Текст книги "Люблю только тебя"

БРАТ И СЕСТРА. В ОТЗВУКАХ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

Толя вез Машу в двухместном купе. Она была так слаба, что несколько раз останавливалась передохнуть и собраться с силами, пока они шли по платформе.

– Нет, больше не могу, – сказала она возле входа в вагон и стала оседать на землю. Толя подхватил ее на руки, с трудом протискиваясь через узкий коридор, внес в купе и опустил на полку.

– Здесь такой знакомый запах, – прошептала она. – Помню, мы возвращались с Устиньей из Одессы точно в таком купе.

Толя вспомнил их встречу у холодного зимнего моря. Так, словно это случилось не двадцать с лишним лет назад, а уже после всего того, что он пережил после. Это было горькое воспоминание, но теперь оно еще сильней привязывало его к Маше. Как будто можно было привязаться сильней…

– Ты легкая, как девочка, – сказал он, садясь у нее в ногах. – Как только тронется поезд, пойдем в ресторан.

– Нет. Мы закроемся в купе и никуда не будем выходить, – возразила Маша. – Наступит ночь, в окно засветят звезды. Они будут указывать нам путь домой.

– Нонна обрадуется тебе. Она приберет в мансарде. Ты хочешь жить в мансарде?

– Наверное… Там, я помню, было большое окно. Мне казалось в детстве, будто в нем умещается половина неба.

– Так оно и есть. В полнолуние туда заглядывает луна.

– А как ты думаешь, духи, которые жили в том доме, они… переселились в этот?

– Да, – не колеблясь, ответил Толя. – Они частенько устраивают хороводы. – Он нахмурился. – Среди них есть и злые, но ты их не бойся. Я умею ими управлять.

– Знаю. – Она слабо улыбнулась. – Ты стал мужественным и… красивым. Я всегда мечтала иметь такого отца. Мне кажется, у меня никогда не было отца. Этот Анджей… он все что угодно, только не отец. Странно, правда? Я даже ухитрилась – ненадолго – влюбиться в него… Наверное, потому, что мы с ним очень похожи. Знаешь в чем?

Толя смотрел на нее не отрываясь, весь отдавшись этому новому чувству нежности, любви, восхищения, сострадания. Он делал над собой усилие, чтобы вникать в смысл ее слов.

– В чем? – спросил он, испытывая интерес не к тому, что она рассказывает, а как.

– Нам с ним кажется прекрасным только то, что не сбылось. Еще мы не умеем ценить, когда нас любят. Хотя потом об этом сожалеем. Франко любит меня больше жизни.

Она вздохнула и обессиленно вытянула руки.

– Поспи, – сказал Толя. – Сейчас поезд тронется. На небе вот-вот появятся звезды. Те же самые, что светили нам…

Он замолчал, решив, что Маша заснула.

– Нет, ты рассказывай, а я буду дремать под твой рассказ. Мне очень, очень интересно знать, как ты жил эти годы.

Толя открыл было рот, но вдруг понял, что Маша спит уже на самом деле. Во сне у нее было такое юное, прежнее лицо… Толя едва сдержал слезы.

Когда в купе вошла проводница с бельем, он приложил к губам палец и сказал совсем тихо:

– Заснула. Пускай спит. Она такая… слабая и худая.

– Сестра? – шепотом спросила проводница.

– Откуда вы знаете? – удивился Толя.

– Вы очень похожи. Хотя она намного младше вас.

Проводница постелила Толе на верхней полке и, приветливо кивнув, вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Поезд останавливался на каких-то станциях и полустанках, и фонари освещали Машино лицо. Потом мчался дальше, рассекая, как чудилось Толе, звездную тьму и спеша соединить искусственно разделенные точки. «Из пункта А в пункт Б…» – пришли на ум слова из школьной задачки.

Толя беззвучно рассмеялся и затряс головой. Он никак не мог поверить, что Маша с ним.

…Когда он услышал в трубке ее слабый голос – на какое-то мгновение лишился дара речи.

– Прошу тебя, приезжай за мной. Скорей, – сказала она и расплакалась.

Через час он уже был в пути.

И все шло словно по маслу – успел на последнюю «Ракету», достал билет на ближайший самолет, в Москве сразу же схватил такси.

Маша спала, когда он без стука ворвался в роскошный люкс. Навстречу ему поднялась высокая красивая девушка с распущенными по плечам светлыми волосами и улыбаясь протянула руку. Она сказала что-то по-английски, но Толя не вникал в смысл ее слов – он вглядывался в лежавшую на диване женщину, в ее до боли родное лицо. Оно расплывалось перед глазами, превращаясь в тающие в воздухе светлые круги. Девушка теребила его за локоть, и наконец он повернул к ней голову.

– Вы говорите по-английски? – спросила она, и, когда Толя кивнул, сказала, медленно выговаривая каждое слово: – Вы должны увезти ее отсюда как можно скорей. Я дам вам денег.

– У меня есть деньги, – ответил он, снова поворачивая голову в сторону дивана, на котором спала Маша. – Господи, я не верю, что это она.

– Я ее сестра Сьюзен. – Девушка тоже смотрела на Машу. – Я, как и она, американская подданная. Я могла бы увезти ее домой, в Штаты, но она не хочет. Она хочет уехать к вам. – Девушка понизила голос до шепота и сказала, наклонившись к Толиному уху: – За ней следит КГБ. Они выкрали ее и поместили в психиатрическую клинику. Но она совершенно здорова. Вы сможете обеспечить ей уход и нормальное питание?

– Да, – ответил Толя по-русски и тут же поправился: – Yes, of course.

Девушка улыбнулась и вдруг, обняв его за плечи, прижалась к его груди. Он смотрел на ее светлый затылок, от которого исходил незнакомый ему запах. Наконец, осторожно положил ей на спину руки.

– Ты и мой брат тоже… Как страшно жить в этом мире… Господи, береги ее… Она так мне дорога, – шептала девушка, обжигая его грудь горячим дыханием.

– Сберегу, – сказал Толя. – Не беспокойся, сестра. Все потихоньку наладится.

Потом в номер принесли роскошный ужин и шампанское. Толя никогда в жизни не видел таких красивых, похожих на цветочные клумбы блюд, но ему не хотелось есть, хотя с утра не было во рту ни крошки.

– Ешь, – велела девушка. – А она пускай спит. Во сне многое забывается. Ей нужно многое забыть.

Толя послушно взял в руку вилку, пригубил бокал с пенящимся вином. Но он чувствовал, его что-то распирает изнутри. Казалось, останься он сидеть на месте, и это что-то взорвет его тело, разметав на мелкие кусочки.

– Что с тобой? – спросила девушка. У нее были красивые и добрые глаза.

– Эхма! – шепотом воскликнул Толя, положил вилку, допил бокал и вдруг пошел колесом по ковру. Потом лег на спину, задрал ноги, рывком завел их за голову и перевернулся на грудь. Все это он проделал совершенно бесшумно.

– Браво! – девушка беззвучно захлопала в ладоши. – Теперь я знаю наверняка: все будет в порядке. Ты хороший. Но тебе обязательно нужно поесть.

И тут Толя заметил, что Машины веки вздрогнули и она открыла глаза.

Одним длинным прыжком он очутился возле дивана, встал перед ней на колени, хотел что-то сказать, но не смог, вместо этого откуда-то из глубины его существа поднялся стон-вопль радости.

– То-ля, – произнесла нараспев Маша, повернула к нему голову, медленно, с трудом подняла свою тоненькую, как спичка, руку и коснулась пальцами его щеки. – Милый, милый, милый…

Он вдруг просунул под ее спину обе руки ладонями кверху, поднял ее невесомое тело и понес к столу, держа впереди себя на вытянутых руках.

– Сьюзен, мы очень проголодались, – сказал он, мешая русские слова с английскими. – Hungry. Ясно?

Он усадил Машу к себе на колени и, подхватив на вилку хрустящей картошки, поднес к Машиному рту.

Они скорее развлекались таким образом: съела Маша совсем немного. Сью все это время смотрела на них возбужденно блестевшими глазами.

Потом Маша тихо заплакала. Толя стал утирать ей слезы и что-то шептать на ухо.

Сьюзен ушла в спальню, легла поверх покрывала на кровать и стала смотреть в потолок. Но ее влекло в ту комнату, где остались Толя с Машей.

Они сидели рядышком на ковре, вытянув ноги и оперевшись спинами о диван. Маша смеялась. Увидев Сью, повернула к ней голову.

– Он говорит, что я буду спать на семи перинах в кровати под балдахином. А еще у меня будет ручной петух, ученый кот и… Нет, Толька, ужей я боюсь – ужа заберешь себе. – Она шутя шлепнула брата по ноге. – Да, а вход в мансарду будет стеречь большой лохматый пес.

– Толя, возьми, пожалуйста, деньги. – Сью доставала из шкафа перевязанный бечевкой сверток. – Потом я привезу еще. Понимаешь, мне бы хотелось завтра уехать. У меня… дела.

Она хотела сказать, что у нее болит душа за Лиззи, но решила не нарушать зыбкий Машин покой.

– Деньги? – переспросил Толя, машинально протягивая руку. – А зачем нам деньги? У нас в Плавнях все свое.

– Я знаю. И все равно возьми. Пригодятся.

– Бери – она ужас какая богатая. – Маша лукаво подмигнула Толе. – Купишь мне обезьяну и говорящего попугая. И я стану бродячей циркачкой. С детства мечтала быть бродячей циркачкой…

Рано утром Толя съездил за билетами. Он вернулся очень счастливый и с большим букетом алых гвоздик.

В его отсутствие в номере побывали два водопроводчика, хотя с сантехникой все было в полном порядке и их, разумеется, никто не вызывал.

– Я позвонила Дэну. Это мой приятель-журналист, – сказала Сью. – Он сейчас подъедет и отвезет вас к себе. Давайте попрощаемся…

В эту минуту запищал радиотелефон, и Сью кинулась к аппарату. Сняв трубку и услышав голос Берни, она оглянулась на Машу и направилась в спальню. Когда она вышла, на ней не было лица.

– Умерла мать. – Это была первая пришедшая на ум ложь, но отрезанная от всего мира Маша наверняка не могла знать, что Сьюзен Тэлбот-старшая почила почти два года назад.

– Бедняжка, – посочувствовала Маша. – Немедленно вылетай домой. У нас все будет в порядке.

Они распрощались на скорую руку. Маша с Толей плакали. У Сью тоже поблескивали глаза…

Дэн, веселый молодой парень, отвез их на какую-то квартиру. Потом они вышли через черный ход во двор и сели в другую машину. Дэн велел им лечь на заднее сиденье.

Их развлекала эта таинственность, и они, лежа валетом на мягком широком сиденье роскошного лимузина, тихонько посмеивались. Внезапно Маша сделалась серьезной.

– А он все еще у них…

Толя понял, что она имеет в виду Яна. Дэн привез их на вокзал за час до отхода поезда и сказал:

– Хвоста пока нет. Я смываюсь. А вы – быстро в толпу. Да хранит вас Бог.

…Толя проснулся от толчка. Поезд резко затормозил и остановился. За окном простиралось черное беззвездное пространство. Слышно было, как по стеклу стучали крупные капли дождя.

Маша безмятежно спала. В голубом свете ночника ее лицо казалось прозрачным.

По коридору шли какие-то люди, громко переговариваясь между собой.

Толю вдруг обуял страх. Откуда-то из детства нахлынуло воспоминание: двое мужчин в милицейской форме пытаются вывести мать из дома, а она упирается и причитает: «Господи, прости их, грешных. Прости, Господи…»

Он протянул руку и защелкнул замок в двери. Потом нагнулся и вытащил из сумки небольшой топорик.

Он знал, что изрубит на куски каждого, кто посмеет прикоснуться к Маше. Он будет сражаться до тех пор, пока сам не рухнет замертво. Но, пока жив, он не отдаст им ее.

Поезд тронулся. В коридоре стало тихо. Остаток ночи Толя не сомкнул глаз.

В «Ракете» Маша съела початок вареной кукурузы, которым ее угостила сидевшая рядом старуха. И, утомленная, снова заснула.

Когда, уже сойдя на берег, они шли по знойной пыльной, окаймленной редкими тополями дороге, она сказала:

– Жаль, что мы не побывали у Устиньи. – И вдруг, повернувшись всем телом к Толе, повисла на его локте и спросила, заглядывая в глаза:

– А что с ним? Его забрали в Афган?

Толя понял, что на этот раз она говорит о сыне.

– Он сам попросился туда. – Толя отвернулся, прячась от ее взгляда. – Он был здесь в восьмидесятом, потом приезжал с приятелем на следующий год. Они увлекались дзюдо, карате и еще какими-то восточными единоборствами. Иван накачал мощные мышцы. Славный парень – мы его очень полюбили. Он пропал без вести два года назад. За месяц до дембеля. Диме сообщили, что их десант высадили по ошибке в районе, контролируемом моджахедами. Среди убитых ни его, ни этого Игоря не обнаружили. – Толя заставил себя повернуться к Маше. Глаза ее были безжизненными. – Нужно надеяться на лучшее, – тихо добавил он и увлек ее в сторону дома.

Обняв встречавшую их Нонну, Маша сказала:

– Он мне брат – не больше. Но он мне очень дорог. Прошу тебя, не ревнуй – я этого не вынесу.

– Мама танцевала… Я лежала, боясь пошевелиться. Это был ритуальный танец, – вспоминала Маша. – Перед тем как заняться с отцом любовью, она танцевала. Я помню, как возбуждал отца этот танец, хотя я тогда, конечно, еще ничего не понимала. Но это было великолепное зрелище. Они так красиво любили друг друга…

Маша лежала в гамаке, привязанном за стволы старых груш, Толя сидел рядом на маленькой скамеечке и вырезал из деревянной чурки идола – ими он собирался заставить весь двор. В последнее время Толя превратился в настоящего язычника.

– У меня никогда не было такой красивой любви, – продолжала Маша. – Зато была «Солнечная долина»… Ты на самом деле веришь в то, что эти твои идолы изгонят отсюда злых духов? – вдруг спросила она, подавшись всем телом к брату.

– Да, – не сразу ответил он. – Дело в том, что я заряжаю их своей энергией. Жаль, что в этой местности нет скал и больших камней – каменные идолы долговечней деревянных.

– Мне так спокойно с тобой, – сказала Маша, глядя в безоблачное небо. – Покой лучше счастья. Оно утомляет. И заставляет жить в вечном напряжении.

Толя молча трудился над чуркой.

– Мама не любила покой. Или же просто не успела его полюбить. А вот про Устинью я не знаю почти ничего. Я столько лет прожила с ней рядом, но она так и осталась для меня загадкой. Как ты думаешь, она стремилась к покою?

– Да, – ответил Толя. – Только ей не суждено было его обрести. Кто постоянно жертвует собой, вряд ли когда обретет покой.

– Странно… Мне казалось наоборот, хотя, быть может, ты и прав. Сью вообще не понимает, что значит жертвовать собой. Хотя она очень любит мою Лиззи и, как мне кажется, готова сделать для нее все что угодно. Большинство американцев вообще считает, что, если у тебя есть деньги, тебе никогда не придется жертвовать собой – достаточно пожертвовать своими деньгами.

Вдруг Толя перестал строгать, поднял голову и сказал, глядя сквозь Машу:

– Я не позволю тебе вернуться туда. Ты останешься здесь. Ты принадлежишь этому месту.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛИЗЗИ В НЬЮ-ОРЛЕАН

– Берни приглашает нас погостить у него на ранчо, – говорила Сью, расчесывая отросшие за время болезни волосы Лиззи. – Мы будем там одни. Он сейчас очень занят. – Сью вздохнула. – Эта негодяйка Луиза никак не может успокоиться по поводу того, что всплыли шашни ее дочурки с этим Гарнье. Она в ярости и пакостит Берни на каждом шагу. Теперь она угрожает какими-то бумагами, которые якобы свидетельствуют о том, что его брат был связан с мафией.

– Ты очень его любишь? – тихо спросила Лиззи, глядя в большое сводчатое окно на залитый утренним солнцем Мадрид.

Сью опустила руку со щеткой.

– Я не умею любить, Лиз. Я слишком хорошо знаю мужчин, чтоб их любить.

– Но ведь ты любила… моего отца.

– Это чувство накрыло меня с головой. Я не могла собой управлять. И я его погубила. Он приехал в Париж из-за меня.

– А я погубила Джимми, – эхом откликнулась Лиззи. – Если бы я не приехала на…

– Не говори так, детка, прошу тебя. Подумай о малыше. Твое состояние отражается на нем. Не будь грустной. Ты должна родить красивого, сильного ребенка.

– Сью…

– Да, родная?

– Ты никогда не рассказывала мне, как прошли… похороны. Прошу тебя, расскажи – я должна знать все.

– На шхуне были только его родственники и эта… Айра с двумя дружками. Знаешь, у нее очень нехорошее, злое лицо.

– Оно было совсем другим, когда Джимми любил ее, – сказала Лиззи. – Я это точно знаю. Мой отец, когда мама его разлюбила, сразу внешне изменился. До того он был таким красивым. Я хорошо его помню, хоть и была совсем маленькой.

Сью с трудом подавила вздох.

– Мать Джимми еще совсем не старая, хотя лицо в морщинах. Глаза живые. А братья…

– Они все черные, я знаю, и замечательно красивые, – подхватила Лиззи. – Джимми мне рассказывал про них.

– Я поняла, что они его очень любили. Когда мать взяла урну и стала разбрасывать прах по волнам, все запели… От этой песни на душе стало умиротворенно. Они не плакали.

– И я не плакала. Он не хочет, чтобы я плакала.

– Ты у меня молодчина. – Сью положила ладони на плечи Лиз и тоже засмотрелась в окно. – Мадрид меня успокаивает. Здесь веришь в вечность, – прошептала она.

– Сью…

– Да, моя милая?

– Мне кажется, мой ребенок будет смуглокожим, хотя Джимми был совсем белым. Я хочу, чтобы мой ребенок был смуглокожим.

– Господи, Лиз… – Сью с трудом подавила в себе желание возразить ей. – Конечно, моя родная. Твой ребенок будет очень красивым.

Еще Сью подумала, как было бы хорошо, если бы ребенок оказался похожим на Франко.

– Сью?.. – Лиззи повернула голову и вопросительно посмотрела на тетку. – Ты не обидишься, если я тебе кое-что скажу?

– Нет, моя хорошая.

– Знаешь, мне не хочется ехать на это ранчо. Лучше я поеду к дедушке и бабушке в Нью-Орлеан. Они мне обрадуются. Я буду играть на рояле и ждать, когда появится мой малыш. Сью, я так хочу, чтобы он поскорее появился. – Она едва заметно улыбнулась. – Я буду счастливой, когда он появится. А ты… ты поезжай к Берни. Он без тебя скучает.

– Мне бы не хотелось расставаться с тобой, моя девочка.

– Я буду тебе звонить. Берни передай, пусть не сердится на меня. Но я… я, наверное, не скоро захочу его увидеть. – Она встала и подошла к окну. От ее длинных прямых волос, казалось, исходило сияние. Внезапно Лиззи обернулась. – У меня есть брат в Нью-Орлеане. Я должна его найти. Сью, прошу тебя, давай улетим туда сегодня.

Родители Франческо обрадовались их приезду. После приветствий и неизбежной, как при любой встрече, суеты Лиззи ушла к себе, а Сью рассказала о последних событиях в жизни их внучки. Старики слушали ее с испуганным видом.

– Она хочет разыскать своего брата, – сказала под конец Сью. – А раз Лиз хочет, она это сделает во что бы то ни стало. Прошу вас, не препятствуйте ей.

Аделина всплеснула руками.

– Святая Мадонна, да ведь этот Томми только что вышел из тюрьмы для несовершеннолетних преступников. И потом никакой он ей не…

– Погоди, – перебил жену Джельсомино. – Он так похож на нашего Франко, что сердце переворачивается. Я встретил его два дня назад у Сичилиано – он взял мальчишку мыть полы на кухне. Говорит, малый расторопный и…

– Да как он посмел! – воскликнула Аделина. – Эта тварь Лила какой только грязью не поливала нашу семью.

– Замолчи! – прикрикнул на жену Джельсомино. – Сичилиано сделал это по моей просьбе. Иначе мальчишка снова залезет в чей-нибудь карман и загремит в кутузку. Ты что, хочешь, чтобы твой внук всю жизнь сидел на шее у федеральных властей штата Луизиана?

– Какой он мне внук! – Аделина вскочила, с грохотом отодвинув стул. – Ты совсем спятил или объелся за ужином равиоли. Да я сейчас пойду и перебью у этого кретина Сичилиано окна и обмажу дерьмом дверь!

– Никуда ты не пойдешь! – рявкнул Джельсомино, но тут же, убоявшись гнева жены, вобрал голову в плечи. – Я не пущу тебя, слышишь? – совсем уж негрозно пообещал он.

Аделина уперлась руками в свои разъехавшиеся бедра и сказала, глядя мужу в затылок:

– Может, ты еще захочешь, чтобы этот черномазый ублюдок приходил к нам по праздникам есть спагетти с грибным соусом? Или чтобы я угощала его толстожопую мамашу «марсалой» и финиками?

– Лила тут ни при чем – меня самого тошнит от этой шлюхи, – буркнул Джельсомино. – Но мальчишка не виноват. Из него еще может получиться нормальный человек. Если, конечно, мы ему поможем.

– Чтоб я когда-нибудь позволила этому черножопому ублюдку переступить порог моего…

– Прошу вас, выслушайте меня, – вмешалась в перебранку Сью. – Дело в том, что я забыла сказать вам, пожалуй, самое главное. Парень, которого любила Лиз, был белым, но кожа его родного деда черна как уголь. Он родом из Сенегала. Все братья этого Джимми тоже черные. Не исключено, что ваша внучка родит смуглокожего ребенка.

– Бедняжка Лиз! – вырвалось у Аделины. – Что же ты за ней так плохо смотрела? – накинулась она на Сью. – Нужно было посадить девчонку под замок.

– От любви не спасет никакой замок, – возразила Сью. – Лиз очень любила Джимми, и если вы желаете внучке добра, не попрекайте ее ни единым словом. Я вас очень прошу, – добавила она. – В память о вашем сыне Франко.

Старики вдруг сникли. Аделина полезла в карман за носовым платком, Джельсомино стал громко откашливаться. Затем смущенно произнес:

– Послушай, Сюзанна, я думаю, мы скажем соседям и родственникам, что наша Лиззи вышла замуж за очень богатого человека. Гм, правда, они начнут задавать кучу вопросов – где он, почему ее не навещает и так далее. Ты ведь знаешь, Сюзанна, у нас, итальянцев, очень длинные носы и языки тоже.

– Лиз не захочет лгать, – возразила Сью. – Да ей и наплевать, что скажут соседи и родственники. Так что с этим вам придется смириться.

– Племянница этого болтуна Массимо родила от какого-то китайца или японца. Он весь татуированный, да и вообще с ним страшно столкнуться нос к носу на темной улице, – вмешалась в разговор Аделина. – Мануэла говорит, он курит гашиш и ест собачье мясо. А тут как-то она видела его…

– Помолчи, Аделина. Сюзанна завтра утром уедет, а нам еще надо кое-что обсудить. Я так считаю… Никому не должно быть дела до того, кто родится у нашей дорогой внучки Лиззи. Пускай только попробуют что-либо сказать, я возьму дрель и просверлю в языке каждого сплетника дырку. Ну а нам с тобой, мамочка, сам Бог велел любить и холить нашего правнука, даже если у него будет такая же черная кожа, как у этого Сэма-Угольные Яйца, что торгует на набережной деревянными масками. В нас, сицилийцах, тоже всяких кровей понамешано, и кожа у нас посмуглее, чем у тех же северных итальянцев. Но мозги от этого ничуть не хуже работают. А что касается другого места… – Он смущенно кашлянул в кулак. – Словом, с этим делом все у нас обстоит благополучно. Ты, Сюзанна, молодец, что о нашей Лиззи так печешься. Господь простит тебе за это грехи, если они у тебя были. Аделина, неси «марсалу», которую я припрятал на свой день рождения. Мы все равно теперь не будем его справлять – гости всегда шумят, а нашей Лиззи нужны покой и тишина. Позовем только Сичилиано с семейством, ну и, разумеется, Массимо. Наверное, еще и Альфредо. Ну да и крестных нашего Франко придется позвать… Аделина, неси gelato.[14]14
  Итальянское мороженое.


[Закрыть] Сюзанна, как и все красивые девушки, наверняка сладкоежка. – Когда Аделина вышла, Джельсомино коснулся запястья Сью. – Не волнуйся, дочка, я все улажу. И с Томми тоже. Видела бы ты – вылитый Франко, только будто его на солнце долго жарили. У матери нашей душа добрая, она только на язык такая. – Он вздохнул. – Мария, говоришь, не захотела сюда ехать? А мы по ней скучаем…

– Она приедет. Ей нужно прийти в себя. Вы не волнуйтесь: Россия стала совсем другой. Берни считает, у коммунистов скоро окончательно отнимут власть.

– Берни? Ты говоришь про сына Джека Конуэя? – вдруг оживился Джельсомино. – Уж не хочешь ли ты сказать, что простила его после всего того, что он сотворил с нашей Марией?

Сью ответила не сразу.

– Он проявил слабость. Ему так хотелось стать конгрессменом. К тому же он понимал, что сестра его не любила.

– Это верно: она его не любила. Она и нашего Франко по-настоящему не любила, хотя никогда бы не изменила ему первая. Странная она… Мне другой раз так хотелось узнать, что у нее в душе, да только она туда никого не впускала. И правильно делала, скажу я тебе. Если увидишь Марию, передай ей привет от нас с мамой. Это Франко виноват, что жизнь у них не сложилась. Мама тоже так считает.

Они пили густую сладкую «марсалу», изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Важные дела они уже успели обсудить и, похоже, пришли к обоюдному согласию.

Поутру Сью вылетела в Филадельфию, где ее ждал Берни.

На этот раз она по нему соскучилась – они не виделись полтора месяца.