Текст книги "Забытые крылья"

Глава 5

Время после отбоя было любимой и самой драгоценной частью кратовского лета. Детские спальни располагались наверху, поэтому вечерами весь первый этаж, включая веранду с круглым столом, огромную гостиную и небольшую кухню, оставался в распоряжении взрослых. Можно было и гостей принимать, и самим жить в свое удовольствие.

Правда, Света тоже спала на втором этаже. Комната, в которой она выросла, находилась там – поглядывала сверху на сад и калитку широким трехстворчатым окном. Света ничего не стала здесь переделывать, только сложила в коробки и отнесла на пахнущий деревом и пылью высокий чердак свои детские вещички, а освободившиеся полки заставила книгами, натасканными из огромных шкафов с первого этажа. Она жила в Кратове с первых дней жизни до седьмого класса и была привязана к старому дому на подкожном уровне, знала каждый сучок в стене, каждую дощечку и кочку в саду. Поэтому и ремонт сделала смелый и яркий: она чувствовала душу этого дома и не боялась поранить ее поверхностными изменениями. Оттого, что стены стали разноцветными, на мебели сменилась обивка, а старинные предметы дополнились современными, дом не изменился по сути – только прихорошился.

Для Светы он оставался таким же дающим силы гнездом, как во времена, когда они со старшим братом Володькой учились в школе по соседству, мама ездила в Москву на спектакли, отец – на лекции, а всем хозяйством заправляла немногословная и энергичная домработница Лидочка. И хотя сейчас в интерьере появилось много новых вещей, Светлана чаще всего общалась с теми, которые знала с детства. Проходя по гостиной, она каждый раз коротко касалась рукой маминого рояля, время определяла по довоенным ходикам, вечерами забиралась с ногами на кожаный диван с высокой деревянной спинкой, который был чуть старше ее отца, и с вечно новым наслаждением ныряла в бесконечные шкафы библиотеки, которую начал собирать еще дед Степан Зарницкий, получивший дом в Кратове за заслуги перед революцией в начале 1930-х.

– Как твоя голова? – обратилась к Свете Надя, сидящая на другом конце огромного старого дивана с кружкой чая. От усталости у нее под глазами залегли тени, с которыми не удавалось справиться даже мягкому свету торшера.

– Ничего, нормально. Слушай, прости, что я пропустила завтрак. Правда было тяжко. Что-то в последние дни навалилось столько всего…

Надя вздохнула, потерла лоб и потребовала:

– Рассказывай.

– Ты устала, не хочу тебя грузить.

– Свет, давай выкладывай. После сегодняшнего дня взаперти с девятью архаровцами мне уже ничего не страшно, – улыбка вышла скупой, но достаточно теплой, и Света, выдержав небольшую паузу, выдохнула:

– Мне звонила мама и требовала, чтобы я возвращалась к Пьеру в Брюссель.

– Хм, – озадаченно отреагировала Надя. – И что ты об этом думаешь?

– Сложно сказать. Честно говоря, я удивилась, она ведь так редко звонит. У нее же комплекс оперной дивы: «я, мой голос, мой режим, моя внешность, мои концерты». Другие люди ей в принципе не очень интересны. И вдруг такое…

– Может, ей Пьер звонил? – предположила Надя. – Они общаются?

– Общаются иногда… Да, возможно, – Света глубоко вздохнула, передернула плечами и встала с дивана. – Надюш, я хочу немного выпить. Будешь?

– Нет, я лучше чаю. Мне завтра на работу рано выезжать, а ты знаешь, я тот еще пьяница, от одного бокала болею два дня, – Надя снова сделала глоток из огромной кружки и прикрыла веки, наблюдая сквозь ресницы, как Света достает из буфета бутылку красного вина и бокал, ловко открывает, наливает и делает первый глоток темной, как кровь, но прозрачной жидкости со сложным будоражащим запахом.

– Если Пьер ей звонил, значит, она знает, что он начал процедуру развода, – Света снова глотнула вина. А Надя, мгновенно стряхнувшая сонное оцепенение, уже смотрела на нее во все глаза.

– Да что ты! А когда ты узнала?

– Недавно. Он звонил в скайпе. Потом бумаги прислал. Мировое соглашение, все по-честному, без уловок, вполне достойно, – Света уже села обратно на диван, и Надя, глядя на ее профиль, снова поразилась, как подруга в минуты напряжения, задумчивости или грусти похожа на свою блистательно красивую мать. В обычной жизни это сходство почему-то не было так заметно.

Надя потянулась к Светлане и положила легкую руку ей на локоть.

– Светик, моя дорогая… Как это все неприятно…

– Да уж, – та невесело усмехнулась и, залпом опорожнив бокал, встала, чтобы налить еще. – И вот мама решила прочесть мне лекцию о браке, о том, что если я сейчас же не поеду в Брюссель и не вдохну новую жизнь в наш союз с Пьером, то потеряю все. Знаешь, у нее ведь пунктик на безбедной старости. Она же чудом устроила свою, когда умудрилась второй раз выйти замуж и остаться в Вене.

* * *

Этой истории было уже много лет. В начале девяностых в России нелегко пришлось всем, а в семье Зарницких новые бурные времена к тому же совпали с кончиной их домашнего ангела Лидочки. Много лет полагаясь на ее разум и неутомимые руки, Зарницкие не особенно задумывались над организацией быта. А тут внезапно выяснилось, что Михаил Степанович и Любовь Николаевна умеют только зарабатывать, а покупать, готовить, стирать и убирать – словом, обеспечивать все необходимое для жизни, помимо денег, – им очень трудно. В городе решать бытовые вопросы было чуть легче, да и подросшим детям предстояло готовиться к поступлению. Все говорило за переезд из Кратова в столицу.

Детей перевели в московские школы: Свету в обычную, а Володю – в специальную, способности к математике у него были выдающиеся. Профессор по-прежнему работал в университете, Любовь Николаевна пела в театре, но спектаклей у нее стало меньше, и возраст заставлял нервничать. А тут еще Михаил Степанович, который в Кратове вел спокойную и размеренную жизнь и благодаря этому много успевал в своей науке, впал в затяжную депрессию, весь увял и осунулся. Его блестящей красавице жене стало казаться, что мир вокруг рушится. Внешность увядает, конкуренция за хорошие партии становится все жестче, домашнее хозяйство, которым она не умела и не любила заниматься, повисло в безвоздушном пространстве: магазины пусты, товары по талонам, убирать и готовить некому, толковой домработницы не найти. Деньги как будто испаряются, хотя число нулей на постоянно меняющихся купюрах растет – но ведь это все нули, фикция! Развод, который стал полной неожиданностью и для детей, и для многочисленных знакомых четы Зарницких, уже почти ничего не добавил к общей картине упадка.

Новый брак с прекрасно говорящим по-русски жителем Вены Паулем Эрке стал для Любови Николаевны спасательным кругом. Она познакомилась с ним на гастролях, легко вскружила интеллигентному европейцу голову и с облегчением перебралась в изящный и респектабельный город Штрауса и Малера. В силу возраста и статуса новоприбывшей оперной певицы главных партий ей уже почти не досталось, но небольшая домашняя слава, несомненный талант и связи нового мужа обеспечили Любови Зарницкой несколько прекрасных лет в венских театрах и многочисленные приглашения на концерты, вечера любителей классической музыки и светские приемы.

Когда дочь Светлана после нескольких непродолжительных романов со странными русскими парнями из богемной среды вышла замуж за Пьера и переехала в Париж, Любовь Николаевна решила, что за ее будущее можно не волноваться. В Европе все стабильнее, чем на родине. Вот и Володя перебрался в Германию, у него карьера, два сына и дочь, милая жена, хороший дом и даже зачем-то собака.

Пошатнувшаяся было жизнь семьи Зарницких, допустив пару сбоев на стыках, перешла на новые рельсы, и Любовь Николаевна радостно сосредоточилась на уходе за собой, интереснее которого для нее в жизни было только искусство. Лишь иногда она замечала дочери, что той стоило бы родить Пьеру детей:

– Я еще в консерватории родила Володю, а через три года – тебя. Хотя уже служила в театре! Брак нужно пестовать, деточка. Дети для него – лучший цемент. А если не хочешь провести всю жизнь на кухне, как Лидочка, нужно уметь блистать и в гостиной.

Но Светлана с Пьером, похоже, не разделяли ее идей об укреплении брака путем рождения наследников. И Любовь Николаевна надеялась, что Светины манеры, эрудиция и сложный флер происхождения из академическо-артистической русской семьи обеспечат дочери неослабевающее уважение и интерес со стороны мужа. К тому же Пьер – человек практичный, он не станет менять свою жизнь без серьезных оснований.

* * *

Надя кивнула, отдавая должное жизнелюбию и практичности Светиной мамы:

– Да, Любовь Николаевна молодец, тут не поспоришь.

– У мамы все снова распланировано и обеспечено, и она в шоке оттого, что я бросила свой европейский проект и переехала сюда. Она, конечно, любит Кратово, но ей не понять, что здесь может быть лучше, чем в Брюсселе…

Светлана слегка расслабилась, крутя в пальцах бокал, и Надя тоже успокоилась: истерики не предвидится, помогать подруге тоже вряд ли придется. Все-таки Светка – настоящий боец.

– А больше всего бесит вот это: «Света, что ты будешь делать в старости?!» Как будто в моем возрасте это самый главный вопрос.

– Ну, главный или нет, но вообще-то нам за сорок уже, – откликнулась Надя. – Наверное, уже стоит волноваться о том, что впереди.

– Вот мама и думает, что если я срочно поеду в Брюссель, то меня ждет светлое будущее. А если останусь – тьма и неопределенность.

– Это Пьер рассказал ей о разводе?

– Вполне может быть. Поэтому она и позвонила. Верит, что еще можно все исправить.

– А ты как считаешь? Можно?

Света искоса взглянула на подругу и осушила бокал.

– В какой-то момент я думала, что вполне. Закончим летний сезон, я туда поеду, все починю… И вернусь в свой Ватерлоо, в шикарный дом, в котором нет счастья, но есть комфорт и гарантии, – Света слегка поежилась. – Но потом позвонил Пьер и стало ясно, что пути назад нет.

– Да ладно, Свет. Может, еще все наладится, – почти механически произнесла Надя.

Усталость навалилась на нее с неумолимой тяжестью. Ужасно хотелось спать.

– Нет, Надь, не наладится. Между нами произошло кое-что. И, похоже, его это задело куда больше, чем я думала. Мне вообще кажется, что у Пьера уже есть новая женщина. К тому же он теперь чиновник в Евросоюзе. А там такие зарплаты и такое внимание ко всяким деталям – дипломаты же. Жена, которая уехала в другую страну, вызывает вопросы… Надо либо жить вместе – а это невозможно, либо разводиться.

– Да что же такое между вами произошло?

– Я ему изменила, – Света внезапно задорно улыбнулась и подмигнула Наде.

– Да ладно? – даже свинцовая усталость, казалось, отступила от изумления. – Но он же француз, разве для него это проблема?

– О, ты меня недооцениваешь. Во-первых, я изменила так, что об этом узнал его босс…

– Что?!

– Ага. Представь, Пьер внезапно пригласил его на кофе, а на полу в гостиной…

– О боже!! Светка, ты даешь! – Надины глаза округлились от ужаса.

– Пьер начальника быстро вытолкал. Тот, конечно, сделал вид, что ничего не заметил. Но сама понимаешь, – Света снова осушила бокал. Ее глаза горели, губы потемнели, а на скулах появились лихорадочные пятна румянца. Она поднялась и пошла к столу, чтобы налить еще вина, и, не оборачиваясь, проговорила: – А во-вторых, Филипу, мальчику, с которым меня застукали, едва исполнилось двадцать.

– Нет! Света! – Надя аж задохнулась. – Это же как моему Лешке…

Света отставила наполненный бокал и обернулась к Наде.

– Прости, дорогая. Я не подумала, что тебя это может задеть… Не принимай близко к сердцу, ладно?

– Постараюсь… Но я в шоке, если честно. Как тебя угораздило с таким молодым, Свет?

– Да как-то само. Он ходил в мой магазин, мы говорили о книгах… Влюбился, стал преследовать… Я не устояла.

Надя опустила голову в растерянности. Надо бы поддержать подругу, но запал веселости неожиданно иссяк. Надя не считала себя ханжой, но некоторые вещи шокировали ее так, что она совершенно теряла способность к коммуникации. И эта ужасная усталость… сил совсем нет. Она взглянула на циферблат старых ходиков, и Света вдруг заметила покрасневшие веки, ослабевшую кожу на шее и общую понурость тонкой Надиной фигуры.

– Слушай, Свет, ты не обидишься, если я пойду? Мы засиделись, а у меня завтра рабочий день…

– Да без проблем! Иди, ложись. Развод – дело долгое, мы его еще сто раз обсудим. Пока я точно никуда не уезжаю, – и Светлана, чмокнув подругу в щеку, снова взялась за стоящий на столе наполненный бокал.

Глава 6

Утро вторника означало, что воспитанники пансиона сегодня будут заняты на мастер-классе с приглашенным художником из Москвы, а Надя отправляется на работу в свою страховую компанию.

Сегодня она решила не шокировать коллег богемным видом и оделась в привычном деловом стиле: брюки, белая рубашка и балетки. «Надо бы сделать маникюр, а я опять не записалась», – сокрушенно подумала она. Из-за переезда за город некоторые привычные моменты московской жизни выпали из поля ее внимания. Зато сколько появилось других, пусть и утомительных, но таких приятных!

Надя уселась за руль серой Alfa Romeo и несколько секунд прислушивалась к ощущениям: чуть пряный запах салона, ощущение руля под ладонью, холодная гладкость рычага переключения передач, уверенная поддержка спортивного сиденья.

Когда она выбирала себе машину, продавец в салоне – глубоко беременная миловидная женщина лет тридцати, видя Надины сомнения, сказала: «Машина – это эмоциональная покупка. Люди долго подбирают по параметрам, но на самом деле берут только то авто, в которое влюбились». И Надя разрешила себе влюбиться. Игрушка была дороговата для семьи, в которой только она и зарабатывала, – но кредит решил дело, и Надя ни разу не пожалела, что позволила себе эту машину. Сейчас, когда ездить доводилось не каждый день, удовольствие от вождения стало еще острее. Даже пробки по дороге из Кратова на Курскую и обратно не раздражали.

Надя много лет ездила в тишине, но сейчас, со сменой работы и образа жизни, мозг настоятельно требовал все новой и новой пищи – будто открылся много лет запертый портал. Она попробовала слушать в машине музыку, радио – и в конце концов остановилась на аудиокнигах. Сегодня ее ждал свежий детектив, в котором следователь средних лет разыскивал жестокого убийцу и попутно попадал в разные передряги. У героя, как и положено в нынешней литературе, был роковой недостаток – он сильно пил. Но при этом был интеллигентным человеком и эффективным специалистом. С одной стороны, это немножко бесило – Надя терпеть не могла алкоголиков, считала их распущенными прожигателями жизни. С другой – покойный Надин дед, хоть и не следователь, тоже был именно таким: вежливым и кротким, профессиональным и глубоко несчастным человеком, заливавшим пожар в душе горючими жидкостями. Поэтому следователь все же вызывал симпатию, и книга, несмотря на очень замысловатый сюжет, казалась достоверной. Дорога до офиса пролетела незаметно.

* * *

– А где Наташа Набокова? – обратилась Надя к дежурившей за стойкой Алене. Девушки дружили, но было странно, что сотрудница отдела кадров сидела на месте референта департамента.

– Она приболела, кажется. По врачам ходит. А что? – в ярко накрашенных глазах блондинки зажегся хищный огонек, и Надя поняла, что Алена в курсе истории с визиткой исчезнувшего жениха. Наташины походы по врачам в офисе уже даже не обсуждали: это была просто привычка абсолютно здоровой молодой женщины, которой не хватало внимания.

– Нет, ничего, просто удивилась, что ее нет, – и Надя быстро прошла в кабинет, который пока сохраняла за собой. Ее бизнес-дипломы и сертификаты по-прежнему висели в рамках на стенах, и даже коллекция орхидей чувствовала себя неплохо: ванды и фаленопсисы с лепестками, словно вылепленными из полупрозрачного воска нежных оттенков, стойко переносили участившиеся разлуки с хозяйкой. Надя проверила грунт, опрыскала цветы и, попросив Алену принести кофе, села к компьютеру.

Сегодня работы было много: из региональных отделений компании пришли планы по предстоящим выплатам. И хотя в многолетней Надиной практике действительно сложных ситуаций с попыткой выманить у страховщиков большие суммы было немного – по пальцам одной руки пересчитать, она каждый раз прилежно и тщательно проверяла все документы по страховым случаям.

Через два часа напряженной работы глаза саднило, будто в них сыпанули горячего песка, и Надя решила сделать перерыв. Чтобы не искать потом в длинном списке, на чем остановилась, она открыла новый кейс – так легче будет включиться в процесс после перерыва. И, бросив беглый взгляд на имя получателя выплаты, ощутила электрический импульс тревоги: «Максим Воронцов». Она не глядя ткнула в кнопку интеркома и произнесла:

– Алена, принесите, пожалуйста, еще кофе. И воды, – и, подавшись всем телом к компьютеру, начала пролистывать дело о страховании объекта строительства в Тверской области.

* * *

Телефон Бабаева не отвечал. Начальник департамента в последние годы часто пропадал в поисковых экспедициях – начав с изучения биографии репрессированного деда, он так увлекся, что теперь все отпуска проводил в региональных архивах или в лесах в компании одетых в камуфляж поисковиков. Новое дело оказалось для него даже важнее личной жизни: когда молодая жена, разочарованная необычным образом жизни своего зрелого и успешного мужа, подала на развод всего через четыре года после свадьбы, он с ней даже не спорил – баба с возу… Хватит, находился уже в упряжке в первом браке, теперь хочется делать то, чего душа просит.

Бабаев мог застрять в лесу дня на три, без связи и интернета, и тогда Наде полагалось принимать решения самой. Правда, пока делать этого ей не приходилось: последнее крупное мошенничество они с Бабаевым накрыли вместе, три года назад. После того случая Надя и стала замом Александра Александровича, и он вполне серьезно называл ее своим боевым соратником – шеф вообще любил военную терминологию. Если бы Надя сейчас была его замом, как прежде, колебаний было бы меньше. Но она всего лишь советник. А кейс не давал покоя. Сумма страховки была огромная: восемьдесят миллионов с хвостиком.

– Алена, скажите, когда Александр Александрович вернется в офис? – Надя разговаривала с интеркомом напряженным, сухим голосом, который не прибавлял ей популярности у сотрудников.

– Он оформил отпуск на десять дней, Надежда Юрьевна, – мгновенно ответила Алена, которая, узнав о разводе Бабаева, не спускала с него глаз и в прямом, и в переносном смысле.

– Очень хорошо, – металла в Надином голосе прибавилось, и Алена на другом конце провода скорчила интеркому ехидную гримасу.

На самом деле ничего хорошего не было. Кейс выглядел вполне нормальным, но имя… Имя не давало Наде покоя. Она поставила на дело о страховом случае визу «расследовать» и, немного посидев в тишине, набрала еще один номер.

Прохоров снял трубку после первого гудка.

– Павел? Это Надежда Невельская. У меня есть для вас информация.

* * *

В тот вечер Надя добралась до Кратова совершенно обессиленная. После изнурительных колебаний с этим страховым делом, разговоров с Прохоровым и закрытия отчетов пришлось еще ехать по магазинам, чтобы купить необходимые для пансиона материалы и продукты. Когда Вадим позвонил и снова начал рассказывать о подготовке к вернисажу, Надя только хмыкала, охала и ахала – на настоящую реакцию сил не было. Она механически вела машину, мечтая уже закончить разговор, и чуть не отпустила руль, когда Вадим произнес:

– Я пригласил на открытие выставки Марину Юрьевну. Она прилетит накануне.

– Мама?.. – в повисшей паузе Наде показалось, что она не слышит ни звуков машины, ни собственного дыхания, ни пульса. – Когда она прилетает, Вадим? Каким рейсом?

– Дневным из Праги, накануне вернисажа. Всего на три дня, у нее там работа, она не смогла надолго вырваться.

– И как вы договорились… без меня… – Надин голос задрожал. Она не ожидала от себя такой бури эмоций – пожалуй, этот день оказался слишком богат событиями.

– Надя, не глупи. Она очень хочет видеть и тебя, и Лешку. И, конечно, я бы тебе все рассказал – вот и рассказываю, вот прямо сейчас…

Вадим говорил мягко, как только мог. Конечно, жаль, что приходится сообщать Наде такую важную новость по телефону, но тянуть дольше невозможно, до приезда тещи осталось совсем мало времени.

– Да, хорошо. Ты прав, – Надя тряхнула головой и сказала решительно: – Как вы договорились с ней? Ты встречаешь? Где она будет жить?

– Я собирался встречать в аэропорту, а жить Марина хотела где-то у подруги. Кажется, Лариса? Я не запомнил.

– Нет, так не годится. Я поеду встречать. И поселю ее в Сокольниках или в Кратове. Места всем хватит.

– Если Марине будет удобно жить на Плющихе, я с удовольствием. Приезжайте вместе. Лешкина комната пустует, Марина ведь как раз там и жила.

– Спасибо, Вадь. Не хочу тебя беспокоить. Тем более у тебя выставка на носу, а нам с мамой надо о многом поговорить, – Надя уже выехала за МКАД и почувствовала, как город ослабляет хватку на ее горле. – Двадцать лет – не шутка.

– Конечно, Надюша. Я понимаю. Рад, что вы встретитесь по такому поводу и наконец все сможете обсудить.

– Спасибо, да. И за повод спасибо, – это прозвучало слегка иронично, но Надя не стала извиняться. К Вадиму наконец пришел успех, который понижает чувствительность к мелким уколам. – Вадь, прости, я устала сегодня очень, давай прощаться? Я уже подъезжаю, сейчас буду разгружаться…

– Конечно, конечно!

Хотя с момента ее переезда за город прошло уже достаточно времени, она до сих пор не привыкла к этому новому Вадиму: сговорчивому, мягкому, предупредительному. Общаться с ним стало гораздо удобнее, чем раньше, но в этой перемене было и что-то несимпатичное. Двадцать лет отстраненности, погруженности в себя, длинных приступов мрачной задумчивости и чуть ли не грубости – и вот, пожалуйста. Стоило уйти из дома – и он мил и нежен, чуть ли не игрив.

«Мне бы радоваться, а я злюсь», – упрекнула себя Надя, останавливая машину перед воротами дома.

* * *

Надя звонила с дороги, но Света не сняла трубку. Может, включила беззвучный режим? Ложится она поздно, и каждый раз, когда уставшая Надя приезжает из Москвы после рабочего дня в своей страховой и вечернего объезда гипермаркетов и художественных магазинов, подруги вместе перетаскивают покупки в дом. Сейчас, по их меркам, и вовсе не поздно, но Светка не откликается.

Надя сама открыла ворота, загнала машину в гараж и, с удивлением глянув на светящееся окно гостиной, вошла в дом. Дверь была не заперта. Значит, Света еще не ложилась, ведь на ночь дверь всегда закрывали на ключ.

– Свет? Света! – дети, конечно, уже спят, но даже негромкий зов подруга обычно слышала.

Тишина.

На кухне, окна которой не было видно от входа, тоже горел свет. У шкафчика под раковиной валялась пустая бутылка из-под водки – похоже, недорогой, такой марки Надя даже не знала. Но в остальном был полный порядок. Сунув бутылку в ведро, она заглянула в шкаф над раковиной и увидела в сушилке поблескивающую свежевымытую рюмку. «Да что же происходит, в самом деле?» – Надя быстро поднялась на второй этаж и подошла к спальне Светланы. Оттуда доносился негромкий храп.

«Мужика привела? – предположила Надя, но сразу отмела эту мысль. – Не при детях же».

Преодолевая смущение, смешанное со страхом, Надя просунула голову в неплотно прикрытую дверь и увидела, что полностью одетая Светлана лежит поверх одеяла, широко раскинув руки, и храпит. В комнате сильно пахло перегаром. Надя с отвращением поморщилась:

– Это еще что за номер? Она тут полы водкой мыла, что ли? – передернув плечами, Надя спустилась вниз, заперла входную дверь и начала готовиться ко сну.

Нет, Светка не могла напиться до отключки, это просто невозможно. Она же не алкоголик. Видимо, просто устала, ну, может, выпила рюмку, чтобы лучше заснуть, и с непривычки ее сморило. Запах, конечно, в комнате ужасный, но, может, она случайно пролила водку, например, на футболку?

«Пойти ее раздеть?» – прикинула Надя, но весь жизненный опыт сразу воспротивился этой мысли. Она с детства знала, что раздевать и укладывать пьяного – дело тяжелое и небезопасное. Пьяный может ударить, его может стошнить, да и переворачивать невменяемого человека, снимать с него одежду – то еще удовольствие. Дед Юрий Иванович, который тихо и горько пил всегда, сколько помнила Надя, проходил через разные стадии падения на глазах у жены, дочери и внучки. И если у Марины периодически возникали порывы «уложить по-человечески», то Галина Дмитриевна была категорична: напился, значит, пусть валяется. Проснется – разберется сам. В последние годы жизни, которая получилась у него совсем короткой, всего-то шестьдесят два года, Юрия Ивановича не раз приносили домой в состоянии полного анабиоза. Приносили, стыдясь и отводя глаза, соседи или коллеги, перед которыми было особенно трудно держать хорошую мину.

Но, открывая дверь людям, заносившим в квартиру бесчувственного инженера Семенова, домашние напускали на себя строгий и отстраненный вид. Это умела даже Надя, которая пересеклась с дедом в жизни всего на десять лет. Их отстраненная реакция была максимально удобной для всех: не роняла достоинство участников сцены, не требовала ни от кого эмоциональных вложений. Принесли, положили, спасибо, до свидания. Рыдать, извиняться, показывать слабость – кому бы от этого стало легче? Повинуясь воле Галины Дмитриевны и щадя ее чувства опозоренной и нелюбимой жены, Марина и Надя принимали отчаянное пьянство отца и деда с горьким фатализмом.

У правила «проснется – разберется» был еще один плюс: игнорируя дурно пахнущее существо, храпящее на полу в прихожей, они как будто продолжали вести нормальную жизнь. А дед действительно всегда разбирался сам: просыпался, поднимался и кое-как добирался до ванной, откуда примерно через час появлялся вполне выпрямившийся, чисто выбритый (конечно, электрической бритвой, потому что руки у него дрожали почти постоянно) – и с независимым мрачным видом шел на кухню, чтобы пропустить маленькую перед работой. Щедро облив шею и щеки французским одеколоном из большого, похожего на сосульку флакона с притертой пробкой, Юрий Иванович уходил на службу. Несмотря на тяжелую зависимость, он оставался классным специалистом. Марина пару раз заикнулась о лечении, но Юрий Иванович кодирование или другую наркологическую помощь отверг категорически, а насильно вылечить пьющего человека, как известно, нельзя.

Надя тихонько заглянула в детские спальни и убедилась, что все кровати заняты мирно сопящими воспитанниками.

«Не буду я ее трогать, – решила Надя. – И детей разбудим, и ей весь сон собью. Пусть отдохнет. Ничего, утром проснется, приведет себя в порядок, и все будет хорошо».

Перетащив покупки в дом, Надя поняла, что в последние дни уместилось какое-то невероятное количество событий – и это даже хорошо. Иначе от новости о приезде мамы она бы, наверно, не спала неделю. Раньше у нее часто случалась бессонница, а в Кратове нужда в снотворном отпала. Потянувшись к лампе, чтобы выключить свет, она взглянула на массивную, сплошь покрытую причудливой резьбой металлическую шкатулку на столике у кровати.

«Забавно получается. Я снова в доме, который обожала с детства, и рядом мамина шкатулка. Кажется, чтобы по-настоящему повзрослеть, нужно научиться возвращаться в прошлое», – подумала она и соскользнула в сон.