Текст книги "Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих"

– Ну ждите, – усмехнулась я, имея в виду ее «через неделю». За девяностолетней старушкой досматривала я, родственники давно самоустранились.

Последующие дни ситуация постепенно накалялась. Анна Вячеславна жила каким-то особенным в этот раз ожиданием встречи с сыном, наверно из-за обнаруженной в себе «неблагодарности к обожаемой начальнице гимназии». Она часто повторяла мне историю про «найденные» письма, которым «так обрадуется Женечка». Но я-то знала, что сыну до этих писем… дела нет. Он скажет ей: «Аня, я сто раз слышал про них, у тебя склероз». Мать он называл почему-то Аней.

– Вообще свинство, Анна Вячеславна, что он так редко к вам приходит, – пыталась я возмущаться. – Он думает, что вы Духом Святым питаетесь?

– Деточка, но он же занят. Часто болеет…

– Чем же этот пенсионер со стажем так сильно занят? На метро до нас пять остановок без пересадки.

– Нет, там все время какие-то дела. Он любит с друзьями встречаться. Они, знаете, со школы дружат – больше полвека… Такие славные ребята, веселые! На гитаре играют, в походы ходят… Не пропускают ни одной театральной премьеры! Кто-то у них билетики достает, кажется, Валера. Это же ведь невероятно трудно. Но у него, знаете ли, связи в театральных кругах…

Об этом я тоже много раз слышала и старалась не ругаться. Но сейчас мне показалось, что необходимо умерить радостное ожидание соседки.

– Вот бы и устроили показательный поход к вам, – жестко сказала я. – В квартире убрались бы, окна помыли. Запас продуктов сделали: колбасы достали, сыру хорошего, гречки, сгущенки, туалетной бумаги принесли бы… Всё на меня надеются! А на каком основании, скажите, пожалуйста?

– Я вижу, деточка, вы не в духе… – печально ответила Анна Вячеславна.

– Да, я не в духе! Надоело слышать, какой ваш Женечка распрекрасный…

Она вздохнула, покачала головой и отправилась восвояси по длинному коммунальному коридору, вздрогнула плечиками, когда я с силой распахнула свою дверь.

И вот долгожданный день настал. С порога радостная Анна Вячеславна сказала сыну:

– Здравствуй, здравствуй, Женечка. Ты удивишься, но я обнаружила в своем секретэре пачку писем из Золотоноши.

Женя, который облагородил нашу коммуналку запахом дорогого парфюма, нагнулся, чмокнул ее в щеку и сказал:

– Аня, у тебя склероз.

Я пошла на кухню ставить чайник: у меня в гостях была знакомая супружеская пара. Отправившись минут через десять звать их к столу, я увидела, как раскрылась соседкина дверь и вышел Женя. За ним семенила Анна Вячеславна.

– Женечка, ну что ж ты так быстро уходишь. Я очень по тебе соскучилась… Как Игорек? Не болеет?

– Аня, я же говорил тебе, что сегодня всей компанией идем на Таганку.

– Да, да, – упавшим голосом ответила Анна Вячеславна. – Я вижу ты в выходном костюме…

– Ну, давай! – Он чмокнул ее в щеку и исчез за дверями.

Я попыталась как-то развеселить ее, но старушка не слышала меня; тяжело ступая, она зашаркала в свою комнату.

Мы пили чай и болтали на кухне довольно долго, так что инцидент с Женей забылся. И вдруг появилась Анна Вячеславна, с лицом мертвенной бледности и с каким-то бессмысленным выражением. Правильней сказать: лица на ней не было. Она окинула всех мутным взглядом и сказала:

– Я выброшусь из окна…

Чего-то подобного я и ожидала. Хотелось побежать на Таганку, найти веселую Женину компанию и надавать всем пендюлей. Вот был бы настоящий спектакль, а не брехтовская сомнительная притча о проститутке «Добрый человек из Сезуана»! Женечка пятый раз пошел на этот знаменитый – тем, что там играл Высоцкий, спектакль – тащи´ться от глупого «парадокса» таганского зрелища. «Боги (какие боги? не иначе, черти) спустились на Землю, долго и безуспешно ищут хотя бы одного доброго человека, – прочла я в рекламном проспекте спектакля, который Женя принес матери позапрошлый раз. – И, наконец, находят… проституку из Сезуана по имени Шен Те. Она единственная, кто открыл им двери, когда они просили ночлега. Парадокс ее жизни в том, что чем больше она делает добра окружающим людям, тем больше бед обрушивается на нее саму…» Потому, видимо, что Женя любит смотреть такие спектакли со странной идеологией, он и не делает добра… Чтобы беды не обрушились на его уже седую голову. Как ранят душу старушки-мамы его раз в декаду пятнадцатиминутные посещения, он даже не задумывается. А я не рассказываю – бесполезно!

– Анна Вячеславна! – выдохнула я. – Успокойтесь, пожалуйста… мы с вами!

– Нет, нет, я совершенно никому не нужна, – прикрыла она веки, из-под которых скатились две крупные слезы, и прислонилась к стене.

Мы усадили ее за стол, налили чаю и все вместе попытались как-то развеселить, но она только тяжело дышала. Сделав знак, чтобы все замолчали, а лучше бы ушли в комнату, я обняла и прижала ее к себе, чувствуя, как колотится старое сердце… Так мы просидели с полчаса.

Потом я довела ее до комнаты и уложила в постель. Кажется, она заснула.

Я представила, что теперь в течение целой недели Анна Вячеславна будет в раздрызганном состоянии и придется за ней усиленно наблюдать: не шутка ведь произнести «выброшусь из окна». Только этого не хватало!

Несколько раз за вечер я наведывалась к ней в комнату: было темно и тихо. Уже ближе к ночи, заглянув в ее дверь, увидела, что Анна Вячеславна сидит на своем обычном месте за секретером под лампой, в белой косыночке: стало быть, молится о своих покойниках.

Только тут вспомнила я, что если завтра – день Святой Троицы, значит, сегодня была Троицкая родительская суббота. В те времена я только воцерковлялась и малодушно подумала, может, не ходить завтра в церковь – мало ли, что старушке в голову придет… И служба на Троицу длинная…

Но с утра все-таки заставила себя пойти на службу, хоть и с опозданием. Помолилась, чтобы Анна Вячеславна пришла в себя. Коленопреклоненные молитвы, когда почти час стоишь коленями на разложенной по церковному полу траве, не показались в этот раз очень длинными. Когда принесла домой освященные березовые ветки, в нашей коммуналке стало совсем празднично: запахло свежестью, рощей… Наконец, я села на кухне, словно на природе, за свой «утренний» – во второй половине дня кофе. Тянула время, потому что боялась идти в комнату к соседке. Не хотелось спугнуть хорошее свое настроение – редкую тогда гостью… Очень любила я совет одного французского режиссера: «Если барометр показывает ясно, не стучи по нему».

Так сидела я, морально готовясь пойти к Анне Вячеславне – а вдруг там уже хладный труп?

И вдруг Анна Вячеславна сама появилась на кухне. Вид у нее был, если сказать одним словом – блаженный. Розовенькая, какая-то легкая, симпатичная, веселая. Контраст со вчерашним был немыслимый, трудно даже поверить…

– Анна Вячеславна, сегодня Троица! Поздравляю вас с Троицей!

– Деточка… Троица? Да, это когда березки приносят.

– День рождения Церкви сегодня, знаете?

– А вы ее поздравили? – весело спросила соседка.

Я расхохоталась:

– В общем, да… А что случилось? Вы такая какая-то счастливая сегодня. Женя приходил?

– Женечка… не приходил. Он через неделю придет… Наташенька, вы вчера заходили ко мне в комнату? – осторожно спросила она.

– Заглядывала.

– А свет включали?

– Нет!

– Не включали? – почему-то не верила она. – А вы знаете… Я вчера была чем-то расстроена. Очень было нехорошо, очень… Не хотела даже молиться за моих дорогих покойников.

– Да какая уж тут молитва! – не удержалась я вставить колкость. – Только сядьте, пожалуйста, я вам кофе сварю. И что?

Она машинально присела на табуретку.

– Все-таки поднялась старушка, включила эту свою маленькую лампочку… и, знаете, Наташенька, так горько мне стало, одиноко как-то. Я даже не могла никого вспомнить. Сижу как старый пень. – С ее лица даже при этих словах не сходила блаженная улыбка.

– Вы не старый пень! А самый что ни на есть могучий… Вот вы сидите и что дальше?

– Дальше? Я и говорю: Господи, вот столько я за них молюсь, а может, всё это обман и на том свете ничего и нет? На земле ничего скушно и там ничего нет… Вот если бы кто-нибудь мне оттуда мигнул. Так и говорю: одним глазком мигнуть можно? И вдруг в комнате стало так светло – будто свет включили и вот такие по всей комнате языки, яркие языки, как в печке такие… языки огненные – падают, падают. – Анна Вячеславна стала вертеть кистями, показывая, как они, извиваясь, падали… – И стало мне так весело! Вы не включали свет?

Я оторопела от неожиданного признания. Здесь, в комнате за моей стеной…

– Да это же Сам Дух Святой к вам сошел, Анна Вячеславна! Конечно! В виде огненных языков…

– Нет… этого не может быть… нет, нет, – отрицалась она.

– Да почему же не может! – восклицала я в восторге. – Надо же такому быть! У меня за стенкой – Дух Святой Лично… вот так чудо! И не отрицайте! По вам видно, что это так. Это Он вас так преобразил! Вчера была смерть смертью, и какая вы сегодня… Настоящий Божий одуванчик! Вот теперь я знаю, как выглядит Божий одуванчик! И день был вчера подходящий – Троицкая родительская суббота. Мы за них молимся, а они за нас! Вы попросили, вот вас Господь и утешил. Дух Святой – Он же Утешитель. Дорогая Анна Вячеславна, это Дух Святой! Подождите!

– Да, да именно утешил, – засмеялась она. – Такая радость на душе всю ночь. Я еще и не спала совсем. Вот до сей минуты не спала и спать не хочется…

Мне вдруг тоже передалась радость соседки, помимо воли я запела «Царю Небесный, Утешителю…» и это чудная молитва к Духу Святому сама собой вертелась в моей голове всю неделю…

Я пошла в свою комнату, порылась в книгах и возвратилась на кухню с двумя.

– Вот слушайте, Анна Вячеславна, из Деяний Апостольских: «И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках…»[7]7
  Деян. 2:2–4.


[Закрыть] А вот что преподобный Макарий Великий написал, – нашла я в другой книге. – Дух Божий «когда хочет – бывает неизреченным упокоением; когда хочет – бывает огнем, пожирающим всякую нечистоту греха; когда хочет – бывает радованием и миром, чтобы душа на самом опыте насладилась благостью и сладостью Его».

– Да, да, да. – Анна Вячеславна кивала головой почти на каждом слове, но мысли ее были где-то совсем в другом месте.

А назавтра был День Святого Духа, мой самый любимый после Пасхи праздник. Почему? Не знаю. Поначалу мне просто очень нравилось его название Духов день…

Вернувшись домой после духовской службы, я сварила, наконец, чашку вожделенного «утреннего кофе». Но пить не смогла, сидела под впечатлением вчерашнего чуда в какой-то отрешенности от мира. И даже не поняла, когда на пороге кухни появилась Анна Вячеславна.

– Наташенька… вы уже вернулись? Как хорошо. Вы знаете, когда с тобой происходит что-то чудесное, хочется этим с кем-то поделиться. Как горем…

Я напряглась, думая услышать про новое горе, но Анна Вячеславна на огорченного человека все-таки была не похожа…

– Анна Вячеславна, пожалуйста, не говорите загадками…

– Наташенька, вы знаете… Если бы мне когда-нибудь сказали, что такое возможно, не поверила бы… В Золотоноше Закон Божий нам преподавал очень духовный священник, Иоанникий. Но и ему не поверила бы. Сегодня утром снова приходил Святой Дух…

– Как? В светлой комнате? Было видно? – Моя чашка поскользнулась на ровном месте и упала на колени, выплеснув кофе… – Ну, Анна Вячеславна! Это за гранью… – и не смогла досказать. От нахлынувшего умиления сами собой потекли внезапные слезы.

– Мне до сих пор так весело, ничего не соображаю, – удивленно сказала она. – Я, кажется, два дня не ела и не спала…

– Это плохо! Сейчас борща разогрею…

– Силы появились… Хочу выйти на улицу.

– Вот это дело! – обрадовалась я, потому что соседка на улицу почти не выходила. – Анна Вячеславна, одевайтесь, я покушаю. Это вы Духом Святым напитались, а я голодная…

Через полчаса мы вышли из дома и сели на скамейку в нашем скверике. Анна Вячеславна блаженно улыбалась и совсем не хотела разговаривать, даже рассказывать про любимую Золотоношу. Я, глядя в синее-синее небо, размышляла о том, почему о вчерашнем и сегодняшнем чуде знаем только мы двое? Правильно сказала моя старушка: этой радостью хочется поделиться с кем-то так же, как и горем.

Но нет никого рядом. Женя с его мадам, конечно, скажут, что старушке привиделось. И тогдашние мои друзья, все родственники были далеки от веры. А Дух насильно не пристает к человеку… «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа»[8]8
  Ин. 3, 8.


[Закрыть].

– Анна Вячеславна, как я вас люблю, – обняла я ее.

– Дорогая Наташенька… Самый близкий мне человек. Я так благодарна Богу за встречу с вами…

– Как я благодарна, Анна Вячеславна, вы даже представить не можете… – поцеловала я мою старушку.

Это и есть праздник души. Духов день.

Про котов. Харакири

Господь печется о всякой созданной им твари. Про букашек конкретных примеров привести не могу, но то, как Его Промысл действует в жизни известных мне котов, – расскажу.

В самом начале моего коммунального жития, когда с Анной Вячеславной мы еще близко не сошлись и не подружились, было дело, впала я в сильное уныние – от неустроенности жизни и полной бесперспективности моих творческих трудов. Договорами и не пахло. Годами писать «в стол» ради того, что когда-нибудь «оценят», – было не для меня. Всё давно сказано, что можно к этому добавить!.. Я бесцельно слонялась по комнатам, не в силах заняться самым обычным трудом – ни пыль протереть, ни книжку почитать, ни суп сварить… Подолгу глядела в окно, как в телевизор: там происходила какая-то жизнь, но ни ей до меня, ни мне до нее не было никакого дела. Говорить ни с кем не хотелось, потому что разговоры сводились к одним жалобам на жизнь. Многие мои знакомые молодые «творцы» находились в похожем состоянии. Казалось, ничто меня уже не обрадует и не утешит, так и состарюсь… Пошевеливалась в сознании мысль – завести себе живое существо. Хомячка, например. Они забавные: посадил в банку – дал макаронину, и смейся, как он заталкивает ее за щеки. Но хомяк живет на свете два-три года. Привыкнешь к нему, а он помрет. Опять стресс.

Я очень люблю котов – они всегда жили и у родителей, и у бабушек с дедушками. Но кота надо кормить, а я сама сижу на овсянке без масла… Так и продолжалось мое унылое житие.

В тот благословенный день на двери булочной я прочла объявление: «Срочно требуется дворник». Ну что ж – дворник так дворник! Для представителя советской творческой интеллигенции испытание метлой и веником – как боевое крещение. Собиралась я, наверное, неделю. И вот, одевшись пострашнее, я отправилась в ЖЭК. На углу дома, где находился этот самый ЖЭК, стоял мужичок с коробкой. Из коробки с воплями пытались вылезти маленькие котята, а он их заталкивал обратно. Котят было с десяток – разношерстных и разномастных. Хорошеньких, но худущих…

– Ну ты, брат, настоящий заводчик, – усмехнулась я.

– Возьми, а? – подмигнул мужичок.

– По подвалам, что ли, насобирал?

– Так точно. Начальница, – он кивнул в сторону ЖЭКа, – приказала.

– И куда? – насторожилась я.

– Куда-куда, не знаешь куда? Чикнуть. Да куда ж вы лезете!

– А на «птичку» отвезти нельзя?

– Там такого добра… Ну возьми хоть одного.

– Бедные котята. Я не могу, – не очень решительно ответила я.

– Возьми на почин. Часок постою и… – подмигнул мужичок. – И буду делать харакири.

Я от ужаса зажмурилась, развернулась и сделала шаг прочь от него. Мужичок за спиной рассмеялся:

– Этот точно твой! Глянь, прыгнул.

По моей спине на плечо вскарабкался котенок. Так и осталось тайной, сам ли котенок прыгнул или мужичок на меня его бросил. Котенок прижался к уху и замурлыкал.

– Надо ж, чертенок, как прыгнул. Бери, твой.

Котенок, правда, будто прилепился ко мне. Пока я раздумывала, бросать ли его обратно в коробку, мужичок сказал:

– Пойду, по подъездам раскидаю, – перешагнул через оградку – и только его и видели.

Я забыла, куда шла. Спрятала котенка за пазуху и побрела домой. По дороге зашла в «Домовую кухню» и купила ему с витрины последнюю мясную котлету – повезло, за этими котлетами очередь час стояла. Мне самой не досталось, да и не баловалась я такими деликатесами. Три дня котенок уплетал эту котлету, сваренную с овсянкой и пил молоко. Потом пришлось снова идти в Домовую кухню. Там сказали, что ни сегодня, ни завтра мясных котлет не будет. Только морковные и капустные. Побегала же я за этими котлетами. В те времена продукты в основном «доставали». В мясном магазине в открытой продаже лежали только суповые наборы из костей. Котенка ничего это не интересовало, после подвальной голодухи он лопал за обе щеки, а потом выделывал невероятные кульбиты. Я смеялась так, что Анна Вячеславна, стукнув в дверь, однажды заглянула ко мне в комнату и застала нас обоих на месте преступления. Я не говорила ей, что в квартире появился маленький палевый зверек, боялась, что не разрешит держать кота в коммунальной квартире.

– Что это у вас, крыса завелась? – серьезно спросила она.

– Какая крыса, Анна Вячеславна… Это, наоборот, кот.

– Дайте-ка глянуть…

Я сунула ей в руки хулигана, а котенок, понимая, видимо, что решается его судьба, аккуратно залез к ней на плечо, и прильнув к уху, замурлыкал – как было со мной.

– Вы его не кормите, – упрекнула Анна Вячеславна. – Худой какой.

– Не видели, какой он был, – оправдывалась я.

– Дорогой котик, я сейчас молока тебе принесу, – Анна Вячеславна зашаркала к себе.

Так котенок, единогласно названный Лёпа (ласковое от Леопольда), стал общим. Это событие и положило начало нашей с Анной Вячеславной дружбы. В квартире заметно повеселело. Вскоре мне предложили написать два сценария на «Научпопе» – на студии научно-популярных фильмов. Я не раздумывая согласилась. Один фильм назывался «Ультразвуковой дефектоскоп», другой – «Корпускулярно-волновой дуализм». В общем, надо было сильно напрячься, чтобы разобраться в теме. Волей-неволей от уныния я избавилась. И начало этому процессу, несомненно, положил маленький котенок. Господь знал, чем меня утешить.

Выросший в огромного котяру Лёпа в солнечную погоду целыми днями сидел в комнате соседки, любил греться на солнышке, которое во всей нашей квартире показывалось лишь в одном окне Анны Вячеславны. Кот с легкостью запрыгивал на форточку, а с нее спрыгивал в широкое пространство между старыми рамами, где нежился в теплых солнечных лучах. Полнейшую преданность моей особе он проявлял таким образом. Когда я возвращалась домой и еще только нажимала внизу кнопку седьмого этажа лифта, кот, слышащий какие-то мистические позывные, выскакивал из своего убежища и всегда встречал меня у двери. Анна Вячеславна с радостью спешила за ним к входной двери встречать меня. О своих «философских беседах» с котом моя одинокая соседка часто с юмором рассказывала на кухне, называя его не иначе как «мой дорогой котик». Лёпа имел ярко выраженный любвеобильный характер. Гости вызывали в нем положительные эмоции. К знакомым и любимым людям он запрыгивал на спину, к тем, кто, по его мнению, обижал меня, – никогда. С этим котом я написала первые мои книги – развалившись, он часами лежал на столе, за которым я печатала… На улицу Лёпа не бегал и квартиру не метил. В общем, другого кота на этом ответственном месте представить было невозможно.

Кнезь

Однажды вечером в нашей коммуналке раздался пронзительный звонок. Так поздно мы никого не ждали… Лёпа подбежал к двери и стал отчаянно царапать ее.

– Ты что, обалдел? Брысь-брысь! – шлепнула я кота, но он сильнее вцепился в старый дерматин, отодрал целый кусок и умчался. – Кто тебе там не понравился, Лёпа? – удивилась я. Такого он никогда себе не позволял.

Снова раздался звонок.

– Кто там? – спросила я.

– Откройте, пожалуйста, – донеслось из-за двери. – Дайте покушать…

Приоткрыв через цепочку дверь, я увидела высокого монаха во всем черном. Но уже в следующую секунду поняла, что это не монах, а какой-то парень, не по ноябрьским холодам одетый, вернее – раздетый, в одном свитерке, с лицом землистого цвета, с синяками под глазами.

– Дайте, пожалуйста, покушать, – сказал он. – Пожалуйста…

– Подожди, – ответила я и пошла на кухню, но в глазах все еще стоял черный монах…

Я пожарила яичницу, намазала маслом хлеб и пошла к двери. Но как просунуть тарелку в щель? Господи, помилуй! И открыла защелку, передала еду.

– А попить можно? Горячего…

Закрыв дверь, пошла за чаем, положила в чашку варенья, размешала. Он выпил и сказал:

– Пожалуйста, можно я у вас переночую? Прямо у дверей, на пороге.

– Спятил? Как я тебя пущу в дом, ты кто?

– Три дня не спал, не ел, меня ограбили. Пожалуйста, пустите…

Не знаю, почему я ему поверила, может, привидевшийся монах сыграл в том роль. Я пошла по длинному коридору к соседке, обдумывая, что сказать.

– Анна Вячеславна, к нам один мужчина просится переночевать. Его ограбили. Без одежды, несчастный какой-то… Можно пустить?

– Пустить? – удивилась она. – Дорогая Наташенька, всё, что вы ни сделаете, всё слава Богу! Что-то у меня лампочка перегорела…

Я вкрутила в прикроватный торшер новую и пошла назад.

Постояла у двери, прислушалась. И все же распахнула ее, в образовавшийся проем кивнула ему, чтобы зашел.

– Я тебя закрою на ключ. Ведро для туалета принесу, – сказала я и провела в комнату, в которой жил Вадим. – Хочешь еще есть?

Он отрицательно помотал головой, смахнул указательным пальцем слезу.

Поздним утром за его дверью не было слышно никаких звуков. Мне представилось, что когда открою дверь, он тюкнет мне по голове топором… Да нет у него никакого топора, рассердилась я и открыла. Он лежал на диване с закрытыми глазами. Умер, что ли?

– Алё! Эй! Ты живой?

Он разлепил веки и спросил:

– Можно я еще полежу?

– Ну, лежи! – ответила я. – Тебе плохо?

– Избили.

Он пролежал до следующего утра, пил только воду. Анна Вячеславна так переживала: «Как можно, человека до смерти избили», что у нее самой поднялось давление, пришлось отхаживать и старушку.

Когда я снова открыла дверь второй комнаты, парень сидел на диване и смотрел в одну точку.

– Ну как?

– Плохо… какие-то шишки по телу пошли.

Действительно, на теле выскочили какие-то шишаки величиной с грецкий орех, я видела своими глазами.

– Вызову «скорую»…

– Нет, не надо, пожалуйста… – сказал он.

– Почему? Хочешь помереть, неизвестно, что тебе отбили. Я все-таки вызову…

Он с трудом поднялся и сказал:

– Не надо, я уйду.

Я не знала, что делать. Он стал натягивать ботинки – небомжовые, нормальные человеческие ботинки.

– Ладно, полежи еще. Пойду куплю тебе мазь гепариновую…

Он рухнул на диван:

– Спасибо.

– Тебя как зовут-то?

– Сергей.

– Крещеный?

– Нет…

– Хочешь креститься?

– Да…

– Лежи тогда, – разрешила я и ушла за лекарством. Дверь на ключ больше не закрывала.

Да, ситуация… Только этого не хватало. Я вообще-то первый свой роман писала – по шесть страниц в день.

Встретив во дворе знакомую, я стала расспрашивать, не знает ли она, от чего могут появиться на теле странные шишки. Пришлось признаться, на ком они выскакивают…

– Сумасшедшая! – обалдела знакомая. – Не соображаешь, что делаешь? Сразу не прибил, но таки прибьет. Ничего про человека не знает – и пустила в свой дом. Бабка там твоя одна с ним осталась?

– Да не прибьет, он не такой… – стала оправдываться я.

– Вызывай милицию. А помрет если у тебя? Да ты потом во всю жизнь не отмоешься. Убийство прикосячат, подумала об этом? Вызывай милицию, а то я сама вызову! – она была настроена решительно.

– Ну тогда уже лучше «скорую». Ладно, спасибо за совет. Вызову.

Действительно, не дай Бог он помрет, можно ставить крест на писательской карьере. Как-то я об этом не подумала.

Вернувшись домой, я сказала:

– Сергей, я все-таки вызову «скорую»!

– Не надо, пожалуйста, я не умру.

– А если умрешь?

Он помолчал, потом сказал:

– До крещения не умру, поверьте…

Ничем другим меня подкупить было невозможно. Я отдала мазь и пошла на кухню. Трехдневная гора посуды была вымыта, и Анна Вячеславна рассматривала, как чистая посуда ловко была разложена на моем столе.

– Наташенька, а откуда у нас этот любезный молодой человек появился, Сереженька? Такой порядок навел.

– Что же это он, притворяется? – воскликнула я. – Это, Анна Вячеславна, тот, которого избили.

– Какие негодяи, какие негодяи, такого человека избить, – стала сокрушаться соседка. – Надо в милицию заявить. Пусть найдут хулиганов и накажут.

– Накажут… – вздохнула я. – Интересно, кто окажется крайним?

Я вошла в комнату: он сидел на стуле.

– Значит, так, Сергей, мне совершенно некогда, – сказала ему. – Сам ешь, что найдешь на кухне, меня не трогай. И быстрее выздоравливай. Понял?

– Постараюсь… – ответил он. – Может, завтра уже уйду…

– Как завтра? А креститься?

– Не хочу вам мешать.

– Ничего, потерплю. Ты про веру христианскую хоть что-то знаешь?

– Немного… – выдохнул он, дышать ему было тяжело. – Иисус Христос, Пасха, Троица. В Поминальный день дедов вспоминаю.

– Принесу тебе книгу, почитаешь. Чтобы как-то подготовиться к крещению.

– Голова сильно болит, не смогу читать, – отказался он.

– Господи, помилуй. Таблетку дать?

– Не пью таблеток.

– Что же с тобой делать? – глянула я на его смуглое, осунувшееся и почерневшее лицо.

– Вы идите, занимайтесь своими делами. Посплю…

– Родным твоим надо позвонить, – вспомнила я.

– Не надо, пожалуйста, не мучьте меня.

Он лег и отвернулся к стене. И я оставила его в покое, только принесла крещенской воды и окропила его и всю комнату.

Из двенадцати страниц, которые должна была написать за два дня, смогла написать только две: попробуй сосредоточиться, когда в соседней комнате незнакомый мужик, да еще и помирает. У меня совершенно не было на него ни времени, ни сил. Но пришлось заниматься. Через день шишки его втянулись обратно. Он заметил, что после крещенской воды. Прошла еще неделя. В нашей коммуналке его было не видно и не слышно. Только каждое утро на завтрак появлялась на кухне вкусная каша и сервированный общепитовскими тарелками стол. Посуда и пол, как в сказке, мылись сами собой. А когда Сергей сделал генеральную уборку у Анны Вячеславны, она сказала мне:

– Такой приятный молодой человек. Может, он поживет у нас?

– Может… – неуверенно ответила я. – Только мы же про него ничего не знаем.

– Что вы, Наташенька! Он мне столько про себя рассказывал интересного. – Она сложила у груди ладошки вместе, как делала всегда, когда чему-то очень удивлялась. – Симпатичный молодой человек. Знаете, он мне даже напоминает одного князя. Жил у нас в Золотоноше князь Богуш Корецкий. Высокий такой, стройный, с зачесанными кверху рыжими усами и со шведской бородкой…

– Ха-ха! – усмехнулась я. – Серега, конечно, кнезь настоящий! Вот сказанула Анна Вячеславна… Небритый недели две, а рыжие усы – накладные, что ли? И что же он вам рассказал про себя?

– Он, представляете, Наташенька, с пятнадцати лет в колонии сидел, а потом женился, девочка у него есть, дочка Оленька.

– Да… – только и оставалось мне сказать.

Надо, решила я, хотя бы четыре страницы сегодня написать, а за две по плану ненаписанные – обязательно допросить жильца.

Вечером я позвала его на кухню и сказала:

– Сергей, я просто хочу узнать, что ты за человек… Кто тебя избил, как попал в Москву. Какие планы? Расскажи что хочешь.

У него дрогнул мускул на лице. Говорить он начал через большую паузу.

– Если бы не вы, не выжил бы… За три дня ни один человек не выслушал, куска хлеба не дал, из подъезда один фраер веником выгнал, только бомжи дали пивка из слюнявой бутылки… – Когда он говорил, что-то присвистывало у него внутри.

– Ну, дорогой, кто же сейчас пустит в дом незнакомого человека. Тут не старосветские помещики живут.

– Желаю им, чтобы не оказались на моем месте!

– Бог судья! Дальше? – я старалась держаться сурово.

Он рассказал, что последние два года жил тем, что возил молдавские ковры ручной работы в Сибирь, продавал их на рынке в городе, где жила жена с дочкой. Тяжелая работа в буквальном смысле. Ковры продаст – снова едет в Молдавию за товаром. В дороге он никогда не пил, а в последний раз – бес попутал. Познакомился с попутчиками, нашли общий язык – вроде приличные муж с женой… Приехали в Москву, не хотелось расставаться, потому что настроение поганое было. С женой нелады начались: не нравилась ей эта его работа, а другую – где возьмешь с отметкой в паспорте! И вот зашли они с этой парой в привокзальную кафешку. Там незаметно они клофелин в его стакан и прыснули. Очнулся раздетый, без денег и документов в неизвестном районе. Кто бил – не помнит. Бомжи, наверно, сняли куртку, хорошо хоть ботинки оставили. Когда я спросила, почему он в милицию не обратился, Сергей в ответ только хмыкнул. Тогда у меня еще не было практики по спасению посылаемых на мою голову бомжей, и я не знала «тонкостей» их отношений с милицией.

– Но ты же не бомж? Могли бы помочь.

– Да, зря не помогли, – поморщился он. – Сидел я на второй день в каком-то парке на лавке. Голова трещала, даже холода не чувствовал. Сел рядом со мной какой-то мент и вдруг к виску приставил пистолет.

– Господи, помилуй! Какой ужас! Почему?

– Потренироваться, наверно. Что-то требовал от меня, а я не понимал. Может, он и избил. Место пустынное. Лучше б застрелил.

– А тебе не привиделось? – спросил я.

– Может… Что-то опять плохо. Я полежу?

– Конечно… И какие у тебя перспективы? – все же спросила я.

– Жена, если честно, выгнала. Хоть я всю квартиру своими руками отделал. Без дочки не знаю, как жить… Родители просто заболеют, когда узнают, сколько денег пропало. Там и ихние были.

Тут зашла на кухню Анна Вячеславна и сказала:

– Знаете, Наташенька, я все перепутала… Да, склероз, Женечка прав… Целый день думала: что-то не так…

– Анна Вячеславна, ну что еще не так? – вздохнула я.

– Князь Богуш Корецкий не жил в Золотоноше. Вернее, может, он и жил, но только давным-давно. Я вспомнила. Этот вельможный князь оставил такой документ – духовное завещание, в котором впервые упоминается Золотоноша. И вы знаете, какой год? Я вам скажу: 1576.

– Стремная бабушка! – удивился Сергей. – Таких еще не видел.

– Сереженька, вы здесь? Не заметила. Простите, оторвала вас от беседы. А вы утречком передвинете мне стол поближе к окну? Плохо видеть стала.

– Пойдемте, сейчас передвину… – ответил Сергей. – Вы закончили допрос? – повернулся он ко мне.

Что я должна была ответить?

– Идите, кнезь!

По моему настоянию он все-таки позвонил родителям, которым кратко сказал буквально несколько слов, что жив и волноваться не надо. Ни про жену, ни про дочку не было сказано ни слова.

Сложившаяся в нашей коммуналке волею судеб обстановка меня даже устраивала. Сергей бесшумно занимался по хозяйству, хорошо готовил, развлекал Анну Вячеславну. Я только удивлялась, что в его поведении могло не устраивать жену? После эгоиста Вадима с его бесконечными умными разговорами с Сергеем в быту было легко и просто. От его искреннего служения нам, двум одиноким женщинам, в коммуналке повеяло свежим ветерком каких-то счастливых перемен. Я еще страдала от разрыва с моим физиком, перебирала в уме нескладухи нашего совместного жительства, в чем-то винила себя, Вадима теперь во многом оправдывала: можно было, наверно, и потерпеть еще. По приговору отца N, он исчез из нашей коммуналки, но какова его дальнейшая судьба я еще не знала и надеялась, что мой физик-богослов изменится, как обещал, и вернется…