Текст книги "Искусство и деньги. Лекции-путеводитель"

Наталья Сорокина
Искусство и деньги. Лекции-путеводитель

 
…Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать…
 

А. С. Пушкин

«…Высокое служение (…) требует хорошо устроенной жизни – без материальных тревог и забот»

О. Бальзак

В настоящем издании в качестве иллюстрированных цитат к текстовому материалу используются фоторепродукции произведений искусства, находящихся в общественном достоянии, фотографии, распространяемые по лицензии Creative Commons, а также изображения по лицензии Shutterstock.

© Наталья Сорокина, текст, 2016

© Издательство АСТ, 2016

* * *

Историю искусства не следует воспринимать как череду картин и скульптур или их воспроизведений в книгах, история искусства – это истории жизни талантливых людей со всеми трудностями в процессе творчества. Как художник переходил из разряда безымянных ремесленников в ранг признанных мастеров? Кто открыл для нас таких гениев, как Брунеллески и Боттичелли, Леонардо да Винчи и Микеланджело? Почему именно Флоренция стала центром европейской культуры?

На эти вопросы отвечает в своей книге искусствовед Наталья Сорокина, чьи лекции давно завоевали любовь слушателей. Книга «Искусство и деньги» расскажет вам о том, как оценивался труд архитектора, скульптора или живописца во времена Возрождения, о том, как заказчик во многом определял ход истории искусства, а публика – влияла на культурную эволюцию.

Наталья Сорокина – лектор, кандидат искусствоведения, итальянист, старший научный сотрудник НИИ теории и истории изобразительных искусств Российской академии художеств, доцент ВГИК.

В настоящем издании в качестве иллюстрированных цитат к текстовому материалу используются фоторепродукции произведений искусства, находящихся в общественном достоянии, фотографии, распространяемые по лицензии Creative Commons, а также изображения по лицензии Shutterstock.

© Наталья Сорокина, текст, 2016

© Издательство АСТ, 2016

Уже никто и не вспомнит, как сформировалось представление о том, что художник должен быть голодным, что именно материальная нужда подталкивает талантливого человека на отчаянный поиск вдохновения, тогда как обеспеченность и благополучие сопряжены с постепенным душевным ожирением и, как следствие, нежеланием творить.

В действительности данный стереотип не имеет права на существование и должен быть разрушен, потому что искусство и деньги – две субстанции, сосуществующие безраздельно, и художник во все времена остро нуждался в покровительстве и материальной подпитке, хотя бы потому, что уверенная жизненная позиция и благосостояние позволяют не отвлекаться от творчества на бытовые проблемы.

Необходимо, чтобы человек талантливый в какой-то момент своего жизненного пути обрел защиту в лице власти, мецената или просто друга, поверившего в его исключительный дар.

Надо признать, что не на всех отрезках истории человечества художники находились в чести и выделялись в касту особых, отмеченных Богом людей. Эволюцию неуклонного повышения статуса художника целесообразно проследить в период с XIV по XVIII век включительно, так как в течение этого времени, по крайней мере, на европейской части земного шара, наблюдаются расцвет культурно-художественной жизни и необычайные всплески в области изобразительного искусства.

9 июня 1311 года в Сиене, согласно анонимному очевидцу событий, оставившему запись о происходившем, был объявлен праздничным днем. Жизнь город остановилась. Повод – завершение по прошествии трехлетней работы художником Дуччо ди Буонинсенья алтарного образа «Маэста»: «…в день, когда картину переносили в собор, все магазины были закрыты, епископ дал распоряжение большому числу священников и монахов принять участие в торжественной процессии, с участием синьоров из Совета девяти, всех чиновников (сиенской) коммуны, и простого люда; согласно церемонии, самые выдающиеся люди окружили картину с свечами в руках, а женщины с детьми шли следом в великом почтении; все они сопровождали картину до самого собора…».

В архиве города Сиена сохранился контракт от 4 октября 1308 года, заключенный между представителем сиенского собора Якопо и Дуччо ди Буонинсенья. Отдельные пункты договора гласили: картина должна быть написана только его рукой, то есть без помощников; Дуччо должен взять на себя обязательство использовать все искусство и изобретательность, которыми наделил его Господь Бог. В процессе написания образа художнику полагалась ежедневная плата в 16 сольди, правда, включая расходы на подготовку деревянных панелей, покупку краски и золота.

Дуччо ди Буонинсенья – представитель сиенской школы живописи, для которой его творчество значило столько же, сколько творчество Джотто будет значить для школы флорентийской. Его произведения сочетали строгую красоту ставшей на тот момент традиционной живописи Византии и нежность и особую одушевленность образов нового итальянского искусства.

Нежность, утонченность, элегантность, рафинированность художественного языка живописи Сиены характеризуют сполна творчество Дуччо в целом и алтарный образ «Маэста» в частности: прекрасные лики изображенных святых и ангелов, изысканные одеяния, при требуемой каноничности индивидуализированные образы. У основания трона Дуччо оставил надпись «Mater Sancta Dei sis causa Senis recuiei sis Ducio vita te quia pinxit ita» (О, Пресвятая Богородица, дарующая мир Сиене и жизнь Дуччо, который тебя так написал) – для того времени прямое указание на исключительность Дуччо в среде художников.

Сомнений не было, «Маэста» – шедевр, вышедший из-под руки художника, новое слово в изобразительном искусстве. Имя Дуччо заслуженно одним из первых упоминается в истории итальянского Возрождения. Соблюдая устоявшиеся правила и каноны, Дуччо заботился как о пластичности форм, так и о слаженности тонов. Тонко чувствовавший нюансы цветов, художник изысканно подбирал оттенки для одеяний святых: роскошные, подернутые золотом, украшенные набивным рисунком ткани звучат разнообразной палитрой. Цвет накидки Младенца, трогательно съехавшей с плеча, не привычного цвета киновари, а разбеленно-розового. Цвет является естественным окружением фигур и определяет пространство, в котором они пребывают. Трон, на котором восседает Богоматерь с Младенцем, изображен в виде раскрытой книги. Застывшая в вечности «Маэста» излучает величие и спокойствие, эмоциональность и подвижность чувств исключены вовсе, лишь Младенец обращает на себя внимание: вместо благословления, осеняющего предстоящих перед образом молящихся, он по-детски, не то растерявшись, не то задумавшись, прижимает руку к груди, остановив движение.

Золотой флорин. Аверс и реверс.

Хронист середины XIV века Аньоло ди Тура дель Грассо сообщает, что «Маэста» – «…самая прекрасная из созданных картин, за которую было заплачено свыше 3000 золотых флоринов».

Сведенные воедино факты говорят о том, что произошел почти беспрецедентный случай: во-первых, создание алтарного образа для городского собора стало событием не только религиозного, но и общественного значения, во-вторых, художнику было позволено поставить автограф на своем произведении, тем самым увековечив себя, Дуччо знали сограждане, его славили и чтили, в-третьих, за работу он получает немалый гонорар, что свидетельствует о пребывании художника в статусе не рядового ремесленника, а уважаемого мастера и произведения, созданные его рукой, ценятся в соответствии с их художественной значимостью.

Указание платы в 3000 флоринов могло быть преувеличением, тем не менее, Дуччо не бедствовал. Согласно документам, в 1292 году художник имел в Кампореджо (один из холмов, рядом с Сиеной), недалеко от церкви Сан-Антонио, дом, который ранее принадлежал его отцу, а также владел полями и виноградниками в пригороде. В 1313 году он приобрел дом непосредственно в Сиене, в квартале Сталлореджи, в котором жил и держал мастерскую. Репутации и накоплению средств не помешали регулярные штрафы, к выплате которых призывался художник: в 1280 году Дуччо был оштрафован на большую сумму за преступление неопределенного характера, возможно, политического толка, в 1302 году – за долги, затем за отказ от воинской службы и за подозрительную деятельность, связанную с колдовством.

В период, на который пришлась жизнь Дуччо, лишь избранные художники могли похвастаться материальным достатком, положение большинства мастеров искусства оставалось незавидным. Атавистическое представление, унаследованное от Средневековья, о том, что художник не более чем исполнитель, работающий по шаблону и согласно традиции, не было изжито. Но история Дуччо – признак начала эволюционного процесса, медленного, но верного перехода художника, отмеченного Богом талантом, от безымянного неприметного в обществе ремесленника к уважаемому, при жизни признанному мастеру, имя которого долго будет на устах потомков.

В пору Античности отношение к представителям изобразительных искусств кажется противоречивым. Предводитель искусств, бог Аполлон, именовавшийся Мусагет, представлялся окруженным девятью Музами, трагедии и комедии, поэзии и музыки, танца, истории и астрономии, но ни одна из них не была призвана воодушевлять на творчество живописцев, скульпторов или архитекторов, потому что Музы покровительствовали искусствам импровизационным, рождающимся легко, без приложения физического труда, механических усилий, тогда как от создателя произведений изобразительного искусства требовалось немалое напряжение ума и телесных мышц. В то же время плебеям не дозволялось заниматься искусством; и хотя труд художника склонны были квалифицировать как ремесленный, справедливость торжествовала и выдающихся мастеров отмечали, вознаграждали не только прославлением и общественным признанием, но и поощряли материально.

По сей день принято считать, что самый большой гонорар за всю историю искусства получил греческий художник Апеллес, изобразивший Александра Македонского в образе Зевса, с молнией в руках. Картина создавала ощущение глубины пространства, рука с молнией будто трехмерно «выступала» из полотна благодаря оптическому эффекту, потому заказчик заплатил автору 25 талантов золотом. Вес одного таланта колебался в разное время и в разных местностях, но в среднем составлял около 25 килограммов (во времена Александра даже 34 и 41 килограмм), так что сумма кажется неправдоподобной.

Философско-этические нормы Средневековья не позволяли художникам выделяться из толпы, к ним привыкли относиться примерно так же, как к плотникам, каменщикам, мастерам стекольного и бумажного дела, торговцам красками и другим их товарищам по цеху. Ситуация кардинально поменялась на рубеже XIII–XIV веков. Именно тогда миру явился Джотто ди Бондоне.

Джотто – ключевая фигура в истории европейского искусства. Вырвавшийся из оков регламентированного средневекового исполнительства, он претендовал на свободу творчества, изобретая новую иконографию.

Джотто родился в местечке Веспиньяно в 1266 году и именно там, согласно Джорджо Вазари, встретил своего будущего учителя Чимабуэ: «И вот однажды Чимабуэ, отправляясь по своим делам из Флоренции в Веспиньяно, наткнулся на Джотто, который пас своих овец и в то же время на ровной и гладкой скале слегка заостренным камнем срисовал овцу с натуры, хотя не учился этому ни у кого, кроме как у природы; потому-то и остановился Чимабуэ, полный удивления, и спросил его, не хочет ли он пойти к нему. Мальчик ответил на это, что пойдет охотно, если отец на это согласится. Когда же Чимабуэ спросил об этом Бондоне, тот любезно на это согласился, и они договорились, что он возьмет его с собой во Флоренцию. Прибыв туда, мальчик в короткое время с помощью природы и под руководством Чимабуэ не только усвоил манеру своего учителя, но и стал столь хорошим подражателем природы, что полностью отверг неуклюжую манеру и воскресил новое и хорошее искусство живописи, начав рисовать прямо с натуры живых людей, чего не делали более двухсот лет».[1]1
  Здесь и далее цит. по: Джорджо Вазари, Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих в 5 тт.


[Закрыть]

Джотто ди Бондоне (1266–1337), сын крестьянина

Карьера Джотто развивалась по тем временам стремительно: ему не было и тридцати лет, когда от ордена францисканцев он получил заказ на украшение росписью церкви Сан-Франческо в Ассизи, вполне вероятно, что в Ассизи был оговорен следующий заказ – исполнение фресок для капеллы Скровеньи дель Арена в Падуе. Ассизские фрески были исполнены Джотто по повелению кардинала Орсини, состоявшего в родстве с Энрико Скровеньи.

Торговец и банкир, житель Падуи Энрико Скровеньи, сын богача Реджинальдо, которого Данте в своей «Божественной комедии» поместил в ад за ростовщичество, планировал построить дворец и семейную капеллу. С этой целью в 1300 году купил большой участок земли, на месте древнеримского амфитеатра, известного под названием Арена.

Выстроенная капелла представляла и представляет собой прямоугольное помещение с цилиндрическим сводом, ее гладкие стены лишены архитектурных членений, то есть являются идеальным пространством для росписи. Несмотря на то, что стены капеллы были разделены Джотто на «картины» одинакового формата и каждая сцена представлена как обособленный рассказ, сохранилось особое пространственное единство, обусловленное преобладанием голубых тонов в фонах фресок и вторящей им окраской свода.

Джотто приступил к росписи капеллы примерно в 1303 году и завершил работу около 1306 года. На западной стене в сцене Страшного суда по правую руку Христа в числе праведников Джотто изобразил самого Скровеньи, склонившим колени перед ангелами, подносящими ему здание капеллы. На противоположной восточной стене Джотто написал сцену избрания Богом из сонма ангелов архангела Гавриила, достойного принести благую весть Деве Марии и сцену Благовещения. Остальное пространство капеллы заняли фрески с эпизодами из жизни Марии и Христа, воссозданные большей частью на основании «Золотой легенды» 1264 года Якопо да Вораджине. Среди композиций можно встретить и иконографически редкие для европейской живописи – «Встреча Иоакима и Анны у Золотых ворот», «Подкуп Иуды», и самые распространенные, такие как «Распятие».

Любой выбранный сюжет Джотто будто пропускал через свое сердце, переводя священную историю на понятный зрителю человеческий уровень, не лишая его сакральности и духовности. По словам Джулио Аргана: «Джотто отказывается от обязательных размеров поэтического языка и смело переходит на язык живописной прозы».[2]2
  Арган Дж. История итальянского искусства. М., 2000.


[Закрыть]

Архитектура в композициях – абстрактная, почти метафизическая структура, на фоне или внутри которой существуют фигуры, изолированные контуром от окружающего пространства, благодаря чему Джотто сосредотачивает свое и зрительское внимание не на физических перемещениях, а на чувствах, душевных порывах.

Новаторский художественный язык Джотто, суть которого заключалась не столько в техническом совершенстве, сколько в смелой интерпретации всем знакомых сюжетов и силе изображения, не оставлял равнодушными ни людей просвещенных, ни невежественных.

Лоренцо Гиберти спустя век напишет, что Джотто «покончил с грубостью веков, утвердил искусство естественное и вместе с тем привлекательное и гармоничное».[3]3
  Гиберти Л. Комментарии.


[Закрыть] Под грубостью подразумевалась иератичность византийского искусства.

Современники и ближайшие потомки не скупились на высокие оценки в адрес Джотто. Данте в «Божественной комедии» вывел строки: “Кисть Чимабуэ славилась одна, / А ныне Джотто чествуют без лести, / И живопись того затемнена”. Флорентийский историк и хронист Джованни Виллани свидетельствовал: «Джотто – который не только по силе своей великой славы сравним с древними художниками, но даже считается превзошедшим их своим мастерством и талантом – вернул живописи ее прежнюю ценность и великое имя. Поскольку изображения, созданные его кистью столь верно, согласны с очертаниями природы, зрителю кажется, что они живые и дышат; и в его образах переданы действия и движения так точно, что, кажется, они почти на самом деле говорят, плачут, радуются, и делают разное другое, не без удовольствия для того, кто созерцает и восхваляет талант и мастерство художника».[4]4
  Виллани Дж. Новая хроника.


[Закрыть]

О Джотто слагали анекдоты. Один из наиболее известных о том, как он в юности, когда Чимабуэ ушел по делам, изобразил на его картине муху, и мастер, вернувшись, безуспешно пытался согнать ее с холста. Другой о том, как папа римский направил своего посланника во Флоренцию, чтобы тот привез образцы живописи лучших флорентийских мастеров, а Джотто не стал ничего рисовать и просто одним движением руки начертил идеальную окружность.

Новеллист Франко Саккетти, посвятивший Джотто три новеллы, рассказывал, как однажды Джотто прогуливался с приятелями по улице и вдруг «одна из проходивших мимо свиней св. Антония, разбежавшись, в бешенстве ткнула своим рылом Джотто так, что он упал на землю. Поднявшись, частью сам, частью при помощи своих спутников, и отряхнувшись, он не стал ругать свиней и не обмолвился против них ни единым словом, но, обернувшись к своим спутникам, проговорил с легкой улыбкой: «Ну, не правы ли они? Благодаря их щетине я заработал за свою жизнь тысячи лир, а между тем я ни разу не дал им и чашки каких-нибудь остатков похлебки».[5]5
  Саккетти Ф., Новеллы.


[Закрыть]

Этот великий художник был внешне непривлекательный: чудовищно маленького роста и некрасив лицом. Джованни Боккаччо в «Декамероне», говоря о Джотто, обратил внимание на его внешность, но тут же резюмировал: «Природа скрывает в безобразнейших человеческих телах чудеснейшие дарования», и похвалил Джотто за то, что он вывел на свет искусство, прежде погребенное вследствие заблуждений тех, кто «живописал больше для того, чтобы угодить глазам невежд, а не разуму мудреца».

Слава Джотто была поистине народной. При жизни признанный художник, он все время был занят работой. Кроме уже упомянутых заказчиков, Джотто послужил флорентийским банкирам Барди и Перуцци, неаполитанскому королю Роберту Анжуйскому и прочим высокопоставленным персонам.

Он первым стал воплощением ренессансного “uomo universale” – универсального художника, сочетая в себе умения в области живописи, скульптуры и архитектуры. «Джотто не только большой мастер в живописи, но мастер и во всех семи свободных искусствах», – писал Саккетти, подразумевая и астрономию, и музыку, и геометрию, и арифметику, причем знание последней не помешало для подсчета гонораров.

Джотто зарабатывал достаточно своим искусством и, имея коммерческую жилку, добывал деньги и иными способами. В архиве Флоренции сохранился протокол от 4 сентября 1312 года, согласно которому Джотто сдал в аренду Бартоло Ринуччи ткацкий станок на шесть месяцев, назначив месячную плату по годовой ставке в 120 %, тогда как обычной была ставка 50 %. Из недвижимого имущества художник владел землей, домом, скорее всего имел собственную мастерскую, вопреки принятому в то время положению художника не более как ремесленника.

На протяжении Раннего Возрождения живописцы, чтобы трудиться легально, платить налоги и вообще быть законопослушными гражданами, вступали в Гильдию аптекарей и фармацевтов. Близость профессий обеспечивало растирание субстанций – и порошков, и красок. Любопытно при этом, что гербом гильдии являлась Мадонна с Младенцем – и символ милосердия медиков, и один из самых распространенных сюжетов для художников. Джотто в 1320 году был включен в список цеха Врачей и аптекарей (Arte dei medici e degli speziali).

Тот факт, что жизнь Джотто тщательно отслежена, год за годом зафиксирована в документах и воспоминаниях современников, – лучшее доказательство пристального внимания со стороны общественности к художнику, которого, в случае обладания талантом, следует всячески оберегать. С момента жизни Джотто уровень художника постепенно начинает приподниматься над мастеровыми и ремесленниками, приближаясь к философам и ученым.

Итальянский художник XIV века Ченнино Ченнини в своем сочинении «Книга об искусстве, или Трактат о живописи» дает чуть наивный, но дельный совет таким же как он художникам: «Твоя жизнь всегда должна быть упорядоченной, как если бы ты изучал теологию или философию, или другие науки, а именно есть и пить надо умеренно, по крайней мере, два раза в день, употребляя легкие и питательные кушанья и легкие вина. Охраняй и щади свою руку, избегая ее утомлять бросанием камней, железных брусьев и многих других вещей, для нее вредных. Существует еще другая причина, по которой твоя рука может сделаться столь неуверенной, что станет более зыбкой, чем лист, колеблемый ветром: это бывает, если ты слишком много пользуешься обществом женщин».

В XV веке архитектор и теоретик Леон Баттиста Альберти уже смело противопоставляет людей «с умом тонким и с дарованием к живописи» и людей грубых, «от природы мало способных к этим благороднейшим искусствам».[6]6
  Альберти Л. Б. Десять книг о зодчестве. В двух томах.


[Закрыть] Естественно, живопись здесь уже не трактуется как ремесло, «механическое искусство», но становится одним из благородных свободных искусств. Сам Альберти, был чуть ли не единственным художником, постигшим и «тривиум» (грамматика, диалектика, риторика), и «квадривиум» (арифметика, геометрия, музыка, астрономия), то есть все семь классических свободных искусств. Впрочем, жизнь Альберти уже пришлась на качественно новый этап: необычайный всплеск культурной жизни, появление на свет плеяды гениальных мастеров, которые обрели конгениальных покровителей. В Италии XV столетия непревзойденными в этом смысле стали Медичи.

Тезис, не требующий доказательства: искусство нуждается в покровительстве, но только в покровительстве грамотном. Расцвет художественной жизни чаще всего наблюдается на фоне благосостояния государства и общества. В Италии в период, названный впоследствии Ренессансом, политические и экономические обстоятельства благоприятствовали развитию искусства.

Экономическая стабильность обеспечивалась тем, что Италия представляла собой огромную мануфактуру, производившую различные товары: Милан славился оружейным делом, Флоренция – производством шерстяных и шелковых тканей. Сырье, приобретавшееся за границей, оплачивалось благодаря экспорту предметов роскоши.

Флоренция особенно славилась качеством продукции, за которым строго следили ремесленные корпорации или гильдии – arti. Одна из первых корпораций занималась выделкой тонкого сукна. Она называлась Калимала по имени старой улицы, где находились сукновальные мастерские. Мастера покупали на ярмарках грубые сукна и подвергали их обработке, техника которой хранилась в секрете. Сукно становилось тоньше, легче, воздушнее. Его красили в синий цвет вайдой, в красный – кермесом и мареной, в ярко-пурпурный – настоем лишайника на моче. От последнего способа окраски произошла фамилия известного флорентийского семейства Ручеллаи, разбогатевшего на этом ремесле и взявшего себе название упомянутого растения (rocella).

В 1401 году во Флоренции цех Калимала организовал конкурс на украшение дверей баптистерия Сан-Джованни. В состав специального жюри вошел банкир, основатель могущественного рода Медичи – Джованни ди Биччи де Медичи. Непосредственно конкурсу предшествовало два события. Первое, в конце 1380-х годов Джованни ди Биччи де Медичи получил в наследство от своего дяди римский филиал банка Медичи и 1 октября 1397 года с двумя партнерами открыл головную банковскую контору во Флоренции с уставным капиталом 10 000 флоринов, причем контрольный пакет в 55 % капитала принадлежал Джованни. Второе, в 1401 году в городе разразилась эпидемия чумы, вызвавшая общий страх и ужас. К счастью, волна заболеваний угасла так же быстро, как и поднялась, однако же успела пробудить воспоминания о Черной Смерти, буквально выкосившей Флоренцию всего за полстолетия до того. Городские власти, в знак благодарности Богу за спасение от новой Черной Смерти, решили поставить в баптистерии новые мощные двери.

К участию в конкурсе после тщательного отбора было допущено семь мастеров, наряду с уже прославленными художниками, такими как Якопо делла Кверча, в списки попали и два молодых скульптора, которым было немногим более двадцати лет, – Лоренцо Гиберти и Филиппо Брунеллески. Соревнующимся давался полуторагодичный срок для выполнения рельефа с изображением «Жертвоприношения Авраама» и заранее оговаривалось, что композиция должна быть вписана в квадрифолий (четырехлистник) такой же формы, как на других бронзовых дверях баптистерия, исполненных ранее Андреа Пизано. Конкурсная комиссия обеспечивала соревнующимся содержание и оплату всех расходов по изготовлению рельефов.

Лоренцо Гиберти, «Жертвоприношение Авраама», конкурсный рельеф, бронза, 45×38, 1401. Флоренция, Музей Барджелло.

Финалистами были названы Лоренцо Гиберти и Филиппо Брунеллески – два художника, ратовавшие за возрождение античности, но трактовка одного и того же сюжета при максимальном следовании библейскому сюжету у каждого из них была своя.

Филиппо Брунеллески, «Жертвоприношение Авраама», конкурсный рельеф, бронза, 45×38, 1401. Флоренция, Музей Барджелло.

На гармонично выверенном рельефе Гиберти Исаак поражает зрителя совершенными пропорциями обнаженного тела, Авраам склоняется над ним в движении, полном изящества и красоты. История развивается замедленно: между главным событием и событием второстепенным, между сценой жертвоприношения и слугами, оставшимися у подножия горы, пролегает значительная ритмическая пауза, образованная диагонально прорезающей поле рельефа скалой, служащей также отражателем света, от которого зависит освещение обеих частей. Действие не совершено, Авраам не нанес удар, ангел еще летит по небу, Исаак не повержен, а ягненок ожидает на скале.

Та же история у Брунеллески развивается динамичнее. Движения фигур синхронны и даны в едином порыве, устремленном к сильно выделенной фигуре Исаака. Происходит столкновение противоположных сил: устремленное вперед тело Авраама подталкивает руку с разящим ножом, другая рука безжалостно задирает кверху голову жертвы, обнажая беззащитную шею. Ангел, словно вырвавшись из облаков, своей фигурой выражает стремительность, кульминационной точкой которой является движение руки, сжимающей запястье Авраама.

Гиберти был традиционен в исполнении рельефа, Брунеллески – революционен, потому члены комиссии не решились отдать пальму первенства ни одному из претендентов. Было лишь признано, что их образцы намного превосходят образцы их конкурентов, и им было предложено работать в дальнейшем над дверями «на равных». От этого предложения Брунеллески резко отказался, и заказ полностью перешел к Гиберти.

Его работа над створками северных дверей баптистерия Сан-Джованни продолжалась с 1403 по 1424 год. Огромные двери по замыслу включали двадцать восемь рельефов, заключенных в обрамления в виде того самого квадрифолия. Двадцать из них посвящены изображению евангельских сцен (Благовещение, Въезд в Иерусалим, Тайная вечеря и пр.), в остальных представлены фигуры евангелистов и отцов церкви.

Ввиду того, что заказчики остались чрезвычайно довольны работой Гиберти над северными вратами баптистерия, ему тут же был вверен заказ на другие – восточные – двери, которые ныне принято считать самым главным произведением мастера. Над ними Гиберти трудился 27 лет, с 1425 по 1452 год. С легкой подачи Микеланджело Буонарроти, восхищенно заметившим: «Они так прекрасны, что достойны стать дверями рая», врата все последующие столетия именовали Райскими.

Исполнение заказа по созданию рельефов восточных дверей Гиберти начал работать, исходя из «замечательных и значительных» сюжетов, подсказанных ему выдающимся гуманистом Леонардо Бруни, и лишь в ходе работы он изменил программу, отказался от квадрифолия и сократил число изображаемых сцен до десяти. Выбор квадратной формы обрамления, «разрушающего» плоскость двери, был призван показать, что художник взял на вооружение выдвинутую Леоном Баттистой Альберти идею перспективного построения как «окна» во внешний мир. Технически Гиберти решил уподобить рельефы живописи: изображая сцену на фоне глубокого пространства, он, используя совершенное мастерство скульптора, выполнял одни фигуры в высоком, почти круглом рельефе, а другие – в низком, почти сливающемся с фоном.

Лоренцо Гиберти (1378–1.12.1455), сын ювелира

Джорджо Вазари в «Жизнеописании» Лоренцо Гиберти приводит очень подробное описание каждого из рельефов, среди которых встречается и новая интерпретация сюжета «Жертвоприношение Авраама»: «На четвертой истории Лоренцо захотелось изобразить явление трех ангелов в долине Мамврийской, сделав их похожими один на другого, преклонение же перед ними святейшего старца очень убедительно и живо выражено в движении его рук и его лица. Помимо этого, он с отменной выразительностью изваял его слуг, которые у подошвы горы с ослом ожидают Авраама, отправившегося принести в жертву своего сына. Обнаженный мальчик уже на алтаре, отец уже поднял руку и готов повиноваться, но его останавливает ангел, который одной рукой его удерживает, другой же указывает на жертвенного агнца и спасает Исаака от смерти. Эта история поистине прекрасна, ибо в числе прочего видна и огромная разница между нежными членами Исаака и более грубыми у слуг, и кажется, что нет там ни одной черты, которая не была бы проведена с величайшим искусством».

Единолично Гиберти не справился бы со столь масштабными заданиями. Проекты и северных, и восточных дверей реализовывались мастерской, во главе которой стоял Гиберти. Его скульптурная мастерская за полвека своего существования демонстрировала «текучесть» кадров, являя собой не обычную городскую боттегу, а коллектив, созданный вокруг двух долговременных и ответственных заказов. Ассистентам платил не мастер, как было обычно заведено, а финансирующий эти работы цех Калимала. Сам Гиберти имел фиксированную зарплату, на которую ему приходилось покупать необходимые инструменты и расходные материалы. Согласно исследованию В. П. Головина: «Сначала, в 1404 году, в мастерской было 11 помощников, получавших в среднем по 30 флоринов в год. Но уже через десять лет в списке выплат остается меньше половины от прежнего состава. Они и составили ядро мастерской: Бартоло ди Микеле (отчим Гиберти), Бандино ди Стефано, Доменико ди Джио, Джулиано ди сер Андреа, Мазо ди Кристофано. Рядом с ними эпизодически на срок от пяти с половиной лет до нескольких недель, появляются еще полтора десятка подмастерьев, постоянно меняясь, уходя совсем или некоторое время спустя возвращаясь к работе на более выгодных условиях. В соответствии с квалификацией и опытом все они составляли три группы с соответствующей годовой оплатой: до 20 флоринов, от 20 до 50 флоринов, от 50 до 75 флоринов. Интенсивная смена состава мастерской объясняется не только стремлением Гиберти подобрать нужных людей, но и тем, что на разных этапах исполнения заказа требовались специалисты определенного профиля».[7]7
  Головин В. П. Мир художника Раннего итальянского Возрождения. М., 2003. С. 234–235.


[Закрыть]