Текст книги "Превратности"

Ружьё

Адам Полонский, молодой криминалист, получил степень доктора юридических наук в Варшавском университете, и теперь шведский университет в Уппсале пригласил его преподавать. Мия училась там же, в Уппсальском университете, на последнем курсе по специальности филология. Они познакомились в библиотеке. Адам стал приглашать Мию на свидания. Они много гуляли, иногда ходили в кино, обсуждали прочитанное и некоторые случаи из судебной практики Адама. Обоим казалось, что у них много общего, это притом, что характеры были разными, даже противоположными. И что же могло их объединять, кроме молодости и готовности влюбиться? Приятели Мии задавались вопросом: что привлекательного она видит в Адаме. Если Мия – нежная, умная, ценит юмор, компанейская, то Адам – с виду чёрствый, нелюдимый высокомерный гордец, казалось, никого, кроме себя, не любит. Он вызывал уважение как профессионал и интеллектуал, но как человек не был симпатичен. Хотя порой сентиментален, и тогда открыт, но лишь одной своей избраннице. Он читал ей сонеты Шекспира, интересно рассказывал о Польше, размышлял о Наполеоне – своём любимом герое. В такие моменты Мия видела его истинную душу, совсем не чёрствую, а тонко чувствующую, одинокую. Она полюбила его именно таким, каким он представал в редкие минуты откровений. Скрытые черты его натуры она прозревала через цитируемые Адамом стихи, которые он знал в огромном количестве. Такой не романтичный и вдруг наизусть читает поэмы – потом выяснилось, почему. Юная Мия, конечно же, ожидала горячих признаний в любви, пылкости и восхищения, как обычно бывало с другими ухажёрами. Но в этом случае шло всё иначе. Она даже обижалась, а он ей в ответ – сонет Шекспира:

 
Её глаза на звёзды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И чёрной проволокой вьётся прядь.
 
 
С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щёк.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.
 
 
Ты не найдёшь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
 
 
Но милая ступает по земле.
И всё ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.
 

Он был неординарным – и её это интриговало. Не делал комплиментов, не объяснялся, был деликатен и держал дистанцию. О себе говорил мало, да и о ней не расспрашивал. Такая прохлада удивляла и заинтриговывала. Мия была на редкость обаятельной, сразу располагала к себе молодых людей, к тому же умела слушать, проникаться душевными тревогами собеседника, сочувствием и глубоким пониманием – редкое качество для юной особы. Адам понял: на эту женщину он сможет положиться и открыться ей. Раньше он не испытывал ни к кому такого чувства и понял: она – своя! Это не любовь и не влюблённость – тяготение, чувство доверия и желание поделиться сокровенным, как с самым родным по духу человеком. Это он, Адам Полонский, хочет с кем-то поделиться – такого не бывало и вряд ли ещё будет! Пожалуй, на этот раз он не ошибается в выборе спутницы. Мия его привлекала как женщина, и ещё он был уверен в её порядочности. В людях он разбирался. Пусть даже она не раз ошибётся, но точно не сделает подлости, поступит по совести. Своей матери писал: «Встретил миловидную шведку из добропорядочной семьи: оба доктора преподают историю. Я был несколько раз приглашён на обед. И Хелли, и Ян производят впечатление интеллектуалов и сердечных людей. Впервые за много-много лет чувствовал себя в семье свободно и даже легко. Из-за отца у нас никогда не бывало тёплой атмосферы. Переживаю о тебе, мама. Хотелось бы вас с Мией познакомить, она тебе понравится. Пока не решил, сделаю ли ей предложение. Это сложно для меня, следует многое обдумать, взвесить за и против. Если решусь, напишу».

Встретив Мию в Ботаническом саду около университета, Адам неожиданно для себя разоткровенничался и рассказал о том, о чём никогда не любил говорить посторонним людям – о своей семье, об образованном, но бесчувственном отце, о любящей детей, но несчастной в замужестве, матери. Мия вела себя тактично, как он и ожидал, хотя он боялся этого разговора: впервые говорил о сугубо личном, о том, что его беспокоило. И нашёл достойного слушателя.

– Мне было шесть. Отец дал задание выучить длинное и сложное стихотворение и сказал, что проверит вечером. Я постучал в дверь кабинета, вошёл. Отец, не поворачиваясь ко мне, ответил, что занят и проверять не станет. На следующий день был выходной, отец был свободен. Я попросил послушать выученное наизусть. Он даже не посмотрел на меня, усмехнулся и ушёл. Больше отец не вспоминал об этом. Само же стихотворение я помню по сей день. Наверное, буду помнить до конца жизни.

– А мама вступилась? Попросила отца выполнить обещанное?

– Нет, у неё не было на то дозволения. Отец запрещал ей вмешиваться в его методику воспитания и тем более – защищать сына. Она жалела меня тайком от отца, когда тот бывал ко мне несправедлив.

– Перед отъездом в Уппсалу я пришёл к отцу попрощаться, уверенный, что через год вернусь домой. Кстати, будучи студентом, я подрабатывал, снимал комнату, не жил с родителями. Он же мне сказал: «Надеюсь, ты уже получил от меня всё, что надо, теперь можешь жить самостоятельно вне дома. Прощай». Год тут прошёл, как неделя. Мне было комфортно. Вот я и решил не возвращаться в Варшаву. Только маму жалко. Хотя я с ней и переписываюсь, понимаю: этого ей мало. Ей не хватает родной души рядом. В отличие от отца, она в том очень нуждается.

Адам регулярно, раз в месяц писал матери письма, никогда не спрашивая об отце. Забегая вперёд, надо сказать, что мать прожила не так уж долго, он понял это через несколько лет после переезда в Австралию, получив пачку своих нераспечатанных писем обратно, но от отца – ни одного, даже сопровождающего письма не было. Вряд ли, однако, кому другому пришло бы в голову таким образом дать знать Адаму, что не стало его матери и писать больше нет смысла.

Мия догадывалась, почему её молодой человек старается отгородиться от мира панцирем высокомерия, никого не подпускает к себе. Ей же хотелось, чтобы знакомые приняли Адама таким, каким он виделся ей. С возрастом, когда Мия стала опытной и начала уже хорошо разбираться в людях (нанимала на работу персонал), она объясняла замкнутость и другие особенности характера и поведения Адама не только безрадостным детством, но ещё и некоторой психической аномалией, возможно, переданной ему от отца. Эти догадки пришли не сразу, а намного позже. Сейчас она чувствовала, что к этому непростому мужчине надо найти верный подход. Адам был так устроен: шкатулка, которую требовалось кому-то завести, чтобы услышать мелодию, но ключ был потерян или спрятан, и никто не пробовал подобрать новый. Он сам должен был этого захотеть. Умён, одарён, горд, одинок. И только Мия знала цену Адаму и, как ей казалось, понимала его. Она сочувствовала ему, знала, что его детство было не таким приятным и светлым, как её, что ему не хватало ласки, любви, дружбы. Она восполняла всё это с лихвой. Адам ей был благодарен. Когда оставались наедине, даже говорил об этом. На людях никогда не хвалил её. Его называли холодным аристократом, что казалось Мии поначалу даже романтичным. Холодность она объясняла ледяными отношениями отца к сыну и безответной первой любовью в юности. Он несчастен – надо помочь обрести счастье!

Однажды в том же саду Линнея около университета, где Адам откровенно рассказал об отце, он упомянул о своей несчастной любви к актрисе Агнешке. Красавица недолго встречалась с влюблённым в неё юношей и легко его оставила. Он же с горечью вспоминал безответную любовь к своей первой женщине. Считал, что Мия должна об этом знать. Чтобы избежать продолжения темы, завершил её стихотворением Мицкевича:

 
Несчастен, кто, любя, взаимности лишён,
Несчастней те, чью грудь опустошённость гложет,
Но всех несчастней тот, кто полюбить не может
И в памяти хранит любви минувшей сон.
О прошлом он грустит в кругу бесстыдных жён,
И если чистая краса его встревожит,
Он чувства мёртвые у милых ног не сложит,
К одеждам ангела не прикоснётся он.
И вере и любви равно далёкий ныне,
От смертной он бежит, не подойдёт к богине,
Как будто сам себе он приговор изрёк.
И сердце у него – как древний храм в пустыне,
Где всё разрушил дней неисчислимый бег,
Где жить не хочет бог, не смеет – человек.
 

Мия посочувствовала и конечно, пожалела его, любящего и покинутого. Как-то она не сразу разобралась в молодом человеке, хотя иногда его высказывания её настораживали. Наверное, романтические ожидания будущего на Зелёном континенте заслоняли, не давая распознать скрытое в натуре Адама. Так и смысл процитированного дошёл до неё значительно позднее, когда она уверилась в отсутствии ожидаемой ею от Адама любви. В одном из романов Мии встретилась мысль, созвучная её ситуации: если тебя не любят так, как тебе хочется, это не значит, что тебя не любят всей душой. Она была согласна, тем не менее, ждала взаимности, именно такой, как ей представлялось: нежной и открытой любви.

Адам родился 24 декабря – в день рождения Адама Мицкевича. Отец нарёк сына в честь ценимого им поэта. Позже заставлял Адама учить стихи и поэмы и читать их ему наизусть – порой совсем неожиданно, в неподходящее время. Явное проявление тирании, которую впоследствии Мия испытала на себе. Многие стихотворения мальчику были чужды, ещё не понятны, но он учил, как того требовал отец.

Мия была из состоятельной интеллигентной семьи, пропитанной атмосферой взаимной любви. Её родители – историки, увлечённые наукой и преподаванием. Детство и юность Мии были счастливыми. Впоследствии, уже в Австралии, воспоминание об отчем доме, письма родителей – всё, связанное с семьёй, помогало ей и согревало в самые тяжёлые периоды.

Молодые люди мечтали уехать в Австралию. Им хотелось верить, что там всё иначе и жизнь намного привлекательнее, чем в Европе. Оба готовы были к переменам, экзотике, новшествам, хотя мало знали о жизни вообще. Мия была настолько окрылённой мечтами, что хотела ускорить их переезд на далёкий и не знакомый ей континент. По окончании университета она получила благословение родителей на свадьбу с Адамом. Кажется, холодный аристократ-юрист понравился родителям девушки. После свадьбы молодые уехали в Мельбурн.

В Мельбурне Адама приняли на работу в довольно знатную частную юридическую фирму. Работа ему показалась не интересной. Для другого иностранца это было бы просто началом карьеры с очевидной перспективой, но не для Адама. Он год превозмогал себя, ходил на ненавистную ему службу, затем ушёл на другую, тоже не устраивающую его. В это время жена работала гувернанткой в семье врача и обучала немецкому и игре на пианино семилетних девочек-близнецов. Она вполне была довольна. Семья врача ей нравилась и немного напоминала её собственную. К тому же доктор принял участие в жизни Мии, помог на том этапе. Жили с Адамом раздельно, но встречались часто в его квартире на Коллинз-стрит. Через два года стараниями доктора Адам получил работу в Канберре. Уже лучше, но опять не то, к чему стремился. Ещё год провели в столице. На самом деле, Канберра нисколько не походила ни на какую столицу Европы. Это было объединение земель в один, довольно большой по площади современный город, без истории, но с идеей: это должен был быть город-парк. Парки, река, горы, новые административные здания и претензия на первенство в стране. В общем, они были рады покинуть его и обрести работу в Маруне – маленьком городе на океане.

Теперь Адам работал старшим юристом в хорошей конторе, что его вполне устраивало. Мия – в отделе персонала в известной в Австралии энергокомпании и часто выезжала в короткие командировки на два-три дня, что было ей как раз по характеру: она не домоседка. Хотя полюбила купленный ими через пару лет новый и удобный дом с большим садом, необычным ландшафтом. Умудрилась оформить необычную террасу на возвышающемся участке сада и высадить там разнообразные кустарники и цветы. Уголок получился оригинальным. Мия привыкла к красивой обстановке дома и приобретя свой, хотела создать уют. Не тут-то было. Оказалось, Адам признавал интерьеры без излишеств, к которым относил картины, занавески, скатерти, декоративные подушки и прочие легкомысленные аксессуары. Он предпочитал минимализм. Всё должно быть функционально. И что же? Стиль их дома потакал хозяину и не делал уступок хозяйке. Лишь на своём трельяже Мия создала свой маленький мирок, расположив там милые и памятные вещицы: её фото с родителями, фото трёх закадычных подруг юности (и теперь они переписывались), красную деревянную лошадку Дала (память о шведском детстве) и подарок родителей: инкрустированную перламутром шкатулку с изображением изящных бабочек. Над своим креслом всё же повесила шведский пейзаж маслом – красный домик с белыми ставнями и цветником. Эта солнечная картина с голубым небом напоминала их шведский, полный радости, загородный дом. Адам не возражал, похоже, самому нравилось. А в остальном строгость: светло-бежевые и желтоватые стены, неплохая для не так давно живущих в стране библиотека, строгая, но дорогая мебель и прекрасная аудиосистема. Адам и Мия – оба себе не отказывали в увлечении музыкой. Здесь они были едины.

Маруна по преимуществу город одноэтажный, дома окружены красивыми и не похожими один на другой, садами. Многие разводили небольшие огороды, цветники, чем радовали себя, копаясь в земле после основной работы. Как почти повсеместно в Австралии, город был окружён бушем, а кое-где буш вторгался в город. Там водились валлаби и кенгуру. Они свободно заходили в сады и в огороды, чем наносили ощутимый ущерб садоводам. Раньше поголовье кенгуру не регулировалось властями, и местные жители сами решали, когда им пора выходить на охоту. Иначе все посевы, цветы, ценные растения будут погублены этими травоядными. Тогда и разрешили приобретать оружие. Адам не охотился и не собирался, хотя был хорошим стрелком и в студенческие годы имел награды. Он знал, как обращаться с оружием и купил ружьё, как многие другие – на всякий случай. Иногда выходил в буш и стрелял по жестяным мишеням, чтобы не забыть давние навыки. Ружьё хранилось в старинном резном сундуке, подаренном соседкой – старой одинокой эстонкой, привязавшейся к соседям. Ни одного кенгуру Адам не лишил жизни. Он был равнодушен к животным, к природе, и только изредка ходил на рыбалку.

Шли годы. Семья Адама и Мии не увеличивалась. Жили по-прежнему вдвоём в любимом доме. У Мии складывались хорошие отношения с коллегами, были у неё и подруги. Адам считал окружение ниже себя во всём и не поддерживал ни с кем дружбы, поэтому слыл в Маруне нелюдимым и гордецом. Казалось, единственное, с чем Мия не смогла смириться за всю жизнь с Адамом – это его безразличие к людям. У него даже в студенческие годы не было друзей. Он не позволял жене приглашать гостей. Она почему-то поддалась его требованию, хотя мечтала готовить яства и щедро угощать большие компании. Их дом не знал шумных праздников с гостями, застолий, хотя их самих нередко приглашали в гости. Лишь Руперт, священник из англиканской церкви, удостоился внимания, даже доверительных отношений с Адамом. Но и они через несколько лет знакомства всё же не поладили из-за разногласий в трактовке личности Наполеона. Поляк-Адам возносил до небес Наполеона как гения, блистательного военачальника, в общем, боготворил его. Англичанин-Руперт считал Наполеона умнейшим человеком, но авантюристом, отзывался о герое как о выскочке. Разгорелся спор. Мия и Полли слышали завершающую часть их диспута.

Руперт:

– Наполеон для французов не принёс настоящих благ. Свободу во Франции просто задавили, благодаря ему. По-моему, для Франции лучше бы его не было. И войн можно было избежать. Кстати, в 1815 году после окончательного разгрома Франция имела территорию меньше, чем до начала революции. Причиной тому – Наполеон.

Адам:

– Ты мыслишь узко, а эта персона требует глобального подхода. Бонапарт – крупный мыслитель, новатор. Его идеи в области права и военного дела живы до сих пор. Наполеон – выдающийся полководец, гениальный военачальник. Он разработал тактику боя, использовал огромные армии, каких не было до него, он применил новые принципы во многих армейских сферах, трудно все перечислить. Вспомни Аустерлиц – это же классика быстроты, проницательности военного гения. Бонапарт был государственно мыслящим человеком. Ещё в те далёкие времена он считал, что информация – это власть. А к этой мысли пришли значительно позже. Придумал специальные отчёты, которые поставлялись ежедневно, и он был в курсе всего, чем жила страна. Благодаря этому никогда не мог быть застигнут врасплох. Эти достижения на века.

Руперт:

– Я не приму легенду о Наполеоне, которую ты подпитываешь и лелеешь. Личная власть, более того, беспредельная – вот цель Наполеона. Не отрицаю его вклад в юриспруденцию, Кодекс Наполеона – его изобретение, обогатившее мировую сокровищницу. Бесспорно. И всё. Остальные заслуги, хотя и значительные, – плод его авантюрной натуры. Он великий шулер, манипулятор. Он тактик, но никак не большой стратег. Его усилиями началась война между Америкой и Англией, так ослабившая Англию.

Адам:

– Это в тебе говорит англичанин. На самом деле, воля, храбрость, сила духа и ответственность – вот основа всех побед Наполеона. Он показал и научил будущих последователей, как побеждать. И заметь, имея обострённое чувство собственного достоинства, он умел ценить это качество в подчинённых, уважал солдата. Изумлялся, кстати, как англичане прилюдно подвергали унизительным телесным наказаниям солдат. А своим офицерам категорически, под угрозой казни, запретил поднять руку на солдата. Заметь – первым в истории человечества!

Руперт:

– Допустим, это и верно, он против телесных наказаний. И всё же, ты слишком идеализируешь образ того, кто насадил своих родственников и военачальников королями в завоёванных европейских странах с Францией. Чем и сгубил прогресс Европы. Это ли национальный герой? Да нет же – обычный агрессор, завоеватель, ничего более.

Адам:

– Да, были такие ситуации, но как временные. У него не было более подходящих кандидатур – это же политика. Но взгляни и на другие особенности натуры Наполеона: нередко при его слабости по сравнению с противником он мог виртуозно оказаться сильнее его, изобретательнее. Ты говоришь: шулер! Кто ещё мог так молниеносно ориентироваться? Даже при крупных итоговых поражениях, когда он один противостоял, можно сказать, всему миру, он демонстрировал победы в серьёзных атаках. Одни разработанные им преследования чего стоят и по сей день! А то, как он продумывал все детали действий на случай поражения? Теоретик и практик ведения войны – он гений, настоящий гений! Британии же просто повезло, что на поле Ватерлоо первым ворвался Карл, а не маршал Наполеона Груши. Веллингтон ведь уже распорядился трубить капитуляцию, его же спасло неожиданное появление австрияк на поле боя.

Руперт:

– Так возвеличивать личность Наполеона – это в тебе говорит польская кровь. Вы хотели с помощью Франции восстановить независимость Польши. Вы как нация боготворите этого антигероя.

Адам:

– А ты не согласен с гениальностью Наполеона потому, что для англичан Франция была конкурентом, англичане боялись утратить роль монополиста. К тому же англичане не могут простить план Наполеона вместе с русскими вышибить англичан из Индии. Вы просто его ненавидите как удачливого соперника вашему прежнему господству в мире. А я считаю Наполеона величайшим политическим деятелем в истории, наравне с Хаммурапи.

Руперт:

– С кем, с кем? Хаммурапи? Это кто такой?

Адам:

– Ты что, никогда не слыхал этого имени? Основатель государства Вавилония.

Руперт:

– Право, первый раз слышу это имя…

На этом спор закончился. Замолчали. Победителей не было, обиженных и разгневанных – двое. Адаму этого было достаточно, чтобы охладеть и отстранить от себя несговорчивого собеседника. Жене он потом признался: не о чем говорить с таким недоучкой, который имя Хаммурапи впервые услышал от меня.

Он был раздражён и не планировал встреч с приятелем Рупертом. Продолжал заниматься судебными делами, дома проводил время за чтением и подготовкой к судам. И всё же благодаря стараниям и некоторой хитрости обеих женщин со временем Адам смягчился и возобновил общение. Их приятельство продолжилось, хотя поначалу и без былого расположения. У обоих была общая страсть к музыке, могли часами слушать Рахманинова, Моцарта, Бетховена, Чайковского. Молча, что спасало от споров и размолвок. Мия с Полли обсуждали в это время цветоводство и вопросы образования. У Полли и Руперта было трое сыновей. Для их семьи вопрос образования был первостепенным, особенно с учетом последующего обучения в Мельбурнском университете. Мия предложила помочь младшему сыну по немецкому языку, у того не ладилось с иностранным. Эндрю заметно улучшил немецкий и получал хорошие отметки. Мия гордилась своим достижением и готова была обучать иностранным языкам других сыновей. Она рада была общению с детьми. К языкам у Мии был особый талант, она осваивала их так легко и говорила почти без акцента на семи. Этим была хорошо известна в Австралии, её часто приглашали в другие города для проведения разных мероприятий, для переводческой работы, что было поистине моментами духовного подъёма, можно сказать, счастья. Она любила быть на виду, много и увлечённо работать с людьми.

Ещё повезло Мии: она получила разрешение супруга обучаться шотландским танцам. Удивительно, как он позволил ей в течение многих лет ходить каждую неделю на занятия, где были не только женщины, но и мужчины – для ревнивца представлявшие собой потенциальную угрозу его спокойствию. Некая весёлость этих танцев Мию сразу подкупила, она относилась к ним с юмором, иначе не могла. В жизни ей не хватало лёгкости, а здесь Мия находила её и получала удовольствие. Сначала было немного смешно, когда мужчины в килтах грациозно подпрыгивали, быстро и изящно на лету выбрасывая то одну, то другую ногу, как в балете, сохраняя при этом серьёзность. Бальными, хайланд, кейли, – всеми видами шотландских танцев увлеклась по-настоящему, потом танцевала вполне профессионально, выезжала с их группой на конкурсы. Побеждали. Была музыкальной, да и вообще способной, как оказалось, довольно интересной натурой. Даже в местную газету писала регулярно и неплохо. Мию хорошо знали в городе и любили.

Так шли их годы в Маруне, где жизнь проходит монотонно, если только сам её не разнообразишь. Адам не вёл дневников, но имел привычку с юности ежевечерне обдумывать прошедший день, фиксировать, что смог выполнить из запланированного, что осталось его недоработкой, долгом самому себе. Будто делал корректуру текста: внимательно просматривал, отмечая все промахи и удачи, вёл чёткий анализ каждой фразе, жестоко казнил себя и особо жестоко – других. Переживал прожитый и опять планировал в деталях следующий день, в котором не было места лёгкости и улыбкам, на первом и единственном месте всегда стояла серьёзная работа. К понятию «работа» относилась и его увлечённость писательским делом. Он издал два криминальных романа («Джокер» и «Прыжок в неизвестность»), в Польше поставили фильм по первому. Адам писал постоянно, никогда ни с кем не обсуждал написанного, рукописи никому не показывал, а по выходе книги в свет давал читать Мии и Руперту и всегда посылал экземпляр с автографом в Варшавский университет. В Польше чтили автора. Однажды направили в Маруну своего корреспондента, который записал для польского телевидения двухчасовое интервью с Адамом. Всё это льстило писателю и давало повод для ещё большей гордыни.

О чём мечталось теперь, чего не хватало Адаму и Мии? Не было у них уже общей мечты, как раньше: построить свой дом и иметь достойную работу. И то и другое давно осуществилось. Теперь ему хотелось быть ещё более известным и успешным, слыть на всю страну самым профессиональным и принципиальным юристом (таким и был на самом деле). Мия радовалась своей работе, прекрасным отношениям с людьми. Но ей по-настоящему не хватало радости материнства, домашней сутолоки младших и старших – любимых и любящих детей, если не своих, то хотя бы родственников. Ещё она хотела, чтобы приходили гости, как в родительский дом в Уппсале, где собиралось по двадцать человек, где всегда было интересно, весело. После застолья танцевали, играли в карты, придумывали разные поездки, пикники. Это невозвратно ушло. Адам последние годы стал совсем нелюдимым. Раньше кое-кто из знакомых хоть изредка захаживал к ним, а теперь лишь Руперт. И то хорошо.

Недалеко от Адама и Мии была ферма, где они брали свежие яйца и парное молоко – это напоминало Мии детство, когда они с родителями уезжали в пригород и проводили время на природе в деревне. Семья фермеров, особенно Лиз, молодая, но уже многодетная мать, была симпатична Мии. Иногда при встрече женщины разговаривали, вспоминали счастливое детство с любящими родителями, печалились, что эта часть жизни ушла навсегда. Лиз – сирота. Её родители – хирург и медсестра – летели в Перт в непогоду по вызову на срочную операцию, и самолёт потерпел катастрофу. После их гибели она жила с бабушкой, которая рада была сбыть с рук внучку, выдав её за фермера, как только та стала совершеннолетней. А девушка мечтала о другой жизни.

Лиз большей частью горевала о своей судьбе, но иногда и радовалась не столько супружеской жизни, сколько материнству, она любила своих детей. Так и прожила тринадцать лет, непрерывно рожая и заботясь о малышах. Она устала рожать одного за другим и вести большое хозяйство. Ей стало неинтересно и тяжело так жить. Родив шестого ребёнка, она заболела. Узнав, что послеродовая лихорадка сулит ей скорую смерть, Лиз молила Бога не о себе, чтобы выжить, а о том, чтобы дети оказались под присмотром доброй и умной женщины, и чтобы Дин не спился.

Дин – хороший хозяин, фермер, но не ровня жене: он даже читал редко, не то чтобы размышлять о возвышенном, как Лиз. Ни в библиотеке, ни в музее не бывал отроду, как, впрочем, и другие земледельцы и скотоводы. Он из рода фермеров, где основное – это земля и скот. Этим жили несколько поколений уже более ста лет и хорошо умели вести своё хозяйство. Его родственники тоже трудолюбивы, бережливы, в общем, о них ничего больше не скажешь, даже если захочешь найти нечто выделяющее их из своей среды. И Дин – обычный труженик, как будний день с рутинными делами – такой, как все, только выпивать любит больше других. Он хорош собой – первый парень на селе – так бы характеризовали в округе. Высокий, статный, светловолосый, голубоглазый. Его жену считали везучей: лучший парень достался, да ещё и дети все в него пошли. И вот теперь он вдовец с таким детским садом.

Мия, узнав о трагедии в семье фермера, сразу пришла помочь. Поспособствовала получить муниципальную помощь, о чём Дин и не подумал бы сам. Стала навещать детей, так сильно страдавших после смерти мамы. По-прежнему покупала у Дина молоко и приносила детям гостинцы. Адам поначалу нормально принимал такое участие жены в горе семьи, но позже, когда визиты Мии стали чаще обычных, он забеспокоился и потребовал закончить столь тесное общение с фермером и его детьми. Мия не восприняла его слова как серьёзное предостережение и продолжила ходить на ферму, лишний раз не упоминая об этом. Она уверяла себя, что ходит именно к детям, Дин, их отец, тут ни при чём. Дин ей был, пожалуй, приятен, но она им не увлеклась по-настоящему, хотя между ними была взаимная симпатия мужчины и женщины – может быть, довольно опасная в такой ситуации.

Мия всегда хотела детей, но Адам был против, имел на то основания: некие генетические предрасположенности настораживали его. Жена приняла его доводы, согласилась, но тяжело переживала бездетность. Теперь Мия была счастлива тем, что даёт шестерым детям любовь, и тем, что они её не просто любят, а превозносят, боготворят. Она успевала в короткие визиты поиграть с ними, что-то интересное рассказать, и конечно, угостить. Жаль, что надо было скрывать эти сердечные отношения от мужа. Она частично заменяла им мать, хотя и виделись всего-то раз или два в неделю на короткое время, но душу она вкладывала в каждого, и дети её ждали, обнимали, целовали. Как тяжело было расставаться с весёленьким детским роем и бежать через буш обратно домой, не делиться радостью с мужем из-за его сложного характера и недовольства её связью с этим семейством. Но и Адама можно было понять: чувствовал опасность потерять свою жену, ревновал. И оказалось не напрасно. По прошествии нескольких месяцев после ухода из жизни Лиз Дин стал оказывать особые знаки внимания Мии. Мия пребывала в таком счастливом состоянии близкого общения с детьми, что не заметила сама, как стала отвечать Дину взаимностью. Наверное, ощутила давно желанное чувство полноценной семьи, любви к детям и их ответного искреннего чувства к ней. Начался роман. С её стороны не страстный, скорее, это был ответ на его нежные ухаживания, а к такому душевному теплу она не привыкла. Дин был поистине разгорячён страстью к давно желанной им женщине. Она не только восхищала его красотой и весёлым нравом, но привлекала как хорошая мать и жена – в этом он всё больше убеждался. Так прошло три месяца влюблённости, когда Мия начала прозревать и понимать, что такие отношения следует прекратить. Всё же это был совсем не подходящий ей человек, к тому же ей просто стыдно. Нашла слова, подключив разум, и поставила Дина перед фактом: будет приходить только к детям, а он пусть найдёт себе женщину, благо желающих заполучить такого парня было много. И, кажется, получилось. Со временем Дин восстановил отношения с давней подружкой, а Мия спокойно продолжила навещать детей – та напасть, точнее, дурман быстро рассеялся.

Мия шла через буш с корзиной гостинцев для детей. Приготовила сама мясные пироги, клубничное варенье и собрала ягоды в своём саду – эти гостинцы дети обожали. Тропа была ей хорошо знакома – вдоль ручья, куда часто приходили напиться кенгуру. Мия сейчас и сама напоминала осторожного зверька: оглядываясь, пробиралась тайком, чтобы никто её не видел. Она никогда не ходила к Дину через город, всегда тайными безлюдными тропинками. Не дай Бог, муж прознает про её продолжающиеся посещения детей. Он же предупреждал, чтобы не ходила. Адам ревнив и в ревности способен на страшное.

Уже у самого дома Дина ей повстречалась знакомая и пообещала позже заглянуть к Мии за цветами. Так и сделала, только вот Мия ещё не вернулась. Приятельница, не по злому умыслу спросила Адама, не пришла ли Мия от Дина. Адам виду не показал, что удивлён, ответил вежливо и ушёл в дом.