Текст книги "Превратности"

Мия, ничего не ведая, вернулась в прекрасном настроении и увидела в гостиной Адама с ружьём, нацеленным на неё.

– Встань к стене. Клянись, что никогда не пойдёшь к фермеру и его детям, поставишь точку в своём «шефстве». Будешь жить со мной прежней замужней жизнью до конца дней.

– Адам, у меня нет отношений с Дином, и их никогда не будет. Но я жалею детей, привязалась к ним. Позволь мне иногда их навещать не тайно, я буду тебе всё рассказывать.

– Я не верю тебе и терпеть твои бесстыдные двусмысленные визиты к вдовцу не намерен. Клянись, или ружьё выполнит своё предназначение.

– Я не буду клясться. Стреляй!

– Э, нет! Если ты думаешь, я тебя убью, ты ошибаешься. Не выполнишь требования, пеняй на себя. Я убью детей, а ты будешь весь остаток жизни винить только себя в гибели невинных деток. Мне терять нечего, я и в тюрьме смогу думать, а больше мне от жизни ничего не надо. Решать тебе. Я своё обещание сдержу, ты меня хорошо изучила.

– Твоя взяла. Согласна. Клянусь, что не буду ходить к фермеру и его детям. Как обещала, проведу оставшуюся жизнь с тобой.

Ружьё было отправлено в сундук, муж и жена разошлись молча по комнатам. Жизнь продолжилась уже в другой тональности. Мия попросила ту же приятельницу – виновницу инцидента – всё в деталях рассказать Дину. На этом закончились её посещения сирот. Но каждый раз, выезжая в другие города по работе, Мия посылала посылки и денежные переводы семье Дина, писала детям открытки к дням их рождений и другим праздникам. Это оставалось в тайне от всех: на посылках Мия указывала чужие адреса.

Регулярная помощь, забота Мии о детях длилась года четыре, пока старшие братья-близнецы не стали подрабатывать и помогать отцу. Тогда же к ним приехала из Манчестера двоюродная сестра Лиз. Она стала вести хозяйство и воспитывать детей. Это всем облегчило жизнь: дети хорошо приняли свою тётю Мэри, выглядели ухоженными, вновь почувствовали женскую ласку и любовь. Семейный уклад приходил в норму. Мия, наконец, испытала облегчение.

Дома же всё оставалось, как было. Ружьё покоилось в резном эстонском сундуке. Наверное, ждало своего часа. Этот сундук с его грозным содержимым был, как часовой на посту: не допустит чужого вторжения в личную жизнь, предотвратит опасность, ответит на удар, если понадобится. Он стал необходим Адаму особенно после первого покушения на благополучие его семьи со стороны фермера. Так до сих пор он считал: фермер покушался на его Мию, а она, добрая душа, не понимала серьёзности намерений «захватчика».

Прошли годы. Дети Дина повзрослели и разъехались, обзавелись семьями, некоторые стали родителями. Пишут письма Мии, посылают открытки к праздникам, помнят и любят её, несколько раз приезжали в Маруну на День Матери и виделись с ней в кафе.

Оба супруга: Адам и Мия – уже на пенсии. Временами на Адама находит какое-то болезненное состояние. То ли это приступы шизоидной психопатии (такой диагноз поставила Мия, которая последние годы много читала о душевных болезнях), то ли связано с припоминанием ревности и давним желанием отомстить, то ли ещё какой-то аномалией, Мия не знала. Но такие моменты повторялись примерно раз или два в год. Тогда Адам вынимал ружьё, долго смотрел на него, будто беседовал, поглаживал и потом целился в Мию. Она стояла недвижима, готовая ко всему. Оба молчали. Целился долго, наводил мушку, играл с затвором. Затем он улыбался и прятал ружьё в тот самый эстонский сундук. Мия никогда не знала, заряжено ружьё или нет. Ключ от сундука хранился где-то в тайнике Адама. Она просто смирилась, причём давно. Если раньше Мии казалось, что она любит Адама, то после первого инцидента с ружьём и ультиматума она распрощалась с чувством любви и жалости к мужу навсегда. Они просто вместе жили, делили дом, общались мало. Уйти от Адама Мия не могла. Таков был роковой уговор: оставаться только с ним и до конца, не видеться с семьей Дина, иначе убьёт детей, даже повзрослевших. Она верила в угрозу и решила оставить всё как есть. Иногда думала: если бы не клятва, ушла бы. Впрочем, по натуре она не была решительной, смирялась с ситуацией, пасовала в ответственные моменты жизни и часто полагалась на решения более сильных, волевых людей. Потому и продолжала быть покорной супругой даже теперь. Эта пара сумела продержаться вместе почти пятьдесят лет на удивление знавшим их. Никогда не расходились, не разъезжались, несмотря на сложные отношения. И только к концу жизни она стала признаваться себе в своей унизительной рабской покорности, и более того: возненавидела это низкое чувство подчинённости. При её вполне самостоятельной и обеспеченной материальной жизни она была, словно овца, всегда следовавшая за пастухом. Почему это рабство проникло в её плоть и кровь? Говорят, такая натура, таков характер. Видимо, раньше её это устраивало, раз не сопротивлялась. Сейчас же ей представлялась совсем иная жизнь: вдали от Адама, с другим спутником, возможно, с любимыми детьми. Она досадовала на свою, ничем не оправданную, духовную зависимость от Адама. Ей мнилось, что муж смог подчинить её не просто своей сильной волей, а возможно, гипнозом. Она была полностью в его власти, не раздумывая, соглашалась на предложенные им варианты, даже не желала сопротивляться ему, когда это казалось единственно правильным.

Изредка вспоминала студенческие годы, свидания с влюблёнными в неё молодыми людьми, которые хотели на ней жениться и всячески старались ей понравиться. Она некоторыми увлекалась, быть влюблённой ей очень нравилось. Как все молодые девушки, она представляла свою будущую жизнь, грезила о счастье, благополучии. И всё же по прошествии многих-многих лет она не жалела о своей связи с Адамом – человеком неординарным, всегда высоко ею ценимым. Не было никого, кто бы мог сравниться с ним в интеллекте и своеобразии суждений. Вот только романтической любви не получилось. И вообще, была ли любовь с его стороны? Многие подруги, с которыми она продолжала переписываться, а две из них даже прилетали в Австралию, вышли замуж при романтических отношениях. Казалось, будут очень счастливы, но развелись, оставшись одинокими мамами. Её жизнь не была прозрачна для окружения и потому многим казалась не благополучной из-за тяжёлого характера супруга. Но самой Мии виделось иначе. Адам единственный из её знакомых студенческой поры был достоин внимания. К тому же и родители его высоко оценили. Потом, правда, сожалели, когда поняли, что он сумасброд (они не догадывались о повреждении его психики). Ну что ж, это был её выбор, и она всегда могла изменить свою жизнь, только не захотела. Всё не просто, противоречиво, неоднозначно – попробуй разберись … В одной из книг ей встретилась мысль, почему-то зацепившая её внимание: если ты превратил своё сердце в оружие, то в конце концов оно обернётся против тебя самого.

Теперь ей часто вспоминался последний день их совместной жизни. Это было её полным, но поздним, освобождением. Она свободна, но лишена привычного и, оказалось, нужного ей противовеса.

В очередной раз, когда Адам, к тому времени уже старый, во многом зависящий от опеки жены, вытащил ружьё из сундука и, улыбаясь, его поглаживал, а Мия стояла в обычном своём смирении у стены, он сначала направил ствол к ней, потом медленно повернул его к себе, оперся на ствол подбородком и… нажал на курок. Оглушительный выстрел и ядовитый запах пороха заполнили их гостиную. Адам упал с оружием в руках. Мия подошла и поняла, что он был мёртв. Она позвонила своим друзьям-соседям и в полицию. Полиция признала причину смерти: суицид. Мия не плакала.

Болгария. Май 2017 г.

Белые тюльпаны

В мае в нашей редакции три дня рождения подряд: у ответсекретаря Акимыча, у меня и у Леши Шкетова. Что дарить – вечный вопрос. Договаривались что-то недорогое – денег у нас, журналистов, никогда не водилось. И тут неожиданно узнаём от секретарши, что Акимыч просто бредит старыми виниловыми пластинками. У Лёшки идея: на даче пылятся пластинки в разваливающейся коробке. Родители хотят выбросить, а он, любитель старья и хранитель старины, не разрешает. Там и ценные могут быть.

– Поехали, Наташка, давай, сгоняем быстренько. Поможешь выбрать?

– Я как раз сдала в номер заметку, могу, пожалуй.

И помчались в Николину Слободу на его старой тарантайке. Лесной участок, старый дом с красивым крыльцом. А рядом с крыльцом нас встречают три белых тюльпана. Они только выпустили бутоны, собираются зацвести, набирают силу. Волшебство! Редкость-то какая! Нет, он не сорвёт: мамаша не разрешает, трясётся над ними. Был один, вот теперь три, она должна увидеть, как распускаются. В доме нашли ту самую коробку со старыми пластинками в разномастных, уже потёртых конвертах. Сидели около этажерки на коленях, выбирали. Лёша включил проигрыватель, слушали. И сидя так, взялись за руки и покачивались в такт песне, будто танцевали. Выбрали лучшие, с песнями Шульженко и Бернеса. Лирически ностальгическое настроение накрыло нас, и Алексей сказал:

– Знаешь, а я скоро уйду.

– Место нашёл получше?

Ухмыльнулся, глаза опустил.

– Не знаю, насколько оно лучше, но чувствую, что уйду. Хотя, возможно, и не так уж скоро, надо будет написать о каком-то теракте, где дети. У этой треклятой войны ещё продолжение будет. Так я увидел во сне, а сон-то был вещим. Как тот, помнишь? Вот больше ничего и не скажу тебе, а стоило бы…

Поняла, поверила ему на все сто. Ему и раньше пару раз снились вещие. Сначала об Афганистане перед его незапланированной командировкой. Потом он увидел, что его ранят в нелепой ситуации в первую же командировку на первой чеченской войне. След от раны скоро украсил его плечо, Лёха гордился. Мы дружили, он мне многое рассказывал, любил со мной поболтать.

– Кажется, хватит на войну ездить. У тебя посттравматический синдром начался, это уже заметно. Пора завязывать с командировками, может, перейти куда-то?

В этой связи я и вспомнила июнь 1995 года – Будённовск. Захвачены заложники, два штурма больницы потерпели неудачу, потом велись переговоры. Наконец удалось освободить людей. Но сколько жертв! Всё это время шли репортажи от Алексея. Даже мы в редакции не знали покоя, ночи не спали, за людей болели и за наших коллег волновались. Алексей очень активно себя проявил и бесстрашно, мы им восхищались. А когда он вернулся, был в тяжёлом психическом состоянии. Очевидная реакция на страх за пленников, которых на твоих глазах могут уничтожить, на постоянную опасность. Ему дали неделю прийти в себя. Отсиживался на даче. Мужики к нему заезжали, говорили, что в больницу ему надо, а не пить и курить на даче в одиночку. Не послушался. Вышел на работу, опять ездил на войну.

В ту пятницу вечером мы отмечали юбилей Акимыча. Счастлив он был подарку, как маленький. В понедельник на очереди мой День, а во вторник – Лёшин. Пришла утром пораньше, принесла кое-что угостить сослуживцев. На столе уже стоят три белых тюльпана. Те самые, Никольские, уже раскрылись, крепкие, красивые! И записочка – смешной стишок в Лёшкином духе. Постскриптум-вопрос: «А символику-то белых тюльпанов знаешь?». Видно, в воскресенье после отъезда родителей с дачи Лёха сорвал все три белокрылых, не удержался. Завтра его день. Придумаю что-то, порадую вояку. А тут весть: Лёша уже по дороге в аэропорт, досрочный вылет. Я волновалась, мне особенно не давало покоя его предчувствие скорого ухода. Хотя предупредил, что это будет позже. А когда, никто не ведает своей судьбы. Слава Богу, через неделю вернулся живым-здоровым. Сдал материал и две фотографии к нему. Хитро мне подмигнул:

– Посмотри материал, там для тебя кое-что.

– Материалы твои всегда читаю и перечитываю, ну ты же в курсе. Я жду не дождусь их, как и тебя из страшных твоих поездок.

В разрушенный город они с фотографом Степаном вошли вместе с сапёрами-омоновцами. Те зачищали, разминировали, находили немало растяжек. И что особенно страшно, чеченцев-то уже нет, а в засаде сидит другой, но тоже наш, ОМОН – вон на солнце то и дело отсвечивают то ли винтовки, то ли бинокли. Запросто могут подстрелить, не разобравшись. К счастью, обошлось, все живы. Зачистка. Кто не знает, знайте: это страшная вещь. Во вторую войну уже не разбирают, кто из местных чеченец, кто русский. Раньше русские в Чечне встречали своих хлебом-солью, и солдаты знали, что мирных, ну, каменщиков, скотоводов стрелять нельзя. Теперь, во вторую, солдаты знают одно: раз на вражеской территории живёшь – ты враг. Дан приказ, уничтожай. Ожесточаются на войне, особенно когда много своих теряют и становятся свидетелями чудовищной жестокости. Обходя дома, омоновцы выламывали двери, а то и взрывали без особой на то нужды, хотя часто оставшиеся там соседи готовы были сами открывать, показывать. Входили в дом, сразу кидали одну гранату в подпол, вторую на чердак. Потом нередко поджигали дом, просто так. Идут дальше, уставшие, опустошённые. А наши коллеги фиксируют, фотографируют то, что осталось в результате боя и зачисток… Мечеть без крыши. Вместо купола с затейливым орнаментом – голубой купол неба. Повсюду груды щебёнки, покорёженная арматура, вместо окон провалы. И вообще нет ни одной целой вещи, всё разорвано, разбито, искалечено. Бензоколонка спалена, стены домов изрешечены пулями. Если валяется кукла, то без рук, головы, машинка – без колёс, и так везде. Увидишь уцелевшие окна, будь уверен, это ненадолго. Их выбьют или расстреляют – солдаты тренируются, шумят. Стреляют из миномётов, пускают осветительные ракеты. А местные люди, где они? Алексей и Степан проходят по безлюдному городу. После ОМОНа Лёша в дом вошёл, слышит слабый шорох или дыхание. Поворачивает голову, а в платяном шкафу чуть приоткрыты дверцы и видна большая немецкая овчарка в ошейнике. Сидит – не шелохнётся и на него смотрит: выстрелит или нет? Ушёл, конечно, а сердце защемило. Следующий дом без стены – там на полу в разбитой вазе – нежные белые тюльпаны. Такая вот фотография получилась – специально для Наташки. Кто-то и в Чечне любил эти цветы… Наташка наверняка ничего не разузнала о символике белых тюльпанов, а зря, пора бы уже понять… Что-то сердце прихватило, рука болит. Завтра он уже вернётся в Москву, сдаст материал и начнёт вольную жизнь волка-одиночки. Жениться нельзя, никто не стерпит с ним делить такую жизнь. Но войну не бросит, пока не закончится. Будет об этом писать. И есть, кого за неё винить.

Тогда и ушёл он из газеты, стал независимым, к чему и стремился, на войну продолжал ездить. Писал репортажи для радио, для печатных изданий. Вещий сон сбылся: это был Беслан – страшный теракт с детьми 1 сентября 2004 года. Шкетов вылетел моментально. Он работал там, многое узнал и бился за то, чтобы СМИ освещали правду о реальном положении дел. Кстати, и позже ездил туда, не оставлял эту тему. Ему удалось кое-чего добиться для пострадавших семей. Без помощи Алексея не было бы проведено настоящего расследования событий в Беслане. Благодарных ему жителей Беслана мы потом встретили, когда уже Лёши не стало. Везде настойчиво твердил о том, что на войне с террористами переговоры необходимы, их надо вести хоть с чёртом, хоть с кем, только бы вытащить людей, сберечь жизни.

Материала собрал за годы на хорошую книгу, но не было сил писать. И его можно понять. Только рассказывал другу, а тот копил аудиозаписи, обещал обработать. На страницах газеты на эту тему не особо можно рассуждать, и места мало, и шоры, запреты установлены. А потом, может, друг издаст, народ узнает, что происходило. Время, время должно пройти, или прийти.

Он умер, сердце не выдержало. Сон оказался и вправду вещим. Скорбели, вспоминали. Издадут его книгу – Чеченскую войну Алексея Ш. Её прочитают в интернете, возможно, и в бумажном варианте. Как говорят, всему своё время.

Тюльпаны на его зимние похороны не распустились, а вот в мае ко дню его рождения всегда приношу букет белых в память о том рыцарском жесте Лёши. Это было красиво, трогательно, оказалось и символично. Теперь доступны тюльпаны любых цветов, сортов, а тогда белый тюльпан был редкостью, как и чистые чувства Алексея. Он же намекнул в записке на язык цветов. Тот дар символизировал нежную, чистую, искреннюю любовь. Я и мечтать об этом не могла. Казалось, он просто мне симпатизировал.

На молодой ярко-зелёной майской травке стоит в воде мой свежий букет белых тюльпанов. Это тебе, Лёшка, с любовью, с нежностью. Будь спокоен, у нас уже мир.

Ереван. Январь. 2018 г.

Маяк

Маргарита разрушает стереотипы о старости, оставаясь внутренне молодой, даже озорной, бесподобно стареющей женщиной в летах. Не пытается молодиться. Не стесняется морщин, не унывает по поводу изменений фигуры. По сути, остаётся совсем как в те юные годы, когда молодёжь собиралась дома вечерами выпить вина и поговорить о самом главном. Танцевали, заводили невинные романы, пили вино и опять говорили, говорили о смысле жизни, о целях, о том, как выйти за пределы обыденного, как узнать Бога… И сейчас она так же подвижна и легка, перемещается по дому с быстротой, которую нелегко воспроизвести иному пожилому человеку: то в комнату за альбомом, чтобы показать ту самую картину, о которой только что говорили, то на кухне быстро хватает сковородку и в мгновение ока уже готов омлет с помидорами и сыром. Всё, как тогда, когда накормить надо было ораву молодёжи, без изысков, чем Бог послал.

Она прекрасно знает о капканах и ловушках для стариков. Об этом пришлось давно задуматься: у неё не было детей. Беден или богат – каждый из вариантов может стать для одинокого старика роковой западнёй, надо ухо держать востро. И ещё есть проблема, уж точно свойственная в основном старости: как превозмочь боль. Практически этого не удаётся без лекарств, да и с ними – тоже. Можно немного отвлечься, если не сильно болит, или сделать над собой гигантское усилие и показаться более или менее здоровой. Но это уже театр одного актёра. Зато зрителям приятно и самому актёру тоже. Она не актриса, поэтому данным рецептом пользуется только когда нет выхода.

Одной из удач в её жизни была любимая работа: интересно, увлекательно, там сконцентрировалось всё то, что она любила. Летела на работу, а не плелась, как другие, проклиная очередные служебные проблемы. Фильмы (документалистика), фоторепортажи – её конёк, иногда и писала. Фильмов создала немало. Это уникальный кладезь жизненных ситуаций, научных, природных и социальных явлений. Где её родной город, какой национальности она? Это оказалось совсем не так важно, как для иных. Она была совершенно свободна и выше подобных привязок.

В молодые годы, когда работала фоторепортёром и носилась по разным уголкам Земли за новостями, сенсациями, ловила объективом страшные моменты боевых действий, смерти, ранений, людских мучений, страданий, она примеряла всё увиденное на себя, переживала всё так, будто это касалось лично её. Перенапряжение душевных сил – результат такой работы. Восстанавливаться пришлось в госпитале после страшного военного эпизода в одной из Восточных стран, когда она сняла взрыв на улице и гибель прохожих. Это было совершенно неожиданно, просто камера, как обычно, была при ней. И вот потом ей понадобился длительный отпуск. Больше она не снимала войну. Шли её репортажи с рыболовецких судов, из азиатских и африканских стран, где страдали люди, где ещё жили в дикой природе животные и птицы, занесённые в Красную книгу. Последние годы она отказалась и от дальних поездок. Ей посчастливилось, благодаря её репутации, самой выбирать то, что было достойно съёмок. Репортажи продолжали оставаться интересными и пользовались спросом. Утихомирившись и уйдя на пенсию, ей захотелось делать фотографии, благо материал был под рукой, никуда не надо летать. Так получилось несколько выставок, две из которых имели интересные последствия.

Первая – «Руки»

Это редко встречающийся ракурс: человек раскрывает себя только через свои руки. Необходимо, чтобы они говорили в кадре, а ещё лучше – рассказывали.

Старые, печальные, молодые, активные, спокойные, деятельные… Волнуются, ласкают, работают, теряют… Эта серия была самой неожиданной для зрителей. Никто не думал, что эффект будет таким пронзительным. Серию Маргарита создавала два года. Руки матерей, музыкантов, работяг на самой тяжёлой работе… Руки, побеждающие, доказывающие, радостные, опустившиеся в отчаянии, мудрые, бесшабашные – все они раскрывали характеры, давали представление о моменте. Выразительные и подчас неожиданные жесты. И это было снято талантливо. Несколько удивительно живых кадров удалось подловить: стремительные, импульсивные движения, как крылья птицы в полёте, смазано на лету – они оказались на редкость эмоциональными.

Обычно фотографы передают характер через взгляд, а в этом случае был дан иной акцент, что удивило. Удивило настолько, что её попросили предоставить данный фотоматериал и написать свои комментарии для планировавшегося толстого альбома «Человек».

Вторая – «Старый город»

Конечно, в первую очередь архитектура города, потом – места, любимые коренными жителями, их обычно не посещают туристы. Много любопытнейших кадров укромных уголков, которые были свидетелями зарождения города, необычных и забытых всеми деталей, оказавшихся теперь такими значимыми. Она нашла старинные барельефы, медальоны с вензелями хозяев дома, частично сохранившиеся каменные городские лестницы, красивейшие кованые решётки… Нашлись живописные старые-престарые деревья, им приписывали свидетельство многим историческим событиям. Но в основном, героями были горожане: на парковых скамейках, в очередях, дома, в больнице, идущие по улицам, в транспорте, в кафе… Лица, характеры, походки, фигуры. Много стариков в старом городе, это нормально. В отзывах читала и слышала чаще всего слово «мудрость». Как хорошо, что именно это упало в осадок, а не жалость, скорбь, грусть от неизбежности старости, увядания. Как оказалось, в глазах стариков отразился мир внутренней глубины, раздумья, часто невесёлые мысли и тяжёлое состояние, но также нередко мудрая улыбка и серьёзное понимание сути прожитого. Везло, если встречались не утратившие юмора и самоиронии старики. Хорошо, что победила мудрость. Пока делала эти фотографии, о чём только не думалось.

В процессе отбора подходящего материала рождались ассоциации. Одна из них: сходство некоторых стариков с маяками – они светят тем, кто блуждает и нуждается в подсказке нужного направления, они успокаивают, дарят надежду. Так и пришла идея создать фильм о маяках.

Эти устаревшие сооружения тоже отжили свой век и остались величественными памятниками ушедшей огромной эпохи, точнее, многих эпох. Они светили и предупреждали об опасности. Теперь некоторые из них модернизируют, делают современными, но смысл остаётся прежним, их не только не забывают, но и находят применение в новых условиях. Маяки обладали магическим притяжением к себе, манили романтиков, влюблённых, поэтов. В них есть сила привлекать, даже привораживать. Потом ей поведали сюжеты, когда влюблённые пробирались на смотровую площадку маяка и делали предложение руки и сердца, некоторые клялись именно на маяке, им казалось, это усиливало клятву. Подобные истории подпитывают иллюзии.

Она была рада возможности снова поколесить по миру, обнаружить интересные маяки и сюжеты, с ними связанные. Оказывается, в ней ещё жива неугомонность. Не так-то легко состарить увлечённого работой фотографа.

Собирая материалы о маяках, Маргарита ездила по Англии, Испании, Италии и Греции. Эти морские страны она посещала по работе и ранее. Но настоящего общения с морем не получалось. Осуществиться мечте суждено было лишь в зрелые годы, чему помог проект о маяках. Стихия воды, как никакая другая, манила её с юности. В молодости она прошла курс яхтсменов, получила сертификат, чем тогда гордилась и рвалась в море. Видно, не судьба. Теперь же накопилась масса интереснейших морских фото– и кинодокументов, много сюжетов о маяках. Очевидно, что собранного вполне достаточно и на фотовыставку, и на документальный фильм. Видеоряд и текст идут в унисон и рождается рассказ о живых созданиях – маяках. Стоит разуверить людей, думающих о романтичной жизни маячника. А таких заблуждающихся оказалось просто уйма. Они ничего не знают о тяжёлой профессии, об особенностях жизни на маяках. Так и продолжает бытовать эта иллюзия, а для иных мечта – работать на маяке.

Служить смотрителем маяка совсем не так притягательно и возвышенно, как думается юным мечтателям. Это труд тяжёлый, по вкусу разве что отшельникам, аскетам. Надо уметь быть с собой и с миром в ладу, уметь уживаться со стихиями и при этом быть порядочным, часто жертвенным и всегда верным долгу человеком, готовым идти на риск, спасая попавших в крушение, в беду. Даже сам образ маяка сродни такому человеку. Одиноко стоящий на стыке стихий: воды и земли, находящийся во власти стихии воздуха и огня. Отважный спасатель с горящим сердцем и высоко поднятой головой. Они тоже стареют. Настало время новых изобретений, которые оставят маяки лишь как памятники о старине. В эти музеи будут ходить романтики с буйным воображением. Они захотят увидеть шторм и почувствовать то, через что проходили служившие там сильные люди. И это тоже одна из черт старости – принятие новой смены, передача опыта, подготовка к уходу в вечность…

За полтора года Маргарита создала фильм и фотовыставку. Фильм был очень успешным и показан в тех же странах, маяки которых стали его героями. В Греции по окончании фильма и после её выступления она познакомилась с австралийцем – бывшим смотрителем маяка. Он многое рассказал о любимой работе, показал фотографии, которые всегда возил с собой по миру. В молодые годы он был механиком на торговом судне, много видел стран. Потом был списан на берег и устроился смотрителем маяка. Через 10 лет маяк закрыли, он уволился. Делать нечего, только жить воспоминаниями.

Рита и Том подружились. Ей пришла идея, и она поделилась ею с Томом: сделать гостиницу в его бывшем доме смотрителя, а на том самом маяке организовать музей. Вся эта затея даст и бывшему маячнику, и маяку вторую жизнь. Только для этого придётся выкупить маяк, а местные власти, кажется, пойдут на это охотно. Маргарита придумала план «реинкарнации» маяка. Если же всё пойдёт как намечено, то можно подумать о новом бизнесе. На удивление австралиец загорелся этой мыслью и пообещал держать её в курсе дел по возвращении в Австралию.

По прошествии года Том пригласил приятельницу посмотреть на результат его труда. Ему не хватало её творческого подхода к затее, ведь это её идея, ей и следить за воплощением. К тому же, нужна была профессиональная реклама для привлечения туристов, а в этом Маргарита точно преуспеет.

Так фильм послужил фундаментом новой интереснейшей жизни и старого маяка, и потерявшего смысл в жизни его бывшего хранителя. Теперь для них открывались перспективы.

Маяк назывался Роковым по имени залива. Он из гранита, по соседству когда-то был гранитный карьер. Такому сооружению стоять и стоять. Тридцатиметровый – один из самых высоких на всём континенте. В серьёзной сигнальной, навигационной системе была большая нужда из-за бесконечных кораблекрушений, но как только в XIX веке маяк воздвигли, море в том районе не поглотило ни одного судна, хотя гранитные рифы никуда не делись и оставались очень опасными. Бывало, на кораблях просили специальных слухачей определять, где скалы по звукам, которые издавали залегшие на скалах морские львы: часто был слышен громкий рёв самцов.

В наши дни взамен гранитного красавца был построен новый маяк в открытом море – так посчитали будет безопаснее для мореходов, да и персонал не потребуется: процесс полностью автоматизирован. Роковой стал просто пенсионером, крепким, всё ещё сильным, смотрящим в море.

Кроме старого маяка, рядом было два коттеджа для семьи маячника и для служителей (техник, механик), да две небольшие хозяйственные постройки. Вот и всё поселение, к сегодняшнему дню пришедшее в явный упадок. Теперь – пора преображения. Два домика стали уютными отелями (там же поселился Том). Сам маяк помолодел, косметика пошла на пользу, а крепок он был от рождения.

Том, ещё работая на маяке, бережно хранил приборы, всё оборудование, старинные вещи, оставшиеся ещё от первых смотрителей. Сохранилась коллекция буёв и плавающих маяков. Керосиновые горелки, старые морские часы, карты с незапамятных времён – вся экзотика будет выставлена в музее.

Маргарита предложила свои фотографии европейских маяков с её же текстами. И главный презент – тот самый фильм о маяках. Похоже, с такими дарами музей должен получиться на славу.

В одном из писем мне, её подруге, Рита писала:

«Я старуха – так себя называю, когда злюсь на себя больную и нуждающуюся в чьей-то помощи. А вообще я дама в летах – это в сносном состоянии. Вот и сегодня болят суставы, трудно ходить, трещит голова и неймётся всему моему организму. Душа томится в такой клетке и рвётся наружу. Но выпустишь её – и останешься никем, или ни с чем. Душе – свобода, телу – смерть, но не всегда настоящая, просто бессмысленное существование, лишённое каких-либо мыслей и понимания – такого нам не надо. Душа, пребывай там, где положено, и в таком старом теле. Можешь заняться воспоминаниями о лучших днях, там есть что вспомнить. Вот мечтать уже не о чем, хотя, почему нет? Можно, к примеру, о том, как прекрасно быть в хорошем настроении, в творческом экстазе: вкусно готовить, обдумывать новые планы, писать, рисовать, или создавать ландшафтный дизайн своего или соседского сада… Теперь есть новое занятие: маяк. Надо помочь сохранить его и поддержать родившуюся идею».

Мы часто касались темы старости с подругой. Сейчас, живя в разных городах, приходится больше переписываться, чем встречаться. Мне понравилась её неожиданная ассоциация старости со страстью:

«Есть созвучие в словах старость и страсть. Кажется, эти понятия никак не могут соседствовать – но нет, могут! Конечно, это не та физическая буйная потребность в ответном чувстве. Это страсть, сублимированная, ближе к духовной. Примеров масса. Нередко пожилые увлечённо пишут или наговаривают на диктофон мемуары, рисуют, увлекаются музыкой, танцуют, фотографируют, записываются на курсы ци-гун и иных практик, занимаются любимым делом со страстью, увлечённо и ничто им не мешает, отчего становятся очевидно моложе. Они свободны, а это великий дар, к которому надо было идти всю жизнь. Наблюдала, как старость уживалась со страстью. И не всегда эта страсть эгоистичная, часто она проявляется в заботе и помощи внукам, детям, друзьям. Эти пожилые нужны и знают это, а потому не дряхлеют в бездействии, а трудятся, как позволяют силы, и уходят из жизни, как альбатросы: умирают в полёте, в деятельной, так необходимой их близким, жизни».