозяйка, на постой берешь?

– Беру, мил, беру, – закудахтала старушка.

– А меня? – захныкала я. – Где я ночью искать буду?

– Да проходи. – Мужчина подтолкнул меня внутрь.

– Ето твоя воля, мил, девок ноне не беру, дрова привезли на зиму.

– Сейчас же весна… – сказала я, решив поймать старушку на слове.

– И-и, нехристь, – ответила она.

Мужчина толкнул меня в плечо, чтобы замолчала.

Выяснилось, что кудахтала не старушка, а несколько куриц, которые жили в квартире за загородкой около печки. Рядом с ними нам и велено было располагаться – на расстеленных по полу грязных матрасах.

– А простыни нет? – спросила я непонятно у кого: старушка скрылась в другой комнате.

– Вы что, первый раз? – удивился мужчина. – С собой надо возить. Ладно, у меня две простыни. – И он кинул мне вытащенную из рюкзака ткань. – Укрываться придется куртками. Ничего, слава Богу, тепло.

– Господи, куда я попала, – с испугом вздохнула я. – Люди как при царе Горохе живут.

– Ну, девушка, это уж кому как повезет. А вы не из боязливых?

– А что с Богом-то бояться? Не убьете ведь… а тырить у меня нечего, – спокойно сказала я, хотя желание было одно – бежать.

Та кошмарная для новоначального паломника ночь запомнилась надолго: куры квохтали, мужчина храпел, голову дурил жар от печки, преследовали какие-то странные звуки и шорохи… Только к утру, когда уже забрезжил рассвет, я заснула. Кто-то задел плечо, перешагивая через меня. Проснувшись, не поняла, где я?..

– Спишь, мила… – услышала хозяйкин голос. – Наш-ти на братскую молебну ушел. Ты из городских, что ль?

– Из Москвы, да… – ответила я, решив, что в этом курятнике ни за что не останусь.

– Обедню-ти продрыхла, поди хоть дрова покидай…

– Можно я поем сначала?

– Вона кипяток в кастрюле, – кивнула она на печь. – Выходи потом-то.

В ее отсутствие я рассмотрела при дневном свете комнату: нищета и грязь, чокнуться можно! С порога заглянула на хозяйскую половину: зашторенное окно, топчан, сбитый из досок стол с какой-то амбарной книгой, табуретки, несколько старых икон в красном углу. Я не удержалась – переступила порог, приоткрыла обложку замусоленной книги: аккуратным почерком в нее были вписаны какие-то молитвы и акафисты. Господи, что же это за уничиженное православие такое! А может, она сектантка?

Хорошо, что чашку с ложкой из дома захватила. «Кипяток» был температуры тела. Навела в нем растворимого кофе, достала бутерброд с сыром. Тоска зеленая… Зачем я сюда приехала?

Но когда вышла, уже с дорожной сумкой, во двор, на свежем воздухе, на солнце сразу как-то полегчало. Невдалеке хозяйка складывала поленницу наколотых дров. Я хотела незаметно проскользнуть мимо, но она крикнула:

– Сюды давай!

Представилось мне, будто это Анна Вячеславна поленьями ворочает, и так жалко стало старушку. Бросила на скамейку сумку и подошла к ней.

– Рукавицы-то хоть есть?

– Каки-таки рукавицы! – Старушка повернула ко мне голову, не отвлекаясь от работы.

В чем была, встала и я на конвейер. Она подавала мне поленья, а я складывала их повыше. Физический труд – это, конечно, духовное лекарство. За час монотонной работы вместе с потом вышла и хандра… Тут как раз подошел и другой жилец, позвал нас чаю попить с монастырскими пирожками. У него и кипятильник был, и сахар, и даже спички – вооруженный такой на все случаи паломник оказался. Спросила я у него, как к Крестьянкину попасть.

– Не знаю… – ответил он. – Я после молебна успел переговорить. Поколю дровишки, вечером и уеду.

– Ну вот… – огорчилась я.

– Не переживайте, простыню вам оставлю. Мне ее тоже один когда-то дал.

– Да я не про нее…

– Ну а какие еще проблемы? Дорогу осилит идущий, как говорится, – улыбнулся он. – Зайдите в пещеры, помолитесь. Бросайте все и бегите, там какая-то делегация в двенадцать приедет, может, с ней в пещеры попадете.

Толчок был дан. Я взяла с собой деньги и паспорт. Кресты на куполах монастырских храмов были видны от дома, дорога – прямая. По пути нахлынуло вдруг радостное чувство, что меня приняли в какой-то духовный оборот, пустили с горки – и я мчусь навстречу новым открытиям. Старое прошло, уже в вечности… Я стиснута обстоятельствами, но моя воля – свободна! Свободна избирать то, что важно для меня в этой жизни, а важно – следовать заповедям, идти за Христом – и будь что будет! Настоящее творчество – это сама жизнь, которая предлагает порой то, что ни предвидеть, ни придумать невозможно. И вслед за этим мажорным откровением пришло другое: к отцу Иоанну не попаду…

Я подошла к монастырским воротам, ничего не узнавая: лет десять прошло с того случайного утреннего заезда сюда из Таллина. Сколько же за это время воды утекло… Я снова спускалась по крутой, вымощенной камнем дороге вниз, к Успенской пещерной церкви. Как единственную старую знакомую, хотелось увидеть ту иконную лавку, в которой купила за десять рублей первую икону. Но лавки не было. Зато моя древняя хозяйка, наверно, из тех самых «странных», как тогда казалось, старушек и стариков, которые «суетливо крестясь, прошмыгивали в ворота монастыря»… Теперь мне бы и в голову не пришло так подумать.

Никакой делегации не предвиделось, народу на территории монастыря почти не было. Вход в пещеры и в Успенский храм был закрыт. Подойдя к будке дежурного, спросила:

– Скажите, пожалуйста… как попасть к отцу Иоанну?

– Пишите записку, передайте келейнице. Если надо, сам вызовет, – ответил он, наверно, тыщу раз повторенную фразу и закрыл окошечко.

– Где писать? – крикнула я.

Он кивнул на дверь келейного корпуса. Когда осторожно открыла дверь, пахнуло аппетитным запахом щей из кухни.

При входе в углу стоял стол, на нем лежали карандаши, бумаги не было. Завалялся у меня в сумке блокнотик. Перекрестившись на икону, села за стол, взяла карандаш. Что писать, не знала. Как расскажешь про мою жизнь с Вадимом на маленьком листочке? Невозможно. Промучившись с полчаса, решила писать записку в другом месте – у хозяйки, что ли… Пошла на разведку насчет обеда – покормили: всего-то щи с картошкой, а вкусно.

Решила погулять по окрестностям, подумать. Весеннее солнце припекало, вокруг монастыря, по склонам, пробивалась трава. Свернув в лесок – впервые увидела целые поляны синих очаровательных печерских синих подснежников – чудо какое-то, а в Москве снег не растаял… Ну почему люди не живут в любви и мире? Совсем не хотелось думать о проблемах, сам монастырский воздух умиротворял и успокаивал.

На вечерней службе народа было немного. Хоть бы одним глазком посмотреть на отца Иоанна, мечтала я. Если выйдет, может, он по своей прозорливости сам поймет, что хочу попросить у него совета… Отец Иоанн, отец Иоанн, взывала я. Но ничего чудесного не происходило. Уже к самому горлу подкатило: надо на что-то решаться! Некоторое время я наблюдала за одним высоким полным монахом – очень он мне чем-то нравился. Нехорошо, конечно, отвлекать монаха от молитвы, но я все же подошла к нему и сказала:

– Простите. Меня благословили обратиться к отцу Иоанну, но я к нему не могу попасть. Помогите мне, пожалуйста.

– Как же я могу помочь? – серьезно спросил монах.

– Мой вопрос, кажется, не такой серьезный. Может, надо к кому-нибудь другому… Я совсем измучилась.

– А какой же у вас вопрос?

– Ну так… про сожителя.

Он на несколько секунд задумался, а потом с улыбкой сказал:

– Тогда вам надо к игумену N. Непременно, – сказал и отвернулся.

Больше я не решалась беспокоить монаха. Он назвал мудреное имя игумена, которого я раньше никогда не слышала, и, опасаясь забыть, стала часто повторять его про себя. Где же искать этого игумена? И успокоилась: будет день, будет и пища…

Ночь около печки прошла без приключений – устала, да и храп не беспокоил, куры тихими прикинулись. Завела я свой будильник на шесть и сразу заснула.

А рано утром отправилась на разведку. Попала к самому началу литургии в Сретенском храме. Служа´щим был небольшого роста батюшка. Еще только увидев его, я сразу почувствовала какую-то родственную душу. Бывает же такое! Перед концом службы спросила у соседки, кто служит.

– Игумен N.

– Вот так чудеса! – удивилась я. – А где бы его поймать?

– Жди у келейного корпуса… где трапезная.

За послушание незнакомой женщине побежала я к будке дежурного. Ждала игумена около часа, замерзла, беспокоиться стала: куда он мог деться? Наконец, увидела: идет – на плечах развевающаяся монашеская черная мантия и наметка на голове; какие-то люди все время подходили под его благословение, на ходу он что-то отвечал – и светился такой завораживающей светлой улыбкой…

– Отец N, не могли бы вы со мной поговорить? – выдохнула я, когда он проходил мимо и зачем-то прибавила: – Жизнь моя на волоске…

– На волоске? Сколько продержитесь? – остановился он и улыбнулся.

– Не знаю… Сил больше нет!

– Это надо поправить, – ласково ответил игумен. – Поднимайтесь на второй этаж, вот как раз над этими дверьми.

– Спасибо вам большое, – сказала я, слезы потекли сами собой.

Поднявшись на второй этаж, я остановилась у окна, пытаясь сосредоточиться, но буквально через несколько минут подошел игумен, уже в будничном, без мантии и наметки. Он пригласил в комнату, находившуюся рядом с окном, оставив незакрытой дверь. Тут же налетели любопытные, стали заглядывать. Ждали чего-то. Им же все слышно будет, опечалилась я. Ну что за манера лезть в чужую жизнь!

Игумен махнул рукой, и люди отошли от двери. После прочитанного «Царю Небесный…» он повернулся от икон ко мне и спросил:

– Что же вы желаете у меня спросить?

– Ой, не знаю, как и начать. Меня вообще-то благословили к отцу Иоанну, но мне кажется, не пробьюсь к нему да и история такая, обычная…

– Про несостоявшихся Ромео и Джульетту? – спросил он.

Внутри у меня похолодело: они что – все тут могут мысли читать?

– Примерно так… – усмехнулась я. – Можно расскажу?

– Расскажите… коль так попались.

И я, перескакивая с одного на другое, стала рассказывать историю нашей встречи с Вадимом, горького с ним жительства, пыталась сбивчиво растолковать про его книгу, через которую он – ни много ни мало – собирается всех интеллектуалов привести к Богу – это же бред… Монах внимательно слушал, иногда кивал в подтверждение, что понимает переполнявшие меня эмоции. Говорила я с полчаса и вдруг поняла, что начинаю повторяться. Слезы из глаз текли ручьями, я даже перестала их вытирать. Стало неудобно и за эту свою несдержанность, и за то, что отнимаю время у игумена. Решив «закругляться», под конец рассказала, что приходские священники не знают, «что с нами делать» – вроде бы оба прекрасные люди, умные, интеллигентные, многообещающие… А поскольку брак невенчанный, некоторые советуют жить вместе, но «как брат с сестрой».

– То есть без супружеских отношений… – замялась я, думая, что смущаю монаха. – Но тогда откуда взяться детям? И что это за семья?

– Какие уж тут супружеские отношения! – с сомнением покачал головой игумен.

– Что делать-то? – всхлипнула я.

– Делать? Всё уж сделано… и еще раз скажу: без любви жить нельзя! – ласково сказал батюшка.

– Нельзя? – удивилась я. – А как же терпение, смирение…

– Можно и потерпеть, если нравится каторга. Каждому не возбраняется по силам терпеть.

Ответ монаха поразил до глубины души.

– Это каторга? – переспросила я.

– А как еще это назвать? Каторга, когда нет любви.

От такого простого и ясного определения я опешила. Все предыдущие споры и разговоры с ближними и дальними о наших с Вадимом «непростых отношениях» были разрешены в один миг: «Это каторга». Сколько за пять лет пришлось мне услышать советов – от семейных и одиноких, от священников и родственников, но никто не догадался сказать: «Без любви жить нельзя». Это совершенно неожиданно сделал средних лет незнакомый до сегодняшнего дня монах, и я в один миг поверила ему, как родному доброму отцу. Действительно все просто: когда нет любви, зачем придумывать иные объяснения? Только чтобы совершенно запутаться в них и в итоге сломать собственную жизнь. Этот монашеский ответ был именно мне, не Васе, не Маше, не Саше, лично мне… Так умеют говорить старцы.

Эти мысли пронеслись как молния, разрядившая мою житейскую атмосферу, но совсем ее не поменяла, дальше-то что? Надо что-то делать…

Игумен, будто зная мои мысли, сказал:

– Вам нужно расстаться и посмотреть, что каждый друг для друга значит. Увидеть это, там и решить.

– Ему некуда идти… – снова заплакала я. – Давно б расстались, наверно…

– Не беда, – сказал игумен, глядя на меня с состраданием сердечным. – Помолимся…

– Да? – переспросила я, а про себя усмехнулась, не имея веры в его слова. Сколько я пыталась найти Вадиму жилье – бесполезно, а он, видишь ли, «помолится»… и с неба, что ли, комната вдруг свалится?

Разговор закончился, игумен благословил меня, пожелал Ангела в дорогу, и мы расстались.

Случилось чудо. После долгих месяцев тоски ко мне вернулась радость жизни, стало легко на душе – весь мир бы сейчас обняла. какой батюшка удивительный… В ушах стояло: «Без любви жить нельзя». Хоть и говорил он про семейные отношения, но, наверно, имел в виду вообще христианскую любовь. Сегодня я узнала, что она реально существует… Несомненно, игумен N имел в себе эту любовь и с избытком излил ее на меня. Ни от кого не видела я такого глубоко сочувствия, как от него. Никто никогда не жалел меня так, как он, разве только Ангелы на небеси. В несколько минут он излечил меня от застаревшего уныния. Подобные мысли занимали меня в то время, когда, не замечая ни крутого спуска, ни тяжелого подъема, несколько раз обошла я вокруг монастыря.

Только не верила я, что по молитве игумена Вадим сам уйдет. Не верила – и всё! Потому что за пять лет жизни с ним каких только попыток разойтись не предпринималось и все безуспешные.

В знакомом дворе мужчина колол дрова, стало быть, у моей хозяйки новый постоялец. Решив подмогнуть, подняла с земли несколько полешек и пошла к поленнице. Из подъезда вдруг выскочила хозяйка и заверещала:

– Отойтить, говорю! Не трогай-ти!

– Да я же помочь хочу! – сказала я.

– Девок не беру, сбирай манатки! – не успокаивалась старушенция.

– Я не за ночлег, просто так помогу…

– Сбирай манатки! – не слушала она.

– Да пожалуйста… – рассмеялась я.

Обратный билет был на завтра, и вряд ли возможно поменять его на сегодняшний вечерний поезд. Но ночевать в Печорах больше не хотелось. И я помолилась: если получила ответ на свой вопрос, то пусть появится билет на сегодня, а если его не будет, значит, надо прорываться к отцу Иоанну. С тем и пошла на автостанцию, дождалась автобуса до вокзала, села. Остановки через две в автобус запрыгнул мужчина, который из салона на улицу крикнул другому мужчине:

– Я сдам и сразу вернусь, жарьте уже картошку!

На ловца и зверь бежит.

– Вы случайно не на Москву сдаете? – подскочила я к нему.

– На Москву… а что?

– На сегодня?

– Да…

– Отдайте мне этот билет, пожалуйста, – обрадовалась я. – Сейчас деньги отдам. Можете дальше и не ехать.

Мужчина вынул из кармана билет. Я полезла за деньгами.

– Но мне все равно придется побывать на вокзале, взять на завтра…

– Так у меня же на завтра билет! – засмеялась я. – Просто поменяемся и все!

И мы поменялись синими листками железнодорожных билетов, на которых тогда еще не печатали фамилию пассажира.