Текст книги "«Злой город»"

Глава 2

И снова мы налетали, снова был бой, снова вокруг кричали люди, ржали кони, лязгало оружие. Снова я калечила монгольских лошадей, а те своих хозяев… У дружинников просто рука не поднималась убивать коней, даже татарских.

Здесь сказалась разница в отношении к лошади у русских и у монголов. Для монгола самый лучший конь русских дружин имел ценность только как мясо, и чем больше их будет убито, тем лучше. Причем выгода двойная – и воин превращался в пешего, и мясо для ужина появлялось. Это русские не ели конины, а для монголов она любимое лакомство, потому убитые кони просто подарок. Ни одна лошадь русских, какой бы сильной ни была, не способна выдержать ордынское обращение, она не сможет раскопать снег и выбить копытами из-подо льда сухие прошлогодние травинки, ее надо кормить, ковать, ей нужна крыша над головой… То ли дело мохнатые неприхотливые монгольские лошадки, которые корм добывали себе сами, да еще и людей насыщали то молоком, то кровью.

Поэтому татары били наших коней, не раздумывая, а у наших рука не поднималась. Зато поднималась у меня. Мысленно попросив прощения у всех лошадей мира, а тем более у тех, кого прирежу или покалечу, я резала и резала. Вот к этому монголы были не приучены, и первые два дня я просто жировала, любуясь своей «работой».

Вечером мне пришло в голову объяснить эту разницу Вятичу, чтобы тот, в свою очередь, объяснил Евпатию Коловрату. Пусть все знают, что своих коней надо беречь, а татарских резать. Сотник выслушал меня внимательно, коротко кивнул и действительно отправился к боярину. Что уж он там говорил, не знаю, только когда вернулся, объяснил, что лучникам дано задание тоже бить сначала по крупам лошадей.

– Вятич, а если заранее залечь так, как мы вчера, но с луками и побить коней?

– Только без тебя!

– Тогда и ты не пойдешь.

Сотник несколько мгновений смотрел мне в лицо и устало кивнул:

– Хорошо.

В тот день мы буквально распотрошили обоз, освободили всех пленных, хотя и не были уверены, что они дойдут до дома. Переломали кучу саней, отпустили всех коней, и своих, и татарских… много чего сожгли, потому как никуда это не денешь.

Конечно, это был не весь обоз, только задняя его часть, но ведь побили же! Бросившуюся откуда-то спереди на подмогу сотню тоже разбили.

Коловрат усмехнулся:

– Теперь ждать гостей оттуда… – он махнул рукой в сторону, куда по Оке ушло войско Батыя.

Всю ночь разворачивали остатки обозных саней, загораживая стрежень реки почти от берега до берега. Зачем-то заложили несколько больших костров, расположив их от саней до самой кромки. Я вдруг сообразила, если завтра подойдет конница, то эти костры не позволят ей прорваться по берегу к нам. Умно… А еще рубили лунки и ставили в них огромные затесанные лесины. А это зачем? Вятич объяснил:

– Надолбы. К утру вмерзнут, на них много всадников погибнуть может.

Но это оказалось не все, с рассветом на льду позади распотрошенного обоза осталась только часть дружины, а две другие, в том числе и наша, скользнули лесом, ведя коней в поводу, вдоль обоих берегов. А по льду подтащили еще сани, навалили с обоих берегов, оставляя не слишком широкий проход. Все словно бы и случайно, но стрежень реки сильно сузили…

У наших всех луки и самострелы, а у меня? Я что, буду просто наблюдать? Вятич в ответ на вопрос покачал головой:

– Мы с тобой уйдем подальше. Снова выть, когда сунутся. Только без выдумок, не то беду навлечешь.

– Есть, товарищ начальник!

– Ну что за дурища?

Я закрыла рот руками, вот действительно дурища-то.

Часть дружины рассредоточилась в лесу так, что не знай я, что они там, не догадалась бы. Понятно, татары в лес далеко не суются, опасно, да и конному не пройти, тогда зачем нашим лошади?

– Отсекут часть тех, кто вернется, и погонят на огни и надолбы. Мы с тобой должны остальных отогнать волчьим воем. Сможешь?

Я только кивнула, чтобы не сморозить еще какую-нибудь глупость.

Мы скользнули еще дальше за самые первые завалы и затаились, снова превратившись в два сугроба.

Лежать пришлось недолго, едва рассвело, Вятич кивнул:

– Вон они…

И без его слов было слышно, как по реке движется конница. Передние настороженно оглядывали берега, но ничего опасного не обнаружили. Понятно, кроме нас с Вятичем, здесь никого не было, основная масса дальше. Мы даже дышать перестали, вернее, я дышала в рукавицу, чтобы не выдать своего присутствия паром изо рта. Не обнаружив ничего подозрительного, разведчик сделал знак, что путь свободен.

И вот тогда по стрежню реки полилась темная масса, я пыталась сообразить, сколько же их, и не могла. Много, очень много…

В той стороне, откуда мы приползли, послышался шум боя, а чуть погодя с обоих берегов хлынула наша дружина и засвистели стрелы. Вятич сделал знак, что пора. Дружина отсекла нападавших и погнала их вперед на костры, теперь надо смешать оставшихся, чтобы не напали сзади. Хотя сзади татар было совсем немного, основная часть попала в ловушку.

Волчий вой заставил дрогнуть многих лошадей. На льду беспомощно закрутились всадники. Вперед им мешал двинуться этот самый вой, пришлось поворачивать назад. А ведь впереди гибли их товарищи, наша дружина, зажав татар с двух сторон, просто расстреливала из луков теперь уже их коней, гнала на костры и надолбы, била и била!

Убедившись, что обратно не прорывается никто, Вятич кивнул мне:

– Теперь быстро уходим, не то останемся с Батыевым войском.

Мы успели к своим прежде, чем они отошли в лес. На льду остались лежать кони, люди, множество оружия. Мы наспех собирали стрелы и мечи, уносили своих убитых, чтобы скрыться в лесу раньше, чем к побитым татарам придет подмога.

– А что, мне понравилось работать волком, как бы еще шкуру завести.

Услышав такие рассуждения, Вятич поморщился:

– Тебя лошадь к себе не подпустит.

– А если приучить?

– Когда?

Ну, конечно, глупость, но я же теоретически.

Вечером в стан вернулись разведчики, сказали, что пара сотен татар встала лагерем недалеко. Кони пасутся на берегу отдельно, охрана не ах какая. Евпатий позвал Вятича, я поняла, что ночью снова предстоит работа волками. Это мне нравилось. Жалко было бедных монгольских лошадок, вынужденных самим себе выдалбливать из сугробов остатки прошлогодней травы, но я их сюда не приглашала.

Так и есть, нам придали десяток опытных дружинников, двух разведчиков и пожелали удачи.

Через лес пробирались довольно долго, потому что пришлось осторожничать, чтобы не нашуметь и не выдать себя раньше времени. Когда оказались неподалеку от татарского лагеря, была самая темная часть ночи. Мы все на кобылах, даже Вятич пересел со своего Бурана на чью-то лошадь, вызвав у Бурана обиженный всхрап. Я знала, почему это – кобыла никогда не откликнется на призывное ржание коня, а конь может заржать в самый неподходящий момент, учуяв подругу.

Но и кобыл пришлось привязать к деревьям, оставив с ними одного из дружинников, тот, правда, пытался возражать:

– Вон мальца бы оставили…

– Малец ценнее трех дружинников, а может, и десяти, – бросил в ответ десятник. Я была польщена неимоверно, хотя вида не подала, даже не оглянулась на говорившего.

Снова долго двигались, стараясь не хрустнуть веточкой. Может, мне просто показалось, что долго? Наконец, впереди ухнул филин. Я чуть не присела от страха, но задержала рука Вятича, он кивнул куда-то вперед, прошептав на ухо:

– Они рядом, чуешь запах конского пота?

Ничего я не чуяла, кроме страха, но говорить об этом не стала.

По знаку Вятича остальные осторожно подкрались к нам ближе.

– Обходим лошадей и гоним куда попало, нам их не взять, пусть лучше разбегутся по лесу. Вы подберетесь с той стороны, мы с этой. Главное – не дать охране стрелять, степняки на шум бьют хорошо. Пугать – наше дело, вы все молча, чтобы ни единого голоса слышно не было. Пусть думают, что здесь нечистая сила развлекается, мертвяки гуляют.

У меня Вятич тихонько поинтересовался:

– Еще раз завизжать сможешь?

Я только пожала плечами:

– Вряд ли…

– Жаль.

– Есть еще один клич, как у индейцев. Это когда кричишь «а» и при этом бьешь пальцами или ладонью по губам.

– Объясни остальным.

Я показала, попробовали шепотом, понравилось. Договорились по знаку начать орать так всем сразу. Знаком был волчий вой, который уж очень хорошо получался у Вятича. Но это опасно, собрав волков, можно самим остаться без лошадей, ведь рядом с нашими всего один дружинник.

Ох и навели мы ужаса на татарскую сотню!

Когда вдруг тихо завыл волк, лошади забеспокоились, сами татары тоже встревожились, все же до коней далековато. И тут я первой заорала «А-а-а…» на индейский манер. Меня активно поддержали с нескольких сторон. Получалось черт-те что, наш дружинник рассказывал, что своих лошадей едва удержал, хотя было далековато, а татарские бросились в стороны – лучше не надо. Не успели хозяева выскочить к ним на берег, как лошадей разметало по лесу во все стороны.

А меня от страха в очередной раз занесло. Неизвестно с чего я вдруг заорала во все горло:

– Р-рота-а… па-адъем!!! Р-р-равняйсь! Смир-р-на-а!

Оглянувшись, увидела, что Вятич повалился в снег от хохота. Вообще-то, мы договаривались не кричать человеческими голосами, но моя выходка, кажется, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Первыми от вопля шарахнулись в сторону кони, потом их хозяева.

Войдя во вкус, я продолжила командовать:

– Кр-р-ругом марш!

Вятич дернул меня вниз, пригибая голову. Вовремя, потому что немного погодя татары все же очухались, вернее, сработала многолетняя привычка сначала стрелять, а потом разбираться, в кого.

Затенькали стрелы, и нам пришлось срочно убираться восвояси, но по лесу еще долго носился боевой клич индейцев.

Я довольно прилично отбила губы и почти сорвала голос. Казалось, коней распугали, можно и возвращаться обратно, но я ошибалась, думая, что все закончилось. Из-за поворота реки выскочила сотня наших. Перепуганные пешие татары оказались против конных русских. С высоты своих лошадей татар бить довольно просто, а мы присоединились от леса. Вернее, присоединились пришедшие с нами дружинники, меня Вятич потянул в сторону, понятно, уберечь мою буйную головушку в ночном бою он не рассчитывал. К тому же сотник смеялся всю обратную дорогу.

Зато мы захватили татарина, и довольно важного. Заметив, как от шатра в сторону леса бросился человек, видно, надеясь переждать опасность в тени, я показала на него Вятичу. Тот кивнул, сделав мне знак, чтобы оставалась на месте. И все же в захвате мне поневоле пришлось поучаствовать, потому что тот, петляя зайцем, помчался именно в мою сторону. На мгновение мы с татарином оказались совсем рядом, по разные стороны куста, я, лежа на земле, а он, с мечом поджидая нападения Вятича. Не воспользоваться тем, что рядом с моим лицом оказалась нога татарина, я, конечно, не могла. Дернула изо всех сил, остальное доделал Вятич.

Татарина пришлось серьезно приложить по голове, уж очень брыкался, и чтобы связать, использовать собственные ремни. Когда мне наконец надоело его сопротивление, не задумываясь, врезала ему по причинному месту, а у бедолаги даже возможности за него схватиться не было, руки-то связаны. На его крик никто не обратил внимания, весь лес гудел от звуков боя.

Наш пленник оказался важной шишкой – сотником. Он категорически отказывался говорить, явно напрашиваясь на то, чтобы его казнили. А знал наверняка много. Как же из него вытянуть? Коловрат уже решил казнить, не уговаривать же татарина, чтобы выдал военную тайну. И тут меня понесло…

– Евпатий Львович, дай мне с ним поговорить?

– Тебе?

– Ага.

– Беседуй.

Демонстративно вытащив большой нож, я попробовала его на руке, сдула якобы сбритые острым клинком волосы, подошла к татарину и неожиданно для всех… разрезала ему штаны в месте ширинки. Краем глаза заметила, как смеется Вятич, то ли уже понял, что я собираюсь делать, то ли просто веселился над тем, что женщина без таких фокусов не может…

– Скажи ему, – я кивнула дружиннику, служившему толмачом, – я сейчас… его хозяйство буду нарезать тонкими полосками и ему же скармливать. Если, конечно, не станет разговорчивее.

Все, кто слышал, повалились от хохота.

Но шоу продолжалось. Пленный дернулся, однако на шантаж не поддался. Он зря думал, что я не смогу, во мне давно умерли все добрые чувства к ордынцам, еще с Рязани умерли, теперь я могла бы настрогать их стружкой всех, только пачкаться противно.

Основательно нагрев нож на костре, я спокойно подошла к пленному, посоветовала дружинникам: «Держите его крепче, чтобы не дергался, а то могу обрезаться», а ему вдруг показала нагретый нож и доходчиво, словно успокаивая, объяснила:

– Если хорошо нагреть, то идет, как по маслу, кусочки тонкими получатся, не подавишься.

Убедилась, что толмач перевел, и деловито протянула руку к вывалившемуся из разрезанных штанов хозяйству. Если бы этот придурок потерпел еще секунду, то экзекуция прекратилась бы. От немытого ордынца воняло так, что дыханье сперло, а трогать его тело было невыносимо противно. Наверное, если бы коснулась его члена, то весь запас съеденной за два дня каши стошнило бы прямо на него самого или дружинников. К счастью, не пришлось, пленный заорал благим матом, выкрикивая какие-то слова и пытаясь вырваться из державших его цепких рук. Толмач расхохотался:

– Он готов говорить.

Я спокойно кивнула, нож, однако, не пряча. Дружина просто валялась на земле, Евпатий держался за живот:

– Ну и малец!

– Допрашивайте, пока испуг не прошел.

Пленный начал отвечать на вопросы, а Вятич потащил меня в сторону, шипя в ухо:

– Иди вымой руки. Садистка несчастная, мужика члена лишать!

И снова сотник разговаривал со мной нормальным современным языком, а я фыркала в ответ:

– Мне бы Батыю настрогать.

После этого в дружине любимой стала угроза: «Никола хрен горячим ножом настрогает». Хорошо хоть никто не разобрал моих строевых команд, не то пришлось бы долго объяснять, что такое «равняйсь». Только Вятич поиздевался вволю:

– Ты откуда строевые команды знаешь?

– А ты откуда знаешь, что они строевые?

– Я все про тебя знаю.

Я вспомнила, что Вятич, наверное, умеет читать мысли, как и его отец Ворон, и вздохнула. Жить под колпаком несладко, но избавляться вот от такого «колпака» я не желала, с ним надежно, как в сейфе швейцарского банка.

Я ходила гордая своей значимостью и неповторимостью, ожидая, когда же мы еще отправимся пугать татарских лошадей и брать в плен их начальство.

Но больше выть волками нам не позволил Евпатий Коловрат:

– Татары тоже не дураки, живо сообразят, что волки больно вовремя появляются. Попугали – и будет.

Я попробовала возмутиться:

– Но ведь помогает!

– Хватит, я сказал!

Никакой демократии…

Вятич тоже согласился:

– Татары в следующий раз волков искать станут нарочно, потому и соваться не стоит. Если, конечно, не хочешь свою башку подставить под татарскую стрелу.

Я не хотела. Мне понравилось калечить татарских лошадей и вообще воевать. Сотник снова сокрушенно вздыхал, я понимала без слов: навязалась на его голову.

После очередной стычки с татарской тысячей (получалось уже шестой подряд!) я поймала себя на том, что у меня и сердце и голова стали совершенно холодными, удивительно, но к татарам не было ни жалости, ни ненависти, их нужно было просто уничтожить. Я оглядывала поле очередного сражения совершенно спокойно. Уже даже научилась разбираться по следам, что происходило. Из леса выскочили несколько монгольских лошадей, видно, оставшихся без хозяев, наши кони даже без всадников, наученные горьким опытом общения с монгольскими, жались ближе к дружине. Мохноногие лошадки остановились в нерешительности. Кто казался им сейчас страшнее – звери в лесу или вот эти вооруженные люди? Почему-то стало смешно, уж меня-то монгольские лошади должны бояться, больше, чем от меня, им не доставалось по зубам ни от кого. Услышав, чему я радуюсь, Вятич фыркнул:

– Ошибаешься, от хозяев больше.

К чужим лошадям вдруг решительным, но осторожным шагом направился Косач, в его руке откуда-то взялся ломоть хлеба, за пазухой, что ли, носил? Протягивая на руке ломоть, он подманивал кобылу:

– Ну, иди, иди… Вкусно… сам бы ел, да вот тебе отдаю.

Его окликнули:

– Косач, к чему тебе монгольская лошадь, ее ж кормить надо?

– Не, их не кормят, – ответил за Косача кто-то из дружинников. Это было дивно всем, монгольские лошади добывали себе траву из-под снега сами.

– Ну и что, все одно, к чему брать-то? Она быстро бегать не умеет, за собой не потащишь…

Косач уже приманил одну кобылу, которая, осторожно взяв с руки хлеб, тут же стала просто ручной, видно, поняла, что этот человек не обидит, не станет бить, не всадит безжалостно в отощавшие бока пятки. Следом за первой потянулись и еще три лошади.

Косач обернулся и, стараясь не кричать, пояснил:

– Тут неподалеку весь есть, хозяева-то в лесу прячутся, но как лошадей приведу, выползут. Отвести хочу, и животинам пропасть не дадут, и мужикам облегчение. Своих-то, небось, либо перебили, либо вовсе не было…

Дружинники принялись приманивать коней кто чем, в результате быстро набрали десятка два и отпросились у Евпатия отогнать табун в весь, а взамен привезти еды и овса для своих коней, наши-то травку копытами выбивать из-под снега не приучены.

Пока одни возились с лошадьми, остальные искали и перевязывали раненых, собирали оружие свое и татарское. Мертвые воины валялись повсюду, словно тряпичные куклы, брошенные чьей-то безжалостной рукой, которой надоело с ними играть. Жадное до добычи воронье (вот кому ныне раздолье!) слеталось на окружающие деревья, приглядываясь, всех ли заберут или останется кем попировать.

Меня уже не пугала кровь на снегу, не ужасали чьи-то кисти, руки, головы, валявшиеся отдельно от хозяев… Наверное, человек ко всему может привыкнуть. Но как бы не привыкнуть к вот этой жуткой картине смерти настолько, чтобы потом не пришлось привыкать к нормальным людям и нормальной жизни.

Евпатий распорядился собирать все быстро, чтобы успеть уйти, если за этой тысячей последует еще одна. Мы не могли вступать в бой сразу с большими силами, но выбивать татар по тысяче оказались способны. Ничего, тысяча за тысячей, все тем, кто у Коломны, будет легче.

Дозорные вовремя заметили приближение чужих, но тревоги не поднимали. Всадники издали кричали, что они свои, русские. Старший дозора Юратич отправил к Евпатию двоих на всякий случай предупредить, а сам выехал навстречу чужим, чтобы, если что, все стрелы на себя принять.

Странная встреча оказалась, от толпы всадников отделился один, подъехал спокойно, всем своим видом показывая, что оружие хоть и есть, но меч держит в ножнах. Юратич тихо велел парням глядеть в оба и двинулся к нему.

– Ты нас не пужайся, боярин. Мы хотя и тати, а супротив вас ничего не сделаем, наоборот, просить хотели, чтобы к себе взяли. Вези меня одного, остальные здесь подождут, к вашему старшему, кто там у вас?

– У нас боярин Евпатий Коловрат, а вы кто?

– Во, нам к нему и надо. Мужики из веси сказывали, что Коловрат дружину крепкую сбил, татар бьет. Мы тоже к нему хотим.

– Да кто вы?

– Мы-то? Мы тати, дорожным разбоем промышляли, а теперь вот вместе с вами татар бить будем.

Это же сказал и Евпатию. Атаман был крепкий, что твой дуб, конь под ним не легче. Бородища такая, что хоть пол мети, в плечах не одна косая сажень, а полторы, кулачищем вместо молота на наковальне работать можно, голос, как из бочки. Поскреб в затылке ручищей, вздохнул:

– Мы, боярин, тово… понимаем, что веры нам мало… потому как тати… только не сумлевайся, биться с вражинами будем не хуже твоих. У нас и сила есть, и оружие. И кони крепкие. А зла на нас не держите за наше занятие, про то ныне забыть надо. Вот прогоним али перебьем проклятых, тогда и виниться всяк своей виной будем, а пока бери нас к себе, иначе сами на татар пойдем!

Мне о новеньких сообщил Вятич:

– Евпатий в дружину Соловья-разбойника с его братвой взял, может, попробуешь с ними вместе визжать?

– Какого Соловья?

– А настоящего. Атаман банду свою к нам привел, вместе биться будем. Огромный такой, точно Соловей-разбойник. Только вот не знаю, сумеет ли так орать, как ты орала…

– Зря смеешься, татары-то испугались.

– А я не смеюсь, я тоже испугался. Думал, сейчас опять кобыла понесет, и ты опять все забудешь. Хорошо, что Слава умнее твоей Зорьки оказалась…

Так в нашей дружине появилась новая сотня – разбойная. Но, надо сказать, воевали они лихо, раздавался немыслимой силы свист (зря Вятич сомневался в их голосовых способностях), и на татар налетала банда с такими зверскими рожами, что пугались даже не привыкшие к сантиментам татарские кони.

Атаману, видно, сказали, что я умею визжать и орать черт-те что, он подошел, с интересом спросил. Я только плечами пожала:

– Это с перепугу один раз получилось.

– Жаль, а то мы бы вместе орали, у вражин лошади пугаются.

Слышавший разговор дружинник рассмеялся:

– Да лошадей они с Вятичем волчьим воем две ночи изводили.

Атаман даже по бокам себя хлопнул:

– От оно как! А я-то думаю, с чего волки со всей округи к нам собрались? Ваша придумка? Вот молодцы! А чего ж перестали?

– Опасно стало, татары тоже не дураки.

– Опасно, это да… Только татары все одно – дураки, если к нам пришли, значит, дураки. Ты еще молод, мало что в жизни видел, а я вот многое… Ничего, и этих побьем.

– Их очень много, на каждого из нас по сотне будет.

– А хоть бы и по сотне, все одно – побьем!

«Хорошо бы», – мысленно вздохнула я, но разубеждать огромного атамана не стала. Это хорошо, когда человек, да еще и такой, верит, что может справиться с сотней. Хотя с сотней татар этот мог точно.

Я вместо визга или свиста снова попробовала воинственный крик индейцев. Мы так орали в детстве, кричишь как можно громче что-то вроде «а-а-а…» или «и-и-и…», это кому что лучше дается, и одновременно бьешь по губам пальцами руки или ладонью. Звук получается вибрирующий, если приноровиться, то очень громко и непонятно.

Но атаманом с его бандой наше пополнение не закончилось, вслед за татями пришли и мужики из окрестных весей, видно, решившие, что если уж разбойники за оружие против врага взялись, то им и вовсе негоже по лесным заимкам отсиживаться. Мужики пришли тоже очень похожие на бандитов, заросшие бородами по самые глаза, крепкие, коренастые, с рогатинами, большими ножами, с охотничьими луками, но, главное, они были на лыжах, пусть примитивных, зато широких и удобных. По лесу бегали легко, между кустов крутились, как зайцы, и стреляли белке в глаз, не целясь. А силища в луках и руках была такая, что лося навылет, а уж про татарских лошадей и говорить нечего.

Оказалось, это племя меря, к лесу привыкшее, знавшее в округе каждую кочку. Они тоже подивились нашей придумке с волчьим воем, поцокали языками, послушали рассказы про наши бои, но лошадей бить отказались.

– У татар лица защищены?

– Нет, мало у кого.

– Значит, в глаз бить будем, как белок, только сильнее.

Стрелы у них страшные, с наконечниками в виде набора лезвий, с кучей зазубрин, такое фиг вынешь из раны. Жаль только, что этих стрел мало, все же не готовились к большой войне, забрали все охотничьи, а больше ковать некогда.

Я тихонько злилась, ведь говорить о подходе татар начали задолго даже до меня, за это время можно было тех же мужиков с их стрелами-срезнями вооружить так, чтобы один тысячу выбивал! Но князья только на себя полагались или вон на молитвы епископа рязанского, который первым драпанул, оставив паству подыхать под татарскими мечами!

Чуть позже я услышала, как Андрей смеялся:

– Ну у тебя, Евпатий Львович, и дружина…

Наша дружина действительно была уникальной. Часть ее составляла конница самого Евпатия Коловрата, часть привел от князя Романа Ингваревича Андрей, кроме того, были просто прибившиеся вроде нас с Вятичем, банда разбойников и мужики со всех окрестных деревень и лесов. Но бились все на равных, никто никого не подводил и не трусил. Конечно, не все умели и меч в руках крепко держать, зато силушкой мужиков Господь не обидел, а уж желанием уничтожить вражин они даже не горели, а полыхали!