Текст книги "Власть нулей. Том 2"

Но вместо обитателей дома с несчастливым номером пожаловала делегация по поводу вывоза мусора с улицы Гагарина, который не производился уже полгода. Рудольф Леонидович сначала несколько растерялся такому сбою в работе, а потом разумно рассудил, что рассказ про цунами вполне сгодится в данной ситуации.

Рассказ и в самом деле помог выпроводить «плакальщиков» с улицы имени Первого космонавта мира в четверть часа. Мэр перевёл дух и решил всё-таки начать собираться домой, а то не пожаловали бы к нему по поводу асфальтирования этого… как его… Мировой улицы, то есть проспекта. Ведь больше всего ему намотали нервов именно с вопросом асфальтирования дорог в целом и Мирового проспекта в частности. И в данном вопросе на народ уже не действовали страшилки из жизни папуасов: местная библиотекарша по Интернету нашла фотографии, где изображены великолепные дороги в африканской провинции. До того въедливая баба эта библиотекарша, что и не знаешь, чего бы ей такого доброго пожелать! Выдать бы её за какого-нибудь алкаша, чтобы нарожала целый выводок новых граждан великой державы и не думала уже о благоустройстве какой-то помойки… которой тебя поставили командовать! За что, Господи?!

Вот она – цена власти. И чего это люди так тянутся к власти? Что в ней хорошего? Не знают, а лезут, словно там мёдом намазано, а власть – это мука мученическая! Это такая медленная казнь, с которой по изощрённости и сравнить-то нечего! Обладающий хоть какой-то властью человек – несчастнейший из людей. Руководители и правители часто одиноки. Нет, номинально вроде бы есть и семьи, и единомышленники, но всё это так зыбко, так пусто. Друзей у обладающих властью нет, и быть не может. Есть только соратники по партии или оппозиционеры. И те, и другие норовят на твоё место, подкопы со всех сторон тайно роют, чтобы уловить момент и занять его. Когти рвут, в глотку готовы друг другу вцепиться и… даже не догадываются, идиоты, насколько руководитель сам хотел бы им свой трон уступить. Даром! Садись и правь, если сможешь.

И никто из окружающих не смотрит на тебя, как на рядового человека – как же хочется побыть просто рядовым смертным, как все эти плебеи! Все видят в тебе только какую-то силу, которая может хоть что-то сделать с этой ужасающей действительностью. Все чего-то клянчат, просят, требуют. А что он может? Тут надо титаническую работу проводить, тут требуются ни какие-то вялые миллионы рублей, о перечислении которых так любят лопотать с трибун накануне выборов или годовщин праздников, а миллиарды! И не рублей, а долларов! Чтобы сделать нормальные дороги, построить настоящие комфортные дома на месте этих покосившихся чудищ, основать предприятия, чтобы люди не ездили на работу за пятьсот вёрст, а их беспризорные дети не сбивались в лютые и пьяные подростковые банды. Нужна замена прогнившей насквозь инфраструктуры, масштабное строительство, капитальный ремонт унылой реальности!.. И кто будет это делать? Эти вялые циррозники, которым нельзя больше двух килограмм поднимать? Эти равнодушные к красоте жизни мужики с мутным взглядом, которые если где и работают, то единственно для того, чтобы иметь в конце рабочего дня повод нажраться в дугу?

Всё мэр должен им сделать! Думают, он один это шутя провернёт, пока они будут на завалинке квасить и советы ему подавать. Они уверены, что власть – это сильные мира сего! Сильные мира сего, хм… «Бессильные мира сего» – видел где-то такую книгу, что ли, в окне библиотеки у язвы Марины Викторовны, дай ей бог мужа-язвенника! Специально, стерва, на видное место поставила, чтоб он мимо проезжал и помнил, что о нём народ думает. Считают, раз в стране объявлена демократия, руководители всех мастей и рангов прямо озаботились: чего там про нас наши холопы думают? Да плевать они хотели на этот народ с его думами, как и прежде, и даже больше!

Ах, какой желанной кажется власть, когда ты ею не обладаешь! И как горька и жестока она, когда ты получаешь хотя бы клочок этой чёртовой власти. Это, наверно, как замужество: очень хочется попасть туда, получить статус хоть чьей-то жены, а потом кроме разочарования, уймы забот и хлопот ничего в нём не обнаружить. Потом и хотела бы стряхнуть с себя эти хлопоты, но как в присказке про чемодан без ручки: и тащить тяжело, и бросить жалко. И власть так же: с одной стороны – «ох, тяжела ты шапка Мономаха!», а с другой – и отказаться от неё тоже как-то глупо… Почему люди так стремятся к тому, что только отравляет им жизнь? Да, есть кой-какие льготы и привилегии, есть машина с водителем. Квартиру вот дали, намекают на повышение. Но всё какой ценой! Цена власти – самая дорогая, какая только может быть в расценках на все прочие явления этой глупой жизни.

Хотел скрыться от суеты областного центра в тихой провинции, а тут такая же сутолока и беспросветные будни. Ну, спасибо, тестюшка! Тихий городишко, всего-то десять тысяч человечков, а шуму-то, шуму! И было бы из-за чего. Ходят и ходят, просят и просят, ну как дети, ей-богу, что ты будешь с ними делать! Насели со своим бездорожьем: «По пиздорожью-то скоко можна ходить, мил человек, а?». Он-то тут при чём?!

На днях какие-то местные сумасшедшие даже написали мэру письмо о желании вступить всем городом в состав какого-нибудь скандинавского государства, где давно решены проблемы бездорожья. Рудольфа Леонидовича сначала прошиб холодный пот: «Уж не завелись ли у нас сепаратисты по образу северокавказских? А ты прозевал! И это на фоне тотальной борьбы с подобными настроениями!». Но потом вычислил, что сие послание написано безработными пьяницами от нечего делать. Дал почитать письмо жене. Она посмеялась и посоветовала ответить кратко: «Закусывать надо». Так, якобы ответил кто-то из русских императоров какому-то зарвавшемуся губернатору, когда тот, после бурного отмечания Нового года, пробовал объявить свою губернию суверенной республикой. Мэр тоже посмеялся, но отвечать не стал: мало ли что. Представил себе репинских запорожцев, которые «пишут письмо турецкому султану», явственно услышал их дикий гогот, с каким они составляют свою петицию. Такую публику лучше не провоцировать… Хотя было бы круто ответить на манер не абы кого, а самого императора!

Так они ему надоели со своим Мировым проспектом, что он и хотел было начать хлопоты об этом треклятом асфальте, но сработал профессиональный рефлекс: «Тебе что, больше всех надо? Помни, что у нас инициатива наказуема, поэтому сиди и не рыпайся». И в самом деле, нашли дурака! Заасфальтирует им Мировой проспект, а потом обитатели Липовой улицы запросят и свою улицу в порядок привести. А там и бульвар Коминтерна подтянется, да ещё Столетов проезд заартачится, да Горбатый тупик подпоёт. Да переулок Восьмого Марта и закоулок Первого Мая захотят уподобиться улицам лучших городов мира. Знаем мы их, стяжателей! На улице Ленина, где расположены главные объекты города, есть фрагменты асфальта, который был уложен, как говорят местные бабульки, «ишшо при Шталине», и будя.

Тем более, что тесть посоветовал не портить отношений с местной районной властью. А как сунешься к ним с такими-то требованиями, так и хорошие связи уже не помогут. Пока же отбивался от требований народа обещаниями, что в следующем десятилетии у очень занятой власти руки наконец-таки дойдут до асфальтирования их прошпекта. Народ же дерзил, вопрошая, чем это таким интересным у власти руки заняты в данный момент, и заявляя, что они хотят увидеть асфальт ещё в этой жизни, а то и вовсе здесь и сейчас. Кто это придумал этакую глупость, чтобы получить что-то сразу, чтобы жить здесь и сейчас? Когда это в России хоть кто-то наслаждался жизнью здесь и сейчас, если люди по тридцать лет ждали переселения из барака в коммуналку, по полвека предвкушали, что «здесь будет город сад»? И проводится эта политика из расчёта что жизнь конечна. Прождали всю жизнь невесть чего и пожалуйте на тот свет, освобождайте места новым дуракам. Русским людям при такой политике надо бы жить мафусаилов век, чтобы всего дождаться, но средняя продолжительность жизни в России отстаёт даже от слаборазвитых стран Средней Азии.

Жена сказала мэру, что «здесь и сейчас» – это какое-то определяющее направление из восточной философии или религии. Очень вредное направление! Для мира в целом может и сгодится, но для России крайне неподходящее. В России надо учить народ терпению, пока он совсем от рук не отбился… Тут снова замычала корова. Рудольф Леонидович кричать не стал, а только встал в окне, всем видом давая понять, что Александре Потаповне должно быть стыдно. Ей и в самом деле сделалось неловко:

– Вы понимаете, не уходит и всё тут, – стала оправдываться хозяйка Розы. – И ведь доить её пора, а не хочет идти домой и всё тут. Может быть, Вы её попросите? Она Вас послушает…

«Да идите вы обе!» – подумал про себя мэр.

Роза угрюмо посмотрела на него: «Ну и дурак ты, Леонидыч. Я же к тебе всем сердцем, всей душой!». Ему так и послышались эти слова в её бездонных выразительных глазах.

Когда мэр пришёл домой – а жил он в соседнем квартале от Мэрии, – жена сидела на балконе и слушала соловья. Рудольф Леонидович вздохнул так тяжко, что соловей сразу умолк. Жена усадила его за давно накрытый стол и с каким-то восхищением сказала:

– Здесь соловьи поют! А летом прямо на улице цветёт жасмин и шиповник… Где такое ещё увидишь?

– Дура ты, – сказал он буднично, подумав, что это тесть специально попросил уговорить его «ещё немного» потерпеть. – Не понимаешь ты перспектив власти. Такие жёны своих мужей только вниз тянут, а не наверх. Мне уже почти пятьдесят лет, а чего я достиг? Того, что гнию в этом чухонском болоте? Хороша заслуга! Другие в мои годы такие дела проворачивают, что от одного рассказа голова начинает кружиться…

– А мне здесь нравится, – вздохнула жена и снова вышла на балкон.

Мэру сразу стало как-то легче: отомстил-таки тестю за сегодняшние свои мучения, нагрубил его дочери.

Когда Пасха поздняя, то накануне горожане ходят наводить порядок на могилах усопших родственников. Перед ранней Пасхой на городское кладбище никто не ходит – слишком сыро, а то и снег ещё лежит. И это не снег в жилых кварталах, который всегда можно убрать, а настоящие лесные залежи, где никто не ходит, поэтому он не тает даже на солнце, если оно и пробьётся к нему.

Средняя часть кладбища по весне вообще затоплена, так как представляет собой низину, и пройти по ней можно только в болотных сапогах. Кто только додумался здесь хоронить? В девяностые годы, когда население стало помирать такими ударными темпами, что места уже нигде не хватало, под захоронения захватили и эти неподходящие участки. Позже городские власти отдали под кладбище часть бывших полей, которые давно никто не обрабатывал. Так бы не отдали, но вмешался местный криминал, который, надо отдать ему должное, не привык быть похороненным абы как и чёрт-те где. А тут место хорошее, высокое. Правда, трава прёт с человеческий рост благодаря плодородной земле, которую пахали и щедро удобряли каждый год, когда она принадлежала совхозам.

Но лучшая часть – всё-таки старое кладбище. Оно, в отличие от нового, укрыто высокими вековыми деревьями. Тень от крон не пропускает солнце, а корневая система забирает питательные вещества из почвы, поэтому трава если и растёт, то невыразительными клочками. Это важно, потому что те, у кого родня похоронена на открытом месте в низине, летом ходят на их могилы, как на прополку огорода. С тяпками, граблями и мотыгами! Лезет мощная луговая трава, как олицетворение упрямой жизни, которая везде пробьётся. Ничего от неё не спасает: ни песок, ни рубероид, ни плитка. Если дети и внуки переехали жить в Петербург или Райцентр и редко навещают могилы отцов и дедов, то достаточно двух-трёх лет, чтобы они заросли до неузнаваемости и к ним даже нельзя было бы пробиться.

Старое кладбище выгодно не только этим. Это как старинная архитектура, которую мало кто променяет на новостройки. Тут можно отыскать такие древние часовни, что живым кажется, будто они совершили переход во времени. Здесь ещё можно найти могилы, где год смерти относится к девятнадцатому столетию. Здесь похоронены мои предки, прабабушки, прадедушки, их братья, сёстры, племянники и прочие многочисленные ветви такого сложного дерева, каким раньше была обычная семья человек этак в тридцать-сорок.

В большинстве наших городов, как ни странно это прозвучит, кладбище – главная достопримечательность. Наш город старый, но ничего в нём не сохранилось от «незапамятных времён». По банальной причине: если что и прокатывалось по нему, то стирало полностью с лица земли. Потом его снова отстраивали, а через какое-то время опять стирали – излюбленное занятие практически всех исторических деятелей. Особенно, великих. Но в России других и не держат. Так что если вам кто проведёт экскурсию и скажет, что вот в этом доме жил такой-то деятель минувших веков – не верьте. Тот дом не уцелел. Всё новое, хотя по обветшалому виду и не скажешь.

Куда тут, в самом деле, ещё пойти? Музеев нет, театров тоже. Даже кинотеатра нет, когда-то было несколько. При «кровавых коммунистах», как шутят старожилы. Нет учебных заведений, хотя когда-то тоже были, эти важные центры притяжения главного ресурса для любого города – молодёжи. В итоге, как у Лермонтова в «Тамбовской казначейше»: «Там зданье лучшее – острог. Короче, славный городок». Редко приезжают узбеки с приевшимися всем аттракционами почему-то «Московского цирка», отчего провинциалам тревожно, что в Москве теперь кроме узбеков никого не осталось. Это больше напоминает представления бродячих артистов, как во времена Шекспира, а не отзвуки столицы. Но мы-то не во времена Шекспира живём. Хотя, кто там знает, что есть время?.. Только на кладбище и ощущаешь его неуловимые смещения и неумолимое движение.

На кладбище можно проследить историю города, биографии его граждан. Ещё остались представители вымирающей породы старух, которые всё про всё в городе знают. В наш век аутизма, когда отсутствие у человека интереса к окружающим его людям стало нормой, принято считать их сплетницами. А им просто интересны люди и реальная жизнь, в то время как не сплетникам глубоко безразлично, что вокруг происходит. Или любопытно, но они это тщательно скрывают, чтобы не прослыть сплетниками.

Эти замечательные старухи могут рассказать о каждой могиле, кто в ней лежит и чем он славен. И это не сухой и казённый рассказ гида, измученного равнодушными к предмету изложения экскурсантами, а живая речь. Любовь к отеческим гробам у них соединена со знанием. Есть среди них такие, которые знают свой род до шестого колена. И не только свой, но и твой! От них можно услышать про своего прадеда или даже прапрадеда: «Как же, как же, помню Ляксея Устиныча. Он нам фундамент дома поправлял». Ты его никогда не видела, даже фотографий от него не осталось, потому что фотография тогда была доступна только царской семье. Но вот он оживает в их нехитрых рассказах, обретает характер и реальные черты. Словно до сих пор живёт где-то…

В 2005-ом году Пасха совпала с Первомаем. Днём солидарности трудящихся, как его называли раньше, или Праздником Весны и Труда, как стали называть позднее. Соседка Маргарита Григорьевна уговорила меня и Маринку сходить с ней на кладбище на могилу её сына. Мы решили пойти не в субботу перед самым Праздником, когда яблоку будет негде упасть, и даже не в пятницу, а в четверг.

Хотя был май на носу, но погода стояла отвратительная. Премерзкая была погода. Неделю назад прошёл сильный снег, потом ударил мороз, который сменила оттепель. Днём было тепло, но пасмурно и сыро, да ещё дождь грозился пойти. Но раз собрались, решили пойти. Тем более, что за поздней Пасхой следует поздняя Троица, когда на кладбище ходить – только комаров кормить. Ужас сколько здесь комаров в июне! Лучше всего перед ранней Троицей: ни снега, ни холодного дождя с ветром, ни проникающего даже через москитную сетку гнуса.

За нами увязался Лёха-Примус. Всю дорогу он канючил деньги, и было никак ему не объяснить, что мы идём на кладбище, а не в магазин, поэтому без денег.

– Экий же ты тупой, Лёша! – окончательно разозлилась на него Маргарита. – Зачем нам на кладбище деньги? Покойникам взятку давать, что ли?

– Мало ли.

– Сколько в вас, в мужиках, дурости! Я не говорю, что в бабах глупости нет – есть и очень даже много, но до вас далеко. Вот зачем тебе деньги? Пропить? Пропить.

– Да ну вас! – обиделся Лёха. – Сердца в вас нет, вот что.

Он так и не отстал, а притопал с обиженным лицом на самое кладбище. Народу было всего ничего из-за дрянной погоды. Зато мы застали там Светку Ерёмину. У Светланы был своеобразный бзик: она ухаживала за могилой нашего бывшего однокашника Вальки Мочалкина, своего несостоявшегося жениха, в которого была по-детски влюблена ещё со школы. Валька погиб лет десять тому назад в бандитских разборках. Мать его умерла где-то в конце девяностых. Были у него при жизни какие-то бабы, но всё не местные, поэтому после смерти родителей Валькина могила стала зарастать и чахнуть. Светка тогда ещё в Райцентре жила, но стала приезжать к Вальке на могилу каждую весну. В общем-то, ничего странного в этом не было. Но она делала это тайно, как ей казалось, и сердилась, если кто-то замечал её за этим или как-то ещё обращал внимание. Поэтому мы сделали вид, что не увидели её, и прошли по аллее дальше.

А дальше по аллее, за могилой Вальки лежат такие крутые люди нашей округи, что до сих пор мимо их могил ходить страшно. Проще говоря, чтобы не возникло путаницы со значением слова «крутой» в современном его понимании, лежат тут бандиты 90-ых годов, местная братва. Могилы их раньше были богатыми и роскошными, но теперь многие превратились в неухоженные и заброшенные. Местами упали огромные памятники, не рассчитанные своей тяжестью на такую топкую почву. Эти ребята не оставили по себе ни жён, ни детей, ни друзей. Родители их в большинстве своём уже умерли, поэтому некому соблюсти старинную традицию содержать могилы родственников в порядке. Пусть не в роскоши, а просто в опрятности. Так и «стоят кресты после сражения простыми знаками сложения», как математические плюсы в веренице неисчислимых смертей: один человек + ещё один человек + ещё кто-то. И пойми теперь, за что они так яростно сражались друг с другом, граждане одной страны, мужчины одной нации…

В самом конце аллеи похоронен наш бывший пионервожатый Слава Трубачёв. Он командовал теми, кто лежит в начале. Его могила всегда в полном порядке. Это мы, его бывшие пионеры иногда наводим тут порядок. Он сам попросил незадолго до смерти, чтобы мы его хотя бы иногда вспоминали и навещали. Да нам и не трудно.

– Смотрите, на Славкиной могиле какой куст малины вымахал! – говорит Маринка. – А в том году был такой ма-асенький…

– Какой «масенький»? – нагоняет нас Светка. – Я её в прошлом году уже ела. Это он нам привет передал.

– Ка-какой ещё привет? – пугается Маргарита Григорьевна.

– С того света! – злится Светлана на её суеверные страхи.

Поворачиваем направо, где начинается аллея, прозванная в народе «ярмаркой женихов». Здесь нашли свой покой жертвы отравления некачественным алкоголем. В основном мужчины – отсюда и название. Но уже появились и женщины, причём очень молодые, из поколения Пепси, которое уже не комплексует по поводу того, чтобы жрать водку и пиво, как не могли себе позволить их «отставшие от жизни» мамы и бабушки. Но почивших от алкоголизма «невест» всё же значительно меньше спившихся мужчин. Алкоголизм бедных слоёв населения страшен тем, что пьют собственно не алкоголь, на который нет денег, а совершенно не пригодные для человеческого организма жидкости. Чего они только ни пили! От потребления технического спирта получали паралич, теряли зрение, прожигали желудки, кишечники, доводили до отчаяния жён и матерей, шокировали корчами в канавах и зелёной блевотой в кровати собственных детей с чувством совершённого подвига. И заделывали новых детей, безнадёжно больных, за которых врачи потом жестоко ругали отважившихся на подобный крестный путь баб:

– На кой чёрт ложилась под алкаша, дура набитая?! Ты понимаешь, что подобный синдром у новорожденного никогда не пройдёт? Ни-ког-да!

Многие женщины в России действительно этого не понимают. Они уверены, что своей любовью способны излечить любую хворь. Их убедила в этом та же пропаганда: ежели кто пьянствует, то виновата женщина, что не любит этого горемычного. Хотя медицина давно выяснила, что алкоголикам меньше всего нужны женщины со своей глупой бабской любовью, а требуется водка и любые её заменители.

С пьянством в России никогда особо не боролись. Не выгодно. Трезвый и думающий гражданин мешает той системе эксплуатации, какая царит на Руси в качестве основной политической линии. В девяностые годы пьянство совершенно осознанно оправдывали, называя нашей исконной национальной чертой, и усиленно рекламировали его по всем каналам телевидения каждые пять-десять минут. Становилось невозможно смотреть какой-нибудь фильм или передачу, казалось, что не реклама их прерывает, а они вкрапляются в её нескончаемый поток короткими клочками. Да и сами фильмы и передачи были посвящены подвигам «настоящих мужчин после пятого стакана». Были, например, такие рекламные ролики, где молоденькая девушка едет в автобусе и везёт огромный, чуть ли не пятилитровый бутыль пойла, отчего на неё засматриваются все юноши. А один даже предложил познакомиться! На зависть тем нерасторопным дурам, которые без такой бутыли ходят и ещё имеют наглость надеяться, что встретят хоть какую-то любовь. Заканчивался ролик сценой совместного распития влюблёнными этого полуведерного баллона, так что иные невесты тоже стали налегать на спиртное с верой отхватить себе когда-нибудь кавалера, если верить рекламе. Но до желанной встречи дотягивали немногие: нежные ткани женского организма разрушаются от алкоголя значительно быстрее, чем у противоположного пола.

Эта «исконно-народная черта» лет через десять подвела черту под вопросом существования самого народа. Мужчины из сильных и надёжных, на которых всё держалось, превратились в армию капризных и равнодушных ко всему пофигистов, которых должны спасать от пьянства и тащить на себе женщины и даже дети. И вот тут-то допёрло, что пьянка не может быть национальной традицией, если благодаря ей сама нация ударно исчезает. Русские как всегда сами на себе поставили опыт для всего мира и выяснили: так пить нельзя – козлёночком станешь. Зазвучали бойкие голоса, что наивную и доверчивую Россию опять кто-то совратил на ложный путь и намерено спаивает. Кого только не подозревали в этом спаивании! Да практически всех. Но за руку так никого и не поймали, кто насильно лил бы нашему человеку в глотку водку, а то и денатурат. Никто опять-таки не подумал, что подобная подозрительность и мнительность, чувство тревоги и мания преследования как раз являются признаком алкоголизма. Вытащите из канавы любого пьяницу, и он вам дотошно докажет, что это сам Черчилль, а то и Буш-отец с сыном его персонально споили и сюда, в канаву, уложили. Что сэр Уинстон помер в прошлом веке – не аргумент.

Случались такие потешные картины, когда приезжал в город какой-нибудь крикун, очередной «кандидат на мандат», и начинал орать про это самое «спаивание», что он не допустит, мать их растак, окончательно растлить наш народ. Под конец его речи слушающим раздают… бутылки водки с портретом или самого кандидата, или эмблемы его партии. А то кандидат и сам показывал мастер-класс: жрал водку с горла, прямо залпом, дабы зарекомендовать себя избирателям «своим в доску парнем».

– О-о, наш человек! – одобрительно гудела толпа и следовала примеру этого опухшего пьяницы, который уже не первый раз за день сей трюк проделывал: – Не дадим, панимашь, споить себя проклятым сионистам (сатанистам, адвентистам, сталинистам, кавалеристам) и прочей нечисти, спаси и сохрани! Ну, будем…

Тревожность развивается и у тех, кто вынужден жить рядом со «спаиваемым», как у переживших какие-то боевые действия. И эта тревожность не мнительная, не алкогольная, а самая настоящая и обоснованная, так как жить с алкашом в самом деле опасно. Дом может по пьянке спалить и на все вопли ужаса отвечать излюбленной фразой всех российских алкоголиков: «А чё вы все такие злые-та? Чё я такова сделал-та?». Сколько у нас пьяниц сидит за рулём, сколько гибнет народу каждый год по их вине, а они всегда отвечают вот этим недоумением: «А чё я такова-та сделал?!». Людям страшно находиться рядом с такими придурками, которые уже никогда не станут нормальными по чисто химическим причинам, никогда не осознают и сотой доли своей незрелости и недоразвитости. В каждом доме, где есть мужчина-пьяница, которого не так-то легко скрутить в отличие от пьющей женщины, у родни и соседей можно наблюдать эту тревожность, какая бывает у людей, вынужденных систематически переживать бомбёжки, теракты и прочие угрозы жизни и дому. То утечку газа им устроят, то наводнение, то пожар, то аварию, то очередной приступ белой горячки с ножом в руках. И самое главное, что потом будет сидеть без единой царапины и обиженно растолковывать:

– А чё я сделал-та? Я ж не со зла! Меня же специально спаивают!.. эти… как их… монополисты (на прошлой неделе это были монархисты). Да и вы вот ещё все злые такие! А чаво вы такие злые-та? Эх, не любит меня никто, такого замечательного и душевного, как тут не запить…

Так люди и живут всю жизнь рядом с этой ненормальностью в постоянном напряжении. И жаловаться некуда – да вы шо, энто ж наша исконно-национальная! Да это не мы ваще, а нас споили какие-то суки! Эх, поймали бы их, так… выпили бы с ними за компанию.

Пьянство захлестнуло не только самые низшие этажи общества, но и высшие инстанции. Никого в России уже не удивляет, если на ответственном посту работает пьяница, если по улице идёт в хлам пьяный милиционер или военный, если в высоком кабинете перегаром дышит в лица подчинённым весьма значительный чиновник. Помилосердствуйте, человек же за страну переживает, горит и зашивается на работе! А стране что это «горение»? Сама как после пожара стоит.

Ни честь мундира, ни высокий статус – ничего людей уже не тормозит, если заходит речь об этой самой «исконно-национальной традиции». Русские семьи за эти годы свыклись с пьянством, стали воспринимать его как нечто само собой разумеющееся, так что никто уже не догадывается протестовать: а какого чёрта вы вообще решили, что это является нашей национальной чертой?! Если за несколько лет пьянства нация практически вымерла, как же это может быть традицией данной нации, которая до этого существовала несколько веков? И как существовала! Не какие-то горластые пропойцы были её лучшими представителями, а великие учёные и путешественники, писатели и художники. И почему теперь нам в традиции предлагают какое-то паскудство, а мы тупо на всё соглашаемся?.. Нет, таких вопросов никто не задавал: не по-русски как-то, негуманно. Не по-христиански. Да и с математикой, видимо, не лады.

Раньше говорили, что каждая советская семья пострадала во время Великой Отечественной войны. Теперь то же самое можно сказать о пьянстве. Странное дело: люди гибнут, а никто ничего не делает. Напротив, доказывают, что это нормально, так и должно быть. Дескать, наши деды и отцы ещё не так квасили, зато фашиста разбили и в космос полетели. И тут понимаешь, что пропаганда эта рассчитана на безродных, которые своих реальных дедов никогда не видели. Я своих видела. Правда, пьяными я их никогда не видела. А кому нравится сказка, что они произошли от алкоголиков, уже вряд ли чем поможешь.

Во многих городах за последние годы на кладбищах образовались целые аллеи, где лежат спившиеся люди. Население некоторых деревень и небольших посёлков на рубеже веков вообще в полном составе перекочевало туда. Туда, откуда не возвращаются. Сгинули полностью, словно и не было их. Ту же Великую Отечественную пережили, выстояли, а вот пьянку – нет, не сдюжили. Хотя и верили, что это – наша исконная традиция, которая проверена временем, поэтому вреда не принесёт. Кто-то пил много лет, пока однажды не выдержало сердце, у кого-то почки отказали и организм доживал последние дни без них, кто-то сошёл с ума и периодически гонялся за роднёй с топором. И иногда догонял. «Ну, он жа больной человек! – вступались за него на суде. – Яго жа лечить надоть, а не судить». Поэтому вся эта белая горячка, надоев до смерти тюремному начальству, вскоре выходила на свободу и начинала с новой яростью демонстрировать оставшейся после последнего наскока с топором родне свою «болезню».

То есть, близким не приходилось скучать рядом с этими засранцами, которые обладали неплохим здоровьем от природы, но ничего другого не смогли придумать для употребления сил и энергии. Не пришёл очередной Вождь, не направил, панимашь, на что-то великое, вот мы и тово… Именно такие мятые речи звучали на похоронах очередного алкоголика. А вокруг стоят угрюмые соратники по пьянке, как обиженные солдаты какой-то незарегистрированной армии, великие борцы с зелёным змием. Словно бы нашли себе такое героическое занятие, чтобы хоть с кем-то за что-то бороться. А поодаль сбились в стайку бабы с ярко выраженным синдромом «надо срочно замуж хоть за кого-то» и растерянно думают: за кого ж теперь-то? И так-то было не за кого, а теперь даже иэто загнулось. Предпоследний шанс уже зарыт, а вон стоит на подгибающихся ногах и последний, ещё не совсем жёлтый на фоне других обладателей цирроза, хотя перерождение разрушенной печени уже идёт полным ходом. И вот они смотрят на него… взглядом не доенной коровы.

Ещё до Перестройки появилась мода делать большие портреты усопших на могильных памятниках. Раньше всё было проще: ставили обычный православный крест (и это в советское, «атеистическое» время, как ни удивительно) из арматуры, а на крест навешивали стандартный портрет на хорошо всем знакомой металлокерамике овальной формы. Старая часть кладбища практически вся пестрит такими крестами с портретами. Только у товароведа городской кооперации торчит громадная стела с огромным портретом, как бы уже за версту кричит: «Здесь лежит товаровед, а уж никак не советский инженер или врач – и не надейтесь!». Чем была вызвана такая мода – сказать трудно. Должно быть лихорадочным желанием продемонстрировать любому, пусть даже совершенно постороннему прохожему, что «у нас не хужее, чем у других людёв!». И ещё страхом, что за скромную могилу станут подозревать в нищете – главном пороке новой эпохи. Некоторые стремительно беднеющие семьи выкладывали за оформление такой могилы практически все сбережения и даже влезали в долги на годы вперёд.