Текст книги "Песок"

Леонов стоял перед зеркалом в ванной и разглядывал своё помятое лицо, казавшееся ему лицом совершенно незнакомого человека. Тёмная щетина, успевшая пробиться за ночь, круги под заспанными глазами. Насколько он помнил, он никуда не пошёл вчера вечером, как ни настойчиво упрашивал его Андерсон. Сейчас он видел в зеркале человека, по виду страдавшего тяжёлым похмельем. Чувствовал он себя тоже не блестяще: беспокойный сон дал о себе знать. У него болела голова, а всё остальное тело чувствовало какую-то неприятную слабость.

Леонов кое-как привёл себя в порядок: умылся, побрился и надел потёртые джинсы, футболку и пиджак – сегодня можно было выглядеть неформально. Он с облегчением подумал, что после нескольких предстоящих пресс-конференций он сможет хотя бы ненадолго вернуться домой, в Россию, чтобы… Чтобы просто последний раз побыть на родине.

Впереди его ждало совершенно новое незнакомое место, где они всей командой и другими учёными будут жить и работать над глобальным проектом, которому дали имя «Гея». Примитивно, считал Леонов, однако, спорить не мог, поскольку их исследование напрямую касалось всего, что связано с планетой.

Он вышел на балкон своего номера, где на небольшом столике стояла маленькая, очень маленькая дымящаяся чашечка кофе и лежала стопка утренних газет. Леонову не хотелось туда смотреть. Он не любил газет и всегда предпочитал читать научный журнал или какую-нибудь хорошую книгу.

«Искусственное изменение климата: фантастика или реальность?». Как и предполагалось, все газетные заголовки кричали о них.

О нём.

Ведь это он запустил эту машину много лет назад. Всё это казалось сном. Леонов допил химический суррогат имитирующий кофе и вышел из номера.

Неделя после выступления на ассамблее показалась ему адом. Постоянное внимание журналистов, вспышки их камер, бьющие по глазам. Пресс-конференции и вопросы. Вопросы.

Бесконечные, язвительные, задающиеся надменными голосами. Он смотрел на всех этих людей и думал, осознают ли они происходящее вокруг? Казалось, что каждый будто завёрнут в собственный кокон и видит вокруг себя только то, что хочет видеть. Только то, что не нарушает целостную оболочку мирка, заботливо сплетённого для себя, не ставит нос к носу с проблемами, которые, должны затрагивать всех людей. А люди не хотят встречаться с реальностью. В голове неожиданно промелькнула мысль. Леонову она показалась банальной и очень грустной.

Наша жизнь стала пародией на самое себя.

Каждый раз, сидя перед ненасытной толпой журналистов на жёстком стуле, Леонов пытался как можно короче и понятнее ответить на их вопросы. Ему казалось, что он что-то мямлил, но они оставались довольны.

В последующие несколько месяцев после «большого выступления», как называл его Игорь, о них начали говорить, писать в прессе, назначать деловые встречи, приглашать на бизнес вечеринки. Открытие породило волну живейших дискуссий и споров в научном мире, который гудел как растревоженный улей. Впрочем, Леонову казалось, что гудит вообще весь мир. Коллеги-физики выпустили несколько научных статей в уважаемых журналах. Особенно был этим горд профессор Ковалёв: он был главным автором этих статей, его имя было у всех на устах. Впрочем, будучи от природы скромным человеком, профессор старался скрыть свою радость по этому поводу и лишь спокойно выступал на симпозиумах, читал лекции и выпускал новые статьи.

Леонов всё это время чувствовал себя неуютно: всё это внимание, журналисты и костюмы, которые он должен был надевать каждый раз перед поездкой на очередное «шоу». Всё это напоминало ему цирк уродцев, где гвоздём программы был он сам.

Он устало провёл рукой по лицу и понял, что последняя встреча его вконец измотала. Это был очередной спонсор, скорее желавший засветить своё имя в крупном международном проекте, чем просто помочь группе людей, пытающихся изменить этот мир.

Как только точная информация о том, какой доклад был сделан на ассамблее ООН, попала в прессу, был организован международный фонд, и стали поступать первые предложения о сотрудничестве. Постепенно тонкий ручеёк денежных взносов превратился в бурную финансовую реку, и, при поддержке многих правительств, пришлось создать специальную команду, которая стала курировать финансы. Леонов отдал это на откуп коллегам Майкла, которые составили первый план для «большой пятерки».

Отчасти, Леонов понимал, что такой интерес могло вызвать только многомесячное ожидание и интрига, подогреваемые вездесущими журналистами. Слухи о том, что группа учёных из разных стран под руководством русских готовит нечто грандиозное, как сообщали достоверные источники из всевозможных служб связей с общественностью. Леонов, Игорь Иванов, профессор и все остальные старались сохранить в тайне информацию, чтобы она не просочилась в СМИ раньше срока. Это стоило им неимоверных усилий, и, отчасти, план удался.

Осуществление задуманного должно было начаться со строительства нескольких подземных баз в местах сильной активности, тектонической и энергетической. Подземными их решили сделать с точки зрения безопасности, чтобы никакие террористы не смогли добраться ни до персонала, ни до оборудования, да и современные технологии позволяли снизить риск обвалов при строительстве до минимума. Стандартная база в проекте уходит на несколько уровней вглубь, каждый уровень имеет своё назначение: лаборатории и научный центр в самом низу, апартаменты для сотрудников и персонала выше, ещё выше столовые, и так до первого уровня, который находится на поверхности, где располагается охрана и пропускной пункт. Весь комплекс венчает прозрачный купол из специального светопоглощающего стекла, выполняющий роль батареи.

На строительство уйдёт несколько лет, при условии, что порода будет вести себя идеально. Пока что учёные будут исследовать и совершенствовать теорию и практику.

Только через несколько лет ему предстоит отправиться вместе с командой в один из новых подземных городов-баз на постоянное место жительства. Там они продолжат работать над изучением свойств аппарата и всего, что с этим связано.

Там они, наконец, перейдут к осуществлению плана.

Если на контрольной базе крупномасштабный эксперимент удастся, то же самое будет осуществлено на других базах в других местностях, которые, объединившись, покроют радиусом своего действия всю планету… Таков был план в теории.

Не то, чтобы Леонов боялся всего этого, он этого даже хотел, но какое-то странное неспокойное чувство бередило душу, норовило вогнать в смятение. В голову постоянно лезли какие-то непонятные мысли, память терзали воспоминания…

Глава 3

Он проснулся в поту, резко подскочив на кровати. Пружины кровати скрипнули под весом его тела. Леонов глубоко и неровно дышал, как человек, только что очнувшийся от кошмара, но снился ему не кошмар, это он помнил точно.

Леонов провёл дрожащей рукой по мокрому лицу и смог наконец различить знакомую обстановку своей квартиры. На часах не было ещё и пяти утра, но солнце, показавшееся над горизонтом, светило сквозь дыру в занавеске. Леонов опустился на подушку, но спать больше не мог. Он осмысливал только что увиденное во сне.

Сон был настолько реальным, что Леонову казалось, будто всё произошло с ним наяву. Тяжесть рюкзака за плечами, шорох кустов, ощущение лесной прохлады… Во сне он знал, куда шёл.. Он определённо точно знал, место, где находилось что-то очень ценное. И он должен был это что-то найти.

Полежав ещё некоторое время, Леонов сел на кровати, потянулся и встал. Он направился прямиком к письменному столу, на котором стояла пишущая машинка, а рядом валялась куча бумаг. Он сел на скрипнувший стул, придвинул к себе машинку и застучал по клавишам.

«10 июля 2002 года.

Очередной сон про экспедицию. Уже шестой за последние две недели. Не скажу, что они мучают меня, даже приятно вспомнить былые чувства и студенческие времена. Да и потом… пока была работа.

Каждый раз я всё ближе и ближе к тому месту. Если так будет продолжаться, то через неделю я уже буду знать точно, куда иду во сне. И, что самое главное, зачем.

Сны такие реальные. Настолько реальные, что трудно потом прийти в себя и понять, что это было не по-настоящему. Походы, ночи у костра, тушёнка в банках. Интересно, приснится ли мне походная ночь? Мне бы очень хотелось почувствовать всё это ещё раз. Может быть в самый последний… во сне… Хотя бы так, чем никак».

Леонов отвлёкся от машинки и посмотрел на восход: окна его квартиры выходили на восточную сторону.

Похоже, денёк обещал быть жарким и безоблачным. Леонов отошёл от машинки и открыл окно, занавески всколыхнулись от ветерка.

Он начал вести личный дневник спустя два с половиной года после того, как закрылся научный институт, где он ещё студентом проходил практику, а потом и работал, ни много, ни мало, пятнадцать лет. Денег в семье не осталось, жена терпела, сколько могла, но, в конце концов, забрав сына, с диким скандалом ушла от него. Леонов долго переживал всё то, что с ним случилось, но нашёл в себе силы принять это и смириться. Он пошёл на биржу труда и устроился подсобным рабочим на фабрику обуви. Вскоре жена подала на развод, и он остался совсем один. Бывшая, теперь уже, жена не просила от него алиментов, потому как причиной её ухода стало как раз отсутствие в семье нормального достатка. От общих знакомых он потом узнал, что она пошла учиться на секретарские курсы и устроилась работать в какую-то фирму.

В итоге всё, к чему он пришёл за почти сорок лет своей жизни, была однокомнатная квартира, доставшая в наследство от матери, со старыми обоями, кое-где отошедшими от стен, старой скрипящей кроватью, которая когда-то своим скрипом не давала спать по ночам соседям, у окна стоял деревянный круглый стол. Пара растений на подоконнике и лампа с абажуром на потолке, вот и вся нехитрая обстановка. Благо, квартира находилась рядом с парком, где Леонов постоянно гулял, обдумывая свою жизнь и будущее, которое не обещало ничего радужного.

Каждый день, возвращаясь с работы, он час гулял по парку, а в выходные проводил там не меньше трёх часов, пока не замерзал или пока желудок не начинал требовать очередной порции макарон с килькой. Тогда он возвращался в своё жилище, которое представлялось ему неким убежищем, бункером, отгороженным от всего остального мира, и подолгу размышлял о всякой всячине, стоя у окна. Старый дисковый телефон всегда молчал. Никто не звонил ему, и он никому не звонил. Ни старым друзьям, ни бывшей жене, никому. Единственным напоминанием о связи с внешним миром были счета, которые он каждый месяц находил в своём почтовом ящике.

Наверное, никогда в жизни у него не было столько времени на раздумья. Работа тоже не отвлекала от дум, так что всё своё свободное и несвободное время Леонов думал. О прошлом, о несправедливости и, вообще, о жизни.

Одиночество сначала казалось ему странным, непривычным. Когда он приходил домой, никто не выходил встречать его, никто не рассказывал ему о событиях прошедшего дня, о мыслях, пришедших в голову. Его встречала тишина, и только тиканье часов нарушало её. Постепенно он привык и даже счёл это полезным.

В конце концов, в один прекрасный день Леонов вернулся с прогулки домой с пишущей машинкой, которую приобрёл на местном блошином рынке у одного старичка.

Он расчистил стол от старых газет и всякого мусора, который непременно накапливается, если всякую вещь класть на стол и забывать про это. Он отнёс скопившиеся газеты в прихожую, а кружки на кухню, и на освободившееся место поставил машинку. Потом он сходил на кухню за единственным стулом, сел напротив машинки и стал думать, с чего начать. Он провёл рукой по непривычно жёстким кнопкам старого аппарата, ощутил холод металла и подумал, что, может быть, когда-то эти кнопки вершили чью-то судьбу. Сколько строк, гневный или радостных, было напечатано здесь, и вот теперь он сам будет создавать свою судьбу с помощью этой простой старой, может быть даже антикварной, пишущей машинки фирмы «Ундервуд».

Леонов ещё постучал пальцами по столу и занёс руки над кнопками.

«29 октября 1999 года.

Это моя первая запись…»

Написав эти слова, он задумался, но потом продолжил, уже не останавливаясь. Мысли нахлынули бурлящим потоком, изливаясь на бумагу, как воды реки, долго сдерживаемые плотиной, но теперь, когда преграда была убрана, они, наконец, дали волю всей накопленной мощи. Он начал с описания того, что привело его к такой жизни.

«…Что я делал эти два года после того, как от меня отвернулись все, кого я знал? Я и сам часто задаю себе этот вопрос. Первое время после развода я даже не понимал, что делать дальше, всё казалось пустым и совершенно глупым. Всё своё более чем свободное время я отдавал пессимистическим рассуждениям и постоянно жалел себя. Я думал, почему я такой ничтожный и маленький, что не могу хоть на каплю изменить даже свою жизнь в лучшую сторону, уж не говоря о жизни моих близких. Я понимаю Аню, понимаю, почему она предпочла жизнь без меня, и не виню её, ведь тогда я был действительно жалким и ничего не делал, чтобы исправить эту ситуацию. Это продолжалось ещё какое-то время, до тех пор, пока в один день я не посмотрел на себя в зеркало и совершенно не узнал в том задавленном жизнью человечишке Александра Леонова, кандидата исторических наук, бывшего археолога и обладателя первого разряда по боксу. Так что, я умылся, сделал своё лицо таким, чтобы на него было не страшно смотреть, и пошёл на биржу труда в поисках работы.

Признаться честно, в тайне я надеялся, что меня возьмут на место какого-нибудь лаборанта при каком-нибудь НИИ, но эта надежда растаяла как снежинка весной, когда спустя две недели мне не пришло уведомления хоть о какой-нибудь работе, пусть даже самой низко квалифицированной. Спустя ещё некоторое время наконец стали поступать предложения о работе на фабриках, в магазинах и на комбинатах… грузчиком, кладовщиком, сторожем…

Но всё не так плохо, как кажется на первый взгляд. Если подумать, то очень, очень много людей находятся в положении куда хуже моего, но от этой мысли светлее на душе не становится.

Я много думаю, когда гуляю. Единственный плюс моей ситуации в том, что мне никто не мешает думать, а думаю я обо всём на свете. О прошлом, о том, что всё могло сложиться по-другому. О настоящем, оно не такое уж и плохое, но, по-моему, я уже говорил об этом.

Жизнь постепенно стала размеренной, и мне это даже стало нравиться…»

Он просидел за машинкой всю ночь, стуча по жёстким клавишам усталыми пальцами. Постепенно записи стали чем-то вроде дневника и заменили ему друзей и знакомых, с которыми он когда-то общался. У записей было одно неоспоримое преимущество, которое в равной степени было и недостатком. Бумага могла принять на себя всё, что бы ни написал на ней Леонов. Она была самым замечательным слушателем, какой только был на всём свете. Но она не могла дать совет, не могла посмотреть ему в глаза и сказать: «Дурак ты, Леонов, ничего ты так и не понял».

Со временем количество исписанной бумаги росло, на столе образовалась небольшая стопка листов, что он исписал за последний месяц осени.

Параллельно с тем, как росла стопка на столе, а погода за окном становилась всё хуже, Леонов начал думать, что в жизни надо что-то менять, потому как подобное существование уже вогнало его в тоску, а если так будет продолжаться, то скоро вгонит и в могилу. В начале зимы Леонов стал уставать от своей размеренной жизни. Слишком спокойной и размеренной.

«Если нет в жизни смысла, зачем и жить-то тогда», – думал Леонов, шагая по знакомой дорожке в парке. Впереди он увидел человека, гуляющего с собакой. Человек кинул деревяшку, и собака с радостным лаем помчалась вслед за ней.

«Может, собаку завести…», – подумал Леонов, – «вот тебе и компания будет». Но ему пришлось отвергнуть эту мысль: у него была жестокая аллергия на животных.

В грустном расположении духа он вернулся домой. Зайдя в квартиру, Леонов заметил, что форточку захлопнуло ветром, и в комнате образовалась духота.

Он распахнул окно и облокотился на подоконник. Холодный ветер начал трепать отросшие тёмные волосы. Леонов вспомнил, что уже давно не стригся, да и борода порядочная отросла.

«Если хочешь начать жизнь сначала, сперва побрейся и вообще приведи себя в порядок. Вроде не старый мужик ещё, а выглядишь как дед», – подумал он про себя и вспомнил, как недавно в аптеке девушка-фармацевт спросила, не помочь ли ему прочитать ценник. Он грустно рассмеялся.

Леонов постоял ещё пару минут около окна, пока совсем не замёрз, а потом пошёл в ванную менять свою порядком осточертевшую жизнь. Выйдя из ванной, он, вопреки ожиданиям, не почувствовал себя обновлённым, заметно было только то, как ветерок обдувает ставшую гладко выбритой кожу. Но Леонов запретил себе унывать, ведь это только начало.

«23 декабря 1999 года.

На днях мне пришла мысль, что так больше жить нельзя, надо что-то менять, прекращать тухнуть одному в этой квартире…

Главное, настрой есть, а там будет всё хорошо. Мои успехи пока не велики: я всего лишь побрился, первый раз за долгое время. Завтра схожу постричься, да, и ещё надо купить открытку и хоть какой-нибудь подарок. Через два дня у Алёшки день рождения, в этом году он уже закончил начальную школу. Интересно, какие у него отметки. Надеюсь, хорошие, не в кого ему дурнем быть…».

Леонов улыбнулся: мысль о сыне приятно согрела его.

«Я так хочу его увидеть, ведь два года прошло, он, наверное, подрос. Я бы его боксу научил… А вот и куплю ему боксёрские перчатки. Зная Аню, конечно, могу сказать, что она как всегда их в окно выкинет, как увидит, ей вообще никогда не нравилось, что я каждый год поздравляю его с праздниками, с днём рождения обязательно, с Новым годом, даже с именинами…»

Леонов вспомнил, когда он увидел сына на следующий день после своего первого дня рождения, отмечавшегося уже без него, Алёшка грустно сообщил, что сильно скучает, а мама порвала присланную им открытку на мелкие кусочки.

«Что ж, она имеет право злиться».

Ведь за все два года жизни в разводе он не поздравил с днём рождения ни разу, хоть и бывшую, но жену, женщину, которую он любил, да и до сих пор, наверное, любит…

Он не был в магазине одежды с тех пор, как последний раз покупал ребёнку зимнюю шапку. Сын просил такую. Зелёную. С помпоном.

В субботу утром он встал привычно рано. «Тем лучше», – подумал Леонов, – «не будет толкучки». Как обычно, в предновогодние дни люди спешили за недокупленными мелочами, которые всегда, почему-то, заполняли все захваченные с собой сумки. Мелочами вроде новых игрушек на ёлку или гирлянд, или красивых салфеток, или ещё чего-нибудь непременно необходимого, хотя Леонов сомневался, так ли уж это важно.

Он ходил по рядам ещё не заполненным покупателями, радостными от предвкушения Нового года. В этом предвкушении, считал Леонов, как раз и была вся эта романтика, вся радость и великолепие, вся соль каждого праздника, каждого важного события. А когда празднование завершается, от него остаётся лишь горький осадок чего-то необратимо утраченного…

Проходя мимо лотка с канцелярскими товарами, сонный продавец которого только выставлял их на прилавок, Леонов увидел красивую большую папку с золотым орнаментом на тёмно-бардовой обложке. Он остановился и взял вещь в руки.

– Эта сто руплей, дарагой, – громко, с узнаваемым акцентом жителя Кавказа произнёс торговец, не переставая раскладывать товар.

– Так дорого, – задумчиво протянул Леонов, вертя в руках тетрадь, открывая её и перелистывая страницы.

– Не хочишь, ни пакупай! – Торговец всплеснул руками.

– Нет, я беру, – сказал Леонов неожиданно сам для себя и полез в карман за деньгами.

Леонов с каким-то трепетом взял свою покупку и провёл рукой по обложке. Она была гладкой и холодной.

Теперь все его записи будут храниться здесь.

– Уважаемые пассажиры, просим Вас занять свои места и пристегнуть привязные ремни, наш самолёт взлетает, – оповестил через динамик приятный женский голос.

Леонов вздрогнул от неожиданно раздавшегося из динамика голоса, спугнувшего его дремоту, пристегнулся и снова закрыл глаза. Он летел домой.

Только что закончилось строительство первой подземной лаборатории, и учёный чувствовал себя измотанным. Он был рад, что в их напряжённейшем графике нашлось несколько дней, чтобы подготовиться к переезду на новое место работы, которое станет теперь и новым домом. Игорь уехал в отпуск с женой, повидав перед этим детей и своих родителей. Профессор Ковалёв, который и так был практически не разлучен со своей внучкой, по совместительству его помощницей, улетели в Россию на несколько дней раньше Леонова, Майкл отправился в Йорк к родственникам, другие члены команды тоже разъехались кто куда.

Леонов покинул базу последним. Ему не с кем было прощаться и некуда возвращаться. Одежда, всякое мелкое барахло, типа часов и зарядки для телефона было у него и так с собой.

Первое, что он сделал сразу по приезде в Москву, сходил на кладбище к родителям. Он провёл там, наверное, пару часов, сидя у могилы на маленькой скамеечке, усыпанной осенними листьями. Он говорил с ними, рассказал, чего добился, и чего, может быть, ещё добьётся. Слова, которые он произносил, звучали как оправдание.

С каждым произнесённым словом, Леонов понимал, что он всё больше извинялся, как провинившийся ребёнок, разбивший мамину любимую вазу… Только он уже давно вырос, а родители давно лежат в земле. Учёный думал, что, поговорив с ними, обретёт хоть каплю покоя и уверенности в том, что всё делает правильно. Но облегчения, на которое он так надеялся, к нему не пришло. Он сильнее запахнул плащ и грустно подумал о том, куда ушла вся романтика. Леонов вспомнил, то время, когда всё только начиналось, когда не была даже собрана первая экспедиция. Вспомнил себя тогдашнего, всклокоченного, бегающего туда-сюда. И безгранично счастливого.

Куда ушло то время? Куда ушёл настрой? Ведь он делает большое дело.

Он никогда не забудет лица селян, которые заводили свою заржавевшую технику, чтобы впервые за много лет собрать урожай на том ожившем поле. Сияющие глаза их детей, которые впервые за свою коротенькую жизнь видели цветущее поле и бегающие по нему от ветра волны. Тогда он даже не думал о той работе, которую придётся делать, чтобы их маленькая идея превратилась в грандиозный механизм, охвативший весь мир. От такого масштаба становилось страшно.

Ученый встал со скамьи, закрыл калитку ограды, как всегда со скрипом, подумал, что хорошо бы её смазать. Остановился и усмехнулся: теперь он этого сделать не сможет.

– Так и скрипит, – услышал он за спиной до боли знакомый голос. Как будто его далёкое прошлое внезапно ворвалось в настоящее, ломая все законы времени. Перед ним стоял он сам, только моложе и с более тёмными волосами. Подтянутый, здоровый. Счастливый.

Сын подошёл к Леонову и протянул руку. Учёный неуверенно пожал её.

– Я словно чувствовал, что надо съездить сюда, – сказал Лёша.

– Я тоже… – ответил Леонов и, наконец, крепко обнял сына.

Он мучительно пытался найти для него хоть какие-то слова, но голова была абсолютно пуста, будто кто-то стёр все мысли ластиком.

– Я уезжаю сегодня, – только и смог произнести он.

– Вот как, – сын погрустнел.

– Как мать? – Спросил Леонов.

– Она в порядке. Живёт на даче, иногда приезжает ко мне.

– Ясно.

Разговор не клеился.

– Я вот принёс масло и краску, – Лёша показал пакет с торчащей из него кистью, – хотел привести всё в порядок.

Леонов кивнул и посмотрел на часы. Кажется, у него еще оставалось немного времени, чтобы помочь Лёшке обновить ограду.

– Пап, – это слово эхом отдалось в сердце Леонова. Он посмотрел сыну в глаза и снова увидел маленького карапуза, который носился по квартире и что-то мастерил из детского конструктора, – я хочу сказать тебе, что горжусь тобой. Я всё время следил за новостями и всем рассказывал, что это открытие сделал мой отец.

Леонов улыбнулся, еле сдерживая внезапно подступившие слёзы. Как ему не хватало этих слов…

Они справились с работой быстро, трудясь в молчаливом согласии, и вот ограда снова стала как новенькая, а калитка перестала скрипеть.

– Приезжай к нам как-нибудь, – сказал сын, – познакомлю тебя с девушкой.

– Конечно, – ответил учёный, – приеду.

Он достал из кармана плаща свою визитку.

– Вот, – Леонов протянул её сыну, – мои новые электронные контакты, пиши в любое время.

Они снова пожали друг другу руки, и учёный зашагал прочь с кладбища.

В назначенный час к отелю, где он остановился, подъехала машина. Иномарка, готовая отвезти его в аэропорт для вылета на базу. Постояв ещё некоторое время на балконе и глядя на родной город, Леонов мысленно прощался со всем, что его окружало. Словно прощался с прошлым. Он подхватил лёгкую сумку со всем необходимым на первое время и вышел из номера.

Первую базу было решено построить в Мексике, где физики продолжили ещё неуверенные эксперименты после успеха на родине. Там находилось всё необходимое оборудование, и было сочтено перевозить его куда-то ещё лишней тратой времени и средств.

Самолёт с пересадкой в Штатах доставил его в Мексику в аэропорт Бенито Хуареса, где его ожидали остальные члены команды: Игорь, Майкл, профессор Ковалёв, который явно нервничал по поводу перелётов, Маша Ковалёва, внучка профессора, Пётр Нестеров, физик, который был одним из немногих, кто согласился участвовать в первой экспедиции, биолог из Японии доктор Макото и первые ассистенты. Все вместе они загрузились в небольшой частный самолёт, который доставил их на маленький аэродром недалеко от Кордовы. Пересев на большие джипы, вскоре они добрались до места назначения.

Сквозь клубы пыли на подъезде к базе они увидели большой купол из стекла, возвышавшийся над зелёной равниной и сверкавший на солнце как алмаз.

– Как красиво! – Воскликнула Маша, придерживая шляпу, и не давая ей улететь от сильного ветра.

Леонов огляделся с улыбкой: глаза ребят, сощуренные от ветра и солнца блестели в предвкушении, да и ему самому не терпелось попасть внутрь.

Они вошли в прохладный вестибюль и прошли по дорожке к лифтам, недалеко от которых находилась неприметная дверь, ведущая на лестницу, сделанную для экстренных случаев. Всё было продумано до мелочей, Леонов остался доволен. Лифт мягко поехал вниз, туда, где располагались основные помещения с научным центром и апартаментами.

«Туда», – подумал Леонов, – «где я проведу остаток своей жизни».

В вестибюле на минус пятом этаже, выкрашенном в приятный глазу бежевый цвет, над входом в коридор мягко и как-то призрачно светилась табличка с надписью «Жилая зона» на двух языках, русском и английском.

Много лет назад, когда в проект вошли иностранные специалисты, все сразу договорились между собой, что будут общаться на стандартном английском. Леонову и всем остальным, хоть и с трудом, но пришлось выучить язык. Только профессор отказался от этой затеи, сказав, что переводчиком будет внучка.

– Мне спокойствие, а ей практика, – пригладив седые усы, тогда заключил он.

Служащий в новенькой выглаженной светло-серой форме, появившийся словно из-под земли, сообщил, что все их вещи уже доставлены и ожидают в личных апартаментах. Это был смуглый молодой человек с приятной улыбкой и гордой осанкой, вероятно, местный. Он искренне считал, что попасть в штат обслуживающего персонала было равносильно выигрышному билету. Леонов вглядывался в серьёзно-важную мину на веснушчатом лице, как у ребёнка, который со всей ответственностью выполняет пустяковую просьбу, данную родителем, и старается изо всех сил, и завидовал ему.

– Сюда, пожалуйста, – затараторил юноша и поспешил открыть перед ними дверь. Коротко вздохнув, Леонов подхватил свою лёгкую сумку и направился вместе с остальными вслед за ним. Постепенно их маленькая компания таяла в туннелях, учёные один за другим занимали свои комнаты и устраивались. Леонов остался последним, кто ещё не увидел своих апартаментов.

– Для вас выделен отдельный кабинет, господин Леонов, – с улыбкой вещал юноша, – он находится в конце коридора.

Леонов шёл, внимательно рассматривая надписи на дверях. Они продвигались всё дальше, и, на мгновение, этот коридор показался Леонову бесконечным. Они миновали комнату отдыха, буфет и большую столовую за стеклянными дверями. Прошли ещё несколько этажей вниз, пока не остановились перед дверью с висящей на ней табличкой с именем Леонова.

– Ваши апартаменты, господин Леонов, приятного отдыха, – пожелал он и скрылся за поворотом.

Наконец, ученый остался один. Он тихо закрыл дверь и опустил сумку на пол. Прислонившись к холодному покрытию двери, учёный вздохнул.

Обстановка внутри его теперь постоянного жилища была аскетичной, как он и хотел: всё было выдержано в едином бежево-сером тоне. В углу располагалось рабочее место с компьютером, по бокам два книжных шкафа с разинутыми ртами пустых полок. Леонов прошёл дальше, во вторую комнату, где стояла кровать и шкаф для одежды. На прикроватной тумбочке горела небольшая лампа для чтения, и стоял свежий букетик каких-то синих цветов, названия которых Леонов не знал. Круглый плафон на потолке равнодушно взирал на него сверху своим выпуклым тёмным глазом. За перегородкой учёный нашёл санузел: персонал базы позаботился о наличии синего, такого же, как и покрывало на кровати, полотенца и двух кусочков мыла.

На первый взгляд всё выглядело очень удобно и гармонично: спокойные тона были подобраны специально, чтобы не отвлекать от работы, но Леонову пришлось приложить усилие, чтобы подавить в себе желание немедленно выбраться на поверхность и вдохнуть её пыльный и горячий воздух, вместо прохладного и очищенного кондиционером суррогата. Он встряхнул головой, чтобы отогнать наваждение, и подошёл к кровати. Леонов провёл рукой по покрывалу, оказавшемуся приятным на ощупь, скинул пыльные после дороги туфли и откинулся на подушку, заботливо принявшую его голову, в которой роились тучи беспокойных мыслей.

Он закрыл глаза.

– Приятных снов, Дракула, – пожелал он сам себе и заснул.