Текст книги "Мантия с золотыми пчелами"

Глава 21

– Надо бы сходить к бывшей домработнице Бояринова, – заявила Астра за завтраком. – Эрик дал ее адрес. Весьма неохотно!

– Может, он клинья подбивал к секретарше? – предположил Матвей. – А та дала ему от ворот поворот? Вот он и боится, что его неудачный роман наружу вылезет.

– Чего ему бояться? Любовь – не преступление.

– Но из-за нее люди становятся преступниками.

– Неужели ты подозреваешь Эрика? В чем, позволь спросить?

– Он не до конца откровенен.

– Значит, он нам не доверяет. Его можно понять. Мы как приехали, так и уедем, а ему здесь жить, работать…

Вчерашняя непогода оставила после себя лужи, грязь и промозглый ветер. Астра и Матвей, вернувшись с кладбища, едва отогрелись в горячем душе. Они заказали в номер глинтвейн и жаркое из телятины. Горничная по их просьбе растопила камин, принесла два шерстяных пледа. Астра так и уснула в кресле у огня.

– Обувь по твоей милости можно выбросить, – проворчал утром Матвей. – Ее уже не отмоешь!

– Купим новую. На деньги клиента! – развеселилась она. – Сыщика ноги кормят!

Хорошее настроение говорило о том, что у нее появилась по крайней мере одна стоящая идея. Она нашла зацепку.

– Надеюсь, мы не застрянем на раскисшей грунтовке…

– Там асфальтированная улица, – успокоила его Астра. – Закажи себе крепкого кофе для бодрости. На тебя больно смотреть.

– Мне всю ночь снилась разная чертовщина! Гробы, кресты, разрытые могилы…

– …и кровавые мальчики?

– До этого не дошло.

В гостиничном ресторане оказалась хорошая кухня, и Матвей отдал должное мясу по-монастырски. Грибы в сметане тоже не разочаровали.

– Сколько можно есть? – возмущалась Астра.

– Не знаю, придется ли пообедать… – философски рассудил он.

За окнами открывался пасмурный вид на Каменку. Речка делала такие изгибы, что ее было видно почти из любого уголка города. Над водой стелился туман.

Астра натянула куртку, и они пошли к машине.

– Полюбуйся, на что она похожа, – сокрушался Матвей. – Где тут автомойка?

– Нет смысла мыть машину, если мы ее опять испачкаем. Поехали!

Он смирился. Более чем плотный завтрак сделал его сговорчивым. «Пассат» плавно покатился к повороту. Астра положила на колени туристическую карту Суздаля.

– Сейчас направо, – командовала она. – И прямо до спуска к реке.

Городской ландшафт был смешанным: равнину сменяла возвышенность, пологие берега реки внезапно вздымались, и казалось, что внизу под обрывом течет не мелководная Каменка, а сама Волга.

– Неудивительно, что здесь столько монастырей, – обмолвился Матвей. – Там обрыв, тут река, грех не соорудить крепостные стены.

– Да уж…

– Кстати, в Спасо-Евфимиевом монастыре по указу Екатерины II содержали преступников. Этакая тюрьма для «безумствующих колодников». Ты читала в путеводителе? Любого инакомыслящего могли объявить безумным и запереть в келью, пардон, в камеру. Комендантом назначался настоятель святой обители. Очень мило!

– И в этой тюрьме сидел монах Авель, – отозвалась Астра. – Великий прорицатель.

– Надеешься провести с ним спиритический сеанс?

– Я подумаю…

За разговором она чуть не пропустила нужный дом.

– Ой, проехали! Сдай немного назад.

Матвей притормозил у домика, выкрашенного в голубой цвет. На улицу смотрели три окна с резными наличниками и белыми занавесками. На подоконниках стояли цветы в горшках. Залаяла рыжая собачонка, просовывая морду в щель между штакетинами.

Астра подошла к калитке. За забором цвели флоксы, ромашки и синие садовые колокольчики.

– Эй, хозяева!

Из окна, отодвинув занавеску, выглянула женщина.

– Постояльцев принимаете?

Женщина скрылась, и через пару минут сбоку на крыльце скрипнула дверь. Бывшей домработнице Бояринова было лет пятьдесят. По словам Эрика, в доме она проживала одна и брала на квартиру туристов, которым гостиничные цены были не по карману. Звали ее Василиса.

– Поди прочь, Муська! – прикрикнула она на собачку. – Да вы входите, не бойтесь, она не кусается.

Калитка оказалась открытой. Во дворе росли кусты смородины и крыжовника. За сараем виднелись парники и овощные грядки.

– Вы на сколько дней хотите остановиться? – спросила хозяйка.

Ее круглое лицо загорело от работы на огороде, ситцевое платье было чистое и выглаженное. Волосы она забирала в пучок на затылке.

– Покажите нам комнату, – сказал Матвей. – Тогда будем решать.

Хозяйка провела их по дому, небогатому, но ухоженному, с высокими пружинными кроватями, перинами и обилием вышитых подушек и подушечек, лаковыми миниатюрами на стенах, потемневшими от времени иконами, запахом лампадного масла и герани.

– Хорошо у вас…

– Постояльцы не обижаются, – откликнулась она. – Беру за комнату недорого. Живите, сколько душа пожелает. Если любите домашнюю еду, я могу для вас готовить. За дополнительную плату.

Эрик сообщил, что Василиса нигде не работает с тех пор, как ушла от Бояринова. Сдает комнаты, варит медовуху и сбитень на продажу, солит по оригинальному рецепту огурцы. Уважаемый в Суздале овощ, между прочим. В июле весь город празднует День огурца.

«Их у нас можно попробовать в любом виде: и тушеных, и жареных, и в кляре, и сладких, и острых, и с медом, – похвалился старлей. – Огурец – кормилец наших пенсионеров. И гости огурчики обожают, берут нарасхват!»

Астра с удовольствием уселась на самодельный деревянный стул:

– А мне здесь нравится…

– Ну, что, остаетесь? – улыбнулась Василиса. На ее щеках образовались две милые ямочки.

Матвей медлил с ответом. Они с Астрой разыгрывали супружескую пару – привередливый муж и покладистая жена.

– Может, огурцами угостите?

– Ой, да запросто! Сию минуту…

Хозяйка принесла из кухни миску, полную отборных свежих огурчиков, один к одному.

– Парниковые? – придирчиво смотрел на них Матвей.

– На грядке растут, только что под стеклом! – объяснила Василиса. – В открытом грунте они так рано не вызревают. Я никакой химии в землицу не добавляю, ничем не брызгаю. Все по дедовскому методу!

Они попробовали огурчики, похвалили. Женщина расцвела от удовольствия.

– Мы к вам по делу, Василиса, – вдруг сказала Астра. – Извините, что прикинулись туристами. Хотели взглянуть, какая вы хозяйка. Вы только не пугайтесь!

Румянец сбежал со щек Василисы, было видно, как она напряглась.

– Мы из Москвы приехали, – сообщил Матвей, как будто сие обстоятельство могло успокоить женщину. – Нам нужно с вами поговорить. Об одной щекотливой вещи… Это по поводу господина Бояринова, у которого вы работали.

– Я о нем даже слышать не хочу! – чуть не заплакала Василиса. – Век не забуду, как он меня отблагодарил за честный труд! Уж как я старалась, как угождала…

В ее глазах стояли слезы, голос дрожал.

– Что между вами произошло?

– А вы кто? – опомнилась бывшая домработница. – Это он вас прислал? Передайте, что я больше в его дом ни ногой! Ни за какие деньги!

– Послушайте… Мы адвокаты его племянницы, Ульяны Бояриновой. Она в Москве проживает, – на ходу сочиняла Астра. – Выясняем некоторые подробности семейной жизни Николая Порфирьевича. Сколько лет вы у него проработали?

– Почитай, десяток будет… Нелегкое это дело, чужое хозяйство вести. На первых порах я каждый день плакала, валерьянку пила… Потом постепенно обвыклась, притерпелась к его характеру. Как жена-то его умерла, он совсем ума лишился! Только вот не было у него никакой племянницы. Я ничего такого от них не слыхала, ни от хозяйки покойной, ни от хозяина… Хотя знаете, как раз перед моим уходом он в Москву ездил, на похороны…

– Когда именно?

– Примерно год назад…

– Год назад умерла единственная родная сестра Николая Порфирьевича. Ее он и ездил хоронить. После похорон возникли некоторые… имущественные разногласия.

– Сестра… – недоуменно вскинула брови Василиса. – Что за люди эти Бояриновы?! Родню, и ту не признавали…

– Видите, раз была сестра, значит, у нее могла быть и дочь, верно?

– Ну да… – машинально кивала Василиса. – Только Бояринов ни про сестру, ни про ее дочь слова не проронил. Он вообще странный человек. Настоящий деспот! Жена боялась нос за ворота высунуть, едва выпросилась у него в церковь ходить… И девицу эту, Маняшу, от себя ни на шаг не отпускает. Истинный домострой развел! Он никого не слушает, все требует, чтобы по его было!

Она осеклась и виновато вздохнула:

– Вы не подумайте, я не сплетница… Обидел меня крепко Николай Порфирьевич, но напраслину я наговаривать не собираюсь. Платил он хорошо, без задержек, а то, что нрав у него крутой… тут уж ничего не попишешь.

– За что он вас уволил?

– Можно сказать, я сама ушла. После Москвы Бояринов стал вести себя просто невыносимо! Теперь думаю, он смерть сестры переживал, раскаивался, что при жизни не уделял ей внимания. Все мы так устроены. Пока жив человек, не жалуем его, а когда умирает, плачем и рвем на себе волосы.

– Что же Николай Порфирьевич, сильно придирался к вам?

– К каждой мелочи цеплялся, скандалил, посуду даже бил: то чашку об пол грохнет, то тарелку. И притом без повода! – жаловалась Василиса. – Стряпню мою забраковал, говорил, несъедобные, мол, твои блюда, Васька! Это он так меня называть стал – Васькой! Словно шелудивого кота! Поднимет крышку кастрюли, поглядит на щи, скривится и плюнет: «Помои! Вылей в яму!» Ну, кто такое обращение выдержит?

– И вы не выдержали?

Василиса горестно подперла рукой щеку:

– Я терпела, сколько могла, видит Бог! Жалко было работу терять. У нас в Суздале не больно устроишься. Но потом решила, что не заслуживаю таких оскорблений и поборов. Он ведь что вздумал: штрафы с меня брать! Обед плохой – часть зарплаты долой! Соринка где-нибудь валяется – еще штраф. Раньше-то ему и обеды нравились, и к уборке не было претензий. Как подменили человека! Вот я и ушла…

– Бояринов вас не уговаривал остаться? – спросил Матвей. – Не извинялся?

– Какое там? – махнула рукой Василиса. – Он даже обрадовался. И про штрафы забыл. Дал мне всю зарплату, хотя месяц еще не закончился, и выпроводил. Доброго слова напоследок от него не услышала…

– А как Бояриновы жили между собой, дружно?

– С женой-то? Я за ними не подглядывала. Но так, напоказ, у них всегда были теплые отношения. Можно сказать, полюбовные. Николай Порфирьевич ни в чем жене не отказывал… кроме свободы. Я поняла, что она и сама не особо стремилась вырваться за стены дома. Привыкла жить на всем готовом, никуда нос не высовывать… словно кошечка у ласкового хозяина. Спит себе на перинке и в ус не дует. Зачем ей на улицу-то? Там холодно, голодно, собаки загрызть могут…

– Человек – не кошка.

– Иногда женщины сами идут на неволю… – рассудила Василиса. – Муж о них заботится, а они тем и счастливы. Вот стала хозяйка в церковь ходить да под машину и угодила. Как тут не поверить, что Бояринов правильно делал, запирая ее дома? Ой, как вспомню ту беду, до сих пор сердце щемит! Хозяин и бушевал, и плакал, и грозился шофера-убивца на куски порвать. Едва весь дом не разнес! Мы с Маняшей за него испугались прямо, хотели «Скорую» вызывать, да он ни в какую… Чуть ли не с кулаками на нас набросился! Ну, тогда понятно, мы на него не обиделись, не в себе человек был от горя…

Она замолчала, заново переживая то страшное событие: внезапную трагическую гибель жены Бояринова. Со двора донеслось пронзительное тявканье рыжей собачки. Василиса встала, выглянула в окно.

– Чего тебе, Петька? – крикнула она. – За огурцами явился? Погоди чуток, гости у меня. Это сосед мой, Петрушка, – обернулась Василиса к приезжим. – Он огурцами на рынке торгует, забирает у меня оптом.

Она бросила взгляд на железные ходики, прикрепленные к стене. Это был намек, что гостям пора и честь знать.

– Мы вас задерживаем?

– Да нет… – застеснялась женщина. – Но Петька всегда торопится. Вечно у него времени нету. А мне еще нужно огурчики дособирать, чтобы полная корзина была.

– Пара вопросов, и мы уходим, – обнадежила ее Астра. – Что вы можете сказать о Маняше? Кто она Бояриновым?

– Бедная сиротка, они ее приютили из жалости, вырастили, ну, привязались, конечно, полюбили, как свою. Покойная хозяйка души в ней не чаяла. Но Маняша, конечно, понимала свое место. От скуки взялась помогать хозяину в работе – бумаги разные печатала сперва на машинке, потом на этом… на компьютере… подсчеты разные вела…

– Бесплатно?

– О деньгах речь не шла. Зачем Маняше деньги? Бояриновы ее всем обеспечивали, кормили, поили, одевали, выучили на бухгалтера. Она заочно институт окончила, диплом имеет. Хозяин самолично ее на экзамены возил, в своей машине.

– Выходит, у Бояриновых не было своих детей?

– Не было, – подтвердила Василиса. – Когда только поженились, родился у них ребеночек, но сразу умер. Хозяйка заболела от горя, умом тронулась, чудом вылечили. Николай Порфирьевич запретил о ребеночке говорить и на кладбище жену не пускал.

– Кто же за могилкой ухаживал?

– Сначала не знаю, кто, я тогда у них еще не работала. А теперь кладбищенский смотритель, вернее, его жена. Хозяин им платил за это. То я им деньги носила, то он сам возил.

– Как Бояринов относился к Маняше? Не пытался ли… приударить за ней?

– Да вы что? – выпучила глаза Василиса. – Она же им как дочь… Нет! Ничего такого я не замечала.

– При жене он мог сдерживаться, а когда той не стало…

– Не-е-ет! – замахала руками бывшая домработница. – Николай Порфирьевич такого себе не позволил бы. Он старой закалки мужик, насчет баб устойчивый. За каждой юбкой не волочится, как мой Миша покойный. Тот и лишнюю чарочку мог пропустить, и до баб был жадный, прости, Господи!

Она повернулась к образам и трижды перекрестилась. Видно было, что по мужу Василиса не убивалась, восприняла его кончину как должное. Возможно, это оказалось для нее облегчением.

– Значит, никаких нежных чувств Бояринов к сироте не испытывал?

– Что вы! – залилась краской женщина. – Как можно? Он любит Маняшу, конечно, но по-отцовски. Во всяком случае, при мне так было. А что сейчас между ними происходит, мне не ведомо.

– Как нам известно, секретарше Бояринова уже тридцать лет. Пора бы и замуж выйти. Что, во всем городе для нее жениха не нашлось?

– Так ведь она живет за забором, будто девица в темнице! – с сердцем воскликнула Василиса. – Где жених-то сыщется? Не в собственном же саду на яблоне вырастет? Жалко мне Маняшу, пропадет девка почем зря.

– И что, за все время на нее никто глаз не положил? Не в тюрьме же она сидит, в самом деле? Хоть изредка да выходит?

– Был один ухажер – милиционер наш. Когда в гостинице юбилей справляли, они и познакомились.

– Чей юбилей? – уточнила Астра.

– Хозяина, Николая Порфирьевича, шесть десятков ему стукнуло. Маняша там исполняла роль хозяйки… Гостей много сошлось, и парень этот был среди приглашенных. Имя у него редкое – Эрик. Понравились они с Маняшей друг дружке, а хозяин-то – на дыбы!

– Запретил встречаться?

– Не то чтобы запретил, а выражал свое недовольство. Не пара, дескать, Маняше простой милиционер. Зарплата маленькая, перспективы никакой, а у той вообще ни кола ни двора. Не к хозяину же в дом мужа приводить? Николай Порфирьевич прямо заявил: мента к себе на порог не пущу! Застращал… Она же привыкла к хорошей жизни, к сытости, к удобствам всяческим. Эрик стал ей звонить, на свидания вызывать, а она робела – хозяина побаивалась, – но иногда выходила к нему тайком. Меня слезно просила не выдавать ее, я и помалкивала. Разве ж я не понимаю? Природа свое берет… Как-то раз Бояринов явился домой чернее тучи и сразу – шасть в комнату к Маняше! Я на цыпочках за ним – если что, думаю, буду оборонять девку. У нее ж защиты нету! Слышу, они разговаривают на повышенных тонах. Хозяин кричит, Маняша плачет. Но слов не разобрать было, стены в доме толстые, двери пригнаны так, что ни щелки… Я чисто нутром почуяла: об Эрике речь идет! Стою, жду, чем дело кончится. Покричали они, потом угомонились, долго сидели вдвоем, обсуждали что-то… С тех пор Маняша совсем погрустнела, о свиданиях пришлось забыть. Видимо, убедил ее Бояринов, что Эрик ей в женихи не годится. Ну, а вскоре я уволилась…

– Похоже, что Николай Порфирьевич приревновал сироту к милиционеру, – заметил Матвей. – Значит, сам к ней неравнодушен.

– Не могу поверить! – возразила Василиса.

– Почему бы нет? Жена давно умерла, а он еще мужчина в соку…

– Ой, что вы! – засмущалась женщина. – Маняша для него молодая совсем…

– Молодость в любви не помеха. Скорее наоборот.

Василиса прижала ладошки к горящим щекам, опустила глаза.

– Вы меня не слушайте! – взмолилась она. – Я это от злости наболтала, от обиды на Бояринова! Он к сироте относился со всей душой, просто норов у него тяжелый, властный. Он по-иному не может! А я ему вреда не желаю. Грешно гневаться на ближних, когда сам не святой.

Она повернулась к иконам, будто извиняясь за несдержанность. В серебряной лампадке теплился огонек, едва заметный при дневном свете.

– Скажите, вы знали Василия Тарханина? – спросила Астра. – Он жил на Березовой улице, работал реставратором, потом дежурил в музее…

– Слышала краем уха. Не то два, не то три года прошло, как он преставился… Болел сильно, но Бог ему быструю смерть послал. Кажется, угорел в баньке или дровами присыпало… Миша мой лет шесть тому ходил вместе с ним на богомолье в какую-то пустынь. Там старец жил, который от любой хвори травами лечил и убеждением. Миша думал, старец его от пьянства излечит. Не помогли травы! Так и спился мой благоверный, свалился зимой под чужим забором да и замерз насмерть…

– А Бояринов был знаком с Тарханиным?

Василиса пожала плечами:

– В Суздале почти все друг друга знают. Большая деревня. Только Бояринов жил сам по себе, дружбы ни с кем не водил… Не помню, чтобы он говорил о Василии. Может, в молодости они и были приятелями, а потом разошлись. Тарханин-то постарше будет…

– Спасибо, Василиса, за то, что согласились ответить на наши вопросы, – с признательностью улыбнулась Астра. – Кстати, вы пчел не боитесь?

– Чего их бояться? – удивилась женщина. – Летают себе и летают. Сколько их в огурцах вьется, когда начинается цветение! Они же растения опыляют. Пчела зря никогда не укусит. Если ее не трогать, она тем паче не тронет.

– У Бояринова есть пасека?

– Нет, он мед для ресторана берет у пасечника Аверкия. У него многие берут. С ульями возни много, а Николаю Порфирьевичу некогда пчелами заниматься. У него же бизнес.

– Когда вы работали у Бояринова, не замечали ничего странного, связанного с пчелами?

Василиса задумчиво покачала головой:

– У нас пасеку держать выгодно: мед не залеживается – без него ни сбитня не приготовишь, ни медовухи нашей знаменитой. А что тут может быть странного? Ну, разводят люди пчел: кто для себя, кто для заработка. Жить-то надо!

Она опять взглянула на ходики. Это были старые механические часы с цепью и гирями. Удивительно, что они все еще тикали.

– Нам пора, – поднялась со стула Астра и сделала знак Матвею. – Засиделись мы у вас, Василиса, время заняли. Давайте, мы вам заплатим.

– Я за разговор денег не беру…

– Тогда хоть огурцов купим у вас.

– Это завсегда пожалуйста!

Она проворно сбегала в кухню, насыпала огурчиков в пакет и принесла гостям. Матвей щедро расплатился, сдачи не взял. Василиса проводила их до калитки.

Они уже садились в машину, когда она выскочила на улицу и крикнула:

– Постойте! Я, кажется, вспомнила… Про пчел…

Глава 22

К Музею славянской культуры вела березовая аллея. Табличка на дверях висела новенькая, как будто ее только что вымыли. В гулком холле уборщица пенсионного возраста с тряпкой в руках вытирала пыль.

– Закрыто у нас, – пробурчала она. – Санитарный день!

– Мы по личному делу пришли, – объяснила Астра. – Кто-нибудь из сотрудников есть на месте?

– Почитай, все… Порядок наводим!

– Вы Василия Тарханина помните? Он работал здесь смотрителем.

– Ваську-то? Как не помнить? – пожилая дама опустила тряпку в ведро с водой, прополоскала, выкрутила и отложила в сторону. – А вы кто будете?

– Мы хорошего реставратора ищем, – вмешался Матвей.

– Васька теперича там трудится! – уборщица подняла кривой указательный палец к потолку. – На божественном промысле! Умер он. Ужо третий годок, как преставился.

Она что-то пошептала и широко перекрестилась. Набожный был народ в Суздале, благочестивый.

– Жалко, – скорбно кивнула Астра. – Нам бы с его друзьями поговорить! Может, они посоветуют, к кому обратиться?

– У Васьки друзей не было, – отрезала пожилая дама. – Он бирюком жил, – прости, Господи! – ни с кем близко не сходился. Молчун, каких свет не видывал! Бывало, подойдешь к нему, и так заговоришь, и этак, а он насупится, глядит исподлобья, и ни словечка! Как есть, бирюк. У нас его монахом звали…

– Почему монахом?

Уборщица обрадовалась возможности посудачить:

– Он все грозился в монастырь податься, да так и не решился. Грешен, видать, был. Бог-то его и не принял в святую обитель. Он же бобыль-бобылем, Васька! Ни жены, ни детишек – один жил, неприкаянный. Все через свою угрюмость!

В ее голосе прозвучало досадное сожаление. Уж не пыталась ли пенсионерка окрутить бывшего реставратора? Тот не поддался – отсюда и досада.

Астра прикинула в уме, сколько сейчас исполнилось бы покойному Тарханину. Выходило, что шестьдесят восемь лет. Уборщица выглядела помоложе, но вполне подходила ему в подруги жизни.

– Что, он всегда такой молчун был?

– Смолоду-то нет… На стройках работал, в комсомольской бригаде, потом клубом заведовал. На танцах такие кренделя выписывал! – пенсионерка заулыбалась, стеснительно прикрывая губы ладошкой. – Он мне еще тогда приглянулся…

Проговорившись, она сразу подобралась и отвела глаза. Негоже откровенничать при чужих людях! Тем более в ее возрасте про любовь вспоминать.

– Почему же Василий не женился?

– Поговаривали, была у него тайная зазноба… да не склеилось у них…

– В музей вы его устроили? – догадалась Астра.

– Я, по старой памяти. У нас смотрителей не хватало. Молодые не хотят идти, платят мало, а Ваське в самый раз. Он болеть сильно начал. Куда ему по лестницам карабкаться, кирпичи таскать, ведра с раствором? Пришлось из бригады уходить, а на одну пенсию-то не протянешь. Печенка у него слабая оказалась, хотя он сроду не пил… Не то чтобы совсем не брал в рот – раньше пропускал рюмочку по праздникам, но не так, чтобы печенку загубить. Вон, алкаши бутылями хлещут и хоть бы что… Я думаю, его болячка внутри сидела, в душе, грызла его, ела поедом, пока не доконала совсем.

– Какая такая болячка?

Уборщица сокрушенно развела руками:

– Кабы знать-то?! Васька сам чувствовал, что ему душу облегчить надобно, от того и искал утешения в молитвах, по святым местам ходил, у преподобных старцев совета спрашивал. Видно, не мог он покаяться в грехах, очиститься от скверны… А все-таки Бог его помиловал, послал легкую смерть. Дровами его засыпало. Доктор мне сказал, что Васька быстро кончился, без мучений. К нему как раз племяш приезжал из Москвы, было кому похоронить по-человечески. Знаете, после выяснилось, что Василий деньжата имел. У нас народ деревенский, дотошный, ничего от них не утаишь, но про Васькины деньги никто слыхом не слыхивал. Я до сих пор не могу поверить! Откуда он их взял-то? Видать, нечистые те денежки…

– Почему же обязательно нечистые?

– Стали бы вы прятать честно заработанное? – прямо спросила она. И сама ответила. – Не стали бы! У Васьки крыша на доме текла, забор покосился, а он все сетовал: починить, мол, не на что. Я потом думала, уж не приключилось ли у него чего с мозгами от болезни? Бывает же такое?

– Бывает, – подтвердила Астра. – А как Василий стал реставратором?

Уборщица наморщила лоб, вспоминая дела давно минувших дней.

– Надоело ему в клубе сидеть на бобах, – сказала она. – Захотелось больше зарабатывать. У нас потихоньку начали церкви восстанавливать, вот Васька туда и подался. Потом в Москву его направили, учиться…

– Чему учиться? – не понял Матвей.

– Этому самому – как камни по-старинному ложить, как стены штукатурить правильно… Раньше ведь на века строили, не то что сейчас!

– Как в людях все это сочетается? Был комсомольцем, клубной работой занимался и вдруг в религию ударился, в монастырь собирался уйти…

– Никакого дива тут нет, – вздохнула уборщица. – Жизнь одних гнет, других ломает, а третьим преподносит дары на блюдечке с золотой каемочкой. Будто скатерть-самобранка! Васька невезучим оказался, сломался он. Думаю, деньги грязные его сгубили, от них он и заболел. Спасения искал, грехи замаливал, а с деньгами теми расстаться не смог. И не воспользовался, не отрешился…

Она замолчала, пригорюнившись. В музее стояла тишина, нарушаемая только чьими-то шагами в глубине залов.

– Значит, в жизни Василия произошел перелом? – спросила Астра. – Из веселого, компанейского парня он превратился в нелюдимого и мрачного человека?

– Да, так и случилось…

– А когда он переменился? В каком году?

– О-о, милая! – всплеснула руками пожилая дама. – Сколько воды утекло! Разве упомнишь?

– Вы постарайтесь, это очень важно, – умоляюще произнесла Астра. – Может, вам запомнилось какое-то событие, связанное с Василием, или необычное происшествие, о котором говорил весь Суздаль…

Уборщица разволновалась. Прошлое все еще отзывалось в ее сердце тоскливым недоумением и болью. Она стояла, глядя прямо перед собой, и теребила пуговицу синего рабочего халата.

– Событие? Вроде ничего такого… У меня, родимые, большая семья, семеро по лавкам! Я, чтобы их прокормить, всю жизнь как белка в колесе крутилась. Муж на заработки уехал, да и был таков. Несерьезный мужик попался. Одна детей поднимала. Не до сплетен мне было, не до слухов!

– Значит, ходили какие-то слухи про Василия?

– Ну, ходили… что он бабу себе нашел, сох по ней… но до женитьбы не дошло. Это теперь-то я понимаю: не мог Васька жениться ни на мне, ни на ком другом. В нем уже болезнь сидела, не в теле – в душе. А в черной душе любовь не уживается…

– Вы его любили?

– Любила, не любила… какая теперь разница? Вышла замуж, детишек нарожала, они – вся моя отрада. А Васька теперь нам неподсуден, он перед Богом ответ держит. Я порой пойду в храм, поставлю свечечку ему за упокой, и легче становится. Может, мои молитвы ему на том свете помогают…

– Что за женщину нашел Василий? Она здешняя?

– Чего не знаю, того не знаю. Врать не буду. Ой, заболталась я тут с вами! – спохватилась уборщица. – Лясы точу, а работа стоит!

Она схватилась за тряпку, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

– По-моему, нам здесь больше делать нечего, – шепнул Астре Матвей.

Они вышли из музея. Над ближайшей колокольней плыли облака. Стволы берез, освещенные полуденным солнцем, казались золотыми.

– Надо было показать Василисе фотографию Ульяны, – вдруг сказала Астра.

Матвей скептически хмыкнул:

– Зачем?

– На всякий случай.

– Давай вернемся, покажем…

– Не сегодня.

У нее из головы не шли слова бывшей домработницы. Она думала, какая связь существует между Василием Тарханиным и Николаем Бояриновым?

Напоследок Василиса вспомнила, что в ее обязанности входило доставать корреспонденцию из почтового ящика Бояриновых. Как-то раз она обнаружила там странный конверт. На нем не было никакого адреса, только напечатано имя получателя: Николаю. И внутри как будто семечки насыпаны…

– Что вы сделали с конвертом? – спросила Астра.

– Отдала Николаю Порфирьевичу вместе с остальной почтой. Он выписывал пару газет и журнал о туризме. Я подумала, что ему прислали какие-нибудь семена. Только почему-то без обратного адреса. Он любил выписывать семена редкостных растений, чтобы высаживать их у себя во дворе и на территории гостиницы. Вы видели его гостиницу?

– Бояринский терем?

– Да…

– Но в конверте оказались не семена?

Василиса помотала головой:

– Там были дохлые пчелы… Бояринов ужасно разъярился. Позвал меня, кричал, топал ногами. Я испугалась, что его удар хватит. Покраснел весь, по́том покрылся… Где, спрашивает, ты взяла эту гадость? Я стою, чуть не плачу. Чего, думаю, он взбесился? А он высыпал из конверта пчел и показывает мне. Тычет прямо в лицо! Я не пойму, в чем дело, глазами хлопаю… А он бранится! Еле успокоился. Пчел я хотела в мусорное ведро выбросить, но Бояринов приказал сжечь.

– Когда это было? – спросила Астра.

– Примерно год назад, перед моим уходом…

– До того, как Бояринов ездил в Москву на похороны сестры или после?

Женщина закусила губу, припоминая:

– Кажется, до… Он как раз собирался в дорогу. Я еще решила, что у него нервы разыгрались. Расстроился человек, вот и кидается по любому поводу. Похороны – не свадьба! Тем более, вы говорите, родная сестра умерла. Теперь ясно, почему он сам не свой был…

– А где находится почтовый ящик?

– Как у всех, на столбике у калитки…

– С наружной стороны забора?

– Ну да…

– Выходит, любой мог бросить в ящик конверт с пчелами?

– Ну да… – повторила Василиса. – Может, кто-то решил так подшутить? На Николая Порфирьевича многие зуб имеют. С теми, кто послабее, он резкий, грубый, а с теми, кто сильнее – вежливый, но жесткий. Слышали бы вы его разговоры по телефону! Сразу ясно, кто на проводе – работник или городское начальство. Твердый человек Бояринов, неуступчивый, весь в себе, словно черепаха в панцире. И как с ним покойная хозяйка жила, ума не приложу!

– Почему в конверте оказались именно пчелы? – спросила Астра.

Этого Василиса не знала. Сколько-нибудь достоверных предположений у нее тоже не было.

– Взгляни-ка назад, – сказал Матвей, отрывая Астру от раздумий. – Мне кажется или за нами следят?

Она повернулась. По пустынной улочке в некотором отдалении ехал внедорожник цвета металлик.

– Наверное, кто-то из местных…

– Я уже видел эту машину у музея.

По спине Астры пробежал холодок.

– Оторваться сможешь?

– Оторваться! – передразнил он. – Дорога узкая, городок крохотный. Этот парень, если он интересуется нами, уже давно разнюхал, где мы остановились. Суздаль – не Москва и даже не Владимир. Здесь не спрячешься.

Матвей все-таки прибавил газу. Внедорожник не отставал, но и не приближался.

– Давай свернем!

Он послушался и повернул направо, к центру города. Внедорожник не стал повторять маневр и проехал прямо.

– Видишь? – с облегчением вздохнула Астра.

– Вижу, что парень – не дурак…

* * *

По вечерам Эрик не торопился домой. Он любил прогуливаться по торговым рядам, где толпились туристы, или сидеть над рекой, созерцая облитые закатом башни монастырей и разноцветные маковки храмов. Шумели деревья, беззвучно текла Каменка, медными волнами наплывал колокольный звон, бередил душу…

С приездом москвичей вечерним прогулкам Эрика наступил конец. Приходилось бегать, выполняя поручения, а то и проводить время в их обществе, отвечать на вопросы, крутиться, как ужу на раскаленной сковороде. Сдался им этот Бояринов?! Почему именно он? Интересовались бы реставратором Тарханиным – тот умер, а с мертвого какой спрос?