Текст книги "Наталья Гундарева"

Глава 1
«КОНОПАТОЕ ЧУДО»

Ее назвали Наташей не в честь кого-то, а потому что девочки, родившиеся в эти годы, были, как правило, Танями или Наташами. В одном из интервью Наталья Гундарева рассказывала: «Я вышла с этим именем уже из роддома. Как у всякого новорожденного, у меня была вот такая огромная голова. Но говорят, что рот у меня был еще больше головы, и орала я соответственно. И когда вкатывали коляску с детьми для кормления, нянечка в роддоме просто меня кидала маме со словами: возьмите вашу Наташку! Когда мама со мной вышла из роддома, то я уже откликалась на это имя, и отец сказал: ну пусть будет Наташкой».

Журналист Станислав Швейковский в своей статье об актрисе писал: «Родилась Наталья Георгиевна в 1948-м. Три года мать сидела с ней дома – растила сама, „чтобы не избаловали бабки“. Но потом ей все же пришлось пойти работать. С семьей Гундаревых жили бабушка-пенсионерка и совсем юная Наташина тетка, которая училась еще. Отцу одному было трудно прокормить такую ораву. Так вот, когда мать все-таки пошла работать, Наташа стала „ужасным ребенком“, потому что бабушка – опасения оказались ненапрасными! – стала баловать единственную внучку без меры. Если Наташа, разыгравшись с ребятами, кричала, что не пойдет домой обедать, бабушка выносила ей суп во двор. Они жили рядом со станцией метро „Таганская“. Фундамент старого дома был не совсем обычный, и двор несколько возвышался над уровнем близлежащих улиц. И там, внизу, вечно сновали тетки-мороженщицы. Бабушка сверху протягивала им деньги, а они подавали ей мороженое. Для Наташи, разумеется. Бабушка носила большое платье-халат, и в кармане у нее всегда лежала чайная ложка: бабушка боялась, что Наташа застудит горло, если станет хлебать это мороженое без ложки... Когда семилетнюю Гундареву стали водить в школу, она каждый раз норовила сбежать от провожатых. Тогда не боялись, что ребенка украдут и запросят выкуп, но боялись дорог, машин и в школу обязательно провожали. Наташа нарочно убегала, пряталась и переходила дорогу сама, чтобы показать, какая она самостоятельная и взрослая».

«Мои родители сделали для меня все возможное, – рассказывала Гундарева. – Я их очень уважаю. Они меня никогда не били, хотя, правда, специально мною и не занимались. Но они умели создать какую-то особую атмосферу, которая не допускала неправедности. Я постоянно боялась сделать что-то не так, потому что тогда мама подумает обо мне плохо. Говорят, что ребенок должен уважать родителей. Я боялась потерять ее уважение, и в этом было мое уважение к ней. Я больше близка с мамой, потому что мои родители разошлись, когда я была еще маленькой. Мне не очень повезло с дедушками и бабушками. Папиных я вообще не знала – они умерли до моего рождения, маминого отца я не знала, потому что его посадили в 1936 году. Знала только бабушку, и то недолго. По словам мамы, бабушка меня страшно избаловала».

О детстве Натальи Гундаревой очень легко фантазировать, представляя себе, как все это было: как она жила, о чем мечтала, чему радовалась, потому что все мы в те годы жили одинаково, были во многом схожи. Во всяком случае, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы, радовались одним и тем же обновкам...

В отличие от многих ровесников, родившихся в абсолютно атеистическое время, Наташу в детстве крестили – маленький нательный крестик из меди сохранился у Гундаревой до конца; он до того истерся, что распятие лишь смутно проступало на рисунке, пришлось сделать для него специальный медальон. Наталья Гундарева очень боялась его потерять. Однажды делала рентген и спросила у медсестры: «Крестик, наверное, мешать будет, снять?» Та посмотрела на нее и сказала: «Ни в коем случае этого не делайте. А тех, кто посоветует Вам такое, гоните, это плохие люди».

Обыкновенная московская девочка, выросшая в обыкновенной семье, с работающими шесть дней в неделю папой и мамой. Она росла в коммуналке на Таганке, где на сорок три человека был один умывальник. Маленькая Наташа Гундарева жила так же, как и все ее поколение послевоенных детей, изведавших свои трудности и свои радости.

Трудности невыносимыми не казались – мало кто знал о том, что существует и другая жизнь, в которой не надо стоять в очереди, чтобы набрать ведро воды для стирки, быстро-быстро умыться утром, чтобы не задерживать торопящихся на работу соседей, а уже позже, когда подросла, – поднимать петли на капроновых чулках маминых подруг, получая за это 50 копеек или даже целый рубль, самой себе шить и вязать вещи.

Зато какие были радости! – весной и летом в выходные и праздничные дни отправлялись целыми семьями на ВСХВ, Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Какие там были фонтаны! Сколько увлекательного в павильонах, разместившихся на громадной территории! А аттракционы! А вафельные трубочки с кремом, вкус которых невозможно забыть по сей день! А фруктово-ягодное мороженое в бумажном стаканчике!..

Кстати, о мороженом.

В одном из интервью 2001 года Наталья Гундарева, отвечая на вопрос корреспондента, врала ли она в детстве, рассказала: «Я ходила, как это называлось, в продленный день. В субботу нас водили в кино, и мне дома давали по 50 копеек. Я их собирала, ехала в ГУМ и ела мороженое, с горочкой такое, очень вкусное. И однажды мама меня на этом засекла. Мы выходили вместе из автобуса, хотя я, по идее, должна была ехать с другой стороны. „Где ты была?“ На мое несчастье, мама тоже была на этом фильме, на котором вроде бы и я была. Дома был такой скандал! Пока я не заорала как резаная. (Она меня никогда не била, один раз стукнула по попе ладонью – я рыдала часа три – это было такое оскорбление и унижение моего человеческого достоинства! Это было страшно, я не хотела жить.) И тут я взвизгнула: что, мороженого даже поесть нельзя?! Боль моя во мне заговорила...»

Родители Гундаревой, Георгий Макарович и Елена Михайловна, были преданными поклонниками Художественного театра, старались не пропускать ни одной премьеры со своими кумирами – Николаем Хмелевым и Борисом Ливановым. В эти дорогие для них стены привели они впервые и свою дочь – на «Синюю птицу». Эта сказка Метерлинка запомнилась Наташе на всю жизнь как какое-то удивительное, непостижимое волшебство, когда гаснет свет и бесшумно раздвигается занавес.

«Я не знала – ступать мне по полу в театре или летать», – рассказывала она много десятилетий спустя Виктору Дубровскому. Ее интерес к театру тогда еще не был всепоглощающим, он не заменял всего остального, не захватывал полностью: «У меня слишком рано появились собственные интересы. Я рисовала много эскизов всяких нарядов, и мама думала, что я стану художником-модельером. Потом я бегала в разные кружки – драматический, чтецкий, пения. Все это мне нравилось, и я тратила на это много времени. Наверное, досаждая своим родителям, как всякий здоровый ребенок».

Судя по всему, в детстве она не мечтала о том, что в один прекрасный день выйдет на сцену и покорит всех. Довольно критически относящаяся к себе, Наташа понимала, что у нее не тот рост и не та фигура, с которыми становятся звездами. Но, главное, как «всякий здоровый ребенок», она не познала еще самое себя. Многое влекло, интересовало, хотелось попробовать свои силы и в рисовании, и в пении, и в художественном чтении – во всем, что только предлагалось многочисленными в те годы школьными кружками, в которых тогдашние ученики были заняты так, что почти не оставалось времени на уроки.

«Ко мне многое пришло поздно, – вспоминала впоследствии Наталья Гундарева. – Я поздно научилась плавать: в нашей семье не было денег, чтобы ездить на море. Никто не пытался устроить меня в хореографические кружки или музыкальные студии, я до всего доходила сама».

Мощный талант, медленно растущий в ней, пока еще только накапливал, жадно собирал в копилку все впечатления. «Я была сообразительной столичной девочкой: веселой, настойчивой, упругой. Мне казалось, что я могу сдвинуть с мертвой точки многое... Я родилась в послевоенное время. Хорошо помню себя маленькой. Помню магазины в районе Таганки, где прошло детство. Идем, бывало, с мамой в рыбный магазин, а там огромные осетры висят. Настоящее чудо! Помню первое мамино кольцо с александритом – оно стоило 12 рублей. Помню коммунальные наши квартиры и дворы, где мы, повзрослев, собирались за бутылкой сладкого вина „Лидия“. Сидели все вместе, разговаривали, играли на гитаре. И рядом – старшие, вернувшись после дружного похода в Тетеринскую баню, слушали наши разговоры. Конечно, всякое происходило в нашем житье-бытье. И дрались, и ругались. Но кто-то помирал, и хоронить шел весь двор. И гробы эти несли на плечах друзья и враги. Я тогда очень верила людям, верила тому, что говорят...»

И еще очень рано проявилась в Наташе одна удивительная черта характера. Ей было необходимо не доказать кому-то что-то, нет! – изжить в себе самой нечто, мешающее радоваться жизни, воспринимая ее во всем богатстве красок. Комплекс неполноценности – так, наверное, определили бы это психоаналитики, но юное существо не ведает подобных определений, оно, если наделено упорством и силой воли, пытается самостоятельно, в одиночку преодолеть в себе то несовершенство, какое ощущает почти интуитивно. И это желание изжить нечто было очень тесно связано с другим чувством: «Меня воспитывали в другую эпоху, и многих вещей, которые происходят сегодня, я не понимаю. Для меня всегда самым страшным было подвести кого-то. Я начинала ненавидеть себя, жрать, как саламандра, с хвоста. Чтобы такого не случилось, старалась заранее распланировать свою жизнь, избежать любых проколов и сюрпризов... Как говорится, мы Смольных институтов не заканчивали, но некоторые вещи мне крепко вбили в сознание. Кто-то живет под девизом „я хочу“, а для меня главными всегда были слова „я должна“...»

Гундарева в школьные годы стеснялась себя и, может быть, именно поэтому поступила в баскетбольную секцию спортивной школы. А «однажды в школе организовали лыжный поход, и я, которая никогда не стояла на лыжах, пошла. В ветреную погоду ходила без шапки, чтоб доказать, что морозоустойчивая. Наверное, это было некое изживание чего-то в себе. Доказать, что и в такой плоти, которая многим казалась несовершенной, важен дух. Когда Гончаров узнал, что я после аварии опять за рулем, сказал: „Наташа, вы опять доказываете, что все можете?“

Доказываю, но самой себе. Моя мама говорит, что первое слово, которое я сказала, было «сама». С «сама» началась моя жизнь; этим же, наверное, и закончится».

Закончилось иначе, и едва ли не наибольшей мукой для Натальи Гундаревой было именно это отсутствие самостоятельности, возможности делать все самой...

Но вернемся в далекие годы ее детства.

Родители Наташи разошлись, когда она была подростком, но никогда она не говорила о том, что это стало глубокой травмой для нее. С отцом продолжала общаться, с мамой жизнь была, конечно, не слишком легкой, но по-своему радостной – они очень любили друг друга, дочь и мать, и им всегда было хорошо вместе.

Пройдут годы, и, снявшись в фильме «Однажды двадцать лет спустя», где она сыграла мать десятерых детей, Наталья Гундарева скажет, что думала о своей маме и старалась воплотить в Наде Кругловой какие-то особенно дорогие ей черточки Елены Михайловны.

Зная, насколько важно для дочери чувствовать себя самостоятельной, Елена Михайловна мудро рассудила, что Наташе надо предоставить возможность самостоятельно принимать решения, и произошло это довольно рано – судя по скупым воспоминаниям, рассеянным по различным интервью и по страницам книги В. Дубровского «Актриса», Наташа уже подростком ощутила себя взрослой, научилась отвечать за свои поступки. Многих удивляла ее серьезность, какая-то несвойственная возрасту мудрость, углубленность во все, что переживалось и проживалось не только ею самой, актрисой Натальей Гундаревой, но и ее такими разными героинями.

И, конечно, с очень ранних лет Наташа стала лидером – в детских играх, в школьных занятиях. Впрочем, в детстве, судя по всему, больше любила играть одна. Она родилась и росла в городе, поэтому ей свойственно было то, что присуще всем городским детям, – особое упоение пробуждающейся по весне природой, жадность к запахам и краскам. И конечно же она была увлечена «болезнью» девочек нашего поколения – «секретиками».

Сегодня, наверное, надо долго объяснять – что же это было? А было просто: в землю закапывался «клад», состоящий из конфетных фантиков, ленточек, цветных стеклышек... И никто про этот клад не знал. В одинокую и тоскливую минуту можно было поковырять землю и достать его, чтобы пополнить еще какими-нибудь редкостями, вроде фантика от дорогой конфеты, яркой обертки от мороженого или нового осколка стекла. Чтобы в одиночестве полюбоваться своим «секретиком» или показать кому-то из подружек.

Много лет спустя в интервью Гундарева скажет: «Мне хочется узнать всю полноту жизни и очень многое о ней понять. Может быть, кому-то мое „многое“ покажется ничтожным, но это мое. Вы в детстве зарывали во дворе секретики? Стеклышко, а под ним – ленточки, фантики, бумажки. Это был только твой секрет, о нем никто не знал. Так же и в жизни: хочется все узнать и еще кое-что сохранить для себя.

Я жила на Таганке, в доме с садом. Зимними вечерами ходила по двору, расчерчивая прутиком свое королевство на снегу. Под фонарями снег мерцал так красиво, что я представляла себя королевой, живущей в Букингемском дворце».

Наташа очень любила читать, но не романы, которыми в школьные годы увлекались все девочки, а сказки Бажова. Может быть, в какой-то мере благодаря этим уральским сказам так мощно проявился в ее таланте необычайный вкус к языку, к аромату каждого слова, к особой, не романной, а сказовой образности, который так помог студентке в работе над «Воительницей» Н. С. Лескова, а молодой актрисе – в роли Катерины Львовны Измайловой?..

Они с мамой переехали с Таганки в Кривой переулок, почти рядом с Красной площадью – занимали комнатку на верхнем этаже, под самой крышей и, как вспоминала Наташа позже, «поднимались туда по длинной винтовой лестнице. Дома у нас не было часов, поэтому время узнавали, подходя к окну и глядя на Спасскую башню Кремля».

Летом в пионерском лагере Наташа Гундарева была заводилой. «...Я всегда устраивала всевозможные карнавалы, костры, ставила пьесы, – рассказывала она. – Но, как правило, из лагеря меня выдворяли раньше времени: снимут галстук и привозят в город. А все из-за того, что я очень часто нарушала правила распорядка. К примеру, могла подговорить весь отряд ночью идти встречать рассвет, пока пионервожатые спят... А это было наказуемо».

Как уживались в ней, с одной стороны, четкая организованность, боязнь кого бы то ни было подвести, а с другой – неуемное желание нарушить распорядок, внести в размеренную пионерскую жизнь какие-то яркие, незабываемые впечатления? Думаю, это был один из признаков незаурядной личности, такой вот спор с самой собою...

Кстати, ангелом она не была никогда. Слишком самостоятельная, слишком гордая, никогда не заискивающая перед старшими... А в тринадцать лет Наташа начала курить. Курила ее мама, Елена Михайловна, и Наташе было интересно, что находит мама в этой привычке? Отец не курил, а вот мама получала немалое удовольствие от курения – захотелось попробовать. И – пристрастилась на всю жизнь. Правда, в какой-то период бросила и целых семь лет не курила: «Вдруг мне стало противно, я выбросила начатую пачку и не стала покупать новую. Потом опять закурила, наверное, возникла необходимость за чем-то спрятаться, хоть за сигаретным дымом».

Журналисты часто спрашивали Наталью Гундареву, как она пришла в театр, когда впервые ощутила в себе актрису? В начале 1980-х в одном из интервью она рассказала об этом так: «Трудно сказать – когда. Может, в школе, на уроках литературы, когда читали „по ролям“?.. Знаете, проходим, допустим, „Ревизора“ и вот читаем вслух: я – за Анну Андреевну, кто-то – за Хлестакова. Очень это любила... и с удовольствием прибегала и на уроки пения: наша Бронислава Яновна была почему-то уверена в том, что мы – прирожденные вокалисты, и разубеждать ее не хотелось... Потом Дворец пионеров, ТЮМ...»

В те годы было в Москве место, куда стремились если и не все, то очень многие школьники, – Дворец пионеров на Ленинских горах. Здесь было множество кружков, в которых при желании можно было научиться всему; здесь был настоящий круг общения, не вынужденный, как в классе или во дворе, а истинный – по интересам.

Жизнь кипела в этих стенах допоздна, родители нередко были этим недовольны, ведь многим детям приходилось возвращаться домой чуть ли не через всю Москву. Но возвращались не по одному, а веселыми компаниями – в метро продолжали обсуждать свои дела, чувствуя себя взрослыми, самостоятельными. Эти стайки школьников всегда приковывали к себе взгляды усталых пассажиров, возвращающихся с работы домой: кто-то смотрел на них и прислушивался к их разговорам с умилением (какие хорошие, серьезные детки!), кто-то с раздражением (как они громко говорят, спорят!) – равнодушных не было. Все знали, что подростки едут из Дворца пионеров – значит, толковые дети, не уличные...

Но в метро ездили, когда было холодно или шел дождь. Тогда совершенно особым путешествием было спуститься по эскалатору на станцию «Ленинские горы», посмотреть через мутноватые стекла на темные силуэты Москвы. Это была «волшебная дорога», как называли метро мои сверстники. В хорошую же погоду шли пешком до метро «Спортивная», а оттуда, если расстаться было невозможно, до «Парка культуры». Уже там понимали, насколько поздно, а завтра ведь в школу...

Зимой Ленинские горы были просто усеяны разноцветными фигурками, ползающими по сугробам, – шла игра под названием «Зарница», целыми классами вывозили нас сюда, чтобы мы могли доказать свою готовность дать отпор врагу в любую минуту. Прятались за деревьями, выслеживая противника, пытаясь обнаружить вражеский штаб и немедленно дать знать своим, где скрываются враги. К своим неслись, не разбирая дороги, – снег за шиворотом, мокрая обувь, зацепившиеся за ветки вязаные шапочки, потерянные варежки... Это было так весело! А на следующий день половины учеников не было в классе – температура, простуда, и – лютая зависть здоровых: счастливые, контрольную по алгебре не пишут!..

Школа, в которой училась Наташа Гундарева, была очень хорошей. Она находилась неподалеку от Котельнической набережной – в высотном доме жило немало известных людей, кое-кто из них входил и в родительский комитет. «Нами занимались, – вспоминала Наталья Гундарева, – водили в театры, консерваторию, приглашали интересных людей на школьные вечера. Потом я решила пойти во Дворец пионеров. Такое времяпрепровождение мне нравилось больше, чем ходить на танцплощадку. Может быть, я губила в себе какие-то комплексы, потому что фактура у меня не самая подходящая для актрисы».

В.Я.Дубровский в книге «Актриса» пишет: «Наташе... нравилось читать стихи „с выражением“. Нравились уроки пения, в четвертом классе к тематическому вечеру Наташа Гундарева выучила романс „Растворил я окно...“ и с большим чувством выводила: „Растворил я окно – стало грустно невмочь...“ Учительница сказала маме, что слух у Наташи отнюдь не абсолютный, но как будто есть драматические наклонности».

Елену Михайловну это известие не могло не обрадовать – она не только любила театр, но принимала самое активное участие в самодеятельности Центрального научно-исследовательского института строительства торговых и промышленных зданий, где она работала. Очень часто брала с собой дочь на репетиции, спектакли, концерты...

Отсюда, вероятно, и возник настоящий интерес к театру не как к чуду, к которому прикасаешься в праздничные дни, а как к делу, которым можно попробовать заняться. Так вошел в жизнь Наташи Гундаревой ТЮМ – Театр юных москвичей во Дворце пионеров на Ленинских горах, куда она пришла восьмиклассницей.

Руководила ТЮМом Евгения Васильевна Галкина. Она рассказывала, что, когда Наташа впервые пришла, группа была уже набрана и принимать кого-то сверх уже имеющего количества Евгения Васильевна не хотела, но «Наташа была такая живая, непосредственная, что я сделала исключение. На сцене она играла с упоением! Однажды в спектакле „Король-Олень“ взяла и плюхнулась на королевский трон – этого мы не репетировали!!! На театральные „капустники“ мальчишки из всех девчонок брали только Гундареву: она могла и над собой посмеяться, и других посмешить без стеснения... Мы часто давали спектакли на фермах, ходили в походы. Наташа такая хозяйственная. Помню, однажды вручила ребятам наволочку и... стали в ней промывать рис! „Наташа, ну зачем в лесу промывать рис?“ – „Надо, Евгения Васильевна!“»

Хозяйственность и какая-то поразительная аккуратность были свойственны Наталье Гундаревой с детства. Всю жизнь она содержала дом в чистоте и порядке, прекрасно вела хозяйство, с удовольствием готовила (школа, которую она закончила, была с поварским уклоном – сегодня трудно объяснить, что был такой период в нашей жизни, когда существовали не просто школы с углубленным изучением иностранного языка, но и с уклоном вполне бытовым – поварским, водительским, чертежным и т. д. Для многих этот уклон мало что значил в последующей жизни, но для Наташи оказался важным и нужным).

Годы, проведенные Наташей Гундаревой в ТЮМе, можно смело приравнять к среднему театральному образованию. Педагоги Е. В. Галкина и В. Н. Петухов очень серьезно занимались не просто постановками спектаклей, а именно театральным образованием своих питомцев – первый год студийцы осваивали сценическую речь, сценическое движение (их преподавал ребятам молодой артист Театра на Таганке Вячеслав Спесивцев), вокал, танцы. Только со второго года студийцы начинали участвовать в спектаклях ТЮМа, которые шли регулярно, а афиша, как во «взрослом» театре, версталась за месяц. Из стен ТЮМа вышли многие известные сегодня артисты: Ольга Науменко, Валерий Белякович, Александр Карнаушкин, Софья Гуськова, Владислав Долгоруков, Елена Стародуб, режиссер Владимир Иванов, ну и, конечно, Наталья Гундарева...

Одной из первых ее ролей стала мама в «Дикой собаке Динго». Наташа выглядела старше своих лет, поэтому Евгения Васильевна поручала ей «взрослые» роли. А потом была Смеральдина в «Короле-Олене». В этой роли надо было не только играть, но и петь, и танцевать – Наташа проделывала все это с большим увлечением, свидетельствовавшим о несомненном даровании. Не только зрители своими аплодисментами оценили по достоинству работу начинающей актрисы – высоко оценили Смеральдину и Наташины партнеры, многие из них советовали ей непременно поступать в театральный вуз.

Уже позже, когда Наташа училась на первом курсе Щукинского, ее однокашник Константин Райкин пришел на спектакль «Король-Олень», в котором Гундарева продолжала играть. Спустя много лет он вспоминал: «Там вообще очень неплохо играли воспитанники студии, но было ощущение, что в хорошую школьную самодеятельность пригласили народную артистку. Разница почти неприличная. Я думаю, что на первом курсе между большинством из нас и ею тоже был заметный разрыв».

Рассказывает Валерий Белякович: «Я пришел в ТЮМ на несколько лет позже, когда Наташа была уже настоящей звездой нашего театра. Я видел ее в первой роли – матери героини в „Дикой собаке Динго“, а потом в „Короле-Олене“ – это было необыкновенно! Смеральдина и Труффальдино выходили на сцену, и происходило что-то невероятное: они так захватывали публику, так овладевали ею, что ощущение настоящего театра не отпускало ни на минуту. Причем, если все наши девочки очень нервничали, по двадцать раз подбегали к зеркалу, проверяя, хорошо ли лежит грим, так ли расправлены складки на платье, Наташа оставалась совершенно спокойной. Она очень любила вязать, готовясь к выходу, всегда что-то вязала, а потом просто поворачивалась и говорила: „Подержи...“ или клала свое вязание на стул, делала шаг на сцену и – все. Начиналось чудо! Они играли в паре с Володей Ивановым – будущим режиссером Театра им. Евг. Вахтангова, и всегда срывали восторженные аплодисменты.

Мне вообще кажется, что все спектакли, которые шли у нас в ТЮМе, были лучшими – больше никогда не видел ни такую «Вестсайдскую историю», ни такого «Короля-Оленя». Когда меня ввели на эпизодическую роль с несколькими словами в «Короля-Оленя», я был совершенно счастлив!.. До сих пор помню и эти слова, и ту дрожь, которая охватывала меня на подмостках. Счастливое было время!..

И потом все было у нас очень серьезно – помню, что костюмы к «Королю-Оленю» нам шили в мастерских Театра им. Моссовета, декорации, кажется, там же изготовляли. Спектакль был совсем не такой, как обычно бывает в детских коллективах, – настоящий. И занимались мы по-настоящему: сценической речью, сценическим движением, этюдами. Все была основательно, глубоко...

Наташа приходила частенько и на наши занятия, хотя не должна была на них ходить, – она уже закончила школу, а по правилам Дворца пионеров только школьники посещали эти занятия. Но она любила приходить, потому что очень любила Евгению Васильевну и каждый час, проведенный с ней, считала для себя необходимым. И вот сидит она со своим вязанием, а мы делаем этюды. Вдруг Наташа встает и говорит: «Подожди, давай вместе, у тебя что-то не очень получается...» – и начинала заниматься вместе с нами... Я не могу сказать, что мы все очень дружили, – мы просто были спаяны общим делом, которое не просто любили, которому готовы были служить всю жизнь. И это было главное. Конечно, когда кто-то поступал или, как я, уходил в армию, отношения как-то прерывались, но лишь на время. Например, каждую вторую субботу сентября мы собирались у Евгении Васильевны – это была традиция, приходили абсолютно все, кроме тех, кого в этот момент не было в Москве. И Наташа всегда приходила. А мы обязательно ходили на ее учебные спектакли – мы своими умели гордиться! Помню ее во всех, пожалуй, студенческих работах – удивительным талантом она была наделена!.. А потом, когда я уже организовал свой театр и поставил «Беду от нежного сердца» (в которой она играла в Щукинском), она пришла и была совершенно покорена Виктором Авиловым, игравшим ее роль. Помню, мы долго сидели потом в какой-то пивной и говорили, говорили об этом спектакле.

У меня в театре она видела два спектакля – «Мольера» по пьесе М. А. Булгакова и шекспировского «Гамлета». Ей очень нравился Виктор Авилов, спектакли тоже понравились, она говорила потом со мной долго, взволнованно. А потом мы случайно встретились в Чикаго, где я тогда ставил спектакль, а Наташа приехала в составе какой-то делегации. Она была в Чикаго впервые, а в моем распоряжении была машина, и я был счастлив показывать ей город, ходить с ней по каким-то кабачкам. Мы много говорили тогда, вспоминали наш ТЮМ, Евгению Васильевну, хотя были уже совсем взрослыми и состоявшимися...»

Здесь же, в ТЮМе, настигла Наташу первая любовь, о которой и сегодня рассказывают все бывшие «тюмовцы». Журналистка Анна Велигжанина писала: «Актриса Валентина Шевченко вспоминает, что Наташа Гундарева и Владик Долгоруков были неразлучны, Владик нежно ухаживал за хохотушкой Наташей. Вместе играли в спектакле „Король-Олень“ – Владик был Королем, и к нему приходила свататься героиня Гундаревой Смеральдина. По сюжету сказки Король отвергает ее любовь. А в жизни любовь Наташи отвергли... родители Владика. Узнав о серьезном увлечении сына, они даже приходили во Дворец пионеров и требовали на него повлиять. Грозили, что запретят сыну заниматься в кружке, а он с юности мечтал стать актером... Потом и Наташины родители высказались против их дружбы. Для Наташи и Владика это стало первой в жизни трагедией. Их любовь угасала мучительно долго. Поступив в разные театральные вузы, еще продолжали встречаться. Но постепенно студенческие заботы „засасывали“, и каждый устремился к своему актерскому будущему».

Все годы они виделись лишь на традиционных встречах «тюмовцев». «Однажды я заболела, – вспоминает Евгения Васильевна Галкина, – так они ко мне домой всей оравой приехали. Наташенька командовала на кухне. А потом вместе с Владиком они убирали квартиру».

Первая трагедия всегда переживается особенно мучительно и горько. Тем более что расстались молодые люди, что называется, не по собственному желанию, а под давлением родителей. Как бы то ни было, этот опыт лег в копилку Наташиной души и – кто знает? – может быть, пронзительная сцена Надежки из фильма «Здравствуй и прощай», одного из первых фильмов актрисы Натальи Гундаревой, и мудрость Дуси из «Осени» Андрея Смирнова в каком-то смысле выросли и из этой детской влюбленности и того яростного сопротивления, которое этой влюбленности сопутствовало...

Пришло время окончания школы. Надо было строить свою судьбу. И здесь мы сталкиваемся с двумя версиями о поступлении Натальи Гундаревой в Щукинское училище.

По первой из них быть актрисой Наташа вовсе не собиралась. Она считала, что может, как и ее мама, заниматься самодеятельностью «для души», имея при этом профессию инженера-строителя, как и Елена Михайловна. «Из десятого класса я ушла, разругавшись с одним педагогом, – рассказывала Гундарева. – Училась в вечерней, работала в КБ, занималась на подготовительных курсах. Решила стать строителем...» Необходимый трудовой стаж она зарабатывала в конструкторском бюро чертежницей. И в этом обнаружились ее незаурядные способности – за два года Наташа стала помощником главного инженера проекта. Успешно училась на подготовительных курсах МИСИ и начала успешно сдавать экзамены. Два самых трудных – математику и физику – уже сдала, когда внезапно «забегает приятель: „Неси документы к нам в Щукинское!“ Почему-то послушалась... Два года я работала в конструкторском бюро, занималась реконструкцией железобетонных керамических комбинатов. Главный инженер проекта, помощником которого я работала, и начальник отдела, куда я пришла еще учеником чертежника, говорили: „Наташа, зачем ты пробуешь поступать в театральный? Тебя здесь ждет замечательное будущее, у тебя инженерный талант“.

Каким образом я все-таки решила пробовать в театральный, что случилось? Просто захотелось попробовать свои силы».

Елена Михайловна в это время была в отпуске, и Наташа подала заявление в Щукинское училище: «В „Щуке“ на одно место было 247 человек. До сих пор не пойму, как меня допустили к третьему, последнему туру творческого конкурса...

Одна мысль сверлит: надо сделать что-то невероятное, чтобы произвести впечатление на комиссию.