Текст книги "Пещера Тимура"

Дильбар, как всегда, тут же оказалась перед любимым и с готовностью подставила губы. Не успел Мансур обнять девушку, как она вдруг начала безвольно оседать. Мансур подхватил побледневшую жену и понес к дивану:

– Что?! Что с тобой! Дильбарджен! – вернувшись из кухни со стаканом воды, он в страхе опустился перед ней на колени:

– Ну же! Очнись! Миленькая! Несколько капель соскользнули с его пальцев, коснулись серых щек и каких-то неестественных голубоватых губ.

– Ну-ка, попей! – Мансур попытался приподнять ее голову и неуклюже, тыча стаканом в неподвижное личико, облил его:

– Что случилось, Диличка? Очнись!

Дильбар удивленно открыла глаза:

– Почему Вы не на работе? Зачем я лежу здесь?

– Слава Аллаху!! Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? Сердце? Живот? Тошнит?

– Нет, нет, Мансур-ака, все хорошо. – Естественные розовые краски вновь разлились по щекам и губам. Она как-то лукаво улыбнулась и села с торжественно-загадочным видом:

– А еще – ВРАЧ…

У Мансура совсем «снесло крышу». – «Про что это она? Причем здесь – ВРАЧ?» И вдруг бешеная мысль ярким лезвием пронзила туман:

– Ребенок?! Ты беременна?!!!

– Ну, да… А что тут удивительного?

– Диличка! Солнышко! Родненькая моя!!! – Мансур подхватил тоненькую девочку и закружился с ней по комнате.

Естественные розовые краски вновь разлились по щекам и губам…

– Что? Доктор? Операция?

– Нет, красавица, пока – нет. Отдыхай. Не сегодня, во всяком случае. Все хорошо…

Мансур похлопал ее кисти рук. – «Не узнала. Ну, и, слава богу…»

Машинально глянув на часы, он вдруг заторопился: – «Черт, уже, наверно на остановке…»

Сдернув на ходу халат, он бросил его на вешалку в ординаторской и заторопился к автобусной остановке. Ему повезло, тут же подошел «21-й». До Багишамала было минут 10 езды…

– Э-э-эх… Опаздываю.

Водитель автобуса, видно, отстал от графика и теперь нагонял упущенное время.

– Ну, давай! Давай, дорогой! – Мысленно подгонял его Мансур.

Через дверные стекла он увидел ИХ – три женщины, трое мужчин и четверо детей. Женщины сидели на рюкзаках, мужчины стоя, курили, дети бегали, кричали и смеялись, не реагируя на замечания взрослых.

«Конечно, она опять вырядилась в короткие белые (кримпленовые, что ли?) шерты! Дура! И куда муж смотрит? Идиот!» – Он уже не радовался, что УСПЕЛ!, а привычно злился, глядя на нее. Ведь она была его женщиной, но не знала об этом. И никто не знал… Бесстыдно-голые, загорелые ноги, согнутые в коленях, дразня и мучая его необоснованной ревностью, выпрямились – ОНА встала. Лучше бы сидела!!! Круглая крепкая попка сводила с ума. Дикое желание обладать ею, белой пеленой затуманило сознание. Он прислонился к дереву, вздохнул, или застонал?, опустив веки. – «Еще не хватало плюхнуться в обморок! Да я – ненормальный! Шизофреник! Урод! Сколько раз я давал себе слово забыть ее! Жить так, словно ее нет в природе!»

– Вам плохо, молодой человек? – седая женщина интеллигентного вида озабоченно наклонила голову.

– Нет, не волнуйтесь… Просто – нервы…

Они уехали на «семерке», как всегда. В «старом городе» пересядут на последний Агалыкский автобус, выйдут на конечной в кишлаке и попрутся в горы, за пионерские лагеря, за последнюю «кичкину»… На хрена! На хрена им это надо?!! Почему бы, как нормальным людям, не сводить детей в парк, не покормить их мороженым? Не покатать их на карусели?

Тупая, неопределенная боль комком подкатила к горлу – ЭТО ОН ИДЕТ С НЕЙ ПО ГОРНОЙ ТРОПЕ! ВЕСЕЛЫЙ И СЧАСТЛИВЫЙ! ЭТО ЕГО ДЕТИ, ТО ЗАБЕГАЮТ ВПЕРЕД, ТО ОСТАНАВЛИВАЮТСЯ, ДИВЯСЬ НА ОГРОМНЫЙ «ЦАРЬ-КАМЕНЬ», ПОСЕРЕДИНЕ ЗЕЛЕНОЙ ПОЛЯНЫ, ЭТО ОН – ЕЕ МУЖ!!!

На следующее утро, в субботу, Мансур проснулся в 6 утра по привычке. Вспомнив, что сегодня дежурит Левка, он недовольно поморщился – это означало, что ему незачем идти на работу. Предстояло 2 дня маяться от скуки, не зная, куда себя деть и – ждать…

Мансур попытался поспать еще. Через настежь открытое окно, приятный ветерок еле заметно играл тюлевой шторой. Натянув на себя пододеяльник, он повернулся на бок… Шорох листьев высоких тополей монотонно-убаюкивающее шептал: – « Отдыхай… отдыхай… любовь… ты – любим…»

Неожиданно, громкая музыка бестактно оборвала мурлыкающюю нежность полусна, нагло ворвавшись в раннее утро.

Это Гулька – младшая сестренка, черт бы ее побрал, затеяла ни свет, ни заря уборку, и врубила радио на полную катушку!

Натянув брюки, Мансур босиком вышел коридор:

– Гульчихра! Сделай потише! Суббота же! Всех соседей перебудишь!

Гулька, убрав рукой спадающие на лицо тонкие косички, в два прыжка метнулась к репродуктору:

– «В Намангане яблочки, зреют аро…» – замолчала певица на полуслове.

Мансур зашел в ванную – вода еще была. С наслаждением подставив лицо под теплый душ, он подумал: – «Хорошо, что не « провалялся» до 7-ми, а то бы не успел искупаться…»

Воду днем отключали. Ее всегда не хватало в Средней Азии. Приходилось рано утром, или ночью набирать все емкости: ванну, ведра, кастрюли…

– «А там – они целый день плещутся в Агалычке»… Неожиданное решение – «Я тоже буду там!» в момент прервало предстоящую 2-х дневную мучительную скуку.

– «А, действительно! Что мешает мне навестить родственников? Сходить с Маруфом на рыбалку? И – вообще…»

Это был просто спасительный предлог – УВИДЕТЬ ЕЕ СЕГОДНЯ ЖЕ! Но Мансур не думал об этом. Главное – не сидеть в 4-х стенах наедине с удушающей тоской…

– Конечная! Агалык. В город поедем через… – конец фразы Мансур уже не слышал. Выйдя из автобуса, он глубоко вдохнул горный воздух.

– «Как хорошо!»

Плавные изгибы холмов, покрытые, вызженной солнцем, колючей желтой травой, поднимались высоко к скалистым вершинам… Пахло степью. Ощущение абсолютной свободы пьянило, наполняя каждую клеточку беспричинной легкой эйфорией.

Мансур потянулся, раскинув руки. Легкий теплый ветерок надул парусом рубашку: – «Ну! Полетели?» – шепнул в ухо.

Ноги сами по себе понесли его вниз, быстро-быстро перебирая мелкими шажками.

Солнце клонилось к западу. Уже весь правый склон Агалычки был в тени и казался с левого берега, еще ярко освещенного, серым, смазанным, мутным массивом. Сашка, медленно ступая по мягкой изумрудной траве, направилась к речке. Войдя в теплую, словно ленивую воду, она легла на спину. Подпаленное солнцем за день тело, с наслаждением погрузилось в ласковые объятья озерца. Над головой высоко-высоко «звенело» ярко-синее бесконечное небо…

Сашка непроизвольно улыбнулась: – «Ну, надо же! И ни одной тучки! Ни одной!!» – вспомнила тетку, приехавшую погостить из далекой России. Она с детским восторгом каждое утро подходила к окну и, выглядывая из него, не переставала удивляться на протяжении 2-х месяцев: « – Ну, надо же! И ни одной тучки!! Ну, ни одной!!!»

– Теть Нин, да – лето же! Какие могут быть тучи?!

– Ну, как же, летний дождичек, это ж, обязательно…

– Дождь?! ЛЕТО-ОМ?! Не бы-ва-ет!! Лето – это солнце, жара!

Но тетка, не веря своим глазам, каждый день все надеялась увидеть «хоть одну тучку»…

Вдруг Сашка почувствовала чей-то пристальный взгляд. Она встала по пояс в воде, оглянулась: Демин чистит рыбу, Костик у костра возится, Анька хлопковым маслом мажется…

Повернувшись к противоположному – тенистому берегу, она заметила двух пастухов, погонявших стадо баранов.

– Хм… бараны, что ли уставились?

Тело покрылось «мурашками» и Сашка снова плюхнулась в тепленькую водичку.

– Акула!! Каракула!! – заорали дети, окружая Сашку.

Она еле успела нырнуть под воду от яростно бьющих со всех сторон, струй.

Отплыв на безопасное расстояние, она вдруг горбом поднялась, растопырив пальцы с длинными темно-вишневыми ногтями, страшно вытаращив глаза и широко открыв рот, медленно направилась к напугавшим ее, детям:

– Я – акула-Каракула! Распахнула злую пасть! Не хотите ли к акуле вы – попасть?!

Дети с визгом бросились врассыпную и начали окружать Сашку, нещадно лупя ладонями по воде.

Сашка крутилась вокруг своей оси и «страшно» почти хватала кого-то из приблизившихся ребят.

– А-а-а! – с визгом увертывался тот, но с другой стороны уже следующий смельчак норовил залепить ей в лицо очередную «шлепающую» волну.

Первобытные, необузданные вопли наполнили ущелье диким шумом.

– Санька бесится… – улыбнулась Лерочка.

– Нормально… Общается с молодежью – вяло подтвердила Аня и – вдруг заорала:

– А! А-а-а!!! А-а! – подпрыгнула и понеслась в кричащую веселую кучу.

Дети, не ожидавшие такого вероломства от тети Ани, с еще большим визгом бросились врассыпную…

– Ай-я-а-а! – по индейски заорал Дима и с разбегу, «бомбочкой» прыгнул в озеро.

Костик бросил свой костер и медленно, по– медвежьи, тоже полез в воду, наровя схватить чью-нибудь маленькую пяточку…

Неудержимое веселье, взорвавшее тишину, бесновалось еще с полчаса. Но понемногу уставшие, наоравшиеся, накупавшиеся, посиневшие дети и взрослые, впавшие в детство, выбрались на берег и, молча, полезли вверх по склону ущелья на солнышко, потому что зеленую лужайку уже накрыла тень.

Жара, наконец, спала. Голос диктора бодренько вещал с экрана телевизора о достижениях в народном хозяйстве. Сашка дремала, лежа поперек дивана, ожидая художественный фильм после новостей.

Раздалась «птичья» трель входного звонка. Сашка глянула на часы, стрелки показывали 21—20.

– Лежи, я сам – буркнул Костик, куривший во дворе, через открытое окно.

– Константин Степанович Костик?

– Да-а…

– Рядовой Кубарин – солдатик козырнул и протянул листочек бумаги: – «Вам повестка в военкомат, распишитесь вот здесь».

– На переподготовку что ли?

– Вам все объяснят на месте. Угу – забирая расписку, удовлетворенно промычал солдатик. – «Всего доброго!» – козырнул и ушел.

В тусклом свете уличного фонаря Костик попытался прочитать текст на сероватом листке, но мелкий шрифт сливался в черные полоски.

– Кто там? Коть? – Сашка зевнула, вопросительно глядя на вошедшего мужа.

– Да повестка, на переподготовку, что ли…

…надлежит явиться с вещами по адресу: Гоголя 30 в 8—00, для ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. При себе иметь: военный билет, две пары сменного…

– Ни фига себе?! Вот так? Просто? Там же – ра-ди-а-ци-я! – буквы запрыгали перед глазами, мысли смешались в туман: – не правильно! Несправедливо!

Нужна специальная подготовка. Не может быть…

– Ну? Кость?

– Меня в Чернобыль отправляют…

– Как?! Тебя?! – Сашка в ужасе вскочила и выхватила из Костикиных рук листок.

– А что я – особенный?! – зло рявкнул Костик.

– Надо что-то делать… Надо позвонить отцу, он позвонит Гофману, Гофман же в гражданской обороне работает! Он должен, знать кто отвечает за списки, он вызовет, вычеркнет… – Сашку колотил озноб.

– Кто? Куда? Позвонит? Саша! Посмотри на часы! Половина десятого!

– Нет, нет! Звони отцу! – Сашка сама уже судорожно набирала номер. Телефон не работал. – «Беги к отцу, Костя!»

– Да – бред, Сань, пока доберусь, будет уже 11.

– Все равно! Костенька! Миленький!

– Собирай лучше шмотки, Сань. Ни я – первый, ни я – последний…

– Нет! Нельзя же! Вот так! Это же не война! Ну не придешь завтра! Опоздаешь. Скажешь – «кусак касал» – чуть улыбнулась Сашка.

– Ты же – офицерская жена!

– Все равно, иди к отцу.

– Ну, ну, успокойся. Ты же умная девочка. Мы ничего не успеем…

– Костик! Ну, пожалуйста! Мы здесь уже полчаса базарим!

– Не час, а – 7 минут.

– Я сейчас от Григорьянов позвоню – Сашка, судорожно, одев босоножки, помчалась к соседям. – Ох, поздно, вдруг уже спать легли? – нажимая на кнопку звонка, она нервно переступала с ноги на ногу.

– Кто там?

– Я, Андроник.

Послышался скрежет открываемой калитки.

– Что – ни будь случилось? Проходи, проходи, Сашенька.

– Ой, Андроник! Случилось! Костю в Чернобыль отправляют.

– Ну! Не переживай так. Завтра я к Блинову зайду, у него в комендатуре есть связи, что-нибудь… Ну? Упокойся.

– Да не получится ничего. Ему завтра к 8-ми надо быть в военкомате с вещами. Я позвонить пришла, у нас телефон не работает. Можно?

– Конечно, конечно!

Сашка вошла на террасу. Занавески на открытых окнах чуть шевелились от сквозняка. В углу стоял телек. Все тот же диктор под знакомую мелодию рассказывал о погоде на завтра… Спокойно, уютно. И нет никакой беды…

– Ало! Мама? Позовите пожалуйста… Спит? Разбудите, мам, очень нужно! … Да! Случилось! Костю в Чернобыль забирают. Завтра будет поздно!

– Ало, Саша? – наконец ответил густой баритон. – Ну, ну, слушаю… А что же вы раньше думали?… Только сейчас? Не плачь, не плачь, дочка. Я попробую… Я постараюсь… Конечно… Естественно…

Поезд тронулся в 9—15. Заплаканная Сашка стояла на перроне с Екатериной Петровной и Степаном Ивановичем. Из открытого окна вагона улыбался Костик: – «Не горюй, Саня! Вернусь через 3 недели, еще в пещеру сходим! О-бя– за-тельно-о!»

– Какая там пещера? Живой бы вернулся. О-о-ох! Котенька!! – обнявшись со свекровью, думала Сашка, молча вздыхая и обливаясь слезами.

– Ну, хватит, хватит сырость разводить. Бог даст – все обойдется. Вернется! Сейчас, знаете, какие есть меры защиты? Я уверен – все новейшие средства там применяют! – бодро баритонил свекр, думая при этом, как скорей отозвать единственного сына из пекла…

На перроне группа студентов с гитарой хором весело пели грустную песню: – «Понадежнее было бы рук твоих кольцо, покороче б, наверно, дорога мне легла…»

Внезапно новый прилив горя с чувством вины – это ОНА не удержала, не сомкнула руки кольцом вокруг любимого, – вновь градом покатился из глаз…

Тогда он не удержал ее, не остановил, отпустил, а теперь – она ответила ему тем же, «отомстила»…

Таллин

Теплая, влажная от дождя ночь, разрывала сердце непонятной грустью – «тоской веселою» (по словам Есенина). Весна, ликующая буйным вишневым цветом, эгоистично радовалась новой жизне.

– Там в лесу со стонами плачут глухари – тихонько пел под гитару Костик, сидя на узкой скамеечке возле соседского дома.

Это там… в Есенинской России. А – здесь – «узбекские соловьи» – лягушки – курлыкали, заливаясь тоненькими трелями на разные голоса и объединялись в один непрерывный хор.

Костик поставил гитару на землю, облокотив ее грифом о забор.

Жадные, нежные губы непрерывным поцелуем пожирали Сашку. – «Вот так бы всю жизнь… и никого… и ничего больше…» – Сашка открыла глаза – мокрая белая кисея, прозрачная и многослойно-пушистая окружала их надежным куполом. Капельки недавнего дождя, как росинки блестели на бесчисленных лепестках, которые иногда невзначай касались лба, шеи, щек и оставляли на них теплые слезинки…

Сашка вдруг и правда заплакала – тихо, беззвучно. Соленые ручейки непрерывным потоком покатились из глаз и испортили своей горечью сладость поцелуя.

– Ты что? Саш? Я тебя обидел? – Костик попытался заглянуть в ее лицо, держа за плечи обеими руками.

– Да он – ИДИОТ! Тупой! Скотина! Он ничего не понимает! Неужели вот так – просто, покорно – ОТПУСТИТ?! На целых 2 месяца! Ну, скажи ты, как мужик: – «Никуда не поедешь! Я не разрешаю, запрещаю!» – и я останусь! – Вспыхнувшая злость моментально высушила сентиментальный поток:

– Все! Поздно уже! Мне домой пора. – Сухо рявкнула Сашка (если сам не понимает, я ничего объяснять не собираюсь. Таллин? – так – Таллин! Ты согласен? Я – тоже!), но вслух только повторила:

– Пусти, мне пора.

Костик обиженно опустил руки —

– Ну, пошли.

– Опять эта его «коровья» покорность! – Сашка готова была разорвать его! – Каблуки застучали по асфальту быстро, четко, безопеляционно.

– Са-аш! Да подожди ты! Все же хорошо было! – обескураженный такой переменой, Костик обиженно остановился: – «Ну чего этим бабам нужно? С ни с того – ни с сего – разревелась! А потом – вообще взбесилась! Дура! Ну и хрен с ней!» – захотелось развернуться и тоже уйти. Но НАДО было проводить ее до калитки. Не напрашиваясь больше на любовь, он плелся за ней на «пионерском» расстоянии.

Подойдя к своему дому, Сашка звякнула ключами, открыла замок и буркнула:

– До завтра.

– До послезавтра! – ощетинился Костик (ничего, пусть завтра поскучает, подумает…)

– Ну – хорошо! Можно и до после – послезавтра! – оторопела Сашка.

– А лучше – вообще! До субботы! – Костика тоже «понесло».

– Договорились! До субботы! – Сашка хлопнула калиткой.

Не зажигая света, чтоб не разбудить родителей, она на ощупь дошла до своей комнаты, разделась и легла на спину в свою постель – белую, пушистую…, как та вишня, под которой только что целовалась, только – уютно-сухую…

Перед глазами возник Костик со своей дурацкой, тупой рожей. Сашка еще злилась, но уже скучала по нему… Захотелось догнать его, снова прижаться грудью, животом, всем телом к миленькому, родненькому балде, ощутить непроизвольный комок между ног и от этого, чуть ли не теряя сознания – «улететь», раствориться в горячем поцелуе.

Сашка опять заплакала, но уже обиженно.

Перед глазами, как фильм, поплыл сегодняшний вечер…

Вот она собирается на свидание. Достает «глухое» платье без рукавов, со стоечкой, как на водолазке, но сзади на молнии, чтоб голова пролазила, маленькое черное «мини». Мстительная улыбка скользнула по губам, представив вытянутую физиономию Костика: «Все… вечер потерян». Ей и самой хотелось ощутить его горячие ладони на своей груди. Рядом на кушетку полетел черный костюм, перешитый из старого мужского пальто, найденного в сарае прошлым летом. Когда Сашка его распарывала, вся терраса покрылась сантиметровым слоем пыли. Потом она выстирала отдельные кусочки драпа и, отутюжив их, сшила двубортный короткий жакет на шелковой подкладке и короткую юбку без пояса – чуть ниже талии, прикрепила шлевки, вставила широкий кожаный ремень – КЛАСС! Выворотные петли пиджака отделала темно-серым баллонием, им же обтянула 4 пуговицы.

Померила Костикину белую нейлоновую рубашку… ушила ее, порылась в платьях, выбрала одно «100-летней давности» – трикотажное в яркую бело-сине-красную полоску. Из этой пестроты вышла отличная жилетка и короткий мужской галстук. Когда она первый раз пришла к Костику на свидание в таком «оперении», он вдруг заорал на нее:

– Что ты так вырядилась?! Что б все мужики на тебя глазели?!

Улыбающаяся Сашка на полном ходу резко, почти по-армейски развернулась на высоких каблуках и с такой же скоростью понеслась назад.

Тогда он догнал ее, они помирились, а вечером, когда стемнело, он впервые расстегнул пуговицы импровизированного батника.

С тех пор он полюбил этот костюмчик – ярко-наглый и возненавидел скромное платьице с глухой стоечкой…

Сашка все же выбрала «балдежный» костюм, отложив мелкое коварство с пуританским нарядом – «на потом».

Увидев Сашку, Костик разулыбался, засиял счастливым ожиданием темноты.

Они долго бродили по парку, выпили пива с «косточками» (узбеки продавали возле пивнушек узкие, длинные кулечки с абрикосовыми косточками, сваренными в соленой воде и обжаренных, затем, в горячей золе). Потом покурили «родопи» (рад-до-попи – шутил Костик) в дальнем углу парка, сидя на бревне спиленного дерева. И вот тогда, крутя в руках болгарскую сигарету, глядя в пустоту, Сашка безразлично произнесла:

– А, знаешь, нас этим летом на практику отправляют…

– Куда? От-прав-ля-ют… – испугался Костик.

– Кого – куда… в Москву, в Ленинград, в Прибалтику… – Сашка прищурилась и выпустила длинную струйку дыма.

– А ты? – выдохнул Костик

– Я, наверное, в Таллин запишусь.

– А кто никуда не запишется?

– Здесь останутся. Будут свой факультет ремонтировать.

Костику захотелось схватить Сашку в охапку и заорать диким голосом: – «Не-ет!! Никуда не поедешь!! Два месяца!! Это же – вечность!!». Но представив ее в 40-ка градусной жаре, таскающую ведра с раствором, штукатурящую стены 8 часов в день, вместо того, что бы гулять по западному городу и плавать в Балтийском море, Костик отчаянно понял – придется потерпеть, подождать, но не лишать ее возможности вырваться почти за границу! Когда еще такая возможность предоставится? Ведь она еще нигде не бывала, даже в Ташкенте. А я буду ждать эти ужасные 60 дней…

Он грустно, обреченно прижал ее к себе

А Сашка ждала от него совсем другой реакции: – «До него еще не дошло. Сейчас он меня поцелует и поймет, что разлука невозможна! Нет, не может быть, что бы он вот так, спокойно, отпустил меня!»

Сашка выбросила окурок, встала, с напускной веселостью взяла его за руки, потянула на себя, поднимая с бревна:

– А я кручу, напропалую, с самой ветреной из женщин… – запела с истерической веселостью, заглушая разочарование (нет уж! Ни за что не покажу ему, как я в него влюблена! Пусть думает, что предстоящая поездка мне дороже его однообразных поцелуйчиков!) и закружила, как в детстве, упираясь ногами в одну точку, откинувшись всем телом назад, удерживая равновесие на вытянутых руках, крепко сцепленных с Костикиными.

Он с облегчением поддался ее детскому игривому порыву – «сегодня все будет, как всегда, а непонятная серая пустота наступит еще не скоро – через

2 недели. Не надо думать о ней, будем радоваться жизни еще 14 дней».

Костик подхватил Сашку на руки и завальсировал с ней, подпевая: – «Я давно искал такую, и не больше, и не меньше…»

Потом они гуляли по сельхозинституту – новые корпуса с длинными высокими открытыми террасами, были только что отстроены. Круглые металлические столбы, поддерживающие козырьки второго этажа были выкрашены в черный цвет и подчеркивали ритм фасадов.

Вдруг грянул гром и теплый весенний ливень обрушился на город. Они засмеялись – как вовремя оказались под навесом! Потом – долгий поцелуй под шум дождя, барабанившего по шиферу, который кончился так же неожиданно, как и начался.

Безветренная, благоухающая ночь. В апреле все цветет сразу: сирень, яблони, сливы и вишни. Последних особенно много в Самарканде. Все улицы частных секторов усажены ими. Вот идешь по тротуару – и белая пышная сплошная стена отгораживает тебя от проезжей части. Густые кроны опускаются чуть ли не до земли. В них можно спокойно спрятаться от внешнего мира за густой вуалью бурного цветения…

– Так и не сказал главного! Ну и пусть! Ну и хрен с ним! И – уеду!

Стук колес ритмично отсчитывал километры, убаюкивал, успокаивал, предвещая тревожное и в то же время радостное ожидание новизны. За окном унылая, знойная, совершенно плоская Казахстанская степь. Вот уже сутки один и тот же пейзаж. Иногда попадались одинокие юрты с голыми загорелыми детишками и женщинами в национальных платьях. Они подметали голую, потрескавшуюся от жары, землю или склонялись над тандырами.

– Верблюд! Верблюд!

– Где?!

– А – вон! Вон! Вижу!

– Вот – еще! Да их – трое!

– Орут, как дети, словно верблюдов никогда не видели – равнодушно глядя в открытую фрамугу со второй полки, шепотом проворчала Сашка.

Тук-тук, та-та-та-а, тук-тук, та-та-та-а…

Знойный воздух горячей струйкой бил в лицо, трепал волосы… Ску-у-учно-о…

– Когда же, наконец, приедем? Вот опять юрта… та-та-та… та-ак, тук, тук. – «Остановка, что ли?»

Сразу стало нестерпимо душно. Раскаленный вагон, словно духовка, заживо пек своих пассажиров. Вот открылись двери тамбуров, потянуло сквознячком.

Студенты «горохом» высыпали на землю. В тени вагона было намного прохладней. Казашки продавали горячие лепешки, чакку (густое кислое молоко) и кумыс в банках. Сашка тоже нехотя вышла на воздух. Какая-то молоденькая «апайка» настойчиво прилипла к ней со своей 3-хлитровой банкой. У Сашки не было никакого желания отведать этого верблюжьего кефира, но девушка так заискивающе улыбалась, твердя: – «Бир сумм, бир сумм!» (один рубль), что Сашка не выдержала натиска, сунула ей рубль и полезла назад с никчемной покупкой. Только поставила банку на откидной столик, как поезд дернулся. Ребята с шумом и толкотней вернулись на свои места. Практиканты занимали три плацкартных вагона. Ответственный за группу, Олег Ефимович, по 2 раза в день делал перекличку, боясь потерять кого-то из студентов. Сашка только собралась лезть на свою вторую полку, когда к ним в купе вошел препод со своей «амбарной» книгой.

– Хотите кумыс, Олег Ефимович? – предложила Сашка

– Кумыс? М-м, можно стаканчик – поправив очки на переносице, неуверенно ответил преподаватель.

Сашка налила в тонкий стакан в металлическом подстаканнике пенящийся напиток. Олег залпом выпил угощение и как-то со смаком крякнул, облизывая тонкие белые «усики»:

– Спасибо, Туманова. В такую жару только это и надо пить. Кстати, а ты сама-то пробовала?

– Нет еще.

– Ну, во-о-от. А ну-ка, давай, пей!

Сашка настороженно пригубила и вдруг жадно, залпом начала поглощать прохладный, чуть солоноватый, остренький, будто газированный напиток.

Прищурив глаза, она непроизвольно причмокнула и выдохнула с удовольствием:

– Э-э– ах!

Кумыс оказался к тому же еще и чуть пьянящим, словно пиво. И странное дело! Он оставался прохладным в горячем купе весь день, пока его не допили.

Сашка проснулась от холода. Было темно, за окном – сплошная чернота. В открытую форточку врывался прямо-таки ледяной ветер. Сашка зажгла над головой тусклый светильник, тихонько встала на края нижних полок, широко расставив ноги, и с трудом закрыла фрамугу.

Все! Россия! Значит – проехали, наконец, Казахстан.

Захотелось скорее посмотреть на эту книжную березовую русскую природу, летний дождь, дождь, дождь…

Согревшись под одеялом, убаюканная качающимся вагоном, она, кажется, задремала.

Проснувшись от возбужденного гомона голосов, Сашка сразу прилипла к стеклу.

Первое, что она увидела – был мальчик, в телогрейке и кирзовых сапогах! Летом!! (Ведь середина мая в Самарканде – это уже настоящее лето!) Подросток погонял веткой коров и грустно шел по грязи проселочной дороги, которая черной лентой извивалась по темно-зеленым холмам.

Темные бревенчатые избы, словно из 18-го века, утопали в густых кронах берез, рябин и еще каких-то непривычных деревьев. Пасмурное небо навевало тоску…

Как-то стало обидно за Россию – холодную, грязную, бедную…

Деревушка скрылась и за окном пошли сосны, высоченные, сильные, мощные. Они сплошной стеной тянулись вдоль железно дорожного полотна и, казалось, им не будет конца! Вот! Вот она – настоящая, могучая, бесконечная Русь!

А ближе к вечеру открылись поля, окаймленные деревьями густых лесозащитных полос. Нивы были кругло-холмистые, освещенные ярким солнцем на неправдоподобно-синем небе с белыми кудряшками «мультяшных» облаков!

– Господи! Какая красота!

Колеса застучали громче.

– Волга! Волга!! – послышались восторженные голоса.

Замелькали металлические конструкции моста и неожиданно открылся бескрайний водный простор.

– Да ей конца нет! Какая силища!

Глубокая темная вода неуемно бурлила, как море… – «Как море, полноводная, широка, глубока, сильна!» – внутри вдруг все запело, запенилось, закипело! Восторг, переполняя Сашкино нутро, навернулся на глаза влажной пеленой…

Вот уже 2 дня, как ее нет. Как долго они тянулись! Все вокруг стало бесцветным, безвкусным, скучным…

Костик подошел к почтовому ящику, зачем-то заглянул в него… Ей ехать еще сутки, потом, может через день – два, напишет, потом письмо будет идти дней 6—7 и, только числа 20-го, 22-го, может появиться долгожданный конверт.

Жара лениво наполнила тяжестью ноги, руки, голову. – «Это только начало. Такая пытка будет продолжаться еще 58 дней. Интересно, что она сейчас делает? Скучает, как я? Или поет под гитару в переполненном купе…, или – бухает со студентами? Или – курит в тамбуре? С кем? С девченками? А вдруг – с мужиками?! Они рассказывают анекдоты, а она – смеется… Кто-то наклоняется над ее лицом, что-то шепчет в ухо… Она хлопает глазищами, но не уходит, слушает…»

Костику вдруг стало нечем дышать. – «Так можно чокнуться! А, ну! Не раскисать!» – приказал сам себе.

– Над чем-то заняться. Но чем?

Костик машинально взял лист бумаги, повертел…

– Надо самому написать письмо!!!

– Счастливая ты, Сашка! Не успела приехать, как тебе – письмо!

– Ничего себе «не успела»! Да мы уже здесь почти неделю живем!

– Ну? Чего не читаешь?

– Я берегу «кайф». Вот сейчас усядемся на пляже, я закурю и буду читать-читать и перечитывать…

– Но мы же хотели Старый Таллин посмотреть!

– Ну и посмотрим.

– А письмо?

– Письмо – «на заедочку»! Как десерт! Ничего, еще успею наизусть выучить.

– Ну, у тебя и выдержка!

– Пошли, пошли, на трамвайчик!

«Слетев» с высокого крыльца главпочты, Сашка впервые почувствовала «крылья на ногах», у щиколоток. (Позже они непроизвольно станут появляться всю жизнь). Порхая на них по узким улочкам, выложенным брусчаткой, Сашка совершенно не чувствовала усталости. Все было прекрасно! Аккуратные, одно-двух-этажные домики с острыми крышами, с необыкновенными витринами в старинных изогнутых деревянных переплетах – не окрашенных, а просто покрытых лаком, кованые вывески на черных цепях, подвешенные перпендикулярно к фасадам, изображавшие старинный сапог, или пивную кружку, или батон хлеба – создавали беззаботное ощущение праздника. Люди, одетые по «заграничному-модно» спокойно вышагивали в шертах и ультро-мини юбках! (Да, у нас в Узбекистане так не походишь)

– Лер? Ну, ты где? Нам еще надо вон туда подняться! (Сашка как-то не задумалась, что подруга не получила окрыляющего письма и давно уже устала, хотела домой, т.е. – в общагу, вытянуться на узкой кровати с железной сеткой и, закрыв глаза, помечтать о своем Демине…)

– Лер! Ну?!

Терпеливая Лерочка, молча прибавила шагу.

Поднявшись на высшую точку Старого города, девушки заворожено застыли.

Внизу, за каменным барьером, уютно распластался, приткнувшись крыша к крыше, «Вана Таллин». Кровли беспорядочно, тесно громоздились, прижимаясь друг к другу, создавая впечатление хаотичной застройки.

На самом деле, узкие, извилистые улочки соединялись в плане между собой в маленькие, неправильной формы квартальчики, из которых в любое время можно было выбраться в новый современный город.

Разноцветные – темно-зеленые, красные и терракотовые кровли ярко пестрели среди редкой зелени деревьев. Крупная круглая черепица придавала постройкам сказочный, «Андерсеновский» вид.

Морской влажный ветер, здесь, на верху, не стихал ни на минуту.

– Лерочка! Как в сказке, да?

– Угу…

– Смотри, Лер! Вон флигель-кораблик!

– Ага! А вон – стрелок!

– Вон еще, стражник, с флажком!

Восторженные девочки стояли на смотровой площадке, опираясь локтями на каменное ограждение, когда к ним подошла группа высоких белокурых парней. Улыбаясь, они заговорили по-эстонски.

Девушки молча, пожимали плечами, покачивали головами и смущенно отрицательно жестикулировали ладонями.

Вот один красавчик взял Лерочку за руку и, заглядывая ей в лицо, опять что-то произнес.

– Да не понимаем мы ничего! Извините! Мы студенты, приехали к вам на практику – Лерочка чуть отступила назад.

– Э-э-э… Русские… – Улыбки вытянулись в разочарованные физиономии. Не говоря больше ни слова, парни как-то неприлично быстро «отвалили».