Текст книги "Уставшее время"

6

До дома было минут сорок ходьбы. Митя на всякий случай выбирал узкие, скромные улочки и задворки. Но, очевидно, рок не собирался оставлять его сегодня в покое. Выйдя на небольшую площадь, к которой сбоку прижался сквер с фонтаном и памятником, он услышал позади автоматные очереди. Вскоре к ним присоединился пулеметный дождь.

Митя в свете последних событий воспринял стрельбу на свой счет и ускорил шаг. Однако дело начинало принимать серьезный оборот. Заработала артиллерия. Митя различал пушечные и танковые выстрелы и далекие ракетные залпы. Отбросив мысль о том, что все это организовано ради него, он короткими перебежками добрался до сквера и попытался укрыться.

Было непонятно, с какой стороны приближается фронт, но по прикидкам, площади в самом ближайшем времени предстояло стать ареной войны. Он не ошибся. Едва успев залечь под прикрытием скамейки, Митя увидел стрелявших. Это были солдаты в немецко-фашистской форме, в характерных касках и с укороченными автоматами. Они бежали через площадь, отстреливаясь и крича по-немецки.

Внезапно совсем рядом раздался женский визг. Оглянувшись, Митя увидел женщину – вполне современно, даже профессионально одетую и накрашенную. От ужаса она стояла неподвижно, широко открытыми глазами глядя на немецких солдат и выползающий с соседней улицы советский танк. Митя выскочил из укрытия, подбежал к девице и, дернув ее за руку, потащил к лавке. Она перестала визжать и послушно улеглась рядом на траве за скамейкой. Профессиональный инстинкт сработал четко.

За танком на площадь выходили солдаты в советской форме. Они стреляли вслед немецкой пехоте и шли прямо, не прячась от пуль и не ища прикрытий.

– Это чо такое? Кино что ли, паразиты, снимают? – заговорила девица. – Так ведь предупреждать же надо. Козлы отмороженные.

– Это не кино, – ответил Митя. – Это война, самая настоящая.

– Да ты чо, мужик, какая война? Сначала фрицы какие-то перли, теперь эти – краснозвездные. Эта война давно уже похерена.

– Значит, она воскресла. Вон, видишь, – Митя показал рукой, – того парня?

Это опять был юнец в черном, как и в тот раз, когда Митя повстречался с диким степным табуном. Он стоял недалеко от притормозившего танка и смотрел в пустоту.

– Ну вижу.

– И не догадываешься, кто это?

– Да на кой ляд мне догадываться, что за сопляк там под пули лезет? Идиот какой-то. – Девица достала из сумочки пудреницу и расположилась поудобнее.

– Вот и я тоже не имею представления, кто это, – признался Митя со вздохом.

Остановившийся танк медленно ворочал башней. Раздался оглушительный выстрел и звон стекла – вылетали стекла из домов на площади. Это был единственный ущерб, причиненный городу короткой вспышкой давно утихнувшей войны. Сразу за танковым выстрелом все прекратилось – и стрельба, и гул невидимой артиллерии, и крики солдат. Война померкла и растворилась в воздухе. Вместе с ней бесследно исчез и черный юноша, окончив сеанс связи с космосом.

– Можно вылезать, – сказал Митя девице, все еще пудрившей нос.

Она оторвалась от зеркальца и огляделась по сторонам почти безумными глазами. Потом перевела взгляд на Митю и прыснула со смеха.

– А ты не из их компании? Раненный военнопленный? Давай, беги, догоняй своих козлов киношных. И скажи этим засранцам недоделанным, чтоб в следующий раз пер…ли где-нибудь в другом месте. Здесь приличный район, а я из-за этих идиотов колготки порвала. Кто мне за них заплатит?

– Бог подаст, – ответил Митя, усаживаясь на скамейку, чтобы перевести дух.

Дома на площади, видимо, были нежилыми, поэтому переполоха вылетевшие стекла не вызвали. Где-то рядом недолго завывали тоскливые милицейские сирены, но площадь по-прежнему оставалась пустынной и молчаливой. Единственное живое и понятное существо, встреченное им здесь, – проститутка – и та давно исчезла. Митя был один и ему совсем не хотелось уходить отсюда – от рассветной тишины и легкого шуршания фонтана.

Он чувствовал себя здесь в абсолютной безопасности – а кто знает, что могло ждать дома? Наверняка туда уже отправили парочку амбалов пострашней, и он сам себя доставит к ним на блюдечке с голубой каемочкой. Эта мрачная перспектива повергла его в состояние отрешенной печали, и в голове зазвучал траурный марш. Сначала тихий и приглушенный, потом все громче. С опозданием Митя догадался, что марш звучит не в его голове, а где-то на соседних улицах и быстро приближается.

Траурная процессия медленно выплывала на площадь с самой дальней от сквера улицы. Впереди шествия полз грузовичок, за ним двигался на плечах большой гроб. За гробом шел оркестр и несли пышные траурные венки.

Даже когда площадь заполнилась людьми в траурных одеждах, с улицы еще выплывали остатки шествия. Грузовик остановился в центре, около него установили на табуретах гроб с покойником. Было похоже, что здесь будет происходить церемония прощания с усопшим, и это показалось Мите странным. Похороны в полшестого утра и городская площадь в качестве места гражданской панихиды не могли не вызывать удивления. Митина скамейка находилась далеко от грузовика, ставшего трибуной, и различать он мог только интонации в голосах выступавших. Подойти же ближе не решался из-за своего беспризорного вида.

Увлеченный наблюдением, он не заметил, как на скамье появился кто-то еще.

– А все-таки прав был покойник, не находите?

Митя резко повернул голову и увидел человека в темном костюме, шляпе, с короткой бородкой и изящной резной тростью в руках.

– Мне кажется, – сказал Митя. – я не был знаком с покойным. И не могу сказать, был ли он вообще в чем-то прав. Я даже не знаю, кого хоронят.

– О! Я ведь говорил совсем не об этом. Но если вас так интересует: в том гробу лежит отец местной демократии. Некто Дубянский, местный лидер Демократической партии. Вы разве не слышали – об этом громком деле последние три дня только и кричат.

– Что вы говорите! – вяло удивился Митя. – А что с ним случилось?

– Злодейская пуля, – флегматично ответил собеседник. – Или, если пользоваться современной терминологией, – заказное убийство. Весьма банально. И главное – нестерпимо скучно. Я, собственно говоря, о том и спрашивал.

Митя прислушался к ораторствующему на грузовике коротенькому человеку. Политический окрас речи не вызывал сомнений – до Мити долетали устрашающие конструкции вроде «жесткая консолидация демократических сил», «прогрессивно мыслящее человечество против коричневой заразы» и «воинствующий гуманизм на страже общественных идеалов». Поежившись, Митя обратился к собеседнику:

– Так в чем же был прав покойник?

– Я, видите ли, имел в виду совсем не этого демократического покойника. Я говорил вот о нем. – Он указал рукой на памятник в нескольких метрах от скамейки, посреди газона.

Это был постамент с бюстом Гоголя, насмешливо и одновременно тоскливо смотревшего на площадь.

– О Гоголе? – переспросил Митя.

– Разумеется. «Скучно на этом свете, господа!» – вот в чем он был прав… Да-а, – протянул незнакомец. – Все мы вышли из шинели Гоголя… Кто из подкладки, кто из кармана, а кто из рукава.

Он встал и сказал:

– К сожалению, мне пора. Труба зовет. – И кивнул в сторону гроба.

Митя вдруг подумал, что у этого человека, безусловно, есть нечто общее с Фаддей Фаддеичем. Может быть, эта манера смотреть на мир так, будто у них в кармане все его сокровища, которыми они готовы поделиться на оговоренных условиях?

Речи закончились, толпа пришла в движение. Музыканты снова грянули траурный марш.

Когда площадь опустела, Митя отправился своей дорогой.

Дверь квартиры, как он и ожидал, была лишь прикрыта, а замок безнадежно искорежен. С замирающим сердцем Митя вошел внутрь.

Непрошеных гостей, к счастью, не было, лишь царил беспорядок чуть больше обычного. Комод и книжный шкаф выпотрошены до основания, кушетка стояла не на ножках, а на боку. В кухне тоже все было перерыто. И тут Митю прошиб холодный пот.

Он кинулся в комнату, припал к комоду и засунул руку в потайную щель. Камень был на месте. Митя с облегчением извлек его и тут же решил никогда больше с ним не расставаться.

Затем он выкинул в мусорное ведро пижаму и принялся наводить порядок. Через полчаса ударный труд был прерван звонком в дверь. Кто-то постеснялся зайти в открытую дверь.

Это был Илья. Он изумленно рассматривал выломанный замок.

– Привет. Я видел из окна, как ты вернулся. Ты сбежал из больницы, а ключ остался там, я правильно понимаю ситуацию?

– В общих чертах, – согласился Митя. – Заходи. Понимаешь, – начал он объяснять посреди разора в комнате, – после недели продавливания постели появляется дикая жажда деятельности. Вот и решил перетряхнуть тут все. Отделить хлам от плевел. Руки так и чешутся. – В доказательство Митя потер ладони друг о дружку и с остервенением принялся за разборку вываленных из комода вещей.

– А-а, – сказал Илья.

– Ну, выкладывай, какие новости.

– Да какие новости. Мать просила тебя позвать. Ты ей зачем-то понадобился.

– Ладно, приду. Как она?

– Плохо… – Илья нахмурился и поменял тему: – Слушай, хотел тебя спросить. Ты об этих парнях во втором подъезде что-нибудь знаешь?

С недавнего времени поговаривали, будто во втором подъезде (выселенном подчистую) по ночам справляют шабаши сектанты. Но доказательствами никто не располагал. Было решено в милицию не обращаться, чтобы не привлекать к дому излишнего внимания и не будить лиха, пока оно тихо беспамятствует на верхах власти.

– Кроме слухов, ничего. Но по-моему, эти сказки Адель сочиняет со страху. Очень она бомжей боится, вот и малюет им рога с копытами.

– Да нет, – поморщился Илья, – она здесь ни при чем. Там действительно кто-то обживает верхние этажи. Я на крыше как-то раз видел двоих ночью. Они не говорили, а просто стояли. Я хотел к ним подойти, но они как увидели меня, сразу шарахнулись на чердак. Конспирация у них там, что ли, или еще чего, не знаю. Какая-нибудь криминальная подпольщина. Или неформалы.

– А чего ты от них хочешь? – Митя почесал в затылке и наткнулся на тонзуру со шрамом. От бинта он избавился, когда пришел домой. Заметив в куче тряпья красный козырек, водрузил бейсболку на голову.

– Ничего не хочу, – пожал плечами Илья. – Но как-то это все… стремно. Я туда потом сунулся. Просто так, посмотреть. До пятого этажа поднялся – так чуть обратно не полетел. Как привидение вырос передо мной…

– Кто? – не выдержал Митя. – Упырь с пятачком?

– Не, парень. Моложе меня, наверное, весь в черном и смотрит… как будто насквозь дырку буравит. И молчит. И дальше не пускает. Ну я объясняю: я не вредный, просто хочу познакомиться. Он молчит, а потом к нему второй подошел. Я и второму тоже самое вешаю, а сам думаю – глухонемые они что ли, ни бельмеса не понимают. И вообще, какие-то странные. Почти одинаковые, в черных каких-то тряпках, на театральный реквизит похоже. Физиономии только разные. И глаза ненормальные. Как будто не на тебя смотрят, а сквозь тебя. Я плюнул да и пошел обратно. Психи какие-то. Может, все-таки ментам сообщить? Вдруг это сборище маньяков?

– Или штаб гуманоидов, – с серьезным видом добавил Митя. Он не стал рассказывать, что уже встречался с двумя из этих «психов-инопланетян». – Оставь их в покое. Почему-то мне кажется, что от милиции у них найдется какое-нибудь сильнодействующее средство.

– Ну ладно. Тогда я пошел. Так ты зайдешь к матери? – грустно спросил Илья. – Ей, наверно, уже недолго осталось.

Митя кивнул.

– Пошли.

А на лестнице он вдруг вспомнил утренние похороны. Наверное, потому, что Илья часто говорил, что собирается вступить в ДРП и начать политическую карьеру.

– А все-таки странное время выбрали для похорон. Ты был там?

– Где? Какие похороны?

– Ну, Дубянского же хоронили утром. Ты не знал?

– Дубянского? – Илья выкатил глаза и стал как вкопанный.

– Его, – ответил Митя растерянно. – А ты что, не знал, что его убили?

– Когда? – спросил Илья ошарашенно.

– Я вообще-то тоже не знал, мне на похоронах один человек рассказал. Я туда случайно попал, когда из больницы шел домой. Он сказал, три дня назад, и шуму было порядочно. Странно, что ты не в курсе.

– А ты ничего не путаешь? – Илья смотрел на Митю пристально и непонимающе. – Дубянский вчера улетел в Европу. Никто его не убивал три дня назад. Может, этот твой человек пошутил?

– Может, и пошутил, – промямлил Митя. – Только не похоже было, что это шутка. И митинг там был нешуточный. Вся площадь народом была забита.

– В шесть часов утра? – уточнил Илья. – Ты пришел в шесть с чем-то, я видел.

– Ну да, я поэтому и удивился, почему так рано и… – Митя осекся, потому что до него дошла абсурдность диалога.

Илья, видимо, подумал о том же и, выразительно посмотрев на Митину бейсболку, молча зашагал наверх. Митя поплелся за ним.

Илья впустил его в квартиру.

– Мам! Ты не спишь? Я привел Митю.

Любовь Андреевна лежала на кровати. Она сильно исхудала и как будто уменьшилась в размерах. Посеревшее лицо было почти безжизненным.

– День добрый, Любовь Андреевна, – сказал Митя.

Ее серые, истончившиеся губы чуть растянулись в улыбке.

– Митя! Я рада, что ты пришел. Подойди поближе. Дай руку.

Когда-то Любовь Андреевна и Митина бабушка были большими подругами, несмотря на разницу в возрасте.

– Как вы себя чувствуете, Любовь Андреевна? – спросил Митя.

– Да я ничего, потихонечку, – ответила она слабым голосом. – Главное – ты. Я видела тебя, Митя… Тебе суждено что-то… необычное. Ах, если бы ты знал, Митя, какой это был чудесный сон. – Ее голос слабел, речь становилась невнятной и путаной, глаза устало закрылись.

– Мама, тебе нельзя много говорить, – вмешался Илья.

– Ничего, сынок. – Любовь Андреевна открыла глаза. – Кто-то говорил со мной, там… но я плохо запомнила. Ах, боже мой… Я должна тебе сказать, Митя… что же я должна… От тебя ждут ответа, за тобой придут… скоро, ты только жди. Ты должен прийти к ним. Они ищут тебя… – Она задыхалась, глаза горели, и вокруг них ярче проступили синие круги.

Ее рука вдруг разжалась и бессильно упала вниз с кровати.

– Мама! – позвал Илья.

Но она не ответила.

– Идем, она заснула, – сказал Илья.

Они вышли в коридор.

– Бредить начала, – мрачно произнес Илья.

– Одним бредом больше, одним меньше, – ответил Митя. – Все вокруг бредят, разве ты не замечаешь?

Илья истолковал это по-своему. Посмотрев на Митю внимательно и с сочувствием, он вздохнул:

– Да-а, замечаю.

Митя спустился к себе. Это не бред, его мать говорила вполне здраво, он был уверен в этом. И то, что он не понимал ее слов, ничего не значило.

«Жди, за тобой придут!» Хорошенькая перспектива. Звучит как дымно-пепельный отголосок тысяча девятьсот тридцать какого-то года. Романтика постреволюционного империализма: ночь, «черный ворон», глухой стук в дверь, путешествие в никуда.

Это утро засыпало его ворохом загадок. Похороны отца местной демократии – ну, это, допустим, можно еще как-то отклассифицировать, если бы там был… Митя хлопнул себя по лбу. Конечно же, там был кто-то из них! А не заметил он его потому, что мудрено найти в траурной толпе парня в черной одежде.

Молодые люди в черном со взглядом не от мира сего начинали обретать реальные очертания и их сфера интересов вырисовывалась вполне конкретно. Они что-то делали со временем. А что если тоже нагрянуть к ним в гости и спросить, как они проделывают эти штуки?

Разумеется, они ничего не расскажут, подумал Митя.

Он вновь принялся за уборку. Чудеса чудесами, но на очереди стояли и другие тайны мадридского двора, имеющие гораздо более реальные очертания. Отбойные кулаки Витеньки не шли у Мити из головы, а ведь это самое простое оружие из их арсенала. Потом пойдут в ход раскаленные утюги, а там и до пули в лоб недалеко. «Как же вбить в их безмозглые ослиные головы, что нет у меня никакого архива?» – решал он. Ослиные головы… хм… пожалуй, не стоит оскорблять уважаемых животных этим сравнением. Вот совсем недавно, например, он познакомился с одним вполне разумным ослом…

От стремительной догадки у Мити чуть не подкосились ноги. Он медленно сосчитал до десяти, а потом захохотал. Может, у него действительно что-то стало с головой после падения? Это же надо было так глупо забыть о любвеобильном кавказце, одарившим его изобличительным чемоданом!

Как только Митя вспомнил о чемодане, он заметил и его исчезновение. А ведь Витенька чуть не клялся, что они обыскали весь дом и не нашли нужного. Быть может, за чемоданом гоняются не только они? Но ведь уже вырисовывалась стройная цепочка: владелец кривых зеркал – тощий эпилептик – рядовые орангутанги. Кто еще мог сюда затесаться?

Вдруг его осенило. Матвей. Вот кто зарился на чемодан, желая отправить его во вторсырье! Рассыпая на бегу проклятия, Митя вылетел на лестничную площадку и затарабанил в соседнюю дверь.

– Открывай, несчастный!!

Последние удары кулаков обрушились в пустоту. Дверь распахнулась, и из-за нее выглянул испуганный и взъерошенный Матвей.

– Ты чего?

Митя схватил его за тесемки жеваной майки и начал трясти:

– Где? Куда дел? Быстро говори, я за себя не ручаюсь, честное слово, лучше по-хорошему скажи – это ты его взял?

– Да кого? Объясни толком!

– Чемодан!!! – заорал Митя. – С бумагами.

– А-а. Так это… я его… ты ж сам сказал, что его сжечь надо… – Матвей смущенно и виновато моргал.

– Ну! – подстегнул его Митя.

– В макулатуру сдал, – выдохнул Матвей и зажмурился, как перед прыжком в воду с вышки. – Я думал, оно тебе не нужно, старье это. Деньги я отдам, чесслово, и чемодан тоже. – Он испуганно лепетал, делая слабые попытки вырваться или вылезти из майки.

– Адрес! – орал Митя.

– Чего адрес? – глупо спросил подследственный.

– Макулатуры! – в тон ему ответил Митя.

– Циолковского, семнадцать, – отрапортовал Матвей и, отпущенный на свободу, прокричал Мите вслед: – Там напротив бакалея и пивной ларек.

Митя помчался на улицу Циолковского.

Чуть отдышавшись возле пункта приема вторсырья, чтобы его не приняли за укушенного бешеной собакой, он вошел внутрь.

– Девушка, здрасьте. У меня караул.

– Слушаю вас.

– К вам случайно попали мои личные бумаги, а они мне позарез нужны. Может, вспомните, вам приносили большой клетчатый чемодан…

– Да, помню. Но помочь ничем не могу. Вчера машина все забрала. Не повезло вам – у нас отгрузка два раза в месяц…

– Черт! А куда вы отправляете макулатуру? Может, успею догнать?

– На комбинат, в Алешино. Только вряд ли это вам поможет, – она с сомнением покачала головой. – Там тонны бумаги.

Митя в умопомрачении побежал на вокзал.

Но по дороге почувствовал, что выдыхается, охладевает и трезвеет, хотя не пил ни капли. Когда процесс охлаждения достиг критического уровня, Митя упал на первую попавшуюся скамейку и опять расхохотался, напугав шедшую мимо старушку. Чем он занимается?! Гоняется, словно угорелый, за смердящими бумажками, в которых прописана вся подноготная обожаемых властей местного масштаба. И для чего?! Чтобы вручить их Витеньке с Андрюхой, получить благодарность с занесением в личное дело?!

Архив будет превращен в мокрую, серую бумажную массу. До папки с историческими изысканиями Старого Перца уже никто не доберется. Перестав смеяться, Митя рассудил, что это, быть может, к лучшему.

Беззаботно насвистывая, Митя пошел по улице. Почему-то он был уверен, что на этом все неприятности закончатся. Вывод был поспешным. На затормозившую у обочины машину он не обратил внимания. Но его вынудили сделать это под нажимом грубой физической силы. Ему выкручивали руки и толкали к машине. Митя оказался зажат между двумя дюжими парнями на заднем сиденье, рядом с шофером сидел еще один. К его удивлению, там не было ни Андрюхи, ни Витеньки, и он понял, что попал в руки более серьезных людей. Чем это грозило, он не мог представить, поэтому сидел тихо.

После пяти минут гробового молчания заговорил тот, что сидел справа.

– Ну и как ты собираешься дальше жить?

Видимо, вопрос был обращен все-таки к Мите, потому что, как он предполагал, собственные проблемы выбора жизненного пути похитители должны были решить давным-давно раз и навсегда.

– Да я бы и сам не против уяснить это для себя, – вздохнул Митя.

– Понима-ает, – протянул тот, что был спереди, не оборачиваясь.

– И чей сыр слопал, надеюсь, ты тоже понимаешь, – сказал первый. – Объяснять не надо?

– Не надо, – грустно ответил Митя. – Лишние объяснения – лишние слезы.

– Грамотный! – похвалил второй.

– Так какие выводы у тебя в мозгах созревают по этому поводу? – спросил первый, все так же глядя куда-то в сторону.

– По поводу чего, уточните, пожалуйста, – попросил Митя на всякий случай.

– Ну ты артист, – усмехнулся его сосед слева.

– По поводу волшебно исчезнувшего архива Перца. Знакомо имя?

– К сожалению, да, – ответил Митя. – Но вы, господа, опоздали. Архива больше не существует. Я и сам только полчаса назад об этом узнал. Так что прощения просим.

– А ты наглей, да меру знай, – повернулся к нему передний. – Мы с тобой не в игрушки играем, если ты еще не уяснил. И не рассчитывай на милости природы, ты свое сполна получишь…

– Что с архивом? – перебил его первый.

– Сдан в макулатуру, – твердо сказал Митя. – По ошибке. И не мной. Я не знал об этом.

Реакции, которую ожидал Митя, не последовало. Все трое (не считая водителя) оставались невозмутимы – то ли не осмыслили его слов, то ли не поверили. Скорей всего, второе.

– Ладно. Учтем макулатуру, – непонятно сказал первый. – Ты такой смелый от глупости или на крышу свою рассчитываешь?

«Понятно, – подумал Митя, – они меня не сильно трогают, потому что не знают, кто за мной стоит». А поскольку за ним никто не стоит, он не станет разуверять их. Пусть остаются в блаженном неведении относительно его значительности.

– На крышу рассчитываю, – сознался Митя.

– Нет, ты все-таки глуп, – вздохнул первый. – Не знаю даже, хорошо это или плохо. Пяти тысяч тебе хватит?

Прихлопнув отвисшую было челюсть, Митя спросил:

– Пяти тысяч чего?

– Вечнозеленых, – лениво ответил передний. – Он не только глуп, он еще и фишку не рубит. Тебе чего, деревянные, что ли, нужны? Патриот х…

– Ребят, я ж вам объясняю, нет у меня архива, улетел он на бумажную фабрику. Там из него приличную бумагу гнать будут.

– Пять кусков для тебя, значит, неприличная бумага, – задумчиво произнес первый. – Пятнадцать приличнее будет?

Кажется, у них слишком сильно развито метафорическое мышление, подумал Митя. Кто бы объяснил, что на их языке означают «макулатура» и «бумажная фабрика»? Разговор принимал какое-то безнадежное направление и избавления Митя уже не чаял. Оставалось только одно – вежливо поддерживать беседу, стараясь не гневить этих троих, набивая себе цену.

– Да я бы вам сам с радостью пятнадцать отдал, только бы не слышать больше об этом вонючем архиве.

– Зарываешься, – укоризненно посмотрел на него передний и покачал головой.

– Такая уж у меня трудная судьба, – ответил Митя. – Меня таким мама родила.

– А мама не говорила тебе, что у всякого козла есть своя цена? – спросил сосед слева.

– Увы, эту тайну моя мама унесла с собой в могилу, едва я родился.

– Так сколько наш сиротка стоит? – лениво поинтересовался первый. Очевидно, он был здесь главным и только он мог ограничивать или подстегивать Митины аппетиты.

– Сиротка не может продать то, чего у него нет, – ответил Митя.

– Нет – так достанешь, – уверенно сказал главный. – Все расходы оплачиваются, если ты еще не въехал. О том и базар. Нам не весь архив нужен, а только одна маленькая папочка. Твою крышу она не заинтересует, там разное ученое барахло, ему красная цена – полтинник отечественный. Даю тебе за этот полтинник двадцать пять кусков – это последняя цена. На экстренные расходы добавим под честное слово.

– Господа, вы меня не поняли. Я же вам русским языком объясняю – и архив, и папочка находятся вне пределов любой досягаемости. В конце концов, я не Воланд, чтобы из воздуха рукописи доставать.

– А он не только тупой, – брезгливо сказал передний, – но и жадный. – Он вдруг достал пистолет и быстро приставил его к Митиному лбу. – А жадных я не люблю. Я люблю их отстреливать. Гоша, – он повернулся к водителю, – гони куда-нибудь за город, лучше в Бор. Зачем поганить любимый город падалью, я правильно говорю? – спросил он Митю.

Тот молчал, стиснув зубы и не зная, что еще сделать или сказать.

– Эй, ты никак уже обо…ся? – Идиот с пистолетом шумно принюхался, театрально морщась и двигая головой по сторонам. – Не слышу ответа. – Он с силой ударил Митю по лбу стволом пистолета.

Голова резко откинулась назад, а рука у бедра непроизвольно сжалась в кулак. Дальнейшее происходило уже без его сознательного участия. Он почувствовал какой-то предмет, лежащий в кармане брюк. Автоматически сунул туда руку и крепко сжал каменный треугольник. Наверное, у него что-то происходило в этот момент с лицом. Он увидел, как с физиономии переднего умника сползло наглое выражение и появились нечаянный испуг и детская растерянность. С боков сразу же отлипли амбалы и тоже стали боязливо глазеть на него.

А потом Митя заговорил. Да так, что и сам себя испугался, не узнавая своего голоса и не понимая смысла слов.

– Приходит день всему что смертно гибелью грозя в стремнине тока время скачет и ярость гнева обрушится на малых предавших дух темно и свет не видно смерть придет страх наступает свет прольется гибнет и бунтует и клокочет страшно им молят спасенья мир устал притих увечен взлететь не может тяжесть тянет вниз альфа и омега танец волн ветров и птиц легко на сердце от музыки сфер слушайте музыку революций конца эволюций огонь бессилен вода времен иссякнет…

Раздался хриплый крик:

– Тормози!

Взвизгнув, машина остановилась.

– Выкидывай его, а то дымиться начнет! Шиза невдолбенная, пускай Лихоманец с ним сам разбирается.

Митю вытолкнули на обочину дороги. Хлопнули двери, и машина с похитителями мгновенно умчалась. Минуты две он лежал неподвижно в пыльной придорожной траве. Голова раскалывалась на части от страшной боли в висках и затылке. Потом, медленно поднявшись с земли, Митя перешел через дорогу и стал ловить попутку до города.