Текст книги "Трон любви. Сулейман Великолепный"

А вот при мысли о судьбе детей во дворце становилось не по себе, потому что она могла быть счастливой только при жизни их отца либо если султан отменит страшный закон Фатиха. Падишах имел на это право, любое его слово само по себе становилось законом, Сулейман мог издать свой фирман против фирмана Мехмеда Фатиха, и брат больше не был бы обязан убивать брата, а дядя племянников.

Но когда однажды завела разговор об этом с Сулейманом, тот досадливо поморщился:

– Нет никакого закона Фатиха, он просто высказал собственную угрозу убить любого, кто попытается захватить власть, даже если это будет собственный брат. Улемы и муфтии согласились, что это разумно для империи. Султан Баязид тоже не убивал принца Джема, просто держал его подальше от своих границ.

Хуррем тогда прикусила язычок, чтобы не спросить еще о двоих: отце Сулеймана султане Селиме, который легко расправился и с братьями, и с собственными сыновьями, кроме одного, а еще о сыне Джема Пьере-Махмуде, которого вместе с его малолетним сыном приказал казнить на Родосе сам Сулейман.

Повелитель словно услышал ее мысли, усмехнулся:

– Но в одном Фатих был прав: лучше потерять принца, чем провинцию. Стоит одному поднять голову, как предъявят права на власть и остальные, повод всегда найдется. Знаешь, какой повод нашел Джем, чтобы опротестовать власть султана Баязида? То, что старший сын Мехмеда Фатиха рожден в тот период, когда Мехмед был временно отстранен своим отцом от власти. Понимаешь, якобы он, Джем, рожден султаном, а Баязид всего лишь шех-заде! Братья перестают быть братьями, а племянники готовы перегрызть горло дяде, когда речь идет о власти.

– Клянусь, мои сыновья не сделают и шага против законного султана, пока я жива!

Это было произнесено так горячо, что Сулейман на мгновение замер. Потом усмехнулся:

– Им это не грозит, они не старшие…

Страшная правда, которую не изменить, не исправить… Но Хуррем заметила, что султан все же задумался. Это хорошо, вода по капле камень точит, если постоянно напоминать об этом, можно приучить к мысли, что ее сыновья не опасны Мустафе и закон Мехмеда Фатиха можно отменить. Однако для этого нужно быть рядом с Повелителем постоянно.

Ее мысли тут же разрушил сам султан:

– Но все равно решать будет следующий султан…

– Мои сыновья никогда не поднимут руку на своих братьев!

Сулейман как-то недобро усмехнулся:

– Никогда не ручайся за других.

– Если я пойму, что это так, то скорее сама лишу их жизни.

– Хуррем, прекрати эти разговоры.

Сулейман просто не позволял снова говорить на эту тему, Хуррем поняла, что на время его нужно оставить в покое, но замысел свой не бросила.

А вот из-за любовниц однажды не выдержала, поняв, что спальню Повелителя готовят для ночи любви, расплакалась. Сулейман жестом отослал евнухов, показал, чтобы закрыли двери.

– Что, Хасеки, что случилось?

Хуррем старательно вытирала слезы, но те лились рекой, не останавливаясь, еще чуть, и ее начнут сотрясать настоящие рыдания.

– Простите, Повелитель, простите…

Но он заметил взгляд, брошенный в сторону спальни, все понял. Кликнул кизляр-агу:

– Скажи, чтобы приготовили спальню во дворце, я не буду сегодня ночевать в гареме.

Тот, привычно пятясь, исчез за дверью.

– Довольна?

– Повелитель…

– Говорил же: будь мудрей, не ревнуй.

Хуррем звучно хлюпнула носом, прикрылась рукавом, чтобы не увидел заплаканных глаз, покрасневшего лица.

– Довольна? Ради тебя я постоянно нарушаю правила.

И снова она с трудом сдержалась, чтобы не попросить нарушить всего одно: не брать больше никого к себе на ложе.

Великий визирь Ибрагим-паша

Ибрагиму не до Хуррем, то и дело рожавшей султану детей и воевавшей за свое положение в гареме. Конечно, он не забыл о зеленоглазой колдунье, она то и дело возникала в разговоре самого султана, но беседы о личном у хозяина и раба велись не так часто, закрутили другие события.

Став Великим визирем, Ибрагим присматривался недолго, он помнил многие высказывания Великого визиря Низам-аль-Мулька, в том числе о том, что без умного правителя возможен умный визирь, а вот наоборот нет. Ибрагим-паша был визирем умным, очень умным. Будучи правой рукой и вторым «я» шех-заде Сулеймана, он готовился к положению советчика Сулеймана-султана. Это положение означало, что придется настойчиво руководить поступками царственного друга исподволь, одновременно осторожно воюя с визирем.

Став султаном, Сулейман не спешил менять визиря, оставив многоопытного Пири-пашу, Ибрагим этому только радовался, но до поры… Пири-паша старой закалки, мудрость и опыт – это очень хорошо и полезно для визиря, но жизнь требовала другого. Отец Сулеймана султан Селим не сумел старыми методами взять ни Белград, ни Родос, а Сулейман с Ибрагимом новыми одолели и тех и других. Первые же годы правления Сулеймана показали, что им под силу воевать с Европой, как и Мехмеду Фатиху, хотя Европа тоже стала другой. Но победы молодого султана приписывали простому везению, пока еще не разглядев в его поступках большого разума.

Жизнь требовала перемен, еще будучи советчиком наследника престола, Ибрагим старательно изучал положение дел в империи, организацию управления и торговли, понимая, что этим придется так или иначе заниматься. Но когда Сулейман стал султаном, душа Ибрагима изошла кровью, потому что дела требовали другого темпа, другого размаха, быстрого решения, а Пири-паша действовал по-старому, по привычке, выработанной десятилетиями до него. Умный, опытный, он не желал замечать изменившегося мира.

И когда Сулейман сделал шаг, который был очень рискованным, – назначил визирем вместо Пири-паши Ибрагима, – тот был испуган и благодарен одновременно. Все знали, что Ибрагим даже отказывался от такой чести, а Сулейман поклялся не карать своего ставленника из каприза. Считали, что новый визирь проявил скромность, а султан настойчивость. И едва кто понял, что причина такой договоренности еще в одном – Ибрагиму был нужен карт-бланш, возможность поступать по-своему, не всегда прибегая за разрешением к султану, уж тем более не советуясь на каждом шагу с Диваном.

Для Ибрагима это было очень важно, потому что забалтывать какую-то ситуацию на заседаниях многолюдного Дивана, рискуя тем самым выдать ненужную информацию противникам и многочисленным соглядатаям, значило заранее обречь дело на провал. Ибрагим предпочитал действовать тайно даже от собственных соратников. Не во всем стоило советоваться с пашами и другими визирями. Не во всем даже с султаном.

Было ли это опасно для Сулеймана? Конечно. Опасно для самого Ибрагима? Тем более, ведь любой его неудачный шаг десятикратно приумножился бы в слухах, сплетнях, осуждении. Вчерашний раб, грек-выскочка, мгновенно вознесенный на вершину власти прихотью Повелителя, мог так же мгновенно скатиться еще ниже, чем был. Ибрагим прекрасно понимал, что даже клятва Сулеймана не помеха, можно получить фетву – освобождение от клятвы в обмен на щедрые пожертвования. Наверное, он даже подозревал, что этим и закончится, но такова притягательность власти, что не каждый сумеет выбрать между ней и жизнью философа.

Ибрагим выбрал власть не только потому, что желал ее, он был готов к огромной власти не хуже, если не лучше, самого султана. Воспитывая наследника престола, мудрый визирь Ахмед-паша заодно воспитывал и визиря ему. Место Ибрагима было предопределено, но все же он мог отказаться. Не отказался, потому что чувствовал: это по силам. И сам Сулейман чувствовал, что другу по силам, а потому, выждав время, когда Ибрагим освоится, сделал его главным визирем. Теперь оставалось оправдывать надежды.

Никто не ждал, что нового Великого визиря примут с восторгом, это вообще было опасно, даже янычары считали Ибрагима выскочкой и терпеть его не могли, хотя должны бы, наоборот, радоваться, что новый визирь – толковый молодой бывший раб. Ибрагим вовсе не был заносчив. Не презирал янычар и в походах вел себя подобающе, для Сулеймана оставалась загадкой нелюбовь янычар к греку.

Самому Ибрагиму было просто некогда замечать чью-то нелюбовь, от открывшихся возможностей у него кружилась голова, и приходилось делать усилия, чтобы не поддаться этому кружению.

Первым большим самостоятельным делом для Ибрагима оказался поход в Египет, где обиженный его возвышением один из пашей – Ахмед – объявил себя султаном и решил отделить провинцию от империи. Сулейман отправил нового Великого визиря разобраться с непокорным. К тому времени самого Ахмед-пашу уже не только изловили, кстати, собственные сторонники, но и отдали на расправу. Ибрагим ехал не за головой самозванца, а за данью, которую тот прекратил присылать в столицу, а также чтобы расставить своих людей на всех постах, строго наказав всех поддерживавших негодного самозванца.

Но были несколько попутных дел, очень занимавших Великого визиря в этой части империи.

Он вырос на берегу, постоянный шум накатывающихся морских волн был для маленького Георгидиса колыбельной, став Ибрагимом, море не разлюбил. Но сейчас оно интересовало Великого визиря не как источник приятного шума или воспоминаний о детстве, а как источник дохода – империи, султана и своего собственного.

Морем шла основная торговля османов с Западом: если на восток, юг и юго-восток ходили караваны, то на запад практически только суда. Отправлять товары сушей через горы, леса, множество разливающихся весной рек, зимние снега и осенне-весеннюю распутицу просто невозможно. На том всегда стоял Константинополь, тем же жил и Стамбул – торговля, перевалочный пункт, место, где встречался Восток с Западом. На востоке суша с караванами верблюдов, на западе морская гладь с караванами судов.

И когда османы основательно заперли для европейских стран свободный проход на восток, европейцы стали искать другие пути – в обход. Особенно старались португальцы и испанцы, на разведку в разные стороны отправлялись талантливые мореходы. Результаты их трудов не замедлили сказаться.

Это была эпоха Великих географических открытий, когда Европа вдруг выяснила, что она не одна в мире. Поскольку двигаться морями проще и быстрей, основные открытия и были сделаны именно так.

Морские карты – вот что интересовало Великого визиря Ибрагима в последние годы особенно сильно. Умный грек прекрасно понимал, что прежние времена, когда достаточно было сидеть в изоляции, запершись от всех, прошли, нужно не просто выходить в мир, но навязывать ему свою волю. Так же думали все султаны Османской империи; завоевывая сушу, Ибрагим решил, что Сулейману нужно и море.

Неизвестно, кто из них больше на кого повлиял – тогда еще будущий Великий визирь бывший раб Паргалы Ибрагим (Ибрагим из Парги) или молодой султан Сулейман. Когда Сулейман пошел на Родос, его мало кто понимал, даже верного, умного Ибрагима раздражало упорство Сулеймана, половину зимы просидевшего в осаде на острове, пограбить который не удалось. Не все понимали, что Родос – ключ к этой части морских путей.

Возможно, тогда Ибрагим осознал важность моря для будущего Османской империи. Осознал и озаботился теми, кто это море изучил лучше собственного дома, для кого море было домом, кто линии побережья помнил лучше линий на своей ладони. Прежние султаны Баязид и Селим уделяли флоту немало внимания, Сулейману предстояло продолжить дело деда и отца, но Ибрагим понял, что просто строить флот мало, нужно еще и знать, где он будет действовать.

Кто лучше других знает все острова, мысы, морские течения и направления ветров? Те, кто проводит жизнь на море, прежде всего пираты, потому что от их знаний зависят их жизни. Появиться ниоткуда и исчезнуть в никуда на морских просторах можно, только зная, где есть удобные бухты, а где опасные скалы. Но это было практическое знание, а существовало еще одно – теоретическое, которым владели картографы.

Ибрагима с детства занимали эти таинственные рисунки на бумаге с обозначением суши и воды, удивляло, как смог человек словно подняться над землей на крыльях птицы, взлететь настолько высоко, чтобы увидеть землю всю сразу. Конечно, маленький мальчик со скрипкой в Парге не имел возможности изучать карты и вообще видеть их, но правая рука сначала наследника престола, а потом и султана Османской империи – совсем другое дело. Великий визирь Ибрагим-паша познакомился с теми, кто создавал карты.

Хаджи Мухиддин Пири Реис, как все талантливые люди, был талантлив во всем. За что бы ни брался. Он создавал бомбочки, разбрасывавшие вокруг многочисленные шипы, был хорошим моряком, но главной страстью Пири оставались карты. Любой корабль ограничен в своих возможностях, слишком трудно побывать всюду и своими глазами увидеть то, что видели нечестивые Васко да Гама или Коломбо, но перед Пири Реисом ложились разрозненные куски карт, и казалось, он путешествует.

Пири Реис не просто рисовал линии побережья, он добавлял рисунки животных и птиц, позаимствованные из воспоминаний путешественников. Еще при султане Баязиде Пири создал «Книгу морей» – великолепный атлас, сборник карт. Почему султаны Баязид и Селим не обратили должного внимания на этот шедевр, непонятно. Ибрагим подумал, что именно из-за узости и традиционности мышления их Великих визирей. Даже редкий умница Великий визирь Ахмед-паша, служивший двум султанам по очереди и воспитывавший будущего правителя Сулеймана, не интересовался морскими картами, ему хватало мудрости на суше.

Получив возможность поступать по-своему, Ибрагим немедленно засадил Пири за совершенствование карт из атласа, а саму информацию о нем засекретил, насколько это было возможно.

В своем атласе Пири разместил и подробные карты совсем далеких от Стамбула территорий – Нового Света и даже Антарктиды! Описания путешествий Васко да Гамы и Коломбо сами по себе потрясающи, но Ибрагим в данном случае проявил практический подход к делу. Новый Свет – это хорошо, но для османов совершенно недоступно, просто потому, что португальцы и испанцы заперли проход через Гибралтар так же, как сами османы – Босфор.

Ничего, пока османам хватит и Средиземного моря.

А для того чтобы хозяйничать на нем хотя бы в своей части, куда важней карта побережья Африки и роза ветров на море. Ибрагим понимал, что такие карты должны существовать. Кто ищет, тот найдет обязательно. Ибрагим нашел.

Никто не знал, каких средств и какой хитрости ему стоило раздобыть карту португальского придворного картографа Педру Рейнела, с подробной береговой линией африканского побережья и картой ветров юга и запада Средиземного моря. Эту карту сами португальцы берегли как зеницу ока, она помогала избегать бесконечных ловушек штормов у африканского побережья.

Португальцы боялись того, чтобы ценная карта не попала к многочисленным пиратам, промышлявшим по всему морю.

Вообще, португальцы с их стремлением достичь по морю тех территорий, куда их не пускали по суше, начинали серьезно вмешиваться в расклад торговых путей на континенте. Еще в конце XV века Васко да Гама обогнул мыс Доброй Надежды, распечатав таким образом путь в Индийский океан вокруг Африки. Долго, опасно, дорого, но такой путь появился! Для португальцев это было не дороже, чем возить товары через Турцию. Создавалась прямая угроза давним торговым путям.

Конечно, османский флот никоим образом не мог помешать португальскому огибать Африку, но вот поближе к Индии помешать можно. На эту мысль Ибрагим-пашу натолкнул доклад, который ему прислал… из тюрьмы Сельман Реис. Сельман был опытным корсаром, состоявшим на службе у османских султанов, много воевавшим с португальцами на стороне османов, но за какие-то провинности посажен султаном Селимом в тюрьму. Прочитав умную записку опытного пирата, Ибрагим возблагодарил судьбу, что султан Селим не казнил Сельмана.

Сельман Реис знал район вокруг Аравийского полуострова так же хорошо, как другие знали Ионическое море. Он указывал, что помешать португальцам можно, но для этого нужно вытеснить их из Красного моря. Собственно, на Красном море хозяйничали турки, но выход из него был практически заперт португальцами. Сельман доказал, что для ликвидации такого положения нужен захват побережья Йемена и создание более сильного флота в Красном море.

Эта идея так впечатлила Ибрагима, что Великий визирь приказал немедленно начать переоснащение флота в Красном море и перебросить его ближе к югу, а самого Сельмана назначил адмиралом, вытащив из тюрьмы. Для поддержания морских сил с суши был сформирован и отправлен на юг Йемена четырехтысячный пехотный корпус. Османская империя завоевывала не только Балканы…

Далеко не все в Стамбуле знали об этой стороне деятельности неугомонного Великого визиря Ибрагим-паши, не все можно и стоит делать достоянием гласности. Многим казалось, что бывший раб отправился в Египет пополнять казну – султанскую и свою собственную. Собственную прежде.

И еще одна забота была у Ибрагим-паши. Если султан Селим сумел привлечь к борьбе с португальцами корсара Сельмана Реиса, то почему нельзя сделать это же с другими пиратами в Средиземном море? Эта мысль не давала Великому визирю покоя.

В Средиземном море хозяйничал Азор Барбаросса, под рукой которого воевали тысячи корсаров. Когда погиб его старший брат Арудж, бывший правителем Алжира, Азор подхватил власть в свои руки, признал себя вассалом турецкого султана, от которого тут же получил титул бейлербея и 2000 янычар в помощь. С этими силами Азор Барбаросса успешно отбивал нападения испанцев на Алжир, но был предан местными, почему из Алжира пришлось уйти.

Ибрагим-паша решил, что пришло время отвоевать Алжир обратно, предоставив Барбароссе необходимую помощь еще раз. С помощью корсаров Барбароссы можно было держать в руках почти все побережье Африки. Барбаросса помощь принял и взялся за Алжир снова.

У Азора Барбароссы был замечательный принцип: на румах его судов никогда не сидели рабы, корсар считал, что успешно воевать могут только свободные люди, а те, кому все равно погибать под плетью, не станут хорошо грести в нужный момент. Вообще, этот выдающийся пират отличался своеобразным характером – был веселым и даже доброжелательным, редко выходил из себя, но если уж это происходило, то щели в палубе бросались искать все, рука у главаря пиратов была тяжелой.

Как такое почти добродушие сочеталось с холодной жестокостью к тем, кто противился Барбароссе, не мог понять никто, и одно упоминание коренастого предводителя морских разбойников, обладавшего знаменитой рыжей бородой, приводило тех, кому приходилось пересекать морские просторы, в трепет. Конечно, не всех, были и те, кто воевал против Барбароссы, но таких меньшинство.

Держать под рукой Барбароссы Алжир значило не подпустить к побережью ни испанцев, ни французов. Это вполне устраивало султана Сулеймана и его Великого визиря Ибрагим-пашу. Копия карты Педру Рейнела с розой ветров, купленная за огромные деньги через венецианцев, очень пригодилась Барбароссе и его корсарам. Ибрагим не сомневался, что окупятся эти вложения скоро.

Великий визирь мог быть доволен: территория Османской империи не просто расширялась, важнее то, что она расширялась за счет прибрежных территорий, что позволяло успешно противостоять морским державам.

Строился и новый флот, переоснащались суда, обучались воины.

Теодор в который раз, стоя на берегу бухты Крионери, с тоской смотрел на крыши венецианского замка на острове Панагия. Там, на этом острове, пропал его любимец Георгис. Зачем они с соседским мальчишкой Никосом отправились на утлой лодчонке на остров? Никос, всхлипывая и размазывая по щекам грязь вперемешку со слезами, рассказывал, как невесть откуда появились суда османов, как в замке быстро закрыли ворота, а он сам бросился бежать в лес, чтобы спрятаться. Звал Георгиса, но тот стоял, словно завороженный, держа свою скрипочку в руках, и смотрел.

Так и схватили Георгиса со скрипочкой. Он хотел показать отцу новую мелодию, которую разучил, но не успел. Схватили за неимением другой добычи, увезли. Можно бы и забыть, но что-то не давало покоя Теодору, все казалось, слышит сквозь шум волн эту скрипочку. Почему-то верилось, что сын жив и еще даст о себе знать.

На берег, с трудом ковыляя и опираясь на толстую суковатую палку, охая и ахая на каждом шагу, выбралась старая Елена. Никто в Парге не помнил ее молодой, казалось, она и родилась старухой, только вот родилась одновременно с этими горами и морем, раньше самой Парги.

– Все ждешь?

Когда-то Елена безо всякой просьбы вдруг предсказала Теодору, что его пропавший сын не вернется, но заберет отца к себе. Теодор тогда фыркнул:

– На небо?

– Нет, он на земле будет богат и знатен, будет владыкой многих земель, перед ним будут падать ниц и целовать сапоги, есть будет на золоте, а ходить в парче.

Теодор тогда даже руками замахал на старуху:

– Что ты!

Только ее возраст не позволил обругать за такое издевательство над отцовским горем. Он не посмел, но многие Елену осудили, плевали вслед:

– Старая карга! Словно не видит, как убивается Теодор.

Но старуха упорно стояла на своем:

– Будет Георгис ходить в золоте и властвовать над многими. В Паргу не вернется, но отца к себе заберет.

Сколько ни плевали в ее сторону, только посмеивалась, разве что к самому Теодору не приставала.

Два десятка лет с тех пор прошло… И вот теперь объявилась снова.

– Что стоишь, не стой, иди домой, сейчас к тебе посланец от сына придет.

– Ты опять за свое?

– Иди, – коротко приказала старуха, и он почему-то послушался.

До дома дойти не успел, соседи сообщили:

– Теодор, иди домой, там тебя какой-то важный человек спрашивает. Вон с того корабля высадился.

На волнах бухты Крионери покачивался небольшой, но богато украшенный корабль, явно турецкий. Венецианцы по нему не палили из крепости, значит, не враг…

По горам Парги и так взбираться нелегко, а уж волнуясь – и вовсе невыносимо. К дому подошел, задыхаясь, уже во дворе показалось, что спит, пришлось себя ущипнуть.

Подле двора толпой стояли соседи, с любопытством разглядывая необычно для Парги одетых людей, толпившихся у крыльца, которые переговаривались на чужом языке. Теодору дорогу уступили все – сначала соседи, а потом и эти чужаки, почтительно посторонились, словно он бали какой…

В самом доме навстречу поднялся высокий длинноусый богато одетый человек:

– Я от вашего сына – Ибрагим-паши.

От сердца сразу отлегло: вот она, ошибка, обознались! Небось старая карга чего-то наплела.

Невестка Мария глазами все показывала на богато одетого красавца, словно сигналила о чем-то. О чем?

– Приветствую вас в своем доме, будьте гостями, но ошиблись вы, у меня нет и не было сына Ибрагима.

Человек рассмеялся:

– Верно Ибрагим-паша сказал, что не поверите вы ему. – Он держал в руках что-то завернутое в дорогую ткань, начал разворачивать, продолжая: – Его в детстве Георгисом звали, а сейчас Паргалы Ибрагим-паша, это значит Ибрагим-паша из Парги. А показать просил вот это, сказал, по этому узнают.

В руках у незнакомца была та самая скрипочка, на которой в детстве играл Георгис!

У отца ноги подкосились, но, прежде чем присесть, все же взял дрожащими руками скрипочку, держал, как самую большую драгоценность. Это память о сыне, на которого возлагали столько надежд, мечтали, что умненький Георгис станет хорошим музыкантом, вытащит семью из нищеты.

Георгис пропал, из нищеты семью вытащил следующий сын Микос, они с отцом из лодки не вылезали, но бедность так и не покинула.

– Где он? Как он?

Незнакомец снова улыбнулся в усы:

– Ибрагим-паша Великий визирь султана Сулеймана, падишаха Османской империи, к тому же его зять, женат на Хатидже Султан – любимой сестре падишаха.

Теодор вслушивался в произносимые слова, но они не проникали в мозг, не воспринимались. Поняв, что собеседник мало что понял, незнакомец повторил:

– Ваш сын сейчас второе лицо в Османской империи, он уже много лет ближайший друг и советчик султана Сулеймана, а теперь Великий визирь и его зять.

– Георгис?

– Он стал Ибрагимом…

До отца вдруг дошло самое главное: Ибрагим… значит?..

– Магометанином стал?!

От двери раздался скрипучий голос Елены (и как только успела доковылять?):

– Он ребенком был, когда в плен попал. Да и нет худой веры, все хороши, хуже, если бы не верил…

Старуха шагнула через порог, усмехнулась:

– Говорила я тебе, Теодор, что твой сын будет на золоте есть и в парче ходить. Ты не верил. Большой человек наш Георгис теперь.

Незнакомец снял с пальца огромный перстень, протянул Теодору:

– Это просил передать Ибрагим-паша.

Грек от перстня даже отшатнулся:

– Никогда такого в руках не держал, ни к чему мне.

Гость снова рассмеялся, протянул не глядя перстень Микосу:

– Берите, от подарков нельзя отказываться. Там еще много всего. Но главное, что просил передать Ибрагим-паша: просит вас переехать к нему в Константинополь.

– Куда?

– Константинополь, Стамбулом ныне зовется.

– Да это я помню, только там же магометане!

– В Стамбуле разные люди живут, и веры разные, в том числе православная, церкви сохранились, никто никого не теснит и за веру в тюрьму не сажает. А мусульмане ничуть не хуже христиан. Я тоже христианином был, мусульманином стал, когда подростком в Стамбул попал.

– В плен захватили?

– Нет, по девширме, есть такой сбор, забирают у бедняков по сыну.

– Ой-ой… Откуда же тебя забрали?

– Я босняк, хорваты есть, сербы, всякие…

– Согнали, как скот?

Босняк рассмеялся:

– Нет, отобрали самых умных, которых определили, как вашего сына когда-то, в дворцовую школу, а тех, кто не захотел и был покрепче, отдали в семьи, чтобы вырастили, научили турецкому языку, обучили какому-то ремеслу и для службы в армии подготовили. Мы янычарами стали, а те, кто в дворцовую школу попал, те чиновниками.

– Так Георгис грамотный?

– Не просто грамотный, а очень грамотный.

– Он всегда был умным мальчиком! – в голосе отца звучала такая гордость, что босняк невольно улыбнулся.

– За умение думать Ибрагим-пашу и заметил наследник престола шех-заде Сулейман, а потом Сулейман, да продлятся дни его вечно, султаном стал, а Ибрагим-паша пашой и вот Великим визирем.

– Что это значит?

Откуда в небольшом рыбацком городке знать все тонкости придворной иерархии далекой Османской империи? Парга городок греческий, но принадлежал Венеции, вон на мысу крепость венецианская стоит, а на острове Панагия дворец, тоже больше на крепость похожий.

– Это значит, что он второй человек в империи после правителя, всем управляет. Он сейчас в Египте, а нас за вами прислал.

– Я не знаю… Что же мы там делать будем: языка не знаем, рыбу ловить не разрешат небось, разрешение купить у нас денег нет.

Теперь ответом был просто хохот:

– Теодор-ага, ваш сын – зять падишаха! Какая рыба, какое разрешение?! У Ибрагим-паши дворец чуть меньше падишахского.

– Тогда нам и в гости ехать нечего, там и вести себя не знаешь как.

– Я вам вот что скажу: жить в Стамбуле можно всем, особенно тем, у кого есть деньги, а у Ибрагим-паши их много, вера есть всякая, никто никого не неволит, языки тоже разные, в том числе и греческий, тоже никто не неволит по-турецки говорить. Не понравится, сюда вернуться никогда не поздно. Мы сейчас в Венецию, на обратном пути к вам снова заедем, к тому времени все обсудите и решите. Пойдемте, я подарки покажу, там всего много, в дом не поместится, во дворе сложили.

Соседи не только не разошлись, они, кажется, сбежались со всей Парги, из Антусы, а то и Морфиона. Любопытно, кто это такие подарки прислал бедному Теодору?

По толпе ходило:

– Это Георгис, он важным человеком стал, не иначе!

– Какой Георгис, турки же приплыли? Это тетка у Теодора за турка замуж вышла, вот теперь вспомнила о племяннике.

Когда Теодор показался на дворе, кто-то из особо любопытных не удержался, закричал:

– Теодор, кто это тебе дары прислал?

– Георгис мой жив, оказывается, большим человеком стал, богатым.

– Верно тебе старая Елена пророчествовала?

Теодор вспомнил о старухе, но та словно сквозь землю провалилась. Ладно, потом найдет и отблагодарит щедро, а заодно и прощенья попросит за то, что не верил все эти годы.

– А тетка твоя как?

– Какая тетка?

– Богатая, та, что подарки прислала?

Некоторое время Теодор смотрел на спрашивавшего Леона, потом мотнул головой:

– Сказал же: подарки Георгис прислал, это он богатым стал.

Толпа зашумела:

– Георгис нашелся!

– Он подарки отцу богатые прислал!

– Вот повезло Теодору, теперь небось и знаться с соседями не будет!

Теодор возмутился:

– Это почему не буду? Я каким был, таким и остался. Ну-ка посмотрим, что сынок прислал!

Шеи любопытных вытянулись, как у гусей, круг мгновенно сузился настолько, что дюжие охранники, что притащили все во двор, оказались зажаты со всех сторон. Они нервно оглядывались, но быстро сообразили, что ни им, ни дарам ничего не угрожает, соседи были любопытны, но не вороваты.

В тюках оказались шитые золотом ткани, одежда, на которую Теодор смотрел с изумлением:

– Куда ж мне такая? Да и ткани тоже. Где у нас в этаком ходить?

Кто-то посоветовал:

– А ты купцам продай, лодку купишь новую.

– И то…

Открывали тюк за тюком, немного погодя кто-то крякнул:

– Тут не то лодку, весь корабль купить можно.

Но босняк позвал Теодора в дом:

– Есть кое-что.

Теперь любопытные лица приникли к мутноватым стеклам, вставленным в крохотные окошки.

Посланник Ибрагима достал ларец, а когда открыл, у Теодора и вовсе глаза полезли на лоб:

– Это мне?

– Вам, Теодор-ага.

Ларец был полон золотых монет. Две тысячи дукатов отбрасывали солнечные зайчики на старые стены небогатого дома. Похоже, сын и правда живет в сказке…

И все-таки, когда посланец уплыл, оставив Теодора и всю Паргу в полном смятении, сомнения оставались, слишком уж все хорошо. К тому же старая Елена словно в воду канула, исчезла, никто ее после появления в избе и не видел, только сучковатая палка осталась стоять в углу.

Теодор не знал, верить случившемуся или нет, ни дары, ни деньги никуда не дел, только под крышу занес, чтобы дождем, если будет, не замочило.

Соседи советовали каждый свое: кто говорил, что все это обман, а золото проклято и через шесть дней превратится в черепки. Кто твердил, что стоит отправиться к сыну, потому что Георгис всегда был умным мальчиком и вполне мог стать султаном. Конечно, в него влюбилась султанша, нарожала детишек, а куда ж детям без отца? Вот и вышла за него замуж. Сказано же: паша!

Микос молчал, сомневаясь, а вот его жена Мария не давала ни мужу, ни свекру покоя, жужжа и жужжа, мол, надо хотя бы съездить да посмотреть.

Если честно, то они напряженно ждали тех самых шести дней, о которых пророчествовали злые языки. Почему шесть, не знал никто, но все верили, что именно в этот срок все и решится.

Через шесть дней утром во дворе снова собралась почти вся Парга. Всем было любопытно, черепки в ларце или нет.