Текст книги "Последние дни Венедикта Ерофеева"

Автограф письма В. Ерофеева к Н. Шмельковой от 22.08.87

Занятно было в 33-м “Огоньке” видеть твою фамилию. Так что не все у меня черно.

Еще отрада, допустим, – мой котенок Пиночет. Я все чаще захожу на ту половину, чтоб с ним посидеть. При этом я напоминаю ему, наверное, своими очертаниями Норвегию, а он мне – остров Бахрейн. Он – короткий, как девичья память, я – длинный, как рубль. И еще одна радость меня ожидает: я вменил себе в обязанность мыть шею по четным числам, а после 31 августа будет первое сентября. И еще 4-го, в пятницу, вечером еду в Москву, чтоб утром 5-го получить свой пенсион. Ты заглянешь или нет? Я предварительно куплю тебе какой-нибудь гостинец, чего-нибудь паршивого и сухого. Помню постоянно. Обнимаю и скорее приезжай на Флотскую.

Венед. Ероф.

22/8.87 г.».

____________

5 сентября

По возвращении из Коктебеля приезжаю на Флотскую. Познакомилась со старшей любимой Веничкиной сестрой Тамарой Васильевной. Она живет в Кировске, переписывается с ним, присылает дефицитные книги. Веничка писал ей обо мне, и ему очень хочется, чтобы я ей понравилась. Все время ко мне придирается: слишком загорела, очень похудела… Недоволен челкой. Подарила ему свои три коктебельские акварели. Сказал: «Живописец ты плохой!»

____________

8 сентября

Снова в Птичном. Долго гуляем с Веней и Галей в лесу. Неожиданно Галя сорвалась в Москву. Веня поделился со мной, что ей грозит больница. Все симптомы: чрезмерное увлечение наукой, исписывание формулами обоев, книг и т. д. «Это происходит с ней с 81 года», – сказал он.

____________

11 сентября

Вечером звонит Галя. Попросила навестить Веничку в Птичном. Сама приехать скорее всего не сможет. Ерофеев встретил радостно. Сказал, что предчувствовал мое появление. К вечеру – неожиданный приезд Гали. Ночевала у них. Утром все вместе ходили в лес за грибами. Лишний раз поражаюсь, как Веничка любит это занятие: даже никому не доверяет грибы чистить, а уж варить или жарить – тем более.

У Гали действительно обострение. Все время возбужденно говорит о науке, о каких-то формулах. Говорит, что знает о том, о чем никто даже и не подозревает.

Сообщила, что Лён от имени ее начальницы Арбузовой позвонил ее лечащему врачу Мазурскому с целью запечь ее в больницу. Она в панике. Боится приезжать в Москву. Просит меня позвонить Мазурскому и с ним объясниться. В тот же день позвонила. Все обошлось. Он обещал Галю не трогать, пока она сама не захочет с ним повидаться. Сказал, что мнение Льна для него не авторитетно.

____________

15 сентября

Неожиданный приезд ко мне домой Гали. Рассказала, что была по Веничкиным делам у Бориса Мессерера. Сказала ему: «Если со мною что-то вдруг случится и к вам придет Наташа, примите ее хорошо. Ей можно верить». Даже предложила поговорить с Мессерером, чтобы он устроил меня к себе на работу художником-подмастерьем. Ей очень понравились мои работы, и я одну ей подарила. Но, по-моему, это все ее фантазии. Ни с кем и ни о чем она не говорила, но не в этом дело. Мне Галю очень жаль. Про Льна сказала: «Я его на порог больше не пущу. В конце концов квартира моя. Он Веничке всегда завидовал, даже его фигуре».

Предупредила ее, что из-за Льна я даже не приду на долгожданный Веничкин день рождения во избежание с моей стороны всяких эксцессов. «Ничего, ничего страшного, – сказала она. – Их надо учить». В общем, как всегда, когда Гале плохо, как я заметила, мы на какое-то время становимся с ней чуть ли не друзьями. Даже в разговоре со мной у нее как-то проскользнуло: «Наш Веня»…

____________

21 сентября

Позвонила Галя и пригласила в гости. Являюсь. Ерофеева нет – застрял в гостях у Епифанова. Вместо него – Галина мать Клавдия Андреевна. Встретила меня весьма дружелюбно. Часа через два, как ни в чем не бывало, появляется Ерофеев. Он, конечно, как мне кажется, очень переживает Галино состояние, и это отражается на мне. Все время дерзит: «Слишком много говоришь. Лучше меньше, да умнее. Я всем говорю, что ты пустая. Не пойду на Шагала, не надо нам этих жидяр. Когда поедешь домой?» Галя (совершенно серьезно): «Видишь, как он нежно объясняется тебе в любви?» Горделиво направляюсь к лифту. Веничка бросается за мной. Не отпускает. Допоздна беседуем в его комнате. Сообщил, что отобрал 366 стихотворений русских поэтов и собирается передать их Евтушенко в «Огонек» в раздел «Антология русской поэзии». Очень просит меня не уезжать и остаться у них хотя бы до утра. Время у меня есть, но ради спокойствия Гали отказываюсь, и она, кажется, рада моему отъезду. Сказала: «Чеши» – и словно в знак благодарности за мой поздний, неуютный отъезд насильно всовывает мне в сумку банку клубничного варенья собственного изготовления.

____________

22 сентября

В 8 утра звонит Ерофеев. «Почему в такую рань? – спрашиваю. – Проверяешь, дома ли я?» Договорились созвониться в 9 вечера, чтобы обсудить поездку в Абрамцево. Не позвонил. В 10 вечера звоню сама. В трубке нетрезвое: «Глупая дура. До свидания!» И… короткие гудки.

____________

23 сентября

Утром снова звонит. Сообщает: «Как только я проснулся, то сразу подумал о тебе. Чувствую себя скверно. Вот если бы ты приехала, мне сразу стало бы намного лучше». Договорились, что позвоню ему в 12.30, чтобы точно условиться 24-го все же отправиться в Абрамцево. Звоню. Голос сухой. «Поеду один. Обойдусь. До свидания».

____________

25 сентября

Все же вечером позвонила. Веничка: «Куда ты пропала? Хотел позвонить утром, но решил не будить. Ты же решила не идти на работу». С радостью согласился пойти со мной на квартирную выставку художницы Натты Конышевой у Н. Бабасян. Пригласила и Галю.

Ничего не понятно в его поведении… Какой-то детский сад. Галя воспринимает все это как проявление ко мне его нежности.

____________

27 сентября

Пошли с Ерофеевым на ретроспективную выставку художников-шестидесятников. Понравились ему немногие. Особенно выделил графику Бориса Свешникова (лагерные рисунки), Леонида Берлина и Вадима Сидура. Сказал про них: «Думающие». Обещала пойти с ним в гости к Свешникову, представила в зале Берлину. Пригласил нас в свою мастерскую.

Веня рассказал мне о приезде одного поляка из Варшавы, который привез ему свою диссертацию по его творчеству. Поляк за бутылкой 70-градусного напитка рассказывал, как Ерофеева все в Польше любят, называют Веничкой, в Варшавском университетском театре вовсю идет «Вальпургиева ночь». Сделал ему и Гале на полгода вызов в Польшу. Правда, Ерофеева несколько раздражило, что в диссертации написано, что он идет от Булгакова. «А я его терпеть не могу, – сказал мне Веня, – прочитал двадцать страниц и отложил». Не очень-то ему поверила. Нравится не нравится – дело вкуса, и наверняка, хотя бы из профессионального любопытства, дочитал он «Мастера» до конца.

____________

28 сентября

Уезжаю на встречу с кинорежиссером Иосифом Пастернаком. Он ставит фильм об андеграундном искусстве 60-х «Черный квадрат» и просит меня отвезти его в психиатрическую больницу к замечательному художнику Владимиру Яковлеву[11]11
  Выдающийся художник-экспрессионист. Умер в 1998 году.


[Закрыть]. Хочет взять у него интервью и снять на камеру.

По дороге много рассказываю Пастернаку о Яковлеве, цитируя ему высказывания о нем известных художников и искусствоведов, в том числе и художника Игоря Ворошилова. «Яковлев… Последняя веточка рая, увядшая на корню. Все его страдания – страдания русской живописи. Если Яковлев в дурдоме, страдает, ждет солнца, то и русская живопись там же. Как кинокритик, я могу отметить чрезвычайную живость его вещей. Как философ, я вижу там борьбу с материей – глухой, непонятной, неиндивидуальной и агрессивной. Самые лучшие его работы похожи на взрывы вулканов. Он будит материю».

Возвратясь домой, позвонила Веничке. Разговаривает со мной подчеркнуто холодно. Сказал, что смотрит по телевизору чеховскую «Душечку» и что кто-то на нее очень похож. «Не на меня ли ты намекаешь?» – спросила я. – «Неважно», – ответил он и повесил трубку.

____________

29 сентября

Рано утром звонит Ерофеев. Сообщает, что приезжал к нему какой-то американец и преподнес 5 экземпляров «М – П», изданных во Франции. Сказал, что с удовольствием подарит и подпишет мне один экз. Изъявил желание поехать в гости к Борису Свешникову и Леониду Берлину. Вечером снова звонок. Заметно нетрезв и поэтому груб: «Мне на тебя наплевать в высшей степени» и т. д. Берет трубку Галя: «Ты что обращаешь внимание? Ведь он нахамит, а потом переживает. Наверняка попозже перезвонит тебе, чтобы извиниться».

____________

3 октября

Веничке с Галей предстоит переезд с дачи в Москву. Большой компанией едем на машине в Птичное за вещами. Допоздна гуляем в лесу. Все остаются ночевать. Мы с Галей располагаемся на узкой тахте из-за тесноты чуть ли не в обнимку. До утра беседуем, и все о науке. В основном говорит Галя. Веничка дарит мне обещанный экземпляр парижских «М – П» с репродуцированной на обложке картиной известного художника В. Калинина «Жаждущий человек». Подписал: «Очень умной девочке Наташке от еще более мудрого автора в память о 87-м. В. Ер. 3/Х.87». Еще обещает подарить «Континент» с опубликованной в нем «Вальпургиевой ночью».

____________

6 октября

Веничка отказывается идти на Шагала. Вместо этого едем на «Профсоюзную-100»: закрытую однодневную выставку художников «Лианозовской группы». Вывесили даже Оскара Рабина. Встретили общих знакомых художников и поэтов Льва Кропивницкого, Генриха Сапгира, Игоря Холина и многих других. Возвращаемся на Флотскую. По дороге, как бы между прочим, с наигранным равнодушием в голосе Веничка спрашивает: «А все-таки, что это за другая твоя фамилия Кулешова?» Отвечаю, что это фамилия моего второго мужа – филолога, с которым я уже давно развелась. «И правильно сделала», – почему-то сказал Веничка. «Кстати, – сказала я, – у него, как и у тебя, день рождения – 24 октября». Ерофеев был удивлен. Говорю, что очень рада его предстоящей поездке с Галей в Польшу. Ерофеев: «Я бы больше хотел поехать с тобой. Что ты все время твердишь: “Галя, Галя…”

Пробыла на Флотской 3 дня. Настроение у Венички прекрасное. В шутку: «Отваливай скорей». Галя удерживает.

____________

12 октября

На квартире верного друга Ерофеева Машеньки Шавыриной – вечер поэзии. Стихи читает приехавший из Канады замечательный поэт Бахыт Кенжеев. Комната забита народом. Пришел, конечно, и Лён. Он все никак не может пережить наше с Веничкой знакомство. Но сегодня он со мною более чем любезен. «Я счастлив, – говорит он, – что Ерофеев в надежных руках! Если бы мы продлили ему жизнь…» и т. д., и т. д. Вечером позвонила Веничке и обо всем ему рассказала. Оказывается, Ерофеев звонил в тот же день Машеньке и очень благожелательно обо мне отозвался.

____________

14 октября

Позвонила Галя и пригласила меня приехать к ним в гости. У Венички очередная волна хорошего, теплого ко мне отношения: «Ты мне снилась. С тобой спокойно. Я тебя люблю, девчонка. Мне тебя неудобно приглашать к себе. Я все жду, когда ты сама скажешь, что приедешь ко мне. Мне без тебя трудно. Ты хоть раз в неделю приезжай ко мне».

Вечером у Вени был Игорь Ноткин. Нес какой-то полубред. Веничка спросил: «Что ты несешь, может быть, ты уйдешь?» Игорь ушел, проворчав, что я путаю все его карты. Веня махнул рукой, сказал, что этот юродивый мечтает о нашей ссоре.

____________

Веничка сообщил новость. Опять приезжал к нему знакомый поляк, который в Вильнюсе нашел остатки утерянной «Антологии поэтов общежития Ремстройтреста», в котором одно время (57-й год) Ерофеев работал грузчиком.

Веничка так заразил простых рабочих своей неподдельной любовью к литературе, что они сами начали писать стихи, а Ерофеев их обрабатывать. Так и появилась эта, составленная им «Антология», включившая и его стихи.

Ерофеев сказал мне, что полюбил русскую поэзию с юношеского возраста, что сам писал стихи с 16-ти лет, подражая некоторым любимым поэтам – Бальмонту и особенно Северянину. Вот одно из них из утерянного цикла «Путешествие вокруг Европы на теплоходе “Победа”».

Справки с различных мест работы В. Ерофеева

Гавр

 
Я снова, опьяненный маем,
на опьяняющем фрегате
впиваю майскую гуманность
с полупрезрительной гримасой.
Вдыхаю сладость океана,
симпатизируя Пикассо,
и нарочито нелояльно
внимаю треску делегатов.
«Молле – апофеоз жеманства», —
Жюль Мок убийственно итожит.
Его агрессия жантильна,
как дуновение нарцисса.
А Кристиан в пандан премьеру
пленен кокетством чернокожих,
компрометируя Тореза
лишь компонентом компромисса.
О, катастрофа Будапешта
была изящным менуэтом,
она, как декольте Сильваны,
сорвала русские муары.
Для нас служила оппонентом
декоративность пируэта,
для них – трагедия Суэца —
своеобразным писсуаром.
Я, очарованно загрезив,
постиг рентабельность агрессий
и, разуверившись в комфорте
республиканского фрегата,
неподражаемо эффектно
сымпровизировал позессив,
пленив пикантностью Жюль Мока
и деликатных делегатов.
 

В антологии – несколько разделов.

I: «От романтизма к реализму»

II: пропущен (очевидно, утерян)

Ш: Декадентство,

Футуризм,

Имажинизм,

Символизм,

«Венедиктовщина».

В последнем цикле много стихов, посвященных Ерофееву. Например: Виктор Никитич Глотов.

Ерофееву В.

 
Я на площади – Прохожий,
В парикмахерской – Клиент,
Я вчера был Допризывник,
Завтра – Абитуриент.
 
 
На работе я – Завскладом,
В электричке – Пассажир,
В ОТДЕЛЕНЬЕ – Нарушитель,
У ребят – Кумир.
 
 
Я в газете – Главредактор,
А в анкете – Братый в плен,
В магазине – Покупатель,
В профсоюзе – Член!
 
 
Так и будет век от века,
И ночи  и дни!
Где ж я стану Человеком,
Ты хоть объясни!
 

1/ІХ.57 г.

Или такое, например, посвященное Ерофееву тем же автором.

 
Когда я закрываю глаза,
Все зримое перестает существовать,
Все невидимое вливается в меня,
Когда я закрываю глаза.
Когда меня покрывает мгла,
Бессилье увидеть погружает в страх:
Но в миг освещает Божья рука
Все невидимое, погруженное в меня, —
И даже мой страх покрывает мгла.
 

7/IX. 57 г.

А вот из «Избранных эпиграмм», посвященных В. Ерофееву Владимиром Андреевичем Волковским. («Под псевдонимом Волковский скрывается В. Р-ский и ………… – В. Ерофеев.)

Венедикту Ерофееву

 
Ты, в дни безденежья глотающий цистернами,
В дни ликования – мрачней свиньи,
Перед расстрелом справишься, наверное,
В каком году родился де Виньи!
 

____________

17 октября

Едем с Ерофеевым в Абрамцево. По дороге поделился: «Галю вот-вот заберут в больницу. Уже звонил врач Мазурский». Попросил меня позвонить ему: «Ты девка обязательная».

____________

20 октября

Позвонил вечером Веня. Сообщил, что умерла Мила Леонтович. «Ты смотри, не сорвись на похоронах», – попросила я. – «Чтобы я не сорвался, – ответил Веня, – ты должна быть рядом со мной».

На похороны не поехала, но вечером привезла на Флотскую большой букет хризантем. Галя поблагодарила и даже поцеловала меня.

Долго обсуждали с Веничкой, кого ему пригласить на свой день рождения. Все время повторял: «Как без тебя трудно…»

____________

24 октября

Долгожданный день рождения. Не было Беллы Ахмадулиной (какая-то мелкая ссора. Ерофеев расстроен), Славы Льна (странно!), Владимира Муравьева (не любит сборищ). Подарила 9 красных роз, две свои коктебельские акварели и дневник для записей с авторучкой.

Веня обругал мое одеяние: «Где черный свитер?» На акварели не отреагировал. Со многими чуть не перессорилась, например с Сашей Епифаном за то, что не был на похоронах Милы Леонтович. Ольге Седаковой заявила, что она в статье «О погибшем литературном поколении – памяти Губанова[12]12
  Леонид Губанов – лидер неофициального объединения творческой молодежи начала 60-х гг. «СМОГ», что расшифровывалось как «Самое молодое общество гениев» или «Смелость, Мысль, Образ, Глубина». Умер в 1983 году.


[Закрыть]» слишком мало сказала о самом поэте.

В основном общалась с Вадей Тихоновым. В мой адрес от него, как всегда, масса комплиментов. Посоветовал нам с Веничкой обвенчаться, на что Ерофеев ответил: «Достаточно, что Наташа – моя крестная мать». Вадик предложил нам с Веней у себя сторожку и работу, и даже комнату в своей квартире. «Какое счастье, – сказал он, – что ты оказалась в этом доме», на что Веня ответил: «Она не имела права здесь не оказаться. Представляешь, если бы она попала в руки такого мерзавца, как, например, Лён?» Вадик по секрету сообщил мне, что Веничка меня очень ценит и что об этом он сам ему говорил.

Через два дня после рождения Веня позвонил мне: «Я тебя очень люблю, девчонка, думаю о тебе каждую минуту, но, к сожалению, ничего уже нельзя изменить. Ты – самое яркое событие в моей жизни за 87-й год». Обещал в конце октября приступить к «Фанни Каплан». «Я знаю, почему Галина меня так торопит», – сказал он, намекая на свою болезнь. В его голосе чувствовались слезы. Сказал, что у Муравьева хранится его тетрадь «Записки психопата», которую тот ему пока не отдает. Она нужна, чтобы сделать некоторые поправки, и только потом можно будет публиковать.

____________

28 октября

Звонит мне, наверное по просьбе Гали, ее приятельница Алена, та самая, с которой я познакомилась в первый день нашей с Веней встречи на Флотской.

«Вальпургиеву ночь», сообщила она мне, Ерофеев написал под давлением Гали, которая заставляла его работать, чуть ли не кричала на него. Выдавала для бодрости виски, помогала печатать на машинке. Сейчас же он все время пьет и принимает снотворное, чтобы забыться. Напоследок выразила уверенность, что вряд ли я, как Галя, смогла бы каждый день быть с Веней. Выслушала ее, не возражая.

____________

1 ноября

Мне предстоит вести занятие для студентов в МГУ. Веничка провожает до самых дверей аудитории. Предлагаю ему поприсутствовать. Ведь ждать целый час – так долго! А потом – погуляем. Говорю, что представлю его аудитории как профессора из Киевского университета. Отказывается и целый час стоит в коридоре у двери, прислушиваясь к моей болтовне. По окончании занятия спрашиваю: «Ну как?» – «Все прекрасно, – отвечает он, – но особенно мне понравилась твоя фраза: “Следует подчеркнуть”». Короче, высмеял. Уже потом Клавдия Андреевна по секрету мне сообщила, что Веничка меня очень хвалил.

____________

2 ноября

Приезд на Флотскую с бутылкой коньяка Владимира Муравьева («крестного папеньки»). Вижу его впервые. Беседует с Веничкой и Галей, незаметно на меня поглядывая. Галя после его ухода: «Ну, как тебе Муравьев?» – «Очень интересный», – отвечаю. «И ты ему тоже понравилась», – говорит она.

Вечером звонок Муравьева. Просит Ерофеева прочесть ему несколько строк из Бродского. Потом трубку берет Галя. По ее ответам понимаю, что речь идет обо мне. Отзывается вроде благожелательно: хорошая художница, знала Зверева и помогала ему, так что вроде опыт есть и т. д., и т. д. Спрашиваю Веничку: «А почему он обо мне расспрашивает?» – «Ничего особенного, – ответил он, – ведь ты его кума».

____________

3 ноября

Звонит Веничка. Очень просит меня переехать к нему, если Галя попадет в больницу. Обещает покупать продукты в магазине, ходить на цыпочках, когда я буду писать по работе отчет, и т. д., и т. д. Ставлю условие, чтобы он начал писать. Соглашается. «Если я два-три дня не попью, у меня сразу появляется желание писать. Без тебя мне очень грустно, – сказал он, – и если ты переедешь ко мне, тогда я к Новому году закончу “Фанни Каплан”. У меня предчувствие, что в 88-м году мы больше не увидимся. Ты найдешь какой-нибудь предлог для ссоры».

____________

(?) ноября

Ездили с Веничкой в Абрамцево и пробыли там три дня. Он очень хочет поехать в Петушки, чтобы наконец-то увидеть свою внучку Настеньку. Поручил мне купить для нее погремушки.

____________

23 ноября

Приезжаю на Флотскую. Встретил радостно. Подарил нью-йоркское издание «Глазами эксцентрика» с автографом: «Милой Наталье в надежде на то, что она хоть что-нибудь поймет в этой моей давнишней белиберде. В. Ер. 23/XI-87».

____________

3 декабря

Звонит Веня. Ему очень, очень плохо. Просит привезти корвалол. Приезжаю. Он в депрессии. Все время заводит Сибелиуса. На мой приезд почти не реагирует, но в знак благодарности за лекарство дарит мне давно обещанный «Континент», в котором опубликована «Вальпургиева ночь». Подписал: «Наталье Шмельковой с неизменной нежностью. В. Ероф. 3/XII-87».

Разговорились о поэзии. Непонимание и досаду у Ерофеева вызывали поэты, не признающие, а то и просто «оплевывающие» своих знаменитых предшественников: и Пушкина, и Лермонтова, и Цветаеву, и многих других. Считал это признаком ущербности. «Какой же русский не заплачет от их строк? – возмущался Ерофеев. – Ведь они должны быть благодарны тем, из кого вышли!» Перед Цветаевой он преклонялся: «Что бы они без нее все делали?» Как-то сказал: «После того, как Марина намылила петлю, женщинам в поэзии вообще больше делать нечего». Правда, назвал при этом несколько достойных, по его мнению, имен. Не любит Ахматову. Даже раздраженно сказал: «Терпеть не могу эту бабу!» Я так оторопела от таких слов, что даже не спросила: «За что же? За рассудок? За ясность мысли? За что?»

P.S. Уже потом, прочтя как-то дневники Ю. Нагибина, наткнулась в них на такие строки об Ахматовой и Цветаевой: «…Беда Цветаевой, – пишет он, – если это беда, что она не создала себе позы, как Анна Ахматова. Та сознательно и неуклонно изображала великую поэтессу. Цветаева ею была». (Но это я так, к слову.)

К Ерофееву часто обращались молодые поэты с просьбой их послушать. В оценках своих он был беспредельно строг. Порою беспощаден. Если стихи нравились, слушал внимательно, не прерывая, если нет, то сразу делал выразительный жест рукой, чтобы чтение прекратить. В самых безнадежных ситуациях мог перейти и на резкость. Смеясь, рассказывал мне про одного поэта, специально приехавшего к нему, чтобы почитать свои стихи. Прослушав всего несколько строк, Ерофеев отрезал: «Достаточно. Это настолько мерзко и паскудно, что слушать дальше нету мочи». Разъяренный посетитель вскочиллсо стула и с возгласом: «Вы убиваете русских поэтов, и теперь я понимаю, почему вы живете в ведомственном доме» – выбежал из квартиры.

____________

Лучшим из современных поэтов России Ерофеев считал Иосифа Бродского. Полюбил и высоко оценил его поэзию сразу, как только прочел его первые, самые ранние стихи.

В декабре знакомлю Ерофеева с приехавшей из Нью-Йорка моей кузиной – журналисткой и литературным критиком Лилей Панн. Она обращается к нему с просьбой от издательства «Серебряный век» написать хоть немного о Бродском по случаю присуждения ему Нобелевской премии. После продолжительных уговоров Ерофеев передает ей текст, построенный на дневниковых записях – отзывах своих знакомых о поэзии Бродского.

«“Нобелевский комитет ошибается только один раз в году”, – съязвил один мой приятель месяц тому назад. И я, собственно, о Бродском писать не буду, это излишне. Любопытнее знать, как обмолвилась о нем знакомая мне столичная публика, от физика-атомщика до церковного сторожа, в конце октября 87 г. Я как можно короче.

Л., корректор издательства “Прогресс”: “Вначале, в бытность питерским тунеядцем, он был интереснее во сто крат. Пилигримы и все такое. Теперь, шагнув за Рубикон, он затвердел от пейс до гениталий”.

Р., преподавательница 1-го медицинского института: “Я вижу, в Стокгольме поступают по принципу: все хорошо, что плохо для русских”.

В.Т., поэт: “Ты как хочешь, Веня, а я вот за что его недолюбливаю: в нем мало непомерностей. В наше непомерное время надо быть непомерным, а у него безграничны только его длинноты. Да и то не слишком безграничны – можно было б и подлиннее”.

А., физик, доктор наук: “Для него все посторонне, и он для всех посторонен. Хоть некоторым врасплох застигнутым читателям кажется, что он ко всем участлив. Натан Ротшильд тоже участвовал в битве при Ватерлоо. В качестве зрителя, на отдаленном холме. К вопросу о “Холмах”.

Автограф дневниковых записей В. Ерофеева об И. Бродском

Н.С., искусствовед: “Дело даже не в том, что он белоэмигрант. Но в нем есть какая-то несущественность. При всех своих достоинствах он лишен чего-то такого, чего-то такого, что делает его начисто лишенным вот того самого, чего он начисто лишен” (!).

В.М., переводчик, крайне правый католик: “Я не говорю уже о достоинствах самого стиха, это очевиднее очевидного. Но в нем есть то, что прежде называли так: вменяемость перед высшей инстанцией”.

М., крайне левая православная: “Ну, не такая уж это неприятность, присуждение премии. Миновали уже те времена, когда нам были страшны подвохи со стороны Нобелевского комитета” (1/XI-87 г.).

Б.С., литератор: “Писать надо удовлетворительно или скверно. Отлично писать, как это делает И. Бродский, – некрасиво и греховно. И оскорбляет честь нации, оставшейся вопреки всему у себя дома”.

B. Л., тоже литератор: “Он совсем не умеет писать. Стихотворная строка должна звучать сама по себе, а не расплескиваться вниз. Что бы вы сказали, если б Хонсю-Хондо ничем не отделялся от Хоккайдо? Представьте себе: Сахалин непосредственно переходит в Хоккайдо, а Хоккайдо в Хонсю-Хондо. И никакого пролива Лаперуза. Это тошнотворно”.

C., биолог: “Теперь я верю тем историкам, которые утверждают, что Парижская коммуна была еврейской махинацией” (1/XI-87 г.).

Продолжать не буду, чтобы вконец не утомить. А панегирических суждений не привожу за их избыточную восклицательность и единообразие и потому, что ко всем им присоединяюсь, конечно. Как бы ни было, грамотному русскому человеку – это я знаю определенно – было бы холоднее и пустыннее на свете, если б поэзия Иосифа Бродского по какой-нибудь причине не существовала.

Все изложенные выше мнения о поэте мной самим предельно сокращены и доведены до степени литературной внятности».

____________

12 декабря

В кафе «Бедный Йорик», что на проспекте Вернадского, – персональный поэтический вечер Льна. Опаздываем с Веничкой на полчаса. Художник Борис Козлов поприветствовал нас с легкой укоризной в голосе: «Семеро одного не ждут».

В знак уважения к Ерофееву посадили нас за отдельный столик, у самой сцены. Лён даже лихо выставил для Венички персональную бутылку вина. Ко мне на сей раз он весьма благожелателен: «Веня в надежных руках». После вечера с трудом поймали машину. Водитель не хотел так далеко везти. Уговаривая, даже чуть с ним не подралась, что Веничку очень развеселило.

____________

17 декабря

Звонок на Флотскую Льна. Напомнил Веничке, что сегодня во Дворце культуры «Меридиан» состоится вечер, посвященный «СМОГу», что «красной нитью» пройдет поэт Леонид Губанов. Запроектировано телевидение. Просит Ерофеева сидеть в президиуме… Но Веничке это не по вкусу. Для поддержки он хочет пригласить Ахмадулину. По свидетельству журналиста Игоря Дудинского, афишу, перечислявшую тридцать одно имя, включая Иосифа Бродского, можно было обменять в Париже, в среде русской эмиграции, на две пары фирменных джинсов.

На долгожданный вечер народу собралось неожиданно мало. Один из поэтов, выступление которого было намечено, откровенно объяснил мне свое отсутствие боязнью КГБ, что помешало бы «наконец-то начавшимся поправляться его литературным делам».

Зато не могло не обратить на себя внимания присутствие в зале Евгения Евтушенко, скромно сидевшего в последнем ряду, как бы не желавшего обращать на себя внимание. Со сцены он не выступал, а жаль.

Зато очень запомнились прекрасные выступления Евгения Рейна, бардов Алика Мирзояна и Владимира Бережкова, Игоря Дудинского и многих других.

Запомнилось, и как прибывшие на вечер «подозрительные» телевизионщики упорно приглашали всех переместиться на несколько рядов ниже, чтобы захватить в кадр находящегося в зале Венедикта Ерофеева, и как тот лишь рукой от них отмахнулся. Спустя пять лет после смерти Ерофеева присутствующий в зале Лён отметил эту дату публикацией якобы найденной им давно утерянной рукописи писателя «Дмитрий Шостакович» («ЛГ». 25.10.95. № 43). Пропажу рукописи Лён свалил на Губанова: «Если едешь в электричке навеселе, да еще не один, а с пьяным Леней Губановым, – возможно всякое. Рукопись не пропала. Она была просто-напросто украдена Губановым и потом продана за бутылку…» («Новая литературная газета». 1994. № 9).

Но я отвлеклась…

В антракте знакомлю Ерофеева с Евгением Евтушенко. Веничка к нему, насколько мне известно, очень благожелателен.

«Вы знаете, – сказал ему Евтушенко, – когда я в Сибири читал “Москва – Петушки”, мне очень захотелось выпить». – «За чем же дело, – улыбнулся Ерофеев, – тем более что у меня нет ни одной вашей книжки». – «А я хочу ваш автограф», – сказал Евтушенко.

Обменялись телефонами, договорились встретиться. «Только чтобы не было народу» (просьба Евтушенко). На следующий день он позвонил Ерофееву, но встреча почему-то так и не состоялась.

Евтушенко (как позже написал Ерофеев в письме сестре Тамаре в Кировск) ему очень приглянулся: «и потертым свитером, и задрипанным шарфом вокруг шеи, и полным отсутствием обдуманности и театральности в манерах».

____________

23 декабря

В кафе «Новые времена» – вечер, посвященный Иосифу Бродскому. Ерофеев мрачен и небрит. Но оживляется, когда выступает Анатолий Найман (воспоминания, выдержки из книги). Организатор вечера пустил в зал реплику: «Даже самый великий скептик мира смеется». Веничку, как знаменитость, много фотографировали.

Вечером приезд на Флотскую Тихонова. Во весь голос (чтобы Галя слышала) уговаривает нас с Веней переехать к нему работать сторожами в деревянный дом, печка, сад, лес, оклад под 200 руб. и т. д., и т. д. Галя из соседней комнаты, конечно, все слышала, и с этого момента наши отношения сильно охладились.

____________

24 (?) декабря

Снова в гостях с Веничкой у художника Виктора Михайлова. Приезд к нему моих старых друзей, супружеской пары Ольги и Ромы Чепига. Вслед за ними – появление очень талантливого и известного грузинского кинорежиссера Александра Рехвиашвили с его другом кинооператором – Романом Цурцуми. У Саши только что прошел изумительный, нашумевший фильм «Ступени». Рассказывает Ерофееву, что на Западе проявляют огромный интерес к русской современной литературе и что у него возникло желание поставить фильм по его «Шагам Командора». Они с Романом очень хотят через Союз писателей Грузии пригласить Веню в Тбилиси, чтобы отдохнуть и встряхнуться. Говорят, что там примут его с радушием, по крайней мере, в восьми домах, даже глав. редактор «Литературной Грузии» Гия Маргелашвили. Все они считают его существом мифическим и, чтобы убедиться, что это так, угостят со всем грузинским размахом.

Говорю Веничке: «Все это, конечно, прекрасно и заманчиво, но ведь грузины действительно очень гостеприимный и щедрый народ. И как бы тебе не сорваться в этой поездке». Ерофеев, подперев голову рукой, очень серьезно призадумался: «Странно, – говорит, – ведь меня еще никогда от этого не предостерегали»…

В доме Михайлова – большая коллекция картин андеграундных художников, и среди них очень много работ Анатолия Зверева. Саша и Рома его очень любят, и мы все вместе просим Виктора полюбоваться его шедеврами, судьба которых так пестра.