Текст книги "Забытые крылья"

Наталья Лирник
Забытые крылья

Посвящаю эту книгу всем, кто идет вперед, даже когда путь неясен и страшен.

Одно решение изменяет всю вашу реальность.

Но это решение вам придется принимать снова и снова.

Экхарт Толле

Глава 1

Можно много месяцев ждать звонка с одной-единственной пугающей фразой и все равно оказаться не готовой.

– Нам пора что-то решить с разводом, Света.

Она смотрела на Пьера через камеру ноутбука и слегка морщилась от слышного только ей пронзительного звона, бьющего изнутри в правый висок. «А чего я, собственно, ждала? Все логично. Даже странно, что он так долго тянул. Видимо, в новой должности стал более осторожным». На муже была неизменная белая рубашка, рукава по обыкновению закатаны, браслет часов гармонирует с тонкой оправой дорогих очков, волнистые, темные с проседью волосы зачесаны назад.

– Не пойму, где ты находишься, – ответила она невпопад, и он нахмурился.

– Это виртуальный фон, так, по привычке. Я дома, в Брюсселе. Но ты не ответила.

– Да, наверно. Я как-то не думала о разводе, – легко соврала она. – А тебе нужно срочно?

Они говорили по-французски, как обычно, когда рядом не было гостей, не владеющих этим языком. «Интересно, если бы мы общались по-русски, может, развелись бы лет на десять раньше?» – от мерзкого тонкого звона в голове мысли разлетались, как мелкие мошки.

Света как-то слышала, что, разговаривая на другом языке, человек незаметно для себя самого немного меняется. И чувствовала, что в ее случае это правда: голос становился более высоким, интонации – певучими, даже жестикуляция менялась. Ее франкоязычная личность была спокойнее, легче и женственнее, чем русская, – в общем, лучше подходила для счастливого брака с иностранцем. И хотя почти за пятнадцать лет совместной жизни Пьер неплохо научился разбирать русскую речь, щебечущий французский оставался их основным языком.

– Я бы хотел все решить достаточно быстро, до конца года. У меня есть определенные личные планы.

По лицу Пьера невозможно было ничего прочесть. Многолетний опыт переговоров делал его сложным собеседником. «Ему бы в покер играть, но нет… Рисковать деньгами – это не для Пьера».

Света изо всех сил держала лицо. Нельзя показывать, какую боль причиняет ей этот разговор. Негативные эмоции нужно держать в узде, если вырвутся – разнесут все вокруг, как ураган.

– Понимаю. Тебя можно поздравить?

На самом деле ее это не слишком волновало. То, что она, кажется, вот-вот станет разведенкой в возрасте за сорок, гораздо важнее. Просто было интересно, кого Пьер выбрал взамен пришедшей в негодность русской жены: бельгийку, француженку? Совсем молоденькую девочку, с которой начнет все сначала, или, наоборот, зрелую женщину, которая, свалив с плеч основной груз биографии, теперь хочет пожить для себя?

– Света, – он болезненно поморщился, – поздравления здесь совершенно неуместны. Мне все это непросто дается. Я в очень сложной ситуации на работе. Мне трудно объяснить, почему моя супруга вдруг уехала. Многие помнят тот случай на банкете и намекают, что понимают причины…

Отражения ламп и свечей в дорогой посуде, поблескивающий жаккард белых скатертей, пестрые пятна стоящих в вазах букетов, звон разбитого стекла и кровь на кончиках пальцев. Мамины возмущенные глаза и брезгливая гримаса. Ожесточенное лицо Пьера. Этот смонтированный беспокойным мозгом короткий клип из своей прошлой жизни Света пересматривала бесчисленное количество раз. Потом удаляющийся стук маминых каблуков, сухой шорох белой льняной салфетки, разноязычное бормотание вокруг, чья-то сильная ладонь на затылке, боль в ушибленном локте и хирургически нейтральное прикосновение холодного стекла к губам. «Да, тогда действительно вышло неловко», – подумала она и попыталась вновь сосредоточиться на Пьере, который смотрел на нее строго и устало.

Он поставил локти на стол, переплел длинные пальцы, как часто делал на переговорах, и, слегка вздохнув, заговорил с доверительной интонацией:

– Пойми, я хочу, чтобы все прошло быстро и цивилизованно. У меня по французским законам есть минимум две причины подать в суд прошение о разводе, но я не хочу этого делать. Мы можем все решить мирно, не привлекая адвокатов.

– Две причины? Это интересно…

Она откинулась на спинку стула, на котором сидела в своем подмосковном родовом гнезде, и теперь смотрела как-то вбок, мимо камеры. Пьера это нервировало: контролировать партнера, который находится за две с половиной тысячи километров, всегда непросто. А если это женщина, неуправляемая русская женщина… Пьер набрал воздуха в легкие и, нахмурившись, продолжил с нарастающим напором:

– По законам страны, в которой мы женились, твое отсутствие дома – уже повод для развода. А если добавить твою проблему…

– Ты меня шантажируешь? – враждебно произнесла она.

«Интересно, когда у меня впервые возникло чувство, что я замужем за собственной матерью? – попыталась вспомнить Света. – Он ведь реально ее словами разговаривает».

– Не надо передергивать, Светлана. Я просто описываю ситуацию со всех сторон, – теперь Пьер говорил медленно и успокаивающе.

«Как с больной», – Света опять поморщилась.

Тонкий стук в висок становился все звонче. Она перевела взгляд за окно. Старый сад, обласканный июньским солнцем, подрагивал листвой в ажурных рамках белых переплетов. Уютные дачные звуки: шуршание покрышек медленно ползущей по поселку машины, топот детских ног, стук мяча, птичий щебет и размеренное дыхание деревянного дома – обступали со всех сторон, обещая безмятежность и покой. Только раскрытый на столе тонкий серебристый ноутбук казался агрессивной пастью, из которой исходила опасность.

Пьер, чтобы привлечь ее внимание, помахал холеной кистью перед камерой:

– Ау, ты слушаешь? – и, дождавшись кивка, продолжил: – Светлана, я ценю и уважаю тебя. Наш брак не был простым, но, надеюсь, расстаться мы сможем цивилизованно. Но да, я должен предупредить, что на крайний случай у меня есть несколько свидетелей, которые могут описать твою проблему и ее проявления. И это будет достаточно веским аргументом для суда.

– Жаль, что у меня есть только один свидетель, который видел, как ты поступал со мной… И я никогда не смогу привести его в суд, как ты прекрасно знаешь, – она видела, что невозможность установить визуальный контакт нервирует мужа, и специально дразнила его, шаря взглядом по периметру экрана и иногда переводя его за окно.

– Света, мы оба были тогда… – от напряжения броня Пьера дала наконец трещину, и его тонкое лицо болезненно исказилось.

«Типичный благовоспитанный европеец, а ведь поди ж ты, и его довела», – подумала Света и, сделав над собой усилие, снова стала слушать мужа.

– Это были худшие моменты нашего брака. Но ведь были и другие, вспомни! Мы были счастливы.

«Интересно, какие моменты он вспоминает», – попыталась угадать Света. Медовый месяц, соленые поцелуи на тропическом пляже, горячая, даже ночью будто нагретая солнцем кожа, спутанные волосы и ощущение жажды, которую никак не утолить? Их долгие парижские прогулки, одинаковые песочные плащи, бледнеющая в вечерних сумерках листва осенних лип, его рука на ее плече, она смотрит на его горбоносый профиль, плывущий поверх серых фасадов, и блики от фонарей тают на стеклах его очков? А может, безудержные танцы в московских клубах тогда, давным-давно, в самом начале их истории – тугие джинсы, обнаженная полоска кожи на плоском животе, грохочущий ритм, попытки докричаться друг до друга в мельтешащей звуками и обрывками образов темной преисподней?

– Ты чудесная женщина, у тебя есть дар… жизни, в тебе столько энергии, силы, – с нынешним, начинающим стареть Пьером, с его жесткими складками в углах рта и каким-то безнадежно усталым взглядом картины из прошлого никак не сочетались. – Я глубоко уважаю твою семью и, конечно, не хочу делать ничего, что повредит твоей репутации и расстроит твоих родных.

Пьеру не хотелось прямо говорить, что на кону стоит его карьера, но Светлана – умная женщина и наверняка понимает, насколько важно, чтобы развод прошел мирно. Пора заставить ее заговорить.

– Я волнуюсь за тебя, Светлана. Кстати, ты что-то делаешь, чтобы избавиться от своей проблемы?

– А мне это не нужно, – она усмехнулась жестко. – Здесь, в России, у меня все замечательно. Рядом друзья, у меня есть интересное дело, и все идет своим чередом.

– А твои родители? Отец уже знает, что с тобой происходит?

– А, так вот какой у тебя был коварный план, – теперь Светлана, язвительно улыбаясь, смотрела мужу прямо в глаза. – Ты хотел, чтобы мама известила отца и он начал меня воспитывать? Извини, так не вышло.

– Ничего подобного! Света, ну зачем ты так, – Пьер сокрушенно покачал головой и снова добавил в голос тепла и заботы, отчаянно стараясь не переиграть. – Просто я надеялся, что профессор подключит свои связи и как-то поможет тебе. Все-таки ты открыла учреждение для детей, и если власти узнают, что ты страдаешь…

– Так, стоп. Пьер, я тебя поняла. Ты хочешь развестись. Я не против. Что для этого нужно? – пронзительный стук в правом виске вдруг стих, и Света испытала облегчение, которого совсем не ждала.

– Очень хорошо, Светлана. Очень хорошо, – по-французски это très bien звучало так легко, воздушно… И удивительно удачно сочеталось с ошеломленной гримасой Пьера, который вдруг начал говорить очень быстро, поглаживая воздух перед собой мелкими движениями пальцев. – У меня есть проект соглашения, в котором оговорены все условия. Я надеюсь, они тебя устроят. Мы сможем обсудить все детали, и потом это нужно будет просто подписать у нотариуса. Тебе, конечно, потребуется приехать во Францию, это лучше делать там…

– Да, очень хорошо, – подхватила она. – Пьер, я все поняла. Присылай бумаги, я все изучу и отвечу.

Светлана скрестила руки на груди и теперь смотрела в камеру спокойно и серьезно. Ей был неприятен вид растерянного мужа, но, в конце концов, его можно понять. В его глазах Света давно уже превратилась в мину замедленного действия. Она не собиралась устраивать сцен.

– Я хотел бы закончить этот процесс до Рождества, если ты не против, – произнести эту фразу с достоинством было непросто, но Пьер справился. – Если мы обо всем договоримся, на формальности уйдет совсем немного времени. Ты сможешь прилететь в Париж, когда в твоем пансионе закончится учебный сезон?

– Возможно. Но сначала давай обсудим детали.

Закончив разговор, Светлана выключила скайп и закрыла глаза. Значит, развод.

Еще неделю назад она всерьез обдумывала возможность примирения с мужем и прикидывала, как можно было бы жить на две страны, поддерживая и брак с сильно продвинувшимся в карьере Пьером, и свой российский пансион для художественно одаренных детей. С практической точки зрения этот пансион был безделицей, плодом мимолетной фантазии, она взялась за него от безысходности – но внезапно получила то, чего ей так не хватало. Чужие дети, поселившиеся в старом фамильном доме Зарницких, легко заполнили сосущую темноту в душе, с которой Света никак не могла справиться в Брюсселе. К тому же рядом была Надя – подруга детства, родная душа и верный соратник, с которой можно и помолчать, и поболтать, и решить насущные бытовые вопросы.

В просторном, почти вековом деревянном доме с огромными окнами, заново отремонтированном и наполненном затейливой коллекцией старых и новых вещей, озвученном детскими голосами, пропахшем старым деревом, книгами, красками, пирогами и влажноватой свежестью подмосковного воздуха, было все, что ей нужно для счастья. Дом, как корабль, плыл по волнам времени, не принадлежа ни прошлому, ни будущему, и Света качалась в его объятиях, старательно игнорируя вопрос, который с суетливым упорством яркого пустотелого поплавка подпрыгивал на поверхности мыслей: что дальше?

Ее планы были накрепко связаны с Пьером с юности и, как долго казалось им обоим, навсегда. Привлекательный французский бизнесмен, за которого она вышла после нескольких неудачных романов с русскими парнями, всегда был успешен в делах. У них все шло именно так, как планировалось с самого начала, даже немного лучше. Они жили в достатке, много путешествовали и общались с такими же обеспеченными, воспитанными и образованными людьми. Будущее обещало быть предсказуемым, благополучным, безмятежным. А все стало еще лучше: искусно поддерживающий сеть нужных социальных связей Пьер получил должность еврочиновника средней руки, о которой мечтают многие люди его круга. Они перебрались в Бельгию и поселились в фешенебельном столичном пригороде Ватерлоо, на четверть населенном успешными экспатами, работающими в Брюсселе. Дела шли в гору. Пьер отказывался видеть в истории городка ассоциации, от которых у Светланы нервно кривились губы.

– Последняя битва, да?

– Света, я тебя умоляю. Мы живем не в романе Толстого, перестань везде искать аллюзии!

Его очень раздражала эта внезапно проявившаяся в жене склонность к мелодраме. На пороге пятого десятка всегда такая элегантная и воспитанная Светлана вдруг загрустила, потом начала тосковать и периодически вела себя так, что у Пьера холодело в животе от мысли, что он связан с этой женщиной крепко и навсегда. Она хотела перемен. Причем, что типично для русских, сама не понимала, каких именно. После нескольких неприятных эпизодов во Франции он уже всерьез волновался за свою репутацию и карьеру. Предложение о работе в одной из бизнес-комиссий Европарламента подвернулось очень вовремя. Оно сулило и лучшую из возможных деловых перспектив, и переезд в Бельгию, который мог стать новой вехой в их семейной жизни.

Пьер отыскал небольшой книжный магазин, владельцу которого нужен был грамотный управляющий, и решил, что эта работа станет идеальной игрушкой для Светы. Но ни новый дом, ни новое занятие, так хорошо подходившее к ее талантам и вкусам, не смогли потушить поселившийся в темных глазах огонек лихорадочной тревоги.

– Разве ты не чувствуешь, как уходит время? – снова и снова спрашивала она мужа. – Как песок сквозь пальцы. И ничего не остается, кроме сухой тонкой пыли на ладонях.

Пьер пожимал плечами и оглядывал элегантную гостиную их брюссельского дома, свой поджарый торс, дорогую одежду жены. Нет, он ничего такого не чувствовал. Пока однажды не увидел в этой самой гостиной то, о чем хотел бы забыть навсегда.

Сбежав из Брюсселя в старый семейный дом в подмосковном Кратово, Света убедилась, что проблема не в стране, не в муже и даже не в молодом мальчике с горячими руками, который стал только поводом, сигналом, символом. Проблема – в ней самой. Ей было страшно превращаться из женщины, у которой еще хотя бы теоретически многое впереди, в ту, которая может лишь наблюдать за взрослением чужих детей, появлением внуков, за увяданием собственной красоты и силы, не имея впереди ничего, кроме долгих лет обеспеченного безделья.

– Никому не нужная старая баба, – говорила она своему отражению в зеркале, сурово подмечая каждую новую морщинку, тень под глазами, серебристую нить в огненно-черной когда-то шевелюре. Все эти приметы возраста не пугали бы так сильно, если бы жизнь сложилась иначе. Если бы она была хоть кому-нибудь нужна…

Приключение с Филипом как будто давало надежду – он нуждался в ней, да еще как! Но Света прочла слишком много французской классики, чтобы не видеть в их связи классического сюжета: молодой человек обретает нежный опыт в объятиях зрелой женщины. Герои Стендаля и Бальзака получали в виде бонуса от такой связи билет в светское общество. Бедняга Филип не получил и этого: после бурной сцены его со всех точек зрения необычная возлюбленная уехала в свою далекую страну, а в уютном книжном магазинчике, где они познакомились, снова воцарился неопрятный мрачный старикан. Филип еще долго писал ей страстные письма, даже был готов приехать и поселиться в Подмосковье. Света не ожидала такой упорной осады и улыбалась, представляя столкновение изнеженного юного европейца с пестрой реальностью своей родины. И отвечала одним и тем же набором слов – Филип даже думал, что она просто копирует их из письма в письмо: «Между нами все кончено, займись своей жизнью». Примерно через полгода Филип наконец перестал писать. А она решила, что пришла пора повзрослеть и ей самой.

Прежде всего нужно было признать, что попытка защититься от прозы обычной биографии провалилась. Света честно вышла замуж за иностранца, уехала из родной страны, прожила долгую интересную жизнь, свободную от проблем, слишком хорошо знакомых ее сверстницам. Но когда ей перевалило за сорок, Свету внезапно настиг совершенно неуместный вопрос о смысле жизни – ее конкретной жизни, в которой нет ни детей, ни карьеры, ни какого-то большого, важного дела, которое наполняло бы каждый день. Она очень старалась «не усложнять», как просил Пьер, и просто радоваться тому, что есть. Копалась в своих мотивах, ценностях и детских травмах на сеансах у дорогого психоаналитика. Пыталась увлечься то фотографией, то рисованием, то музыкой, танцевала, занималась йогой и до изнеможения плавала в бассейне. Тщетно. Проклятая тоска никуда не девалась.

За долгие месяцы, которые она прожила без Пьера в России, ей так и не удалось соскучиться по мужу. Но к ней вернулась способность здраво рассуждать, и она планировала по окончании сезона в пансионе возвращаться в Брюссель и восстанавливать свой пошатнувшийся брак. Она больше не боялась встретиться с Филипом: накрепко связавшее их напряжение страсти благодаря разлуке ослабло, и она была уверена, что справится с искушением. Пьеру на его должности жена необходима как минимум для представительских целей. Они прекрасно ладят, понимают друг друга с полуслова, и нет никаких причин в их-то возрасте все рушить и начинать заново. А если удастся сохранить этот детский летний пансион и приезжать в Россию на несколько месяцев в году – жизнь устроится просто идеально. И с проблемой, о которой так настойчиво говорил сегодня Пьер, она разберется. Какие связи, какое лечение? Это все глупости. Она прекрасно контролирует ситуацию.

И вдруг… Сообщение от Пьера ей сразу не понравилось – уж слишком неурочный был час, не подходящий ни для дел, ни для любви. Что могло заставить его оторваться от медлительных удовольствий летнего субботнего утра и написать жене: «Давай встретимся в скайпе через пять минут»? Включая ноутбук и запуская программу, Света заметила, что руки дрожат. Интуиция редко ее подводила.

Итак, никакого совместного будущего у них больше нет. Возвращаться ей не к кому и некуда. Планы на старость рухнули. И начинать все заново, похоже, все-таки придется. А может, поговорить с ним еще раз? Уговорить передумать? Дать их браку еще один шанс? Она передернула широкими плечами – от этих мыслей ей вдруг стало зябко в прогретой летним солнцем уютной комнате. Нет, невозможно. После всего, что было… Нет.

Любопытно, что скажет мама… Хотя с этим как раз все ясно. Света сама могла написать ее речь на эту тему, слово в слово:

– Раз уж ты не обладаешь талантом и не родила Пьеру детей, то по крайней мере могла быть ему хорошей женой! Он этого заслуживает, он дал тебе хорошую жизнь, Света, – она, не открывая глаз, слегка двигала губами и бровями, передразнивая мать, которую не видела с того самого инцидента на приеме в Брюсселе.

Отец сначала, конечно, расстроится, но по большому счету ему все равно. Филип, наверно, был бы рад, но он не узнает. Во всяком случае, не от нее. Светлана мысленно перебирала всех, кто так или иначе будет реагировать на их с Пьером развод, но в конце концов сказала себе слова, которых так боялась: «Значит, времени у меня до конца лета… А дальше пустота…»

В дверь легко и быстро стукнули, и в ответ на Светино «да» в приоткрывшуюся щель просунулась светлая стриженая голова Нади:

– Свет, ты освободилась? У нас там проблема. Требуется твое квалифицированное вмешательство, – Надя была поглощена своими переживаниями и не заметила безрадостного лица подруги.

– Иду, – Света встала, разминая одеревеневшее от напряжения тело, и двинулась к выходу из комнаты.

– Представь, явился следователь, а Вадим вдруг начал ревновать. Надо как-то регулировать, а то прямо неловко… – быстрым полушепотом объяснила ей Надя и, пропустив Светлану вперед, с облегчением выдохнула.

Света разберется.

Глава 2

Они уже минут пять молча шли по прогретой летним солнцем тропинке, когда Надя решилась задать мучивший ее вопрос.

– Почему вы тогда меня отпустили? – спросила она, требовательно заглядывая в лицо Прохорова.

«Как ребенок, – подумал он. – Смелый, хрупкий ребенок».

– Потому что ваш арест не соответствовал бы моим представлениям о справедливости, – он говорил серьезно, но щурился так, будто шутил.

– Но вы рисковали. У вас могли быть неприятности. Почему?

– Потому что я решил рискнуть, – Прохоров наклонился и, сорвав высокую травинку, принялся методично срывать с нее новорожденные, пропитанные жизненными соками острые листики.

Надя молча шла рядом и разглядывала его, стараясь делать это не слишком заметно. Высокий, подтянутый, светловолосый, он, кажется, каждое движение мог бы сделать шире и размашистее, но сдерживал свою энергию. Незамысловато одет и аккуратно пострижен – все словно по какому-то давно примелькавшемуся шаблону. Типичный сильный мужик. Человек из другого мира. Интересно, наверно, у них там в полиции таких большинство? Интересно, почему Лешка так сильно увлекся этой грубой средой, ведь он вырос в совершенно других условиях. Из семьи художников – в полицию! Он и физически совсем другой: невысокий, хрупкий, хоть и жилистый…

– Надя, а ведь у меня к вам на самом деле служебный вопрос, – Прохоров щелчком сбросил травинку на землю и снова посмотрел на собеседницу.

– Ко мне? – Надя резко остановилась, и в этом движении прорвалась вся ее нервозность, копившаяся с первой минуты появления Прохорова в Кратово.

– Да. Я просто решил задать его в частном порядке, для того и приехал. Не вызывать же вас в отделение, повод не такой уж серьезный.

– Павел…

– Михайлович, – подсказал следователь. – Но пока мы с вами здесь, на природе, можно просто Павел.

– Хорошо, Павел. Задавайте ваш вопрос.

– Надя, я прошу вас вспомнить, не общались ли вы в последние три месяца с человеком по имени Максим Воронцов.

– Нет, совершенно точно не общалась, – быстро и уверенно ответила Надя. – А кто это?

– Давайте пойдем, мы же шли с вами к станции, – Прохоров снова двинулся вперед, продолжая говорить в такт размеренному шагу. – У нас намечается дело об исчезновении бизнесмена Максима Воронцова. Его невеста сообщила, что вы с ним общались и, наверно, сохранили визитку.

– Невеста?

– Ее зовут Наталья Набокова, она работает в вашей страховой компании.

– Наташа? – Надя хмыкнула. – Я и не знала, что она собралась замуж. Мы не очень близки… Но почему она говорит, что я общалась с ее женихом? Она нас точно не знакомила.

– Она говорит, что весной этого года, в марте, вы с Воронцовым разговаривали в кафе и он дал вам визитку, которую вы унесли с собой, – Прохоров говорил расслабленно и спокойно: он не любил давить на людей без нужды. И сейчас, зная, что Надя не врет, позволил себе просто говорить и любоваться мельканием бликов от длинных сережек на ее тонкой открытой шее.

– Максим Воронцов… Максим Воронцов… – повторяла она задумчиво. – Знаете, это ведь вообще не в моих правилах – разговаривать с мужчинами в кафе и тем более брать у них визитки. Но я правда не помню. И совершенно точно не общалась ни с каким Максимом Воронцовым. А что с ним случилось?

– Мы пока не знаем, случилось ли с ним что-то. Просто девушка нервничает. У них назначена свадьба, и вдруг жених куда-то исчезает. Не звонит, не пишет, не отвечает на сообщения. Наталья подала заявление об исчезновении. Вот мы и проверяем. Ищем любые зацепки. И заявительница вспомнила, как весной Воронцов подходил к вам в кафе и оставил визитку.

– Это очень странно. Я обещаю, что постараюсь вспомнить. Да?

– Да, конечно. Позвоните мне, пожалуйста, когда вспомните, – Прохоров с улыбкой протянул Надя картонный прямоугольник визитки и добавил: – Или просто если вам захочется мне позвонить.

И, не дав Наде возможности ответить, взмахнул рукой, развернулся и стремительно пошел к станции.

* * *

«Не позвонит она, нечего и надеяться, – сказал себе Прохоров, сидя в шумливо тянущейся к Москве электричке. – Ну разве что правда сохранила эту визитку и найдет. Тогда позвонит, потому что обещала. И что дальше?.. А ничего. У нее муж. Она с ним всю жизнь прожила. Значит, ее все устраивает… Надо все-таки купить машину. Ненормально это, что меня женщина до электрички провожает – как ребенка. Или старика». Прохоров невесело хмыкнул, покрутил головой, то ли отгоняя ненужные мысли, то ли разминая шею, и погрузился в чтение загруженной на мобильный книги.

* * *

Пестрая, хрусткая даже на вид редиска и щетинистые пучки зеленого лука на базарчике у станции манили дачников первыми летними радостями, но Надя не захватила с собой кошелька. Приезд Прохорова застал ее врасплох, и, выходя из дома, чтобы проводить гостя до станции, она не могла думать ни о чем, кроме того, зачем же он на самом деле нагрянул сегодня в Кратово. Почти три месяца прошло с их последней встречи. Тогда вместо того, чтобы арестовать ее за воровство, в котором она призналась, следователь подсунул похищенный ею предмет в кабинет владельца – и скрылся, не сказав Наде ни слова. После того эпизода жизнь Нади начала меняться так резко, что она даже не нашла времени подумать над мотивами Прохорова. Точнее, думала она об этом часто, но ответа не находила, а связаться с ним и спросить не решалась. Все думала, что прояснить это нужно, но не сейчас – когда-нибудь потом, успеется. Будто боялась чего-то.

Насколько сильным был ее страх, стало ясно сегодня, когда следователь возник на дорожке у ворот дома, в котором она теперь жила и работала. Конечно, все сложилось максимально неудобно. Как назло, именно сегодня в Кратово приехали и наполовину брошенный Надей муж Вадим, который немедленно принялся открыто ревновать жену к спортивному блондину, и даже сын с подружкой, которые вообще приезжали очень редко. И появился Прохоров как раз когда воспитанники загородного пансиона требовали максимального внимания – только вернувшись с пленэра, они так и норовили всюду разбросать свои художественные принадлежности, переругаться из-за того, кто куда вешает мокрые после купания плавки и полотенца, и сесть за стол с немытыми руками.

Впрочем, царившая в доме суета очень кстати отвлекла внимание от Надиного едва скрываемого напряжения. Ей понадобилось время, чтобы убедить себя: Прохоров приехал не для того, чтобы дать ход старому делу. Но зачем? Неужели чтобы приударить за бывшей подозреваемой? Хозяйка маленького пансиона Светлана была уверена, что весной Прохоров отпустил Надю из-за романтического интереса. Но Надя спорила:

– Если бы я ему была интересна как женщина, он дал бы понять. Ну не знаю, позвонил бы, назначил бы свидание. А он просто исчез. Скорее всего, он тогда просто не захотел портить жизнь Лешке. Представь, что было бы, если бы у студента-юриста, проходящего практику в отделении, мать посадили за кражу!

Света не очень верила в эту версию, но крыть было нечем: Прохоров и правда не показывался с весны.

Вадим, сначала приписавший появление незнакомого мужика Светиным чарам, быстро понял, что ошибся. Представленный ему Павел Прохоров, почти ровесник, оказывается, руководил практикой сына в полиции. Значит, это тот самый субъект, который в марте чуть не посадил в тюрьму его жену. «Хренов благодетель, приехал за своим трофеем», – мысленно чертыхнулся Невельской. И Надя, увидев реакцию мужа, побежала к Светлане за помощью.

Хозяйка дома с непринужденностью светской львицы развеяла легкой беседой загустившую дачный воздух неловкость. Она усадила Прохорова в гостиной, начала задавать вопросы, предполагающие только приятные ответы, и всячески поощряла Лешу рассказывать о замечательных качествах своего старшего коллеги.

– Какой у вас прекрасный рояль, – отметил Прохоров, когда обстановка окончательно оттаяла.

– Моя мама много лет пела в театре Станиславского и Немировича-Данченко, – ответила Светлана. – Она здесь часто репетировала. А вы играете?

– Немного. У меня мама всю жизнь преподавала в музыкальной школе и была концертмейстером, – сказал он, осторожно касаясь старой глянцевой крышки инструмента.

Надя взглянула на него с интересом, а Вадим резко отвернулся, чтобы скрыть неприязненную гримасу, с которой не сумел справиться.

– Но сами вы пошли в полицию? – в Светином тоне не было снобизма, с которым Прохоров часто сталкивался, и он ответил спокойно и просто:

– Да, у меня отец погиб при исполнении, когда мне было четыре года. Мама на всю жизнь осталась вдовой, а я в юности был романтиком.

Потом кормили воспитанников, обедали сами, обсуждали планы на лето… Когда турбулентность окончательно улеглась и все успешно сделали вид, что появление Павла Прохорова на незнакомой ему даче – самое обычное дело, гость вознамерился идти на станцию, а Надя вызвалась его проводить.

– Приезжайте к нам запросто, – сказала на прощание Света и по укоренившейся европейской привычке протянула Прохорову руку для пожатия. – Лето впереди длинное, а у нас тут хорошо!

И она с гордостью оглянулась на дом и сад, в которые вложила столько сил и которые явно понравились внезапному гостю.

* * *

Вадим ждал возвращения жены, сидя на старом кожаном диване в гостиной. В самом деле, не дежурить же у калитки, поджидая, пока она покажется на дорожке от станции! Под его небольшой, мужественной лепки рукой лежал глянцевый журнал, который он не открывал до Надиного появления.

Она вошла, улыбаясь, – светлая, хрупкая, со слегка отстраненной улыбкой. Непривычные, очень красившие ее длинные серьги с дымно-серыми кристаллами покачивались, перекликаясь с оттенком Надиных глаз. В Москве Надя вообще не носила украшений, тем более – дешевой бижутерии. И платьев у нее не было, всё костюмы да джинсы. Она изменилась, и это действовало ему на нервы. В ее образе, жестах, даже в манере говорить словно проступила та девочка, с которой они в художественной школе стояли за соседними мольбертами. Присущее ей сочетание внешней хрупкости и внутренней силы снова качнулось в сторону женственности, почти забытой за годы брака. И сейчас эта женственность была уверенной и зрелой, лишающей его ощущения власти над ситуацией.

«Что у них там произошло, по дороге к станции?» – подумал Вадим и прервал сам себя, обращаясь к жене:

– Как прошлась? Не устала?

– Нет, спасибо, все хорошо, – любезно отозвалась она.

«Отлично, значит, продолжаем беседовать, как в светской гостиной», – отметил он ее невыразительную интонацию.