Текст книги "Что скрывают зеркала"

– Я один из тех докучливых стариков, для которых редкая возможность поболтать с кем-то в парке – великая радость. Целыми днями нахожусь дома, дети выросли и разбежались кто куда. Вот только иногда, раз в пару месяцев, привозят ко мне моих внуков. Побудут полдня и опять уезжают. Но я их понимаю, – вздохнул он. – И уже за это счастье – раз в пару месяцев слышать в стенах моей безмолвной квартиры детский топот и смех – готов простить им что угодно.

– И остальное время вы совершенно один? – ужаснулась Эля и невольно скользнула взглядом по большому колесу коляски.

– Нет, что ты! Ко мне соседка-медсестра приходит. Душевная женщина. Да дети помощницу наняли. Машеньку. Только вот Машенька выходит замуж и завтра уже не придет ко мне. А новую помощницу пока не нашли. Так что придется пока самому.

– Но как же так…

– А вот так. Это уже все мелочи жизни, деточка. Да, мелочи. Сколько мне там осталось… Вся жизнь-то уже за плечами. И столько там трудностей было, что остаться сейчас одному в этом танке, – он засмеялся и хлопнул ладонью по колесу коляски, – в четырех стенах – не такая уж беда. А вот у тебя, деточка, что-то случилось куда серьезней моей «беды». Так ведь?

От его пронзительного, может, даже бесцеремонного своей настойчивостью взгляда Эля невольно опустила глаза и кивнула, хоть и не собиралась делиться с первым встречным проблемами.

– Я так и подумал. Уж прости, я, пока ты не видела, немного понаблюдал за тобой. И понял твои настроения, которыми ты, может, и не желала делиться. Получается, украл. Но я просто очень люблю «читать» лица незнакомых людей. Я скучающий старик – что мне еще остается делать? Только рассматривать лица на прогулке и угадывать по ним настроения. Такое у меня развлечение.

– И что же вы прочитали по моему лицу? – заинтересовалась Эля. Тихон в это время скатился с очередной горки и побежал к качелям, совершенно позабыв о матери и их проблемном утре. Счастье детства в том и состоит, что можно легко, как воду с ладони, стряхнуть неприятности и полностью отдаться новой игре.

– А то и прочитал, что у тебя сейчас трудности. Ты смотрела на сына, но при этом была будто погружена в себя, в свои, осмелюсь предположить, воспоминания. И были они очень радостными, потому что твое лицо излучало свет, словно по нему скользили солнечные зайчики. Но вот ты вынырнула из воспоминаний так внезапно, будто тебя разбудили, и твое лицо тут же заволокли тучи. Еще чуть-чуть – и заплакала бы. А когда я тебя отвлек, на твоем лице отразилось не недовольство, а страх.

– Прямо-таки уж страх, – натянуто засмеялась Эля, пытаясь шуткой скрыть свое потрясение от проницательности старика.

– Да, страх, – припечатал он. – Но мелькнул он лишь на долю секунды. Кто-нибудь сторонний и не заметил бы, но я поймал его за скользкий хвост, потому что не просто наблюдал за тобой, а читал тебя. Вот и заметил страх, притаившийся в уголках твоих глаз. Не меня ты испугалась, а внезапного обращения к себе на улице. Из чего могу сделать вывод, что ты кого-то боишься и одновременно ожидаешь его появления. А по тому, как ты ссутулилась и обняла себя руками, закрываясь, осмелюсь предположить, что ты мечтаешь спрятаться, сделаться невидимой, неслышимой. Исчезнуть. А исчезнуть тебе вон он не дает.

Старик кивнул на раскачивающегося на качелях Тихона и вновь перевел взгляд на Элю.

– Опасный вы человек, – сказала девушка серьезно после долгой, вызванной потрясением паузы. Ей внезапно захотелось встать, позвать сына и уйти торопливо, не оглядываясь, если ее окликнут.

– Не опасный, – возразил старик с доброй улыбкой Санта-Клауса. – Все свои домыслы я оставляю при себе. Не удержался вот только сейчас от искушения проверить догадки. Просто подумал: а вдруг смогу помочь?

– Как вы мне поможете? – не сдержала горькой усмешки Эля.

– Как – это уже мои заботы. Так что у тебя случилось? Что случилось сейчас?

Выделил ли он голосом последнее слово, намекая на то, что не собирается касаться всей ситуации в общем, а лишь только ее части, или Эле просто так показалось? Может, он умеет читать мысли, заглядывать в воспоминания? Да нет, бред, конечно. Если бы мог, то не просил бы рассказать, и так бы знал.

– Я осталась без квартиры, – вздохнула девушка. – И не могу найти другую. А через сутки должна съехать с этой. Вот что случилось.

– А друзья у тебя есть? Понятно, не смотри на меня так… волком. Верю, что есть, но не могут помочь. Ох, девка!

Старик пожевал губами, задумчиво посмотрел на небо, а затем опять повернул к Эле морщинистое дряблое лицо, и опять каждая его морщинка осветилась улыбкой:

– Иногда так случается, что близкий человек помочь не может, а вот совершенно посторонний – да. Так случается… Вот что тебе скажу: собирай свои и сына вещи и переезжай ко мне. Я живу один в трехкомнатной квартире. Тсс! Дай договорить! По глазам вижу, что собираешься отказаться. Я не просто так тебе предлагаю жить. Как я уже сказал, моя Машенька завтра уходит. Вот совпали же мы с тобой в наших бедах! Не просто так пересеклись. Тебе нужно жилье, а мне – помощница.

– Но у меня даже нет медицинского образования! И я… не умею! Я никогда не работала сиделкой.

Старик вдруг рассмеялся – молодо, звонко, словно в его некрасивое, разрушенное жизнью и болезнями тело был заключен молодой дух.

– Тебе не придется заниматься неприятными для тебя процедурами. Для этого ко мне медсестра приходит. Она меня и купает, и уколы делает, и переодевает. Мне нужна помощница, компаньонка, а не сиделка. Тебе только нужно будет гулять со мной, иногда убрать в квартире, сходить на рынок за продуктами да приготовить обед. Я ем немного, просто, но самому готовить сложно. Ну и иногда по вечерам буду просить тебя почаевничать со мной и поговорить, почитать мне вслух – я это люблю. И все. За это вы с сыном можете жить в свободной комнате. Она большая и удобная. И еще я тебе платить буду. Немного, скорее символически. Но обеспечу жильем и питанием. Подумай. Сейчас за мной Машенька приедет. И если согласишься, я вас познакомлю.

– Как вы можете предлагать мне, первой встречной, поселиться у вас в квартире? – высказала свои сомнения Эля, уже понимая, что другой помощи ей ждать неоткуда. – А вдруг я мошенница? Охотница за чужими квартирами?

Старик перебил ее смехом. Смеялся он долго, до слез, и только когда уже отсмеялся, вытер ладонью слезящиеся глаза и произнес:

– Девонька, я разве тебе не продемонстрировал, что более-менее разбираюсь в людях? Да и у тебя ситуация, думаю, такая, что тебе где-то надо тихо отсидеться, спрятаться самой и спрятать сына. И не отсвечивать, как говорится. До охоты ли тебе на квартиры бедных стариков? Или я не прав?

– Правы, – тихо ответила Эля. – Ну а если я преступница и именно поэтому, как вы сказали, скрываюсь? Может, я совершила что-то очень плохое, серьезное?

– А это так? – спросил вдруг старик. Девушка подняла на него глаза и на этот раз смогла выдержать его, казалось бы, проникающий в саму душу взгляд.

– Нет, – улыбнулась она.

– Я тоже так думаю, – улыбнулся старик в ответ. – Ну так что, знакомить тебя с Машенькой?

Эля кивнула и позвала Тихона.

Нора

Магазин был закрыт. За опущенной решетчатой ставней безжизненно чернело пустотой окно, а на самой ставне висело объявление о том, что магазин откроется второго сентября. Но Нора другого и не ожидала, поэтому прошла мимо темной зарешеченной витрины и остановилась перед массивной высокой дверью двухэтажного дома. Ряд каменных, выстроенных на века еще в конце позапрошлого столетия домов разных цветов и высоты, но с общими боковыми стенами образовывал эту улочку, названную Балконной из-за маленьких разномастных балкончиков, украшенных все как один живыми цветами. С одной стороны улица рапирой пронизывала небольшую дорогу, с противоположной – заканчивалась круглым земляным пятачком-гардой, на котором скучились в теневой оазис похожие на гигантские брокколи местные сосны. На одном из балконов кто-то невидимый мучил гитару, и неуверенная и спотыкающаяся, как походка пьяного, мелодия терзала утомленную жарой улицу.

Звонка на двери не было. Девушка стукнула дважды толстым чугунным кольцом, служившим и дверным молотком, и ручкой, а затем потянула за него дверь на себя. Та открылась со знакомым скрипом, который наполнил душу радостью и предвкушением предстоящей встречи: хозяйка, когда находилась дома, никогда не запиралась. В предбаннике было прохладно и немного пахло сыростью, но Нора уже знала, что этот неприятный запах, как и холод, обманчив. Стоит только зайти за вторую дверь, за стеклом которой виднелась квадратная гостиная со старинным диваном, двумя креслами и темным журнальным столиком на толстых выгнутых ножках, – и окажешься в самом уютном на свете жилище. Этот дом служил лучшей визитной карточкой таланта его хозяйки. Нора мельком заглянула через стекло в гостиную и, следуя за интуицией, приоткрыла другую дверь, ведущую из предбанника в подсобное помещение, служащее и складом, и мастерской. Она не ошиблась: резкий запах лака и скрежещущий звук, будто что-то зашкуривали, известили ее о присутствии тут хозяйки.

– Рут! – позвала Нора. – Привет!

Звук, издаваемый наждачной бумагой, оборвался, но взамен раздалось какое-то шуршание, словно в кипе старых газет завозилась, устраивая гнездо, крупная мышь, и затем последовал радостный вскрик:

– Нора!

Из глубины помещения показалась сама хозяйка, одетая в перепачканный краской, как у маляров, джинсовый комбинезон поверх растянутой вылинявшей футболки. Руки в медицинских перчатках девушка держала на весу, словно хирург перед операцией.

– Не могу обнять, руки в пыли! – задорно прокричала Рут, но все же, стараясь не коснуться ее руками, потянулась к гостье с поцелуями. Расцеловавшись, молодая женщина отступила на пару шагов и окинула Нору восхищенным взглядом: – Как всегда – красавица! Сколько же мы не виделись? Месяц?

– Полтора.

– Полтора, – вздохнула Рут и снова улыбнулась, чем вызывала у Норы приступ щемящей радости. Как же, оказывается, она соскучилась по подруге! По ее широкой улыбке, по запахам лака, дерева и резинового клея, всегда сопровождавшим ее шлейфом будто дорогие духи. По ее комбинезонам, перепачканным разноцветными пятнами и с проеденными растворителем дырками. По ее волосам, жестким и мелко вьющимся, которые так знакомо дыбились над повязанной надо лбом зеленой косынкой ржавыми пружинками. Нора не раз думала о том, что если все эти теории о родственных душах правда, то они с Рут не иначе как души-близнецы. Помнится, когда Нора впервые переступила порог магазина в поисках журнального столика и из-за прилавка к ней вышла Рут, одетая в чистые джинсы и цветную рубаху, с торчащими над яркой повязкой и раскачивающимся в такт ее шагам волосами-пружинками, что-то в тот момент произошло. Что-то, подобное тому радостному шоку, который испытываешь при неожиданной встрече с родным и близким человеком, связь с которым давно утрачена, но душа продолжает ныть и тосковать по нему. Нора даже забыла, зачем зашла в магазин. Но Рут и без слов поняла, что́ посетительнице нужно. И не успела Нора опомниться, как уже с интересом рассматривала не только выставленные на продажу столики, но и декоративные вешалки и мелкие украшения для дома. А вечером они, Рут и Нора, как заправские подруги пили в баре неподалеку кофе и болтали обо всем так легко, словно и не познакомились всего лишь утром того же дня.

– Когда ты приехала? – спросила Нора, но не стала признаваться, что проходила мимо магазина дважды в неделю, хоть и знала, что до сентября он будет закрыт.

– Вчера вечером, – ответила Рут, стягивая одна за другой перчатки.

Так странно у них повелось, что они общались ежедневно – если не лично, то в переписке, но только в августе, который Рут по традиции проводила на юге у родителей, общение между ними прекращалось, словно впадало в анабиоз. Нора не писала Рут, не желая отнимать у стариков-родителей радость общения с единственной дочерью. А Рут оказывалась так занята, что не находила для подруги минутки. Ее внимание в этот жаркий месяц всецело принадлежало родителям. Она была их поздним, долгожданным ребенком, которого лелеяли и пестовали как принцессу. И который, повзрослев, оторвался, словно лепесток от сердцевинки, и улетел, подхваченный ветром любви, из жаркой Мурсии в многоязычную суетливую Барселону следом за немногословным каталонским парнем. Но хоть прошло уже десять лет, родители так и не привыкли к отсутствию в доме дочери.

– Вечером приехала и уже работаешь?

– Видела бы ты, какой я комод раздобыла! Еле утра дождалась, чтобы приступить к работе.

– Приволокла его с собой из Мурсии? – усмехнулась Нора, ничуть не удивившись. Рут ездила не на легковом автомобиле, а в грузовом фургончике, чтобы иметь возможность самой перевозить понравившиеся ей предметы. Она часто разъезжала по распродажам, рынкам и крупным свалкам, отыскивая старую мебель и предметы обихода, в которые затем вдыхала новую жизнь. И каждому обновленному предмету затем находилось место в чужих домах. У Рут поистине был талант. Она не только умела отреставрировать старый растрескавшийся столик или комод, но могла фактически из мусора соорудить настоящее произведение искусства и определить его на место. Нора своими глазами видела, как найденная в лесу коряга однажды превратилась в оригинальную тумбу, а из толстой ветви и прикрученных к ней согнутых алюминиевых ложек вышла симпатичная вешалка для головных уборов и шарфиков. И такими вещами – созданными или отреставрированными своими руками – был наполнен магазин. Рут не торговала фабричными декоративными изделиями для дома. От кончиков ногтей до кончиков волос-пружинок она была творческим человеком. Рут также принимала заказы на декорирование домов и любила эту часть своей работы не меньше, чем поиск заготовок для будущих шедевров. Она только не любила стоять за прилавком, считая это потерей времени. Поэтому год назад наняла в качестве продавца молодого парнишку, отвергнув перед этим полтора десятка претенденток. И сложно было вообразить супругом такой творческой личности правильного и консервативного юриста, который тщательно, до синевы, бреется по утрам и чистит зубы ровно три минуты, как рекомендуют стоматологи. За кофе просматривает аккуратно разложенные по тонким папкам бумаги, которые хранит в безупречном кожаном портфеле. Носит белоснежные сорочки и костюмы и ездит в свою адвокатскую контору на отмытой до зеркального блеска «БМВ». Рут бы первая, скажи ей кто лет десять назад, за кого она выйдет замуж, презрительно сморщила усыпанный веснушками нос. Но что-то оказалось в этом застегнутом на все пуговицы Джорди такое, что покорило ее сразу и заставило выпорхнуть в двадцатилетнем возрасте из родительского гнезда и уехать в другой регион страны. И Нора догадывалась что именно – порядочность и надежность. Творческой личности нужен кто-то, на кого можно опереться, к кому можно возвращаться из упоительных креативных полетов как на знакомый аэродром, кто бы иногда напоминал, что, помимо неба и облаков, существует и земля. Еще Джорди был умным, а Рут очень нравились умные начитанные мужчины. К тому же он не только не мешал супруге заниматься любимым делом, но и помогал ей, взяв на себя все юридические и финансовые ситуации, связанные с содержанием магазина.

– Пойдем, я покажу тебе комод! – Рут не ответила на вопрос, но подтверждения и не требовалось. Конечно, она привезла его с собой из Мурсии! Она притащила бы его из любой точки мира, если бы он понравился ей. «Влюбил» – как говорила Рут. Она обожала влюбляться в вещи.

– Каков, а? – с гордостью продемонстрировала подруга Норе колченогое нечто с ободранным боком и перекошенными ящиками. Гостья удержалась от скептического замечания, зная, что если подруга разглядела в этом, явно выброшенном кем-то на помойку, полуразвалившемся комоде «душу» (еще одно выражение Рут – «рассмотреть душу» в вещи), то вскоре он преобразится в ее талантливых руках в дорогой дизайнерский предмет обстановки.

– Представляешь, кто-то выкинул! – затарахтела Рут, вновь натягивая перчатки и беря в руки кусок наждачной бумаги. – Стоял у мусорного контейнера – сиротливый и неприкаянный, будто брошенный пес. Наверняка успел и под дождем помокнуть: древесина верхнего ящика разбухла, к сожалению. Но я это устраню. Знаешь, что я думаю сделать? Счищу вот всю эту черную краску. Это преступление – закрасить такой естественный рисунок и цвет! А затем покрою поверхность прозрачным лаком. Но совсем чуть-чуть, в один слой, для защиты. Чтобы и лака-то не было видно. Потом поменяю ручки, отремонтирую вон ту ножку. И ящики, конечно, ящики! С ними придется повозиться – разобрать, просушить и заново склеить. А еще я думаю…

– Рут, ты что-то слышала про улицу разбитых зеркал? – перебила подругу Нора, которой слушать про комод, может, и было бы интересно, если бы не тревога в душе, оставленная вчерашним письмом.

– Что? – Подруга оказалась погружена в свою «комодную» тему настолько глубоко, что не расслышала обращенного к ней вопроса. Нора терпеливо повторила.

– Улица разбитых зеркал. Странное какое-то название, – удивилась Рут. – Не слышала. Это что? Книга? Фильм?

– Ни то ни другое. Если честно, не знаю. Но за последние дни встретила эту фразу трижды. И… вот, посмотри.

Нора вытащила из сумочки сложенный пополам конверт и протянула его подруге.

– Что это? – Та осторожно коснулась краешка бумаги рукой в перчатке. А затем, решительно стянув перчатку, взяла конверт и вынула из него письмо.

– Прочитай.

– И? От кого это? – удивленно спросила Рут после того, как ознакомилась с содержанием.

– От кого – не знаю. Это мне подбросили в почтовый ящик, – вздохнула Нора и рассказала о тайном поклоннике, от которого во время отсутствия подруги стала получать письма.

– Мне это не нравится, – сказала Рут серьезно. Хоть Нора ожидала, что та рассмеется, пошутит, подколет, наконец, насчет поклонника.

– Мне тоже.

– Похоже на письмо нездорового человека. А остальные? Остальные письма ты сохранила?

– Нет, – качнула головой Нора. – Выбросила.

– Гм… Может, зря?

– Может, и зря, – согласилась Нора. – Но об этом думать уже поздно.

– А кого-нибудь подозреваешь? Когда это началось? Месяц назад, говоришь?

– Наверное, чуть раньше. Но ты уже, похоже, уехала. Или еще была здесь, но мы не виделись.

– Пойдем выпьем кофе, – пригласила Рут. Ополоснула руки в рукомойнике рядом с рабочим столом и пригладила немного «пружинки». – Кажется, бар у Франциско уже открылся после каникул.

Располагалось кафе на соседней улице, и Рут во время рабочих пауз частенько пила там кофе, считая, что готовят его здесь лучше всех. Но Нора подозревала, что подруга любит это место не столько за вкусный кофе, сколько за интерьер и атмосферу домашнего уюта. Это было семейное кафе: хозяин Франциско рассчитывал клиентов и готовил кофе, его супруга хозяйничала на кухне, а взрослая дочь принимала и подавала заказы. Размерами кафе скорее напоминало небольшую комнату, количество мест в нем было сильно ограниченно, но, несмотря на это, сидеть в нем за чашкой кофе или горячего шоколада можно было сколько угодно. Возле стены напротив двери располагалась небольшая стойка-витрина с выставленной под стеклом домашней выпечкой, середину занимал длинный стол с расставленными по его периметру стульями. И стол и стулья были старыми, выполненными из отполированного временем и локтями цельного дерева. На столешнице будто шрамы виднелись отметины, оставленные когда-то ножами, из лунок-дырок, словно из нор – мышки, выглядывали потемневшие шляпки гвоздей. Стулья были такими же темными, растрескавшимися, с отметками-шрамами и расслоившимися сколами, отполированные спинами спинки блестели, словно смазанные маслом. Вдоль стены тянулась длинная узкая лавка, и напротив нее стояли три круглых чугунных столика. Еще один деревянный стол, размерами поменьше центрального, располагался возле окна-витрины. На нем в качестве декоративной детали высились старые весы, похожие на те, которые Нора видела в детстве в овощном магазине. Стены украшали фотографии, иллюстрирующие жизнь в странах третьего мира. В одну из рамок кто-то вставил картон с наклейками, который в прошлой жизни был обычным фруктовым ящиком. Смысла этой «картины» Нора не понимала, но спросить у хозяина или хотя бы у Рут не решалась. И, наконец, под столом была задвинута корзина, в которую летом складывали свежие газеты, а в холодные дни – пледы для посетителей. Приятная деталь – пледы, увиденные Норой лишь в этом месте. Иногда она ходила в это кафе одна, без Рут: заходила после рабочего дня по дороге домой, если возвращалась вовремя, доставала из сумки недочитанную книгу и заказывала чашку горячего шоколада, к которой всегда бесплатно подавали маленький кусочек бисквита.

– Так кого-нибудь подозреваешь в авторстве этих писем? – повторила свой вопрос подруга после того, как дочь владельца поставила перед ними две чашки кофе с молоком.

– Даже не знаю. Это может быть кто угодно. Но, скорей всего, тот, кто живет либо в моем доме, либо в доме напротив. А подозреваю ли я кого-нибудь конкретного? Знаешь, могу поставить пятьдесят против ста, что это сосед с третьего этажа. Он не женат, живет с матерью, и я ни разу не видела его с подругой. Зато он всегда со мной вежливо здоровается, улыбается, пару раз будто хотел что-то спросить, но в последний момент передумывал. Он работает в нашей аптеке и…

– Погоди, это такой мужчина лет сорока пяти, в очках, довольно приятной наружности? Помню, однажды мы вместе с тобой зашли в аптеку мне за аспирином, и ты шепнула, что аптекарь – твой сосед.

– Да, он. Сегодня, когда я шла к тебе, мы столкнулись в подъезде. Он открыл мне дверь, пропустил, а затем сказал, что я хорошо выгляжу, – Нора вздохнула. – Понимаю, что его поведение сложно расценить как поведение влюбленного мужчины, скорее как поведение воспитанного и вежливого человека, но я не знаю, на кого еще думать.

– Жаль, ты не сохранила первые письма. Было бы любопытно на них взглянуть. Это по содержанию какое-то странное. Знаешь, мне кажется сомнительным, что человек, его написавший, может работать в аптеке.

– Потому, что это письмо выглядит так, будто его написал человек… со странностями?

– М-м… Да. Впрочем, мы не знаем, что он тебе написал в предыдущем, которое ты выкинула не читая. И, кстати, ты сказала, что встретила фразу про улицу разбитых зеркал уже не раз за последние дни. Где? В его письмах?

– Нет. Один раз в газете – заголовок к какой-то статье. И второй раз услышала от другого соседа.

– Погоди-ка! Соседа?

– Нет, Рут, – засмеялась Нора. – Этому соседу уже за шестьдесят, он счастлив со своей женой. Я не раз вижу, как эта пара ходит, держась за руки. И у них трое внуков, которых они забирают из школы и занимаются ими до тех пор, пока за детьми не приезжают родители. Этому соседу просто некогда писать мне такие письма!

– И все же я бы не скидывала его со счетов.

– Его фраза относилась совсем к другой ситуации. Моя улица и правда улица разбитых зеркал. Автомобильных, – усмехнулась Нора.

– Что еще раз подтверждает твою гипотезу о том, что письма пишет кто-то из твоего или соседнего дома.

– Но не этот сеньор.

– Ладно, – нехотя сдалась Рут. – Знаешь что? Давай пройдемся до аптеки и посмотрим на твоего соседа-аптекаря!

– Зачем?

– Ну, я гляну на него еще раз, внимательней, и скажу точно – он или не он. У меня на людей чутье.

Нора тут же представила себе, как Рут в аптеке в упор уставится на фармацевта. А с нее станется и спросить в лоб, не он ли автор анонимных писем.

– Нет, не надо. Давай подождем. Посмотрим, как будут развиваться события.

– Держи меня в курсе! – строго наказала Рут.

– Непременно.

– Когда тебе выходить на работу? Завтра? – сменила тему подруга.

– Да.

– Значит, не сможем пообедать вместе. Жаль. Хотела тебя пригласить. Зайди ко мне вечером, когда будешь возвращаться. Выпьем вместе кофе и поговорим. Сейчас мне нужно вернуться к работе.

– Пока вдохновение не ушло, – засмеялась Нора, разгадав за словами подруги ее нестерпимое желание поскорей вернуться к реставрации драгоценного комода. Когда вдохновение овладевало Рут, бесполезно было толковать с нею о чем-то другом. Разговор о письме – небольшое исключение. Но и то потому, что происшествие показалось подруге выходящим за рамки нормального. И даже несмотря на это, письмо проиграло в битве с комодом с большим отрывом в счете.

– Ладно, беги к себе в мастерскую. Рада была тебя видеть!

– И я. Ужасно-ужасно по тебе соскучилась!

– И все же недостаточно, раз предпочитаешь моему обществу компанию комода, – не удержалась от веселой подколки Нора.

– Извини, – расплылась в широкой улыбке Рут и потерла большим пальцем кончик среднего. – Когда вдохновение зудит вот тут, в пальцах, заставляя их гореть и чесаться, сопротивляться ему бесполезно. А то обидится и долго не будет приходить.

– Беги! – махнула рукой Нора. – Я расплачусь.

– Завтра кофе угощаю я! – крикнула Рут, качнула на прощание волосами-пружинками и скрылась за тяжелой дубовой дверью.

Нора еще посидела какое-то время в одиночестве, перечитывая письмо и думая, кем оно могло быть написано. Сейчас, после разговора с подругой, подозревать аптекаря ей казалось нелепым. И чем дальше Нора читала написанное, тем больше ей казалось, что автор письма – третий подозреваемый, о котором она не рассказала Рут. Овдовевший старик с верхнего этажа, к которому раз в две недели приезжает взрослая внучка. Нора дважды помогала соседу донести покупки из магазина до лифта. И за эти короткие моменты общения словоохотливый старик успел рассказать о себе – и про умершую шесть лет назад супругу, и про внучку, и про свою любовь к книгам. Да, больше писать письма некому. Все сходится. Но что делать со своим открытием и как вести себя дальше со стариком соседом, Нора не знала. Она расплатилась по счету, поблагодарила хозяина кафе и вышла на улицу. В этот последний день августа солнце палило так нещадно, будто август не шел на убыль, а достиг своего максимального пика. Лето вдруг представилось Норе не в виде сезона, а в виде радиоволн, а все, что ее окружало, – огромными радиоприемниками, настроенными на одну летнюю волну. Все, мимо чего проходила Нора, на что наступала, чем дышала, транслировал в прямом эфире удушающий зной – поры каменных кладок, плитки тротуаров, дорожное покрытие, потерявшие упругость листья, шуршащее за спиной море, шорох автомобильных шин, дрожащий разогретый воздух. Удушающая жара, сводящая с ума. Те пятнадцать минут по раскаленным улицам, что Нора поднималась к своему дому, показались ей вечностью в аду. Выпитый кофе свернулся в желудке колючим ежом, и девушка пожалела, что вместо него не заказала ледяной минералки. Но вспомнив о том, что у нее в холодильнике стоит запотевшая бутылка минеральной воды, взбодрилась, как пересекающий пустыню путник при виде оазиса, и зашагала уже бодрее.

Нора подходила к своему подъезду, когда увидела возле него соседнего парня. Молодой мужчина по будням ездил до Барселоны на той же электричке, что и она. Впервые Нора увидела его чуть больше года назад, когда переехала в новую квартиру. Она заходила в свой подъезд, а парень вышел из соседнего. Но тогда не он привлек внимание девушки, а красавица хаски – дымчато-серая, с белой грудью и пронзительно-голубыми глазами. И уже позже Нора увидела соседа на станции: год назад он сел в тот же поезд, что и она, и с того дня присоединился к группе постоянных пассажиров, которых девушка встречала ежедневно в течение рабочего года. Мужчина был симпатичным, чуть выше среднего роста (а в сравнении с невысокой Норой казался рослым), спортивного сложения. Удлиненные волнистые волосы молодой человек зачесывал назад, и прическа его держалась безупречно в любую погоду, и это заставляло Нору подшучивать про себя, что наверняка парень выливает на голову добрую порцию укладочного средства. Полгода назад к нему присоединилась девушка – невысокая брюнетка с копной вьющихся волос. Молодой мужчина каждый раз дожидался подругу возле турникетов, а она постоянно опаздывала и торопилась к нему навстречу с виноватой улыбкой зачастую уже в тот момент, когда поезд подходил к станции. Они вместе торопливо засовывали свои билеты в щель турникета и бежали к предупреждающе сигналящим перед закрытием дверям электрички. И когда вбегали в поезд, праздновали свою маленькую победу коротким поцелуем. Девушка смеялась, а парень ей в очередной раз несерьезно выговаривал за опоздание. Она винилась и обещала не опаздывать. И на следующее утро они вновь мчались к дверям, едва успевая. Однажды они все же опоздали. Из окна проезжавшего мимо платформы поезда Нора увидела, как парень, размахивая руками, сердито выговаривал девушке за опоздание. И та уже не смеялась, а тоже размахивала руками, споря с ними. Но потом, целую неделю, приходила к электричке вовремя. А затем опять стала опаздывать. Нора, удивительно, даже переживала, не поругалась бы эта пара вновь из-за непунктуальности девушки. Что-то в них было – и в этом парне, и в его спутнице, что ей симпатизировало, заставляло изо дня в день дожидаться их и тайно наблюдать. Иногда она видела соседа возле дома, когда он выгуливал свою красавицу хаски. А несколько раз встретилась на их улице и с его девушкой.

Но сейчас Нора, к своему удивлению и даже ужасу, увидела этого парня в инвалидной коляске. От шока она замедлила шаг и чуть было не спросила, что с ним случилось. Но, вовремя спохватившись, что со стороны это может показаться неприличным любопытством, ведь они с этим мужчиной ни разу не разговорились, заспешила к своему подъезду. Когда она поравнялась с соседом, он вдруг поднял на нее глаза и кивнул, словно они были знакомы. И Нора от неожиданности ответила – не кивком, а пробормотала приветствие. После чего в сумятице излишне резко открыла калитку, отчего та стукнулась о каменную стену с неприлично громким звуком, торопливо достала ключи, не в силах отделаться от странного ощущения, что парень смотрит ей в спину, и скрылась за дверью. И только оказавшись в оазисной прохладе подъездного коридора, остановилась и перевела дух. То, что такой молодой и симпатичный мужчина, за которым она в течение года наблюдала из окна электрички, оказался вдруг в инвалидной коляске, потрясло ее, словно дурная весть прилетела о ком-то очень хорошо знакомом. Наверное, все же надо было подойти и спросить, что с ним случилось. По-соседски вежливое сочувствие выглядело бы в этой ситуации куда уместней, чем ее некрасивое и неоправданное бегство. Но жалеть о несделанном уже было поздно.