Текст книги "Царь Грозный"

Когда родился мальчик, злые языки твердили, что не Митяя то сын, а братца жены прежнего князя Ивана византийской царевны Софьи Палеолог, который дважды приезжал на Москву. Этот братец уж больно до женского тела охоч оказался, потому и таскали ему в ложницу девок и баб, что поприглядней. Василиса была из таких. Хороша – словами не описать, будь родовитой, знатная была бы невеста, а так голь перекатная. Замужем за княжеским конюхом Митяем, взял он сироту за красу ее да нрав веселый. Но как сын родился, так и пошла беда за бедой. Мало того, что дите оказалось порченое, так и муж пропал. Осталась Василиса одна-одинешенька, но руки не опустила, собрала, что могла, и переселилась с княжеского двора в Китай-город, завелась пироги печь да на торг носить. Потому как хозяйка всегда была знатная, то пироги ее раскупались охотно.

На торге бывшую подругу однажды встретила Захариха, которая много лет так и служила на княжеском дворе. Зашла после той встречи в гости, а как увидела Еремея, так и села на лавку безвольно. Василиса перепугалась:

– Что ты? Что?

– Сын у тебя?..

Пирожница махнула рукой:

– Да сама знаю, что на старую княгиню похож более родного сына. – Она невесело усмехнулась. – Племянничек все ж… Видно, потому Митяя и удавили, чтоб не болтал лишнего. Кабы я в Китай-город не перебралась, то и мне добра не видать. Грешна я не только своим грехом с царицыным братом. Я ведь сказала, что Еремей помер, крестик на кладбище поставила, пустой гробик похоронив. Поверили, более не вспоминали ни обо мне, ни о нем. Так и живем сколько лет уж… А Еремея взаперти держу, чтоб кто не рассмотрел лишнего. Да только мужик крепкий, даром что убогий, скоро не справлюсь. И сама побаливать стала, годы уже не те, все тяжелее ноги переставлять, обморозилась в прошлом году, пальцы ног огнем жжет на морозе. Криком исхожу иногда. Но жить-то на что-то надо.

Захариха задумчиво смотрела на подругу и ее сына. Сама она ходила в мамках у новой княгини и была пышнотелой и довольной. Тот разговор не прошел даром, через несколько месяцев Захариха снова появилась в доме Василисы с тайным разговором. После того однажды ноябрьской ночью к дому подъехал запряженный хорошим конем возок, в него села хозяйка дома и ее сын, которого никуда не выводили. Где были они до самого утра, никто не ведал, только у Василисы дела круто пошли в гору, пирогами больше не торговала, разве что для своего удовольствия, а вот сына держала взаперти пуще прежнего. Князя в ту пору в Москве не было – уехал по делам, оставив прихворнувшую княгиню одну под присмотром мамки Захарихи.

Еще через месяц сама Захариха истово молилась и делала богатые дары церкви Зачатия Анны, не объясняя почему. Грешны люди, ох грешны всяк своим грехом, что спрашивать про чужой, собственные отмаливать надо. А принес человек дар, попросил за что-то, то ему одному и знать, о чем просил у Заступницы.

Княгиня снова мучилась ухом, видно, застудила где-то, и теперь не находила себе места от дергающей боли. Что только не делали с ней, ничего не помогало! Наконец в ухо покапали какой-то жидкостью, принесенной Захарихой, и боль ненадолго утихла. Она сидела, поглаживая по светлым волосам свою хозяйку, как раньше. Теперь вокруг Елены всегда множество народа, мамки-няньки все княжича стерегут, чтоб чего не случилось. Князь о нем уж так печется, всякий час готов спрашивать, здоров ли, весел ли? О самой жене заботится меньше, чем о сыне. Все верно, жена уже вторая, а сын единственный. Василий поверил в свою мужскую силу и теперь ждал еще одного ребенка. И только три женщины знали княжескую тайну…

Захариха гладила и гладила голову своей любимицы, ее ласковые движения успокаивали боль, и телесную, и душевную. Елена тихонько зашептала:

– Боюсь я… как в глаза ему гляну, так и пугаюсь… А ну как догадается?

Мамка ласково попеняла:

– Чего бояться-то? Смотри, как мы все ловко сделали, на кого твой сын похож? На князя Василия, в чем сомневаться?

Елена кивнула, княжич и впрямь казал черты Василия. Но князь хотел еще одного, каждую ночь уговаривал. Захариха вздохнула:

– Людей вокруг тебя больно много, это не год назад, тогда воли было больше. Ну ладно, что-нибудь придумаем.

Но через какое-то время Елена вдруг, светясь глазами, шепотом сообщила мамке, что… тяжела!

– Как? – опешила та. – Сама? Без?..

– Ага! – кивнула княгиня.

Захариха засомневалась:

– Да ты не путаешь ли?

– Нет, уже и мутить начало. Я все боялась говорить, чтоб не сглазить ненароком.

– Так ты, может, и в прошлый раз сама?.. – растерянно прошептала мамка.

– Может, а может, и нет.

– Да, и так бывает. Иной бабе стоит один раз разродиться, потом не остановишь, дите за дитем пойдут. Дай Бог! Дай Бог! А князю сказала ли?

– Пока нет, – покраснела Елена.

– Скажи. Уж очень он дите ждет. И сомневаться перестанет, с тобой рядом все эта лиходейка Аграфена, глаз не сводит. Подтвердит, что ты с ее братцем и минутки одна не оставалась.

Князь Василий новости очень обрадовался и родившемуся дитю тоже. Теперь перестали болтать и те, кто тайно языки чесали, что не Василий отец Иоанна. Князь не узнал, что второй сын оказался убогим, не слышал и не говорил, был мало к чему пригоден.

Но Захариха все же напомнила Елене, чтоб никогда, даже в страшном сне не упомянула сына Василисы и ее саму.

– Зря стращаешь, я и сама все помню! – фыркнула княгиня. Взгляд княгини не обещал неуемной мамке ничего хорошего. Захарихе стало не по себе, она вдруг почувствовала опасность, но никому ничего говорить не стала.

Однажды Анна поняла, что дочь о чем-то догадывается. Елена вдруг потребовала… показать ей содержимое ларца!

– С чего бы это?! – возмутилась мать. – Я в твои сундуки и дела не лезу!

– О тебе всякое болтают, мол, ворожишь ты! Сама на плаху попадешь и меня подведешь! Или забыла, как князь Соломонию в монастырь за ворожбу отправил?!

Дочь была права, но мать возмущало сознание, что не будь той ворожбы, не быть бы ей великой княгиней московской!

Их спор рассудила… Софья. Почему Елена, никогда не видевшая, как ниоткуда вдруг появляется старуха, ничуть не испугалась, Анна не поняла. Дочь внимательно вгляделась в темный лик Софьи и усмехнулась:

– Вот кто ворожит… Это тебя плетьми бить надо или на костер вести?

Старуха, казалось, совсем не боялась грозной правительницы, напротив, смотрела насмешливо. Елена вдруг вспомнила:

– Ты же не слышишь! Мама, объясни ей, что сожгут на костре за ворожбу.

– Не сожгут! – спокойно ответила Софья.

Вот тут Елена широко распахнула глаза:

– Ты… не глухонемая?!

– Хочешь сама стать правительницей? – вместо ответа поинтересовалась старуха. Ее глаза просто впились в лицо княгини.

– Хочу! – Глаза Елены блеснули вызовом.

– Будешь, – проскрипела Софья, открывая крышку заветного ларца…

Сколь ни умен Михаил Глинский, а свою племянницу проглядел… Он сидел, обхватив голову руками, и тяжело раздумывал. Когда племянница глянулась великому князю, радовался, хотя тот был много старше Елены. Литовки не такие послушные и молчаливые, как московские девицы, но если уж приехали на Русь, то жить пришлось по московским законам, и Елена особой вольности не видела. Но говорила кровь – глаз перед старшими не опускала, норовила все по-своему сделать. Пока просто заставляла мужа бороду брить да помадиться, рынд переодевала в новые кафтаны и мужнино злато на всякие прихоти тратила, было неплохо. Влюбленный Василий меньше о делах думал, чем об угождении юной супруге. Родственники Глинских все из дыр повылезали, себе куска пожирней потребовали. Получили, что просили, недаром же родственники…

Но когда племянница сыновей родила да с Федором Телепневым загуляла почти в открытую, не страшась ни мужа, ни молвы, Михаил Глинский понял, что пора или племянницу в чувство приводить, или что с ее мужем делать…

Разговора с Еленой не получилось, та кричала, что это благодаря ей дядя вообще не в тюрьме, что не смеет осуждать ее за Телепнева, потому как терпеть старого мужа ежедневно тяжело!

– Чего ты хочешь, сама править?

Спросил скорее просто так, чтобы осадить зарвавшуюся княгиню. Пусть поймет, что без мужа она никто. И вдруг услышал:

– А хотя бы и так!

– Что?! – изумленно вскинул на нее глаза князь Михаил. Что она себе мнит? Ничтожество, которое и во дворец-то попало лишь благодаря мужу, точит на него зуб?

И вдруг замер от неожиданной мысли: а почему бы и нет? Никто Елене править после Василия не даст, это Московия, а не Литва. Значит, над маленьким Иваном кто-то останется опекуном? А так, как есть, сейчас великий князь долго не вытерпит, рано или поздно глаза раскроются, жену в монастырь отправит, а с ней и родственников, что блудливую красавицу вырастили…

Елена почуяла недовольство и охлаждение к ней родственников и мужа. Казалось, после рождения сыновей должны бы на руках носить, но муж все чаще глаза отводит, особо когда Телепнев оказывается рядом. А дядя Михаил Глинский и вовсе стал волком глядеть. Глинский теперь близко к великому князю ходит, Боярской думой верховодит, с ним простой жалобой не справишься. Да и Телепнева дядя княгини не жалует…

Елена поняла, что опасность может подстерегать совсем не оттуда, откуда ждет. Если Василию нашепчут что-то против нее, то место в монастыре найдется и никто не заступится. Свое дело она сделала – родила сыновей, теперь не очень-то и нужна. Любви великого князя к молодой жестокосердной красавице хватило ненадолго. Это пугало… И менее жестокой красавица от этого не стала…

Особенно страшно оказалось, когда однажды князь заметил косой взгляд своей супруги, которой надоел старый муж. Молодое тело литовки требовало гораздо более горячих ласк такого же молодого мужчины, а не дряхлеющего правителя. Ей не хватало уже и Телепнева, попросту боявшегося князя и вздрагивавшего от каждого лишнего шороха. Захариха исхитрялась приводить других. Об этом не ведал не только государь, но и все вокруг, но, видно, глаза самой Елены стали светиться от полученного по ночам удовольствия, этот свет прятать не удавалось. Василий Иванович стал подозрителен, хотя виду не подавал, только заставлял всю еду и питье пробовать, прежде чем брать самому. В ложницу почти не ходил и все чаще сам кидал на жену такие же косые взгляды. Но для всех оставался любящим мужем и отцом. Елена поняла, что до монастыря недалеко, пора что-то делать…

В окно заглядывала яркая звезда, она вдруг чуть подмигнула, словно обещая поддержку. К утру Елена уже точно знала, что помочь ей может только… Софья! А потому с рассветом отправилась в дальнюю комнату, где на лавке стоял ларец. Старуха возникла из ниоткуда сразу, не заставила себя звать. Голос ее все так же хрипл и неприятен, но выбора у Глинской попросту не было.

– Что мне делать?

– А чего ты хочешь?

– Князь не жалует, сын слишком мал, чтобы править… Помоги…

– Хочешь править сама?

– Хочу! – вскинула голову Елена.

Старуха только кивнула, расставляя на столе колдовские предметы. Зажженная свеча, зеркало, воск… – все привычно, только маленький кинжал и какой-то черный крест внове.

– Готова платить?

– Чем?

– За власть платят душой…

Глинская отшатнулась от Софьи:

– Не-ет! Нет!

Та не возражала, только поманила ее к зеркалу:

– Смотри…

В зеркале молодую женщину, без сомнения, это была она сама, сначала разлучили с сыном, потом постригли в монахини, потом она томилась в крошечной сырой келье, надсадно кашляя… Мальчика тоже увезли куда-то на простой подводе… Больше всего Елену потрясла кровь на платке, которым закрывала рот при кашле женщина, и огромные испуганные глаза мальчика, брошенного на солому подводы…

– Не-ет!

Старуха недобро усмехнулась:

– Можно и так…

После ее шептания свеча замигала, а в зеркале появились новые картинки. На троне сидел мальчик, ножки которого попросту не доставали до пола, на голове шапка Мономаха, едва державшаяся на ушах, рядом гордая, почти надменная женщина…

Больше ничего объяснять было не нужно, выбор невелик. Но на вопрос «Что дальше?» Софья тихо ответила:

– Твой век невелик. Сын будет править долго и жестоко…

– Я согласна.

Великий князь Василий вдруг оказался никому не нужен, больше того, он мешал всем: братьям, боярам, даже собственной жене. Не раз в его голове мелькала мысль принять постриг, оставить власть другим… Только кому? Сын пока слишком мал, братья Андрей и Юрий не дадут ему править, не просто отодвинут, а уничтожат вместе с матерью – Еленой Глинской. И никто не остановит. Понимание этого заставляло князя держаться. Он будет править, пока не подрастет маленький Иван, будет…

Знать бы князю Василию, что не с той стороны беды ждет. Как он сам все чаще задумывался, кому власть оставить, так его жена размышляла, как ее взять. Но сколько ни думай, выходило одно: смерть великого князя выгодна всем. Только как? Князь осторожен, раньше него всю еду пробует кто-нибудь из бояр.

Верная Захариха долго не размышляла, только кивнула на невысказанные слова, принесла малюсенькую склянку и подала иголку для рукоделия.

– Я не вышиваю! – поморщилась Елена.

– А ты возьмись, возьмись… Князю понравится небось. Да и тебе пригодится…

Пригодилось.

Василий Иванович вдруг разболелся на охоте, слег и долго мучился, пытаясь справиться с нежданной хворью. Укол-то был крошечным, никто и не понял, чем укололся князь, только вскоре ногу разнесло, а немного погодя уже все тело горело в огне. Никакие усилия лекарей и знахарей не помогли, точно сглазил кто князя. Или потравил. Михаил Глинский, сам вынашивавший эту мысль, но не решавшийся на самое страшное, недоумевал.

Составляя завещание, великий князь назвал наследником старшего сына Ивана, а над ним боярский совет, о супруге он точно забыл. Глинский опешил:

– А Елена?

Не хватало, чтобы княгиня осталась совсем в стороне! Казалось, все делали, чтобы жена была угодна князю, ей бы должен оставить за собой Московию, но Василий был тверд:

– Елена будет как всякая княжья вдова, удел в кормление выделю, а больше что? – Глаза умирающего князя насмешливо блеснули. Глинскому даже показалось, что он сознательно лишает жену того, что мог бы дать и безболезненно. – Сыновья наши при власти и уделах остаются, а жене после смерти мужа в самый раз в монастырь идти. Пусть постригается, ей есть какие грехи замаливать…

Кто знает, может, Василий и завещал бы Елене постричься в монастырь, но на ее счастье силы оставили слабеющего с каждой минутой великого князя. Глинский постарался поскорее позвать лекаря, чтобы отвлекся от таких мыслей умиравший правитель, чтобы не успел добавить в завещание и такое повеление жене.

Немного придя в себя, князь Василий поманил слабеющей рукой дядю княгини к себе, показал, чтобы наклонился ближе, и почти шепотом добавил:

– Не допускай эту сучку к власти, иначе и сам хлебнешь с ней горя. Она тебя ради полюбовника, как вот меня, потравит…

От усилий лицо князя стало синеть, а слабеющая рука все пыталась стиснуть рукав Михаила Глинского. Губы еще что-то шептали, но звуки из них уже не вырывались. Князь отходил, пора было его постригать в иноки. Михаил Глинский поспешно уступил место митрополиту.

Немного погодя он стоял у окна, с тоской глядя в синеющие сумерки. Понимал, что умирающий князь прав, что племянница по трупам пройдет и не оглянется, никого не пожалеет… И все же что ему было делать, кроме как помогать блудливой сучке, как сам ее звал в мыслях давным-давно? Дивился только тому, что Василий, видно, догадывавшийся о неверности супруги, никак ту не наказал. Мог бы давно отправить в монастырь с глаз долой, но вот поди ж ты…

Елена осталась вдовой с малыми детьми. Править страной должны бояре до взросления старшего княжича Ивана Васильевича.

Такого ли хотелось Елене? Совсем нет, но ошиблись те, кто плохо ее знал и надеялся, что будет по княжьему завещанию. На Руси великие княгини не раз оставались вдовыми с малыми детьми и правили за подрастающих сыновей, да как правили! И Софья Витовтовна, жена Василия Дмитриевича, и жена ослепленного Дмитрием Шемякой Василия Темного Мария Ярославна… И до них сколько…

Почему бы и Елене не править?

* * *

Елена лежала, отвернувшись к стене. После похорон князя прошло уже два дня, но она была не в силах даже подняться. Не потому, что занедужила, вдовая княгиня понимала, что должна что-то делать, чтобы не потерять власть, а что именно – пока не знала. Вот и раздумывала, отмахиваясь от Аграфены, пытавшейся успокоить. Глупая клуша! Она думает, что Елена страдает по умершему мужу! Да княгине давным-давно был неприятен этот молодящийся старик, у которого противно пахло изо рта и которого надо было поощрять по ночам, чтобы что-то вышло.

Елена размышляла. Верно ли поступила когда-то, стараясь чаще попадаться на глаза неженатым братьям князя? Тихий Андрей ее интересовал мало, а вот Юрий гораздо больше. Елена слышала, что Василий Иванович запрещал своим братьям жениться, но ведь не навек же? Она подводила угольком и без того черные брови, подолгу кусала губы, стараясь, чтобы они были ярче, и тайком мазала щеки соком. Но делала все это очень умело, мало кто мог догадаться, что девица Глинская тоже прибегает к ухищрениям, как другие боярышни. Все надо делать разумно, ни к чему белить лоб и красить щеки свеклой, от этого пятна сока заметны, да и сурьма на бровях тоже слишком ярка. Елена догадалась брови подводить угольком, а щеки морковным соком или малиной. Получалось незаметно. А еще немного загадочная улыбка, скромно потупленные глаза и неожиданно лукавый взор из-под темных ресниц.

Наверное, Юрий был очарован, но он о женитьбе не думал, а вот Елена все чаще стала встречаться глазами с… самим князем! Сначала смутилась, потом обрадовалась, ведь выбирать невесту для Юрия все равно будет он! Красотке и в голову не приходило, что стареющий Василий Иванович поглядывает на нее для себя. Потом мать под большим секретом рассказала, что княжий советник Шигона-Поджогин тайно выспрашивал у нее о здоровье дочери. Это означало только одно: Елена глянулась князю. Для кого – Юрия или Андрея? Пока ей было все равно, она и Андрея сможет сделать не последним человеком. При умной жене любой муж будет хорош!

Елена уже представляла себе, как обустроит двор, доведись ей стать княжеской снохой. Это не скромное житье на подачки с княжеского стола! Ее двор будет похож на лучшие дворы Европы! Красавица только не могла понять, кому же из братьев ей строить глазки? Не ровен час поглазеешь не на того, потом расхлебывай. Боясь ошибиться, она даже на время приутихла.

Каковы же были ее изумление и ужас, когда узнала о разводе царя и пострижении бывшей княгини Соломонии в монахини! Елена даже подумать боялась о том, что может стать второй женой стареющего Василия, ведь годилась ему в дочери, и даже не старшие! Но выбора уже не было, такому сватовству не отказывают.

Княжна Елена не думала о том, что государю московскому нужна не столько она сама, ведь красавиц и без того хватало, а владения ее семьи – Глинским принадлежала добрая половина Литвы! Но это при условии, что туда удастся вернуться, а пока они прятались от короля Сигизмунда в Московии. Позже Елена поняла, что сначала великий князь Василий думал о том, чтобы подмять под себя фамилию Глинских, и уж потом о ней самой…

А мать радовалась, как же, дочь в великих княгинях! Свою мать, Анну Глинскую, Елена никогда не любила, та слишком занята собой и совсем не интересовалась дочерьми. Дочери платили ей тем же. Но удалась Елена в Анну Глинскую, также готова пойти по трупам, если это дорога к власти и богатству! Она с детства усвоила, что можно обманывать, предавать, что не нужно жалеть никого, если это сулит выгоду. Князь Василий получил полную противоположность своей первой жене, когда понял это, то ахнул, но было поздно, дело сделано.

А потом была свадьба… Сначала все очень нравилось, Василий даже сбрил бороду, чтобы казаться моложе и полюбиться жене, вовсю старался сделать ее жизнь приятной. Елену развлекали, за ней ходило множество слуг, готовых исполнить любую прихоть, и не только слуг, бояре и боярыни тоже старались наперебой. У царицы было все, что ни пожелаешь: любые яства, любые наряды, дорогие каменья, злато, серебро, ради нее целыми днями плясали скоморохи, играли гусляры, крутили на лугу карусель… Но веселье со временем надоело, а по ночам она оставалась наедине со старым мужем и долго делать вид, что муж любим, не получилось.

Василий, видно, все же понял неискренность жены, ее нелюбовь к себе, обиделся и в последние годы только делал вид, что все в порядке. Был благодарен за рождение двоих сыновей, особенно радовался первенцу – Ивану! Иногда Елене казалось – Василий догадывается, что ребенок не его, но муж молчал, молчала и она. Мальчик рос и становился заметно похож на отца, а вернее, бабку – Софью Фоминичну. Кто мог заподозрить княгиню во лжи?! Те, кто знал правду, молчали.

А потом случилась Софья с ее ворожбой. Или это не она помогла остаться вдовой? Кто из них больше помог – Софья своей ворожбой или простая Захариха с маленькой иголкой?..

Лежа лицом к стене и вспоминая прежнюю незамужнюю и замужнюю жизнь, вдовая княгиня плакала отнюдь не о почившем муже, а о том, что молодость досталась старому и нелюбимому. Вдруг Елена поняла, что сейчас, когда она одна, без защиты Василия, может открыться правда! Тогда не спасет никакое завещание. Значит, надо в первую очередь избавиться от слишком много знающих!

Елена вместе со слезами точно выплакала и все свои сомнения разом. Княгиню как подменили! Еще два дня назад она почти висела на руках у Ивана Телепнева, когда выходила к народу на погребении великого князя, а сегодня княгиню не узнать. Аграфена с недоумением смотрела на свою подопечную, которая словно проснулась от тяжелого сна. Но мамке некогда было заниматься делами княгини, на нее великий князь оставил своего сына-наследника, ей завещал не отходить ни на шаг, не отпускать с глаз, сберечь. Аграфена выполняла княжью волю. Ах, не ко времени оставил белый свет великий князь, сыновья еще так малы! Челяднина осадила сама себя, а когда это бывает ко времени? Даже много проживший человек готов жить еще. Но все равно слишком мал княжич Иван. Над ним оставлены семеро бояр, да и за княгиней присмотр есть, только что-то подсказывало опытной Аграфене Челядниной, что скоро начнутся бурные события! Мамка оказалась права.

Елена размышляла о другом. Захариха и впрямь была многознающей, ее никак нельзя оставлять в живых, не ровен час во сне кому проговорится… А ведь только мамка знала, отчего вдруг такая необычная рана на бедре у князя. Чем только не лечили его, какие только снадобья не прикладывали! Да где там. Больше всего тогда Елена боялась и сама пораниться этой иголкой… Но все прошло гладко, никто на княгиню и не подумал, все только ахали и охали. Обычная ранка на бедре для великого князя оказалась смертельной.

Увидев мужа на смертном одре и услышав его завещание, в котором ни слова не было о ней самой, Елена едва не упала замертво. Зачем было брать такой грех на душу, если ее ждет судьба вдовой княгини, каких в Московии пруд пруди? Сделала шаг, пришлось делать и второй, а потом и остальные…

Елена тряхнула головой, словно отгоняя страшные мысли и воспоминания. Дело сделано, возврата нет.

Княгиня села, опустив ноги с ложа. Аграфена поразилась ее сухим, широко раскрытым глазам. Голубка, как же она страдает! Но голос Елены был резок и властен:

– Позови Телепнева!

Мамка замялась, негоже звать мужчину, когда у мужа еще и ноги не остыли…

– Дура! Он мне по делу нужен!

Перед Челядниной стояла властная, требовательная хозяйка, не починиться которой было нельзя! Аграфена поспешила выполнить распоряжение. Брат Иван нашелся скоро, он точно ждал зова. Аграфена сокрушенно покачала головой:

– Ох, братец, не доведет тебя до добра дружба с княгиней-то…

Тот огрызнулся:

– Накаркай мне!

Иван Федорович вошел в горницу, где его ждала Елена, чуть склоняясь, все же роста был немалого, а притолоки даже в княжеских хоромах не слишком высоки. Глядя на его постное лицо, княгиня вдруг усмехнулась, представив, как сейчас оно изменится, когда любовник услышит, зачем зван. Так и вышло: сначала Телепнев не мог взять в толк, для чего сейчас Елене нужна ее бывшая мамка и тем более какая-то пирожница с сыном. Да еще и схватить их надо было тайно, чтоб никто не узнал, в темницу бросить, а лучше сразу утопить, также тайно, в ночи.

И вдруг Телепнев понял, что Захариха как-то связана с тайной рождения княжича Ивана! Недаром же после той поездки в Покровский монастырь Елену точно подменили, сколько ни заговаривал о ребенке, отмалчивалась, а потом вдруг объявила, что уже тяжела. Вскользь брошенные слова о том, что обошлись без него, Телепнев тогда не заметил, а вот сейчас вдруг как солнцем осветило, все стало ясно. Только кивнув в ответ, он поспешил удалиться.

Пока шел по переходам дворца и потом, когда долго лежал, глядя в потолок, все думал. Уничтожает тех, кто может ее выдать? Это верно, да только где надежда, что и его самого после вот так не уберут? Оставить в живых Захариху и ту пирожницу? Но куда их девать? Нет, уж взялся служить, так служи до конца, вздохнул Телепнев и, махнув рукой, отправился выполнять наказ княгини.

В большой Москве мало кто заметил исчезновение двух женщин, живших в Китай-городе в скромном домишке тихо и замкнуто. Соседи даже слышали, как приехал к ним кто-то, увезли в возке, а куда и зачем – кто ведает? Женщины не кричали, не звали на помощь, уехали, видно, с миром, оттого и соседи не всполошились.

Назавтра Телепнев явился к княгине. Несмотря на раннее утро, Аграфена пропустила его в горницу, а сама встала возле двери в переходе, чтоб не помешали.

– Ну? – безо всякого приветствия поинтересовалась Елена.

Телепнев вдруг наклонился к ней:

– А тебе не жалко женщин, ходивших за тобой?

Княгиня зашипела, как рассерженная гусыня:

– Ты сделал, что велено?!

– Сделал. – Иван устало опустился на лавку. Елена тоже присела, ее плохо держали ноги.

– Где они?

– Женщин нет, как велела, а сын, о котором ты спрашивала, помер еще полгода назад.

Глаза Елены впились в лицо любовника:

– Это они сказали?!

– Не бойся, я проверил, есть такой крестик на кладбище. Чем он тебе так досадил, ты можешь объяснить?

– Меньше будешь знать, дольше проживешь! – огрызнулась Елена.

Это обращение взъярило Телепнева. Почему она его держит за глупого пса, который лает и кусает, когда велено?! Метнулся, схватил за волосы, притянул к себе, Елена едва не закричала от боли. Теперь уже он зашипел прямо в лицо:

– Нет, так не пойдет! Или мы вместе, или разбирайся в своих грязных делах сама!

Отпущенная княгиня не стала звать на помощь, только растерла шею рукой, она понимала, что любовник прав: если не будет доверять ему во всем, то и служить ей не станет. А одна она не справится. Пока не справится.

– Что ты хочешь знать?

– Кто этот сын пирожницы, что ты так боишься?

Елена почти горько усмехнулась:

– Сын той самой пирожницы от брата царицы Софьи Фоминичны, фрязина, что из Италии приезжал. Двоюродный братец Василия получается. И…

Минуту Телепнев смотрел на нее, раздумывая, и вдруг расхохотался:

– Ты… от… него… Ай да ловкачи! Такое даже мне не придумать!

– Замолчи! – Голос Елены готов был сорваться. Она уже жалела, что вообще связалась с Телепневым, но обратного пути не было. Хотя почему нет? Что он сможет сказать? Что утопил какую-то пирожницу? Кто поверит, что сделать это велела княгиня? А уж про сына тем более…

Раздумья Елены заметил Телепнев, он быстро сообразил, чем грозит такая задумчивость красавицы, и снова шагнул к ней:

– Елена, что было, то прошло, забудь. Я буду верно служить тебе. Одной не справиться.

И надменная княгиня вдруг расплакалась. Она рыдала, закрыв лицо руками, словно все слезы, накопившиеся за ненавистное замужество, вдруг вылились разом. Услышав стенания, в горницу вошла Аграфена, недоуменно уставилась сначала на ревущую Елену, потом на Телепнева. Тот кивнул на женщину:

– Видишь, княгиня убивается… Я пойду, зайду после.

Челяднина принялась успокаивать княгиню как могла. Слезы безутешной вдовы никого не удивили. Как же не плакать жене по мужу, тем более что жила за ним в любви и согласии. Уж как заботился о своей горлинке князь, больше только о детках! Верно, родители больше детей любят, особенно долгожданных сыновей, чем даже жен. И обижаться на это нечего. А вот княгиня, похоже, обижалась, потому и разлад у них с князем пошел, хотя и не сильный, но тех, кто всякий день рядом, не обманешь… Аграфена еще тогда выговаривала Елене, чтоб не сердилась на князя, что реже в ложницу стал ходить, видно, боится повредить плоду или самой жене. Та отмахивалась, но была иногда мрачной и озабоченной. А вот брата Ивана Аграфена не любила, вернее, совсем не хотелось делить власть над вдовой княгиней с Телепневым, и сама бы справилась. Да, видно, придется, какие-то у них секреты есть, вон как ждала Ивана, всю ночь маялась. Что за секреты, выведать бы…

Не пришлось, Телепнев прочно занял свое место возле Елены, не оттеснив, однако, и свою сестру Аграфену. Ловкая женщина рядом тоже пригодится…

Уже на третий день княгиня Елена потребовала, чтобы маленького княжича венчали на царство! Причем сказала об этом не Боярской думе или опекунам, хорошо понимая, что те будут против, а сразу митрополиту Даниилу. Даниил быстро понял задумку великой княгини и особо противиться не стал: лучше не ссориться ни с кем и венчать ребенка, а там как Бог даст. Боярам ничего не оставалось, как подчиниться.

* * *

На Руси наступило время, которое назвали «Семибоярщиной», по числу опекунов малолетнего князя. Это была первая семибоярщина, потом будут и другие, даже более известные, иногда и бояр в них окажется не семь, но название опекунского совета сохранится. Продолжилась семибоярщина недолго, меньше года, вдова дольше не позволила. Прежде всего ей нужно было убрать возможных претендентов на престол – Юрия и Андрея, братьев умершего князя. Следующим должны были стать Шуйские – принцы крови Руси того времени. Мешал Елене даже собственный дядя Михаил Львович Глинский уже тем, что почти открыто осудил ее сожительство с Телепневым. Иван Федорович Овчина Телепнев и Михаил Львович Глинский очень быстро столкнулись меж собой. За спиной Овчины была Боярская дума, а главное, сама Елена. За Глинским – опекуны, среди которых не было единодушия, потому как они представляли разные боярские группировки. Вдове пришлось выбирать между фаворитом и дядей. Елена выбрала Телепнева.

Михаил Львович Глинский оказался в опале во второй и последний раз. Обвиненный в том, что пытался править Русью вместо нового великого князя Ивана, он был брошен в тюрьму и там попросту заморен голодом. Обвинение было тем нелепее, что Василий III перед смертью сам назначил Глинского править вместе с шестью боярами за своего сына! Заодно с Глинским обвинили и Михаила Воронцова, но его почему-то «забыли» и в тюрьму бросить, и есть давали вволю, мало того, отправили в Новгород наместником!