Текст книги "Аут"

Неподалеку от скамейки оборванные и грязные уличные дети играли в щелбаны. Кубик немного понаблюдал за ними. Потом мимо пропылила знакомая компания, состоящая из Дрюни, Гарика и Бакса, уже снова поугрюмевших и рыскавших в поисках развлечений. Та же потребность одолевала и Кубика. Очевидно, та же потребность одолевала и весь Город. Война миров велась чересчур вяло, с затяжными паузами, и никак не удовлетворяла первейшую духовную нужду человечества, свободного от уз необходимости.

– Ну и уроды, – сказал вдруг кто-то.

Кубик повернул голову и увидел сидящего рядом на скамейке крупного человека в длинном распахнутом плаще и дурацкой шляпе с обвислыми краями. Человек показывал толстым пальцем на Гарика, Дрюню и Бакса, которые в охотку раздавали щелбаны уличным детям.

– Эмм, – сказал Кубик, – ну да. А что?

– Симы, что с них взять, – брезгливо заявил незнакомец. – Нелюдь. И без них нельзя, и с ними… просто расистом становишься. Диалектика нахрен.

На незнакомом Кубику слове «диалектика» мужчина негромко рыгнул. Кубик был сражен наповал.

– Как симы? Да я же сидел с ними рядом. Они же пиво сосали! Симы не могут пить. – Он растерянно поглядел на Гарика – тот пытался трясти толстое полуобгоревшее дерево, на которое залез, сбежав от щелбанов, беспризорник. Дрюня и Бакс стояли рядом и весело ржали. Симы так не ведут себя.

– Маскируются, – скривив физиономию, объяснил незнакомец. – Что ж ты думаешь, им не хочется на людей быть похожими? Еще как хочется. Они, может, еще и заговор против нас, людей, плетут.

– Зачем? – ошарашенно выпалил Кубик.

– Чтоб поменяться с нами местами. Они будут нами, а мы – ими, рабами ихними.

Такая перспектива никогда в голову Кубику не приходила.

– А это возможно?

– Нет ничего невозможного, – процитировал незнакомец один из великих принципов демократии и снова тихо рыгнул. В руках он вертел какую-то железячку, невнятный обломок чего-то. – Поэтому нам, людям, надо сплачиваться. Плечом к плечу чтобы. – И он пододвинулся ближе к Кубику, иллюстрируя свои слова.

Кубик с подозрением покосился на него, но отодвигаться не стал. Вежливость не позволяла ему сделать это, пока незнакомец не предпринял агрессивных или каких иных действий.

– А когда мы сплотимся, – продолжал тот, – мы сможем рр-раз – и одним махом разделаться с ихним паршивым заговором. – На слове «рр-раз» незнакомец ударил кулаком правой руки в ладонь левой, железячка с размаху воткнулась в плоть, пройдя руку насквозь, и сразу же вышла. Но мужчина этого даже не заметил.

– Одним махом, – механически повторил Кубик, завороженно глядя на развороченную ладонь собеседника. Кровь из нее не текла, более того, рана стремительно затягивалась. В тот же миг Кубик ощутил какую-то неприятность в голове. Как будто по мозгам прошлись мягкой кисточкой, пощекотав их. А может, и не кисточкой, а железячкой.

Но ощущение быстро пропало. Незнакомец рыгнул, на этот раз громко, и отодвинулся от Кубика, словно потерял к нему интерес.

Кубик помотал головой. Может, это все-таки коньяк гуляет по мозгам?

– Пожалуй, я пойду, – сказал мужчина и поднялся.

– Стойте, – крикнул Кубик, очень неожиданно для себя, и вскочил. – Погодите. – Он встал лицом к лицу с незнакомцем, секунду помедлил, колеблясь, затем быстро и сильно ударил того ботинком между ног.

– До свиданья, – сказал сим, маскирующийся под человека, и неторопливо отправился вдоль по бульвару.

Всем известно, что симы не чувствуют боли.

Кубик безвольно шмякнулся обратно на скамейку, сумасшедшими глазами глядя вслед фантому-махинатору. «Это ж надо!.. Это что ж… Как же так?…» – бессвязно повторял он про себя, но это мысленное лепетание никак не могло прояснить смысла произошедшего. Сим притворялся человеком. Водил его за нос. Очевидно, оклеветал Дрюню, Гарика и Бакса, уже пропавших из поля зрения, после того как стало некому лепить щелбаны. Пытался… а что, собственно, сбесившийся сим пытался сделать с ним? Тут же на ум пришла страшная сцена в «Притоне». Кубик внезапно осознал, какой опасности ему удалось избежать… благодаря чему? «Наверно, я ему не понравился», – решил он. Но что-то тут было не так. Симы вообще непривередливы и неприхотливы. А когда они сытые, то есть заряженные…

Кубик поразился простоте искомого ответа.

Ну конечно, этот бугай-сим не был голоден! Напротив, рыгал, как обожравшаяся сволочь. Потому и не мог больше жрать. Но хотел. Сволочь.

Кубику внезапно расхотелось дышать свежим воздухом. Он почувствовал себя очень одиноким и незащищенным от разнообразных опасностей, кои, возможно, таит в себе Город, по которому немилосердно прошлась Война миров. На такси денег не было, и тащиться в Центр пришлось пешком.

По дороге Кубик решал жизненно важный вопрос: являются ли опасные для человека симы порождением Войны и, таким образом, атрибутом исключительно данного реала, или же это новая, ранее неведомая разновидность фантомов, которая, однажды появившись, уже не исчезнет и будет переходить из реала в реал? В любом случае он обязан немедленно составить об этом докладную.

Большегрудая гордячка и заговорщица Фейри, встав на тропу выполнения спецмиссии, сделалась очень покладистой, послушной девкой, готовой ко всяческому самопожертвованию. Еще в машине, по пути к бункеру Морла, Камил поставил ее в известность о вкусах хозяина. Чтобы понравиться ему, девушка должна иметь холодную кожу и ни в коем случае не напоминать слепому о его уродстве. Это означает – не трястись от страха и проявлять инициативу. Побольше ласки. Поменьше темперамента. Идеально – войти в образ нежной сосульки, тающей по капле.

Тут Камил сделал паузу в наставлениях и со значением посмотрел на полуголую Фейрину грудь. Портить такие сиськи сравнением с сосульками!

– Только не увлекайся. Если хозяин тебя одобрит, а я почему-то уверен, что одобрит, жить ты будешь постоянно в его доме. А мне бы не хотелось, чтобы такая славная девушка все время пребывала в образе ледышки. Мне нравятся как раз наоборот – жаркие угольки.

Он погладил Фейри по теплому обнаженному плечу, потом спустил руку ей за спину. Ниже и еще ниже. Но в самом низу оказалось мягкое сиденье, и крупная, мясистая, аппетитная попа почти полностью утопала в нем, лишая ищущую руку доступа к себе. Тогда Камил просто обнял Фейру за широкую талию и спросил:

– Ты же не против?

Гордячка Фейри была не против. Наоборот, быстро сомлела в объятьях и приклонила голову к плечу толстяка.

– Продолжай, милый. Что там еще я должна делать, чтобы этому деду Морозу сладко было трахать свою Снегурочку?

– Очень правильно улавливаешь суть, – похвалил Камил. – В остальном сама разберешься на месте. Ты же у нас сообразительная девочка. Я в тебе не ошибся.

Несмотря на брюхо и общую неизящность фигуры, толстяку была свойственна своеобразная грация и почти художественная лаконичность движений. В эти несколько быстрых мгновений девушка была очень красиво уложена на сиденье, освобождена от лишней одежды и подмята под нестарое еще, умеренно-страстное и умелое мужское тело. Широко открытыми глазами она смотрела в ясное синее небо, такое огромное и ритмично скачущее взад-вперед, и происходящее казалось ей чудесным сном, в котором добрый и сильный волшебник везет ее на ковре-самолете в замок злобного тролля, чье ледяное сердце она должна растопить своей любовью. И тогда добро восторжествует над злом. Не во сне. Наяву.

Она вскрикнула, закусила губу от нахлынувшего счастья и – чудесный сон растворился в синем-синем небе.

Надо было думать о деле.

– Но я же не могу приказать своей коже сделаться холодной, – пожаловалась она, натягивая трусики.

– Это моя забота, – быстро ответил Камил, отдавая машине распоряжение на посадку. – Будь умницей и слушайся меня, и все будет отлично. Твоими стараниями мы пополним Священное знание ордена. Это великая честь и великая заслуга. В награду ты получишь посвящение в первоверховные рыцари ордена…

– Какие-какие рыцари? – Фейри почти что подскочила на сиденье, и глаза у нее мечтательно загорелись.

Камил замялся, делая вид, что случайно проговорился.

– Рядовым членам ордена это не положено знать, киса. Но обещаю тебе, что когда дело будет сделано, я ничего не буду больше от тебя скрывать. – Он ободряюще похлопал ее по круглой коленке.

– Презренный жмот, – объявила девушка, поджала губы и отвернулась.

– Сделай лицо попроще, – тут же велел ей толстяк. – И не советую применять такие штуки из девочкиного арсенала на хозяине. Иначе он тебя просто выставит за дверь. Ну все, приехали. Вылезай и веди себя тихо, как мышка.

Подготовительные процедуры заняли около часа. Толстяк затащил девушку в ванную, раздел догола и долго, с короткими перерывами, поливал сильными струями холодной воды. Фейри храбро приняла эту пытку и только жалобно попискивала, потому что орать Камил запретил – Морл не должен знать об их ухищрениях, а слух у него был нечеловеческий. Потом он уложил ее на массажный стол и тщательно натер составом собственного изготовления, от которого сужаются кровеносные сосуды и кожа немеет, становясь нечувствительной. В результате всех этих усилий девушка на какое-то время действительно превратилась в сосульку – сине-бледную, холодную, дрожащую. Он дал ей глоток согревающе-веселящего зелья, помог одеться и повел на смотрины.

Из комнаты Морла доносились заунывные звуки электронного пианино, этой старой рухляди, к которой слепой относился чересчур нежно. «Опять кота мучает», – вскользь подумал толстяк, открывая дверь и втаскивая за собой девушку.

– Хозяин, я привез вам ту, которая, надеюсь, усладит ваше одиночество, – торжественно объявил он.

Слепой не торопясь закрыл крышку пианино. Фейри таращила на него глаза – он был без очков и совершенно наг. Худое, сухощавое тело сорокалетнего мужчины, почти аскета, не знающее солнца. «Извращенец», – с запоздалым испугом решила девушка и тревожно оглянулась на толстяка. Он сделал страшное лицо, напоминая о ее высокой миссии.

Морл не отвечал и едва заметно двигал головой. Со стороны казалось, что он принюхивается к воздуху.

– Ее зовут Фейри, – бодро продолжал толстяк.

– Хорошо, – сказал наконец слепой. – Ты можешь идти.

Камил поклонился и вынырнул за дверь. Он не хотел упустить ничего из того, что будет происходить в комнате. Уже давно он тайно установил во всех помещениях дома миниатюрные следящие камеры, настроенные на его хэнди. Из каких соображений он это сделал – излишней преданности Морлу или нелишней предосторожности ради собственной безопасности, – толстяк и сам вряд ли мог определить. Но как бы то ни было, слежка за хозяином время от времени убеждала его в том, что дело это полезное.

А сейчас к тому же и занимательное.

Хотя изображение на маленьком экранчике скрадывало детали, общую картину передавало четко. Сидя на кухне и экспериментируя с ненавистными пищевыми синтезаторами, Камил одновременно следил за тем, как бесстрашная спецагентка Фейри приступает к выполнению задания.

Она на удивление быстро справилась с первым испугом и храбро ринулась в атаку. Правда, при этом старательно не поднимала взгляда выше подбородка слепого.

– Я готова выполнить любые твои желания, милый, – произнесла она глубоким эротическим голосом и шагнула вперед. – Только скажи, чего ты хочешь.

– Я чувствую холод твоей кожи. – Толстяку показалось, что Морл усмехнулся. – Примерно так я и предполагал. Ты послушная девочка.

– Конечно, милый, – с запинкой проговорила Фейри.

– Сколько же стоит твое послушание?

– Мне ничего не нужно, – почти искренне соврала спецагентка.

– Совсем ничего? – с разочарованием, наверняка поддельным, как решил толстяк, переспросил Морл. «Кто из них кому будет язык развязывать – это еще вопрос», – ухмыльнулся Камил.

– Ну, – потупившись и снова взмахнув ресницами, сказала Фейри, хотя слепой не мог, конечно, видеть ее игры, – может быть, немного любви. Все девушки мечтают о любви, – вздохнув, добавила она. – И о том, чтобы растопить ледяное сердце.

Толстяк насторожился. Разговор принимал неправильное направление. Спецагентка начала заговариваться? Ведь глоток всего только и выпила.

– Чье сердце? – наклонив голову набок, медленно спросил Морл.

– Злого колдуна, тролля, живущего в лесном замке.

– А злой он оттого, что у него ледяное сердце?

– Ну да, – кивнула девушка. – И наверно, он даже не знает, что он злой. Наверно, он думает про себя, что он ужасно несчастный, потому что его никто не любит.

– Ошибаешься, – резко произнес, почти крикнул слепой. Толстяк, пробуя горячий суп, от неожиданности ошпарил язык, зашипел, как раскаленная сковородка, и впился глазами в экранчик на руке. – Его любили. Только ему не нужна никакая любовь. Ему ничего не нужно.

– Ничего не нужно только дохликам.

Морл сделал несколько стремительных шагов, приблизившись к девушке. Толстяк подумал, что сейчас он ударит ее. Судя по всему, самой Фейри это было безразлично. Она была на голову ниже слепого и равнодушно смотрела на его бледную, безволосую грудь. Толстяку показалось, что она впала в какое-то подобие транса. «Сейчас с ней случится тот же припадок, – решил он. – Как с той, с божественной супружницей. Завалится на пол, и делай с ней что хочешь».

Но припадка не случилось, и Морл не ударил ее. Вместо этого он сказал:

– Ты права. Твоему троллю кое-что нужно. Жизнь. Чужая. Потому что своей у него нет. Но при этом он не дохлик. Такая вот простая задачка на вычитание. Понятно тебе? – вдруг заорал он на нее.

Фейри сильно вздрогнула, качнувшись всем телом, и как будто немножко ожила. Бледность стала уже понемногу сходить с нее.

Морл отошел от девушки и бросил через плечо:

– Раздевайся и ложись.

Послушно оголившись, она стала озираться в поисках ложа.

– На пол ложись.

Фейри легла на толстый ковер, закрыла глаза и обреченно раздвинула ноги.

Когда он закончил, у нее осталось ощущение, что ее влагалище прочистили жестким ершиком. Он почти не касался остального ее тела и немедленно отстранился от нее, вскочив на ноги, как отпущенная пружина.

– Твоя кожа стала теплой, – сказал он с неприязнью.

– Это от твоих объятий, милый, – выдохнула Фейри.

– Разве я держал тебя в объятиях? – возразил слепой. – Теперь уходи. Я хочу, чтобы ты пришла снова через три дня. Тогда мы поболтаем о том, что нужно тебе. Только не говори мне больше, что ты пришла сюда за любовью. А то я запл ачу.

Камил уже ждал ее в коридоре, и как только она вышла, схватил за руку и потащил. Приволок на кухню, усадил, налил подогретого вина и сунул стакан ей в руку. Ее снова трясло, но теперь уже явно не от озноба. Зубы выстукивали чечетку о край стакана.

– Черт побери, о чем ты с ним говорила? – напустился на нее толстяк.

– Ни о ч-чем. Об-бычный трахательный треп. Но с т-таким мне еще никогда не приходилось. У него н-не член, а реактивный вибратор.

– Я не понял: тебе понравилось или нет? – жестко спросил Камил.

Она попыталась хитро улыбнуться, но в сочетании с дрожью хитрость вышла неуклюжей.

– Ревнуешь, да, с-славный мой толстячок?

Камил отобрал у нее пустой стакан, наклонился над ней и тихо, но внушительно произнес:

– Еще раз назовешь меня толстячком, девочка, разжалую тебя в табула расу. Знаешь, что это такое?

– Что?

Он ткнул пальцем в ее бедро, где еще виднелись побледневшие надписи, крошки священного орденского знания.

– Табула раса – это те, кто недостоин носить на себе священные письмена. Попросту говоря, те, кого вышвырнули из ордена за плохое поведение. Уяснила?

Фейри перестала дрожать и смотрела на него бешеными глазами.

– Ты этого не сделаешь. Орден – это все, что у меня есть.

– Значит, мы договорились, – подобрел Камил. – А теперь отвечай на мои вопросы. Как и положено специальному агенту. Тебе понравилось трахаться с ним?

– Нет. – Фейри скривилась.

– Очень хорошо. В каждой роли есть место для личной жизни. Если роль съедает и это место, актер получается никудышный. Запомни это, киса. А теперь вернемся к тому, о чем вы говорили. Какого беса тебя понесло в дурацкие сказки?

– Какие еще сказки? – удивилась она.

– Про злого колдуна и ледяное сердце. Ты понимаешь, дурочка, что играла с огнем?

– Да ничего я не понимаю, – возмутилась девушка, схватила со стола стакан и налила себе еще вина. – Какого колдуна? Какое сердце? Он спросил, чего я хочу, и я сказала, чего хочу. Тогда он меня трахнул, и все дела. Чего тебе еще нужно? Контакт есть, а доить будем постепенно. Сразу нельзя, может догадаться. Ну, Камильчик, чего ты на меня взъелся, чего ты меня пытаешь? – Она потянулась к нему губами, сложенными бантиком для поцелуя, но не дотянувшись, махнула рукой. – А, все равно не поймешь. Все вы, мужики, одинаковые. Вам бы только женщин мучить. Са… дисты. – Она громко и некрасиво икнула и засмеялась.

– Так, – сказал Камил. – Понятно.

«Мой хозяин производит на женщин неизгладимое впечатление, – подумал он. – Одна лишилась ума, другая теперь лишилась памяти. И явно не от большой и чистой любви».

– А иди-ка ты, девушка, спать. – Он опять отобрал у нее пустой стакан, обхватил ее и поставил на ноги. Захмелевшая Фейри повисла на нем и, пьяно хихикая, всю дорогу до спальни пыталась укусить его за ухо.

Глава 8

Камил очень редко видел сны. Наемному убийце такая роскошь ни к чему – только отвлекает, разжигает воображение, которому, наоборот, полагается быть лаконичным, точно отмеренным, приучает к неодномерности восприятия жизни. Плох тот киллер, который вместо плоской двигающейся мишени видит перед собой многомерное человеческое явление. В ранней молодости Камил выдрессировал свои сны так, что они бледной тенью проходили по краешку его сознания, не оставляя ни памяти, ни впечатлений. За двадцать лет профессионального бездействия привычка контролировать себя во сне не умерла – сделалась только еще жестче, приобретя собственную волю и перестав быть всего лишь механизмом подавления. Она стала хищником, охраняющим границы сознания, и жадно пожирала фантомы, проникающие на запретную территорию. Наверное, поэтому все эти годы ему регулярно, раз в два-три месяца, снился один и тот же сон. Он охотился на хищника, прячущегося в каменных извилинах города-лабиринта, выслеживал его и убивал.

Но был и другой сон. Еще более редкий и не свой – чужой. Хищник, пожирающий фантомы, был бессилен против него, забивался в свою нору и там трусливо пережидал опасность, потому что этот зверь мог убить его по-настоящему. Зверь приходил издалека, из чужих краев, и на короткое время становился беспощадным, жестоким хозяином. Он потрошил сознание толстяка, перетряхивал его память, бесчинствовал, ломая границы и проникая туда, куда не могло проникнуть ничто другое и откуда никогда не исходило ни единого выплеска. Это были черные дыры, но именно они больше всего интересовали зверя.

Зверь приходил не один. Вместе с ним приползала целая армия разнокалиберных червей. Тонких и длинных, как проволока, коротких и жирных, как личинки, белых, желтых, коричневых, омерзительных. Они-то и заполняли пространство сна. Зверь же оставался невидим и неуловим. Черви расползались по телу толстяка, прорывали ходы, норы, выгрызали в его плоти целые пещеры, обустраивались в нем на долгое житье. Их нашествие было томяще-мучительным, страшным, рождающим тоскливый вой и лихорадочные метания. Черви были жутки и тем, что не давали проснуться, пока зверь не закончит то, за чем пришел. Они словно пронизывали толстяка изнутри липкой сетью безволия, и любые трепыхания изнывающего сознания только крепче натягивали нити-червоточины.

Это сон мог продолжаться очень долго. До двух суток. В зависимости от того, сколько сил накопил в себе зверь. Он редко уходил, не истратив их до конца. Но на этот раз Камилу повезло. Зверь быстро ослабел и нехотя убрался. За ним поспешно уползла и его червивая мантия. Толстяк проснулся почти мгновенно, но пережитое еще долго придавливало его к постели, не давая подняться. Он лежал и молча, без ненависти, почти печально проклинал зверя. Он знал этого зверя в лицо и по имени. Более того, он самолично в ыходил его, менял ему пеленки, кормил кашей, укладывал спать, выполнял любую его детскую прихоть. Но зверь вырос, и выросли его прихоти. Он обладал необычным даром, и его не волновали маленькие неприятности, которые доставляет другим этот дар.

Зверя звали Дан, и он был сыном Морла.

Камил наконец выкарабкался из постели, оделся, умылся. Утро было совсем ранним, хозяин встает позже, а завтракает еще позже. Но молодой хозяин, ночной зверь, наверняка уже ждет его. Не может не ждать. Конечно, не для того, чтобы попросить прощения. У мальчика доброе сердце, но жестокий ум. Он берет от жизни только то, что ему нужно, и не виноват, что это нужное берется лишь жесткостью. Камил как никто другой был знаком с этой философией. Философией убийства. А разве у трупа просят прощения?

Он потратил немного времени на приготовление напитка, восстанавливающего силы, сервировал поднос завтраком и понес в комнату Дана.

Как всегда после своих прогулок, мальчик был очень бледен и изможден. Он полулежал, вытянувшись, в кресле и с вялой улыбкой еле слышно ответил на приветствие толстяка. Камилу пришлось помочь ему держать стакан и подносить ко рту.

Дан ни капельки не походил на беспощадного зверя. Он был хил телом, невысок и не отличался здоровьем. Наверное, дух из него можно было вышибить одним щелчком, даже не заметив этого. Когда он родился, точнее, когда его родили, Камил сомневался, что ребенок выживет. Он принял тогда на руки недоношенного заморыша, перемазанного кровью, своей и материнской, почти неживого. Однако в заморыше сидело крепкое желание жить, которое с годами трансформировалось в желание проживать чужие жизни, ползая по чужим мозгам. Его дух как будто компенсировал таким образом немощь доставшегося ему тела, вынужденного большую часть времени проводить в сидячем или лежачем положении. Дан никогда не выходил из своих комнат, а прогулки вокруг дома в коляске ушли в небытие вместе с младенчеством.

Он любил полутьму, поэтому неяркий свет горел обычно только в соседней комнате, за полуприкрытой дверью. Время от времени он даже принимался читать в этом полумраке или возиться со своими железками и чертежами. Толстяк, конечно, брюзжал и ругался на такое безобразие, но отучить от вредной привычки не мог. А читал мальчик много. Вся старинная библиотека, имущество бывших владельцев дома, настоящие бумажные книги в переплетах, постепенно перекочевала в комнаты Дана. Книжки лежали здесь повсюду, ровными стопками и кривыми клумбами, а в промежутках между ними ноги постоянно натыкались и спотыкались о провода, инструменты, платы, батареи, полусобранные электронные мозги, три или четыре очень мощных компа, разнообразные детали, выпотрошенные корпуса и тому подобный инвентарий из коллекции сумасшедшего изобретателя.

Напиток подействовал быстро, через несколько минут Дан уже самостоятельно, хотя и через силу впихивал в себя принесенную еду.

– Ненавижу есть, – затянул он свое любимое присловье, злившее толстяка. Дану это было отлично известно, и он пользовался этим приемом, чтобы отвлечь дядюшку от неправильных, по его мнению, мыслей. Сейчас неправильными, очевидно, были укоризна и сердитость, которые дядюшка молча, но выразительно обращал к нему. – Жевать, глотать – сколько сил и времени это отнимает. Да еще по три раза на дню. Мне иногда кажется, что во время жевания можно помереть со скуки. Исключительно из уважения к тебе, дядюшка, я еще не бросил этого занятия.

В глазах Дана появилось нечто похожее на озорной блеск. Это случалось с ним чрезвычайно редко, мальчик вообще не был склонен к юмору. Шутки выпрыгивали из него обычно случайно, но всегда за этим что-нибудь стояло. Например, удачная прогулка. Камил догадался, что сегодня ночью из его мозгов выловили нечто интересное.

– Я думаю, ты не бросил этого занятия исключительно из уважения к своему желудку, – сказал он с недовольным видом.

– Мой желудок? Что такое мой желудок? – презрительно отозвался Дан. – Безмозглая тварь. Я приручил его, и он не смеет пикнуть. Я не вру, дядюшка. Можешь проверить.

– Как это я проверю? – проворчал дядюшка.

– Например, не приноси мне есть в течение недели.

– Да за эту неделю от тебя даже тени не останется.

– Зато ты убедишься, что я не хвастаю.

– Я и так знаю, что ты не хвастаешь. Ты просто бессовестно бросишь свой желудок и переселишься на эту неделю в другое место.

– Нет, дядюшка, – вздохнул Дан, – ты же знаешь, что больше двух дней я не могу. Я вынужден возвращаться, чтобы есть. Всегда есть. Вот в чем мое несчастье. Безмозглая тварь все-таки сильнее меня.

– Ну так и ешь, и не заговаривай мне зубы.

– Дядюшка, у тебя сегодня плохое настроение.

– У тебя, я вижу, наоборот, хорошее, – буркнул толстяк.

Дан закончил есть и, отдуваясь, откинулся на спинку кресла.

– Ну не смотри ты на меня так! – воскликнул он.

– Дан, мальчик, ведь я же просил тебя, – с упреком заговорил дядюшка. – Не проделывай на мне этих своих штук. Может, они и забавные для тебя, но мне они не нравятся. Потроши мозги кому-нибудь другому, если это так тебе необходимо.

– Мне необходимо было, – медленно и четко выговорил Дан, – потрошить сегодня именно твои мозги.

– Но почему! – Толстяк патетически всплеснул руками. – Почему мне? У тебя под боком город с полумиллионным населением. Что интересного может быть именно в моих старых, заплесневевших мозгах!

– Ты знаешь что. Можно было бы и догадаться, – бесстрастно возразил Дан.

– Я? Знаю? Да откуда? Откуда мне знать, чем ты ублажаешь свое резвое мальчишеское любопытство!

– Это не детское любопытство, – вспыхнул Дан. – Я – исследователь. Я занимаюсь делом, а не играю. Я давно уже не ребенок, дядюшка. Мне нужна информация.

– О чем? – быстро спросил Камил.

– О том, что было, когда я родился.

– Умпф, – сказал толстяк. Разговор совсем перестал ему нравиться. Он никогда не рассказывал мальчику о том дне. Морл тоже никогда не вспоминал о произошедшем. И мысль о том, что Дан может сам узнать обо всем, просто используя свои способности, будучи малоприятной, обычно вылетала из головы толстяка, толком и не войдя в нее.

– Вернее, что это было, – уточнил Дан.

– И что же это было? – осторожно поинтересовался Камил. Сам для себя он давно решил, что это было нечто гнусное, грязное и непонятное. Во всяком случае, не для его мозгов. Но, похоже, мальчик был иного мнения о собственных мозгах и подыскал задачу как раз себе под стать. Ну да – на то он и «исследователь».

– Очень интересное явление. Кстати, не такое уж и редкое, как тебе представляется. Просто тогда, в тот раз, оно было очень мощным, выплеск экзоэнергии был чудовищно сильным. Вернее, это была не энергия, а… – Дан задумался. – Пока еще не знаю, как сказать. Антиэнергия, что ли? Вот представь себе полную, абсолютную пустоту и представь, что она вдруг взорвалась, разлетелась на осколки. Образовалась пустота второй степени.

– Где образовалась? – Это объяснение повергло толстяка в легкий шок.

– Нигде. Это я для сравнения, – поспешил успокоить его Дан. – Дядюшка, мне еще не все понятно. Это все пока только догадки. Вот когда я буду знать все… – Он замолчал, грызя палец, и толстяк понял, что продолжения не последует.

Он наклонился вперед, вытянув короткую шею, и вкрадчиво, доверительно спросил:

– Что тогда?

– А? – Дан очнулся от умных мыслей и непонимающе воззрился на дядюшку.

– Что будет, когда ты узнаешь все? – повторил вопрос толстяк. – Зачем тебе знать все?

– Нужно определить механизм, – задумчиво пробормотал Дан. – Источник известен, но каков процесс и результат? В моем же случае нужно идти в обратную сторону – от желаемого результата к процессу. Источник, очевидно, должен быть тот же. Главное – овладеть механизмом. Для этого нужна большая сила. Где же взять ее, как не у… у того, кто получил ее в тот раз. Но вряд ли он может сделать это сам и добровольно…

Толстяк внимательно прислушивался и старательно пытался вникнуть в замыслы молодого хозяина. Замыслы немножко пахли помешательством, но он не сомневался в том, что по масштабам они велики, а по последствиям непредсказуемы, дики и кошмарны.

Сыновья, безусловно, рождаются для того, чтобы превзойти своих отцов. Иногда за счет самих отцов.

Толстяку сделалось не по себе.

– Дядюшка, – позвал Дан. – Мне кое-что нужно. Ты должен кое-что раздобыть для меня.

– Что раздобыть?

– Какие-нибудь документы, свидетельства, в общем печатные источники. Что-то должно быть, я в этом уверен. Хоть что-нибудь. Уж постарайся, дядюшка.

– Постараться-то я постараюсь, – пообещал Камил, почесывая подбородок, – если ты все-таки скажешь, свидетельства чего тебе нужны. А-то я как-то не очень понял.

– Я разве не сказал? – удивился Дан. – Мне нужны информационные материалы последних двадцати лет.

Рука толстяка перестала чесать подбородок и незаметно переползла на затылок, продолжив скрести уже там.

– Я знаю только одно место, где это может быть. Если там нет, то уж нет нигде. Но гарантировать ничего не могу, имей в виду.

– Что за место?

– Есть неподалеку заведение. Центр управления называется. Там сидят смешные бездельники, которые думают, что они – власть, потому что так захотелось твоему отцу. А раз они так думают, значит, в их сети должно быть очень много разного архивного мусора.

– Меня бы, дядюшка, больше устроила сетевая библиотека.

– Хорошо, поищем, – пожав плечами, сказал толстяк и добавил, медленно растягивая слова: – Но у меня есть одно условие, племянничек.

– Какое? – Дан озабоченно вздернул редкие брови.

– Когда ты решишь, что наконец знаешь все, что тебе нужно знать, то расскажешь мне.

– Я и так собирался рассказать тебе, дядюшка. Я думаю, мне пригодится твоя помощь.

– Но я надеюсь, не в качестве объекта трепанации? – страдальчески спросил толстяк… – Дан, если ты не прекратишь…

– Успокойся, дядюшка. Твоя память мне больше не понадобится, я увидел все, что хотел. – Он поерзал в кресле. – Правда, мне бы хотелось также увидеть это глазами главного участника…

– Твоего отца?

Дан кивнул.

– Что же тебе мешает? – подхихикнул толстяк.

– Я не могу влезть в него, – хмуро признался Дан. – Он закрыт. Совершенно закрыт. Знаешь, дядюшка, мой отец… он… немножко не человек.

Толстяк вздрогнул.

– Знаю. Он – дьявол.

– А ты слуга дьявола? – Дан рассмеялся. – Нет, дядюшка. Он не дьявол. Если уж использовать фольклор, то он… скорее вампир.

Камил скривил физиономию.

– Нет уж, пусть будет просто – Божество. Всесильное и милосердное. Так привычней.

Дан, поскучнев, взял в руки книжку с пола, полистал и снова бросил.

– Скажи, дядюшка, – проговорил он будто нехотя, – убивать – приятно?

– А почему ты спрашиваешь? – насторожился толстяк.