Текст книги "Маленькие рассказы"

Белый карандаш
И другие короткие истории
Наталья Коноплева

© Наталья Коноплева, 2022

ISBN 978-5-4474-1731-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как стать писательницей

Я научилась читать задолго до школы. Читала очень много. Была молчалива и застенчива (кто бы сейчас поверил!).

Я любила представлять, подражая стилю прочитанных книг, как бы я описала в книге разворачивающиеся передо мной события.

Папа время от времени подтрунивал над моей задумчивостью и мечтательностью:

– Ты у нас будешь поэтессой!

Я смущенно улыбалась в ответ и думала:

– Почему поэтессой? Я буду писательницей!

Но папе ничего не говорила.

21 Июня 2013 г

Москва, 1949 год

Воронеж

Помню себя очень-очень рано. Я запомнила в подробностях крыльцо дома и двор, где мы с мамой жили в дни военной эвакуации в Ульяновске, когда мне было 9 месяцев. Папе, который перевез нас с мамой туда, вырвавшись на три дня из армии, я много лет спустя рассказывала про высокое деревянное крыльцо, и пожилую хозяйку дома, и старую добрую собаку во дворе, и слово «Ульяновск» в моем сознании – и он все это с удивлением подтвердил!

Потом мы вернулись в наш разоренный разграбленный дом на окраине Москвы. Какие-то дяденьки клали в комнате печь из кирпичей, чтобы нам не замерзнуть. Но потом эта печь стала требовать много дров, и тогда посередине комнаты поселилась железная печка-буржуйка, которую топили газетами и щепками. Печка стояла на четырех тонких железных ногах, похожая на сердитое домашнее животное. У меня отношения с печкой были напряженные, несколько раз я обжигалась об ее железные бока…

А что же про Воронеж? На обратном пути из эвакуации мы туда и попали. В поезде я всю дорогу смотрела в окошко. Вдоль дороги рядами стояли печи. Большие русские печи с зияющими устьями и с каменными трубами в небо. Ничего я не спрашивала, может, еще и говорить-то не умела. Но эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами. Многие годы спустя я поняла, что это было: деревянные избы сгорели, а каменные печи остались…

Поезд подъезжал к Воронежу. Всюду была военная разруха, и она выглядела обычной. Но здание вокзала было нарядного жёлтого цвета! Может быть, уцелело от разрушения, а может быть, успели отремонтировать. Здесь в первый раз мои чёрно-белые воспоминания детства стали цветными. Слово «Воронеж» всегда связано у меня с радостным жёлтым цветом.

И еще одно яркое воспоминание: необычайно вкусный пшённый суп, которым накормили нас на вокзале, тоже ярко-желтый. Как же я была голодна, если сваренная на воде пшённая крупа оказалась такой незабываемо вкусной! Я потом много лет любила пшённый суп и пшённую кашу, как счастливое воспоминание об утолённом детском голоде. И всегда при этом вспоминала Воронеж.

Ехали мы из эвакуации со многими пересадками, на перекладных, и всю дорогу мама несла наши пожитки, да еще и меня на руках. В людском водовороте войны она оказалась одна с маленьким ребенком. Мама была здоровая и сильная. Но как же ей было трудно и страшно! Помню, в дороге мы ночевали с ней на полу в какой-то избе, накрытые тяжелым тулупом. И помню чей-то разговор, что дальше идти нельзя, там волки. Недавно женщину с девочкой загрызли…

После всех передряг, которые мы тогда перенесли в пути, Воронеж был раем. Я всегда буду благодарна этому городу и люблю его.

Много лет спустя я была в Воронеже в редакционной командировке. Вышла из поезда на тот же красивый жёлтый вокзал. Была ранняя весна, и я шла по центральной улице Воронежа, откуда была видна река, и опять чувствовала теплую живую благодарность к этому городу и к его людям.

16 февраля 2008 г

Чёрно-серо-белое

Я помню военное время. И только в чёрно-серо-белых красках.

Я так мала и легка, что мама предпочитает нести меня на руках, а не вести за руку. Поэтому я вижу всё с высоты её роста. И серые лица соседок, с которыми она встречается на улице, я тоже вижу совсем близко. Между ними и мамой часто повторяется один и тот же разговор, который я принимаю всерьез и пугаюсь:

– Ну, бабочки (мне так нравится это цветное слово), вот закончится война, мы тогда наедимся по сих пор (ладонью показывается под подбородком) и умрём!

И они весело смеются, молодые измученные женщины, давно не евшие досыта и одетые в старую убогую одежду, из-за которой окружающий мир видится, как чёрно-серо-белый…

28 октября 2010 г

Я помню 9 мая 1945 года

Я была совсем мала. Это одно из ранних воспоминаний.

Мама нарядила меня в розовое платьице. И для этого посадила меня на стол в нашем деревянном домике на окраине Москвы.

День был солнечный, радостный. Я знала, что это День Победы. Всё вокруг было пронизано небывалой радостью.

Мой папа тогда ещё не пришёл с войны. Он пришёл намного позже. Именно пришёл. Пешком. В пыльных армейских сапогах, в запылённой гимнастерке. И его яркие белые волосы (которые я унаследовала) навсегда как будто покрылись пылью войны.

Как мама покупала деньги

Вот наблюдение из раннего детства: мама даёт продавщице бумажную денежку, и та отдаёт ей целую пачку бумажных денег.

Может быть, продавщица и ещё что-то дает, но мне снизу не видно, и я думаю: Это мама покупает деньги!

Я давно заметила, что когда мама просовывала в окошечко кассы деньги, ей оттуда порой протягивали ещё больше денег!

Вот я и поняла: «Чтобы было больше денег, нужно всё время отдавать деньги». Не знала я, что уже давно Карл Маркс написал: «Деньги делают деньги».

12 августа 2010 г

6 июня 1943 года. Может быть, это дата снимка. А может быть, мама надписала этой датой фотографию, когда отправляла папе в армию.

Родная кровь

Яркий, цветной солнечный день в начале лета. Мы с мамой что-то ищем в дощатом сарае во дворе нашего домика в Перово.

Сквозь щели в темноту сарая бьют ослепительно белые солнечные лучи. Мама прикладывает ладонь к самой яркой щели, и вдруг всё кругом освещается чистым алым цветом. Я изумлена и восхищена!

А ведь это тогда осветила мир мамина кровь.

Я всегда вспоминаю этот момент, когда перечитываю Гомера:

 
«Вышла из мрака
младая с перстами пурпурными Эос…»
 

Я-то знаю, почему у Эос были пурпурные персты.

12 июля 2015 г

Люди на Мавзолее

Первые послевоенные годы. Детских книжек нет, и мне для развлечения давали газеты. Я калякала на них цветными карандашами, читала крупно написанные заголовки, разглядывала газетные фотографии.

На первой странице часто печатали изображение Мавзолея с вождями наверху. Взрослые показывали мне: вот Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович… Эти фамилии были на слуху, они часто звучали по радио.

Но я искала на фотографиях знакомое лицо и не находила. И настойчиво спрашивала: – А где же здесь Пушкин?

Мне отвечали: здесь его нет, ведь Пушкин – не вождь.

Но из всех имён имя Пушкина и его стихи были для меня главными.

Пушкин – вождь!

23 ноября 2008 г

Летать – это просто!

С детства мне снятся сны, что я летаю. Раздвигаю руками воздух (как воду при подводном плавании – но плавать и нырять я научилась намного позднее) и легко поднимаюсь над улицей, рекой, невиданными в жизни горами, живописным морским заливом…

Всегда весело и смешно, как люди внизу удивляются. А дивные горы и морские заливы в замедленном сне проплывают внизу.

И я думаю: да ведь летать – это очень просто!

Наверное, это и есть память о том, как наши далёкие пра-пра-предки жили в морских глубинах и легко парили в пространстве.

1 августа 2013 г

Белый карандаш

Белый карандаш! Карандаш для рисования с белым грифелем – невозможная мечта моего детства! Потому что я знала, что белых карандашей не бывает.

Сейчас никто не поверит, что в нищее послевоенное время цветные карандаши продавались по одному. На базаре на земле была расстелена тряпица, и на ней разложены разные сокровища: один простой и два цветных карандаша, вырезанные из книжки картинки, два кусочка колотого сахара…

Мама великодушно покупала мне время от времени карандаш за карандашом, пока не собрались все цвета, кроме белого.

Однажды мы с мамой пришли в магазин под названием «Мосторг» (в моем восприятии это звучало как «Восторг»), и где-то на третьем этаже продавщица показала нам белый карандаш. Я бы не поверила, но он был заточен! Продавщица почиркала им на обороте сине-зеленой квитанции. Карандаш оставлял белые следы!

Не помню, чтобы я им рисовала. Но какая-то законченность была в этом мире: у меня есть белый карандаш!

9 Февраля 2010 г

Как я стала редактором

Когда у нас в первом классе выбирали старосту и звеньевых, я отнеслась к этому вполне безразлично. Лидерские амбиции меня не занимали.

Но в начале второй четверти наша учительница Нина Павловна вдруг сказала: – А теперь нам пора выбрать редактора стенгазеты.

Я не знала, что такое «редактор». И стенгазет никогда прежде не видела. Но вдруг меня будто что-то толкнуло, мне страстно захотелось быть редактором. И я сказала: – Выберите меня!

Меня и выбрали.

Кроме старенькой учительницы, готовившей вместе со мной первую газету, никто никогда не объяснял мне редакторских азов и не помогал. Но я как будто родилась со знанием, как делать классную стенгазету интересной и нужной. Я была бессменным редактором во всех школах, в которых довелось учиться, потом в университете, потом на работе.

С рождением сына я надолго осела дома. Когда мой Паша научился читать, мы с ним стали печатать на машинке домашнюю газету, а потом и журнал. Тираж – 4 экземпляра. Столько листов пробивала наша машинка через копировальную бумагу.

Друзья и знакомые с интересом ждали каждого нового номера, брали домой почитать, передавали другим знакомым. Так наш журнал попал к детскому писателю Борису Заходеру. Он прислал нам теплое письмо и свои новые стихи, чтобы мы их опубликовали. Мы и опубликовали, а «авторский экземпляр» отправили Борису Владимировичу.

Пятнадцать лет спустя эти стихи, слегка доработанные, Борис Заходер опубликовал в журнале «Огонек». Но мы-то с сыном были первые их издатели!

В конце концов меня пригласили работать редактором в детский научно-популярный журнал, и я освоила новую прекрасную специальность.

Впрочем, напомню, на самом деле я стала редактором в семь лет, и с тех пор это моя любимая профессия.

30 ноября 2003 г

Опаснее врага

Когда я была школьницей – шла в московских театрах пьеса «Опаснее врага». На стенах домов по пути в школу висели бумажные афиши с этими словами.

Меня очень занимало: кто же может быть опаснее врага?

И вот однажды моя школьная подружка побывала с родителями на этом спектакле. Я с нетерпением спросила ее на следующий день:

– Ну кто же, кто в этой пьесе опаснее врага?

И она ответила просто и убедительно:

– Дурак.

1 августа 2013 г

В двухтысячном году…

Это был 52-й или 53-й год. Я жила в интернате Министерства иностранных дел, потому что папа был консулом в глухом уголке Китая и не мог взять меня с собой. Там не было школы.

Жили мы в интернате хорошо и интересно. Этакий был Институт благородных девиц. Нас учили музыке, рукоделию, пению. И к нам часто приезжали артисты, писатели и другие интересные люди и показывали свои уменья.

Однажды в концертной бригаде был куплетист, вылитый Велюров из фильма «Покровские ворота». Когда много времени спустя я увидела его в фильме, то сразу узнала! И интонации у него были точно такие, как у Велюрова, и стишки похожие, и тематика та же – про холодную войну. Нам, десятилетним девчонкам, особенно понравилась такая его песенка:

 
Под деревом на лавочке
В зеленом во саду
Сидят старушки-бабушки
В двухтысячном году…
 

Дальше в песенке было, о чем говорят бабушки в двухтысячном году – оказалось, всё про неё, про холодную войну!

Про холодную войну мы пропустили мимо ушей, как надоевший шум, об этом и так постоянно говорили по радио и в школе.

А сама воображаемая картина происходящего в двухтысячном году нам понравилась, и мы напевали эту песенку в спальнях, в столовой и по дороге в школу… Но мы даже не пытались представить, что сами доживем до двухтысячного года – это были абстрактные бабушки в фантастическом будущем…

Недавно я перебирала наши фотографии – и вспомнила песенку из детства про бабушек в двухтысячном году, когда встретила это фото. На нем уже две тысячи двенадцатый год, и сидят эти бабушки под деревом на лавочке на берегу альпийского озера в Австрии. Это я и моя подруга.

Папа, ты говорил мне в детстве, что я обязательно доживу до двухтысячного года.

19 Марта 2014 г

Под деревом на лавочке в зеленом во саду… Австрия, озеро Вертерзее, 2012 г.

Мой день рождения в пятьдесят третьем

Меня в детстве страшило всё непонятное и нелепое.

Я очень рано, в три года, научилась читать. Детских книжек было мало, и я читала «взрослые» книги из домашней библиотеки. В книгах мне почти все было понятно, а вот в окружающей жизни – нет. Люди вокруг часто думали одно, говорили другое, а делали – третье.

Я многого не понимала и боялась спросить: почему? Ведь никто вокруг не спрашивает, не удивляется. Значит, все всё понимают.

А я – не понимаю, и все тут! Наверное, я дурочка?

Иногда я всё же задавала вопросы. Я ещё не знала, как это опасно.

В пятьдесят третьем году я жила в школьном интернате МИД, мои родители были очень-очень далеко. Мы жили в старинном доме в Малом Татарском переулке. Наши воспитатели были приятные интеллигентные женщины. Нас водили, построив парами, в ближнюю городскую школу. Остальное время мы проводили в интернате.

Однажды нашу группу третьеклашек повели в Музей подарков Сталину. Каких только портретов вождя там не было! И из зёрен пшеницы, и из окрашенных зёрнышек риса, и из гороха разных сортов… Почему-то всё съедобные материалы…

Был там чернильный прибор, вышитый бисером, и сделала его в подарок вождю женщина-инвалид без рук, она вышивала ногами…

А одна школьница прислала вождю свой табель с одними пятёрками за каждую четверть. Мои одноклассницы подбивали меня, чтобы я послала Сталину свой школьный дневник, где были одни пятёрки, но я отмалчивалась.

Какая-то нормальность в нас с детства заложена.

В нашем доме родители и их друзья никогда не упоминали Сталина. Никогда не произносили тосты за него за праздничным столом, как показывают это в старых фильмах.

Зато соседки в нашей коммуналке, вымыв добела дощатый пол на общей кухне и застилая его газетами, чтобы не натоптали, всегда тщательно проверяли – нет ли в газетах портретов Сталина? А любые другие портреты – можно было класть под ноги.

Сталин был просто портретом. Как можно поклоняться чужому человеку и обожать его, зная только его портрет?

Рано утром 6-го марта, в мой долгожданный день рождения, в нашей интернатской спальне на 20 девчонок зажгли свет и сказали: – Девочки, просыпайтесь. Сталин умер.

В первые мгновения была тишина, потом девочки невпопад захныкали. А некоторые театрально зарыдали. Галка Красова на соседней кровати рыдала басом. Маленькая кудрявая Маша Скорюкова тоненько пищала. А я в первое мгновение почему-то улыбнулась. От удивления, что вездесущий портрет, оказывается, может умереть.

Потом я вспомнила, что у меня теперь не будет дня рождения. Не будет поздравлений от подруг, праздничного пирога в интернатской столовой. И я тоже заплакала.

В те дни трое из нас, и я в том числе, не ходили в школу из-за карантина по скарлатине. Остальные девочки ушли на занятия. Вернулись оживлённые. В школе учили делать траурные нагрудные значки с портретиком Сталина. Маленький портретик разрешалось вырезать из школьного учебника, там было много таких портретов. И еще им продиктовали письмо к празднику восьмого марта:

«Дорогая мамочка, поздравляю тебя с Международным женским Днём 8 марта! Но этот день печален. Нет с нами нашего дорогого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина…»

Мои подруги, которые оставались на карантине, с воодушевлением переписывали это письмо, чтобы отправить мамам. А я не стала.

Наша воспитательница видела это и ничего не сказала.

05 марта 2013 г

Философия небытия

В раннем детстве меня порой занимали странные вещи.

Например, я спрашивала маму:

– А что будет, если не будет ничего-ничего?

Мама серьёзно отвечала:

– Тогда будет пустое пространство.

Но я хотела знать не об этом.

– Нет, мама, если и пустого пространства тоже не будет?

Мама сердито молчала в ответ на глупый вопрос.

А я пыталась представить в мыслях это «ничего», крепко зажмурив глаза. Перед внутренним взором в тёмном поле плавали темные пятна…

Я хотела понять это «ничто» до «Большого взрыва», когда нашей Вселенной ещё не было. Я уже читала, что наша Земля, Солнце, Луна и планеты мчатся в бескрайней пустоте. И не падают, потому что падать им некуда, кругом бесконечность. И никто не знает, как они появились…

А может быть, я хотела просто понять про небытие – про ту вечность, когда меня ещё не было в этом мире.

05 марта 2013 г

Обложка научного труда. Оказывается, и серьёзных взрослых учёных в наши дни волнует этот детский вопрос.

Телячьи щёки

Первого сентября к нам в класс пришла новая девочка Настя Лобанова. В нашем шестом «А» она всем понравилась, отлично отвечала на уроках, была со всеми приветлива и нисколько не была «воображалой».

Одета Настя была, как все, в коричневую школьную форму. В те времена у многих наших девчонок это было единственное платье. Но Настя всегда выглядела нарядно со своими отглаженными белым воротничком и манжетами, а «мальчуковые» полуботинки на шнурках носила, словно бальные туфли. У неё были пышные рыжеватые кудри до плеч, серые глаза и большой добрый рот.

Настя была старше нас года на два, и выглядела женственной среди неуклюжих подростков-шестиклассников. Почему она отстала в школе на целых два года? Ведь умница и училась хорошо.

Я и не заметила, как мы стали подругами. Мы не сидели за одной партой и не списывали друг у друга. Просто после уроков вместе шли домой. Сначала через дорогу – к моему дому 35 на Большой Пироговской. Иногда заходили в нашу комнатушку на втором этаже, читали вслух книжки, болтали и порой спугивали соседку по коммуналке, которая подслушивала под нашей дверью.

А потом я провожала Настю до её дома 11, тоже на Большой Пироговской, и это было довольно далеко, чтобы успеть наговориться вдоволь. Мы говорили о любимых книгах, стихах, делились девичьими тайнами. Настя была влюблена в мальчика из параллельного класса, а я, не видя подходящего объекта, придумала влюблённость в литературного героя…

Дом, до которого я провожала Настю, был секретным институтом за высоким забором под строгой охраной. Мама Насти работала в институте дворником, и там же Настя с мамой и маленьким братиком жили. Зимой мама не справлялась с уборкой снега, и Настя утром до школы помогала ей. Она приходила на уроки румяная от мороза, но всегда бодрая и веселая.

Некоторые считали Настю надменной. Она всегда держала прямую спину и высоко поднятую голову. А это были гены, о каких мы и не слыхивали.

Однажды Настя предложила мне послушать её сказку. Она сбивчиво рассказывала про доброго короля, который был очень болен, а его любящая дочь ухаживала за ним и добывала лекарства… А потом король умер.

Я ничего не поняла и спросила, почему такая грустная сказка. Настя смутилась и ответила: «Я рассказала про себя».

В другой раз мы учили у нас дома урок по географии. Про сибирские реки Обь, Лену и Енисей в учебнике было написано мало и скучно. А у нас дома лежали недавно выпущенные тома Большой Советской энциклопедии. Уже вышел том на букву «Е» со статьёй про Енисей, и там меня поразили фотографии высоких отвесных прибрежных скал. Настя глянула и узнала это место. Она рассказала, как они с мамой плыли на барже мимо таких скал, называемых в тех местах «щёки». И самое опасное на реке место называлось «Телячьи щёки», об эти скалы когда-то в непогоду разбилась баржа, перевозившая телят.

Настя рассказывала об этом лишь однажды. Я внимательно слушала и ничего не спрашивала. Но почему ей довелось плыть по сибирской реке на барже мимо страшных скал с ласковым названием?

В те времена люди легко срывались с места, я тоже успела много где побывать. И то, что мы с Настей рассказывали друг другу о дальних краях, не должно было удивлять.

Еще Настя рассказывала про реку Обь и про то, как они жили в Омске. И папа был с ними, но он не выходил из своей комнаты, и на лице у него была марлевая маска, чтобы не заразить Настю и только что родившегося братика…

Я слушала, но не смела ничего спрашивать и не пыталась выстроить из этих эпизодов связную картину.

Мы учились вместе с Настей полтора года, а потом наша семья переехала в другой район. Но мы продолжали дружить. Часто встречались и вместе гуляли по городу. Переписывались по почте, телефонов-то не было.

Однажды Настя написала, что их семье дали комнату от секретного института, и теперь я могу придти к ним в гости. Это было в старом особняке, в переулке рядом с институтом. Я поднялась на второй этаж и оказалась в тёмной комнате без окон. Под потолком тускло светила слабая лампочка. У входа стоял дощатый кухонный стол, за ним обедали, а в другое время Настя раскладывала свои учебники. Дальний угол был отгорожен занавеской, и там прямо на полу, громко дыша, спала усталая от тяжёлой работы Настина мама.

Такой нищеты я еще не видела. А Настя радостно показывала мне комнату и стол, за которым она, наконец, могла делать уроки. Как же трудно они жили в прежнем подвальном общежитии, столько разных людей под одной крышей…

Мы дружили и встречались до окончания школы. А после я надолго уехала из Москвы. Писала Насте, но письма возвращались. Вернувшись, я наведалась к дому, где жила Настя. Там уже никто не жил, там было учреждение.

Я пробовала искать подругу, но фамилия у неё распространённая, а отчества я не знала. А что, если она вышла замуж, и фамилия у нее другая…

Потом прошло много лет. Очень много. Пятьдесят или больше. В нашей жизни появился интернет. Я листала интернет-страницы, разглядывала цветные фотографии из дальних краёв. И вдруг увидела скалы на Енисее. Знакомая картинка, как в той энциклопедии. Я написала автору этих фотографий, знает ли он скалы под названием «Телячьи щёки»? Он ответил: да, знает.

И тут все Настины истории выстроились в связную картину. Одну из горьких историй того времени.

Настя с мамой плыли на барже вниз по Енисею, мимо страшных, опасных в непогоду каменных «щёк», по дороге в Гулаг, где отбывал заключение Настин папа. Наверное, был он незаурядным человеком, раз так далеко его заслала тогдашняя власть. Ведь была видна порода в гордой умнице Насте и в её красивой маме, изможденной дворницкой работой.

Потом они жили где-то поблизости от лагеря, и после тюремного свидания родился маленький настин братик. Тем временем у её отца развилась открытая форма туберкулеза, и лагерные власти отправили доходягу на поселение. Правдами и неправдами семье удалось осесть на время в Омске, где была хоть какая-то возможность лечения. Но отцу удалось прожить недолго.

А для Настиной мамы, как для жены врага народа, не было никакой работы и никакого жилья. Удалось устроиться дворником в секретном научном институте, там работали интеллигентные люди, которые понимали…

Почему Настя так настойчиво передавала мне свою историю? Это было начало 50-х годов, и называть вещи своими именами было нельзя. Но она хотела, чтобы я поняла и запомнила. Мне одной она доверила свою историю.

Наверное, для чего-то мне многое в жизни было показано? Теперь я публикую историю стойкой и гордой девочки Насти Лобановой.

Эта история по-прежнему важна. Репрессии коснулись чуть ли не полстраны. А другая половина страны чинила эти репрессии – веря во вредителей и врагов народа, голосуя на собраниях, донося на коллег или соседей, сторожа заключенных в лагерях…

Смогли ли люди извлечь из всего этого урок?

17 Июля 2015 г