Текст книги "Игра с огнем"

Сам Антон Степанович Подгородцев не походил на того мужчину, который меньше суток назад просил найти его жену, и уж тем более – на того политика, которого показывали по телевизору. Максим застал его в халате, накинутом поверх брюк и мятой рубашки, со стаканом виски в руках. Во всем доме стояла тишина, домочадцы, видимо, уже спали. Максим помнил, что у мэра есть дочь от первого брака чуть младше Яны. И какая-нибудь домработница наверняка должна быть, едва ли такой огромный дом содержала в порядке Инга. И если домработница могла уйти на ночь, то дочь наверняка дома.

Антон Степанович позвал его в богато обставленный кабинет, жестом предложил сесть на дорогой диван, а сам устроился в кресле напротив. Обстоятельный рассказ занял около получаса. Мэр хотел знать все подробности поисков, и за ту сумму, которая упала ему на счет, Максим не посчитал возможным что-то скрывать. Он, может быть, и был когда-то плохим следователем, но всю принятую на себя работу привык делать честно и доводить до конца. Утаил пока только свои мысли о том, что Инга могла встречаться с кем-то мужского пола в Алексеевске и сейчас скрываться у него. Версия даже ему самому казалось слабой, нечего злить мэра. Тот и так пришел в ярость, когда Максим озвучил предположение, что Инга могла убить Соболеву.

– Да как вы смеете обвинять в подобном мою жену! – Антон Степанович уперся ладонями в подлокотники кресла и медленно приподнялся над ним, угрожающей тучей нависая над своим посетителем. – Моя жена мухи не обидит!

Максим медленно выдохнул, заставляя себя не нервничать. За последние семь лет спокойной жизни изготовителя мебели он уже отвык от подобного тона, хотя раньше слышал его едва ли не каждый день. И если бы только тон, бывали и прямые угрозы.

– Я вашу жену ни в чем не обвиняю уже хотя бы потому, что у меня нет на это полномочий, – спокойно ответил он. – Я всего лишь сказал, что это одна из версий. Далеко не самая явная, мы ведь пока даже не знаем, как и от чего умерла Соболева.

Антон Степанович медленно сел обратно и, кажется, немного смягчился. Краска на его лице поблекла, а глаза перестали метать молнии.

– Как вы думаете, зачем ваша жена поехала к Соболевой? Они были знакомы? Их что-то связывало? – спросил Максим, когда в кабинете вновь установилась тишина.

Антон Степанович пожал плечами.

– Раз вы говорите, что Соболева лечилась от алкоголизма, возможно, Инга ее курировала? Я же говорил, вся благотворительность, в том числе и помощь алкоголикам, была в ее ведении.

– Но они не были подругами?

– Моя жена и эта алкоголичка? – Брови мэра взметнулись вверх и едва не покинули пределы головы. – Конечно, нет!

Максиму такое заявление показалось чересчур поспешным. Водила же Инга дружбу с той же Викторией Архиповой – обычной медсестрой. Инга родилась и выросла в этом городе, у нее могло быть много знакомых из детства. Возможно, проще спросить у Архиповой. Как он уже понял, она знала Ингу гораздо лучше, чем ее муж.

– И зачем она могла заезжать к Соболевой позавчера вечером, вы тоже не в курсе?

– Без малейшего представления. Может, навещала ее как свою подопечную? У нее в сумочке должен быть ежедневник, она записывала туда все свои дела.

Максиму казалось маловероятным, что Инга навещала Соболеву как подопечную. Если бы она забегала на минуточку, вряд ли стала бы загонять машину во двор. Да и сумочки они не нашли. Скорее всего, она прихватила ее с собой.

– Инга могла стать невольным свидетелем убийства, – наконец осторожно заметил Максим. – Возможно, все же стоит объявить ее в розыск?

Мэр медленно отхлебнул из стакана, поставил его на стол и добрый десяток секунд разглядывал своего посетителя.

– Давайте смотреть правде в глаза, Максим Александрович, – наконец сказал он. – Если моя жена действительно стала свидетелем убийства, то она и сама, скорее всего, давно мертва. Если скрылась в лесу по какой-то другой причине, то вернется самостоятельно. Инга хорошо знает эти места, не заблудится. Срочно объявлять ее в розыск и полоскать мое имя в некрасивой истории нет ни единой причины.

– А если она ранена и не может выйти? – не сдавался Максим.

Мэр снова задумался, а затем кивнул.

– Даю вам еще один день. Если за этот день вы ее не найдете, тогда объявим в розыск.

Слабое утешение на его взгляд. Если Инга Подгородцева где-то в лесу, одна, ранена, каждый час может быть на счету. Предложение объявить Ингу в розыск как потенциального убийцу или свидетеля следователь отвергнет еще в тот момент, как Максим это предложит. Не пойдет он против Подгородцева. А тому важнее свое имя и репутация, чем жена. И кто он такой, чтобы настаивать?

– Тогда у меня к вам будет просьба. Точнее даже две.

– Слушаю вас.

– Мне нужна выписка со счетов вашей жены, чтобы понять, где и когда она платила картой в последний раз. И потребуйте у мобильного оператора распечатку ее звонков, заодно попросите отследить мобильный телефон. Если Инга в лесу, вряд ли его найдут, но если где-то в городе, то есть шансы. А у меня нет никаких полномочий требовать это.

На это мэр возражать не стал, заверив, что займется его просьбой с самого утра.

Так и получилось, что домой Максим добрался только в седьмом часу. На обеденном столе его ждал заботливо прикрытый полотенцем ужин, но есть сил не было. Хотелось только одного: спать. Максим позволил себе скинуть одежду по дороге от двери комнаты до кровати и завалиться в постель, не умывшись. Отвыкший от ночных дежурств организм требовал плюнуть на все эти условности.

Шестнадцать лет назад, когда они с Варей только поженились и были молодыми двадцатилетними студентами, они часто возвращались домой под утро. Максим ложился спать, а Варя ворчала о тяжелой женской доле, не позволяющей девушкам не умываться: к утру лицо распухнет от несмытой косметики. И даже с появлением Яны их жизнь мало изменилась. На выходные они отдавали ее бабушкам и дедушкам, а сами встречались с друзьями. Пожалуй, по-настоящему семейными людьми они почувствовали себя только с появлением Мишки.

Глава 6

Ночью Яне удалось вернуться домой раньше отца, поэтому о ее вылазке он не узнал. Во сколько вернулся он, Яна даже предположить не могла, поскольку, добравшись до кровати, уснула крепко и без сновидений. Утром она продрала глаза с огромным трудом, однако это было довольно типично для нее, поэтому никаких подозрений у отца не возникло.

Еще до начала первого урока Ваня объявил Артуру, что был ночью на пожарище и никакого призрака не видел, на что тот только пожал плечами, заявив, что его право не верить. Наверное, это больше всего и бесило Ваню: Артур никогда не доказывал свое мнение с пеной у рта, однако ему все равно всегда верили. О том, что кого-то видела в темноте, Яна так никому и не сказала. Доказательств у нее не было, еще сочтут впечатлительной дурочкой. Или того хуже – фантазеркой, как Артура.

Школьный день прошел как обычно, зато после уроков, едва закинув рюкзак с учебниками домой, Яна засобиралась снова уходить: Елизавета Николаевна, встретив ее в школьном коридоре, напомнила, что ее вчерашнее предложение в силе, и она ждет Яну сегодня в четыре часа у себя дома.

– Ты куда это? – удивился отец, увидев ее на пороге.

Он как раз выходил из машины, вернувшись откуда-то, и Яне не удалось ускользнуть незамеченной.

– Гулять, – отмахнулась она.

– С Алисой?

Яну раздражала эта его привычка всегда выспрашивать, куда и с кем она идет. В конце концов, ей пятнадцать лет! Она уже не несмышленый детсадовец. Однако всегда – ну, почти – отвечала честно.

– Меня наша учительница английского позвала к себе. Поможет перекрасить волосы.

Отец улыбнулся.

– О, это прекрасная новость! Я хотел предложить тебе в субботу съездить в Алексеевск, в какой-нибудь салон, но до субботы еще далеко. Что ты хочешь на ужин?

– А что у нас есть?

– Могу запечь твои любимые ребрышки.

Яна тоже расплылась в улыбке. Все-таки он у нее классный. И готовит вкусно, далеко не каждый мужчина так может. С другим отцом ей наверняка приходилось бы питаться сосисками и жареной картошкой.

Чмокнув его в щеку, Яна пообещала вернуться не позже семи и направилась к дому учительницы. Та жила не так далеко от них, если сократить дорогу через городской парк. Осенью не слишком ухоженные дорожки размывало дождями, и пройти по ним можно было только в резиновых сапогах, но в этом году погода стояла довольно сухая, поэтому Яна решилась свернуть в парк. Летом здесь обычно было шумно, гуляли с колясками мамочки, шуршали на газоне детишки постарше. Старухи, которые жили в квартирах и не имели огорода, группами сидели на лавках, обсуждая последние новости. Молодежь Яниного возраста здесь собиралась редко, предпочитая парку опушку леса за домом лесника. Тот хотя бы скрывал их от многочисленных любителей поучать. Зато те, кому было уже около двадцати и кто научился не обращать внимания на ворчливых старух, обычно занимали дальнюю лавочку и весело галдели.

Однако сейчас в парке было тихо. Малышей увели на дневной сон, старухи смотрели сериалы дома, а молодежь либо работала, либо училась. До четырех оставалось прилично времени, поэтому Яна шла неторопливо, с удивлением разглядывая мелкие белые цветы на некоторых деревьях. Она еще вчера заметила распустившуюся сирень в их дворе. Оказывается, аномалия коснулась и других растений. А вот поди ж ты, и вдоль пруда распустились маргаритки. Как будто на улице май, а не октябрь! Но при этом ни на одной ветке она не заметила даже самого захудалого воробья, щебет которых всегда наполнял парк. Яна слышала по телевизору о странной эпидемии среди ворон, но не думала, что та задела и других пернатых. Она никогда не была сильна в биологии, поэтому не знала, могут ли одни виды птиц передавать смертельные болезни другим.

Однажды на уроке географии Колченогая рассказывала, что климат Лесного разительно отличается от близлежащих городов и деревень, поскольку на него влияет лес вокруг и близость болота, но подобных аномалий Яна не могла припомнить, хотя жила здесь уже пять лет.

Быстро миновав парк, Яна добралась до нужной улицы. По обе стороны возвышались невысокие деревянные дома в несколько этажей, смотрящие друг на друга узкими окнами. Кое-где старые рамы уже были заменены на современные, пластиковые, но в большинстве своем оставались деревянными. Здесь жили те горожане, кто не хотел сажать огород и ухаживать за постоянно требующим ремонта домом. А еще в этих домах имелись централизованный водопровод и канализация, что было неоспоримым преимуществом. В их доме отец наладил это сразу после приезда Яны, бегать на улицу и умываться в тазу ей пришлось буквально несколько месяцев, но большинство частных домов такими удобствами не обладали. Проводить центральное водоснабжение по всем улицам было слишком дорого. Город по сути своей все еще оставался сильно разросшейся деревней. Большой затерянной среди лесов и болот деревней.

Елизавета Николаевна жила на втором этаже трехэтажного дома, и Яна, взбираясь по старой скрипучей лестнице, с сожалением вспоминала парадную дома в Санкт-Петербурге, где жила первые десять лет своей жизни. Тот дом был новым, с чистой бетонной лестницей, железными перилами, лифтом и светлыми уютными стенами. Она давно привыкла к этому городку, но по цивилизации все равно отчаянно скучала.

Дверь Елизаветы Николаевны разительно отличалась от всех остальных дверей в этом доме. По крайней мере, на первом и втором этажах, хотя Яна подозревала, что на третьем тоже такой не было: массивная, железная, с двумя замками. Люди здесь обычно предпочитали ставить деревянные, в крайнем случае художественно обитые кожей молодого дерматина, как называет их папа. Звонка возле двери не было, поэтому Яна просто постучала, но Елизавета Николаевна услышала: стук по металлу вышел довольно громким.

– Заходите, Яна, – учительница распахнула дверь и приветливо улыбнулась.

Дома она выглядела не такой строгой, как в школе. Русые волосы не стягивались в тугой пучок, а свободными волнами лежали на плечах, и было видно, что они не просто русые, а с легкой рыжиной, которая не заметна при другой прическе. Узкой юбке и белой блузке дома Елизавета Николаевна предпочитала брючный костюм из какой-то мягкой ткани, а туфлям на тонкой шпильке – легкие не то кроссовки, не то кеды. В таких на улицу в Лесном не выйдешь даже летом, значит, тоже домашние. Со строгой учительницей ее сейчас роднил разве что аккуратный макияж на лице, но и он казался легче, чем был в школе: через него мелкими пятнами проступали на носу и щеках немногочисленные веснушки. Очки в черной оправе, довершающие учительский образ, Елизавета Николаевна дома тоже не носила.

Яна вошла в небольшую прихожую, которая разительно отличалась от тех, что она видела у одноклассников и подружек: здесь вдоль одной стены стоял шкаф-купе, куда Елизавета Николаевна и предложила ей повесить куртку. Большие стеклянные двери зрительно увеличивали пространство, и прихожая не казалась гробом, как в других подобных квартирах.

– Проходите в ванную, я все приготовила.

Яна по привычке потянулась к двери слева, поскольку все квартиры в таких домах были похожи друг на друга, однако Елизавета Николаевна остановила ее:

– Здесь у меня кухня. Ванная там, где кухня у всех остальных.

Яна удивленно приподняла брови, но шагнула в длинную проходную гостиную, отмечая про себя, что та тоже выглядит непривычно для этого городка: большая, светлая, с невесомыми занавесками на двух располагающихся друг напротив друга окнах, она даже в пасмурный день оказалась залита светом. Многие обладатели таких квартир предпочитали разделить гостиную на две практически полноценные комнаты, но Елизавета Николаева решила оставить одной. Мебели здесь было немного: угловой диван из светлой кожи, низкий кофейный столик перед ним, на котором аккуратной стопкой сложены какие-то журналы, и большой телевизор на другой стене. В самом углу, у второго окна, пристроился письменный стол с ноутбуком, а на полу лежал большой пушистый ковер, в который ноги провалились по щиколотку, стоило только ступить на него. Дверь в спальню была закрыта, поэтому ее Яна не увидела, но подозревала, что там все такое же новое и современное. Зато ванная поразила ее воображение.

Кухня в таких домах казалась небольшой, если использовалась по назначению, но ванная комната из нее вышла огромная. Кроме всего прочего, здесь поместилась даже большая угловая ванна. На столешнице с раковиной уже были разложены многочисленные тюбики и расставлены баночки и флаконы, о назначении которых Яна могла только догадываться. Посреди ванной стоял высокий стул, похожий на барный. Наверное, специально для нее.

Из маленького приемника лилась какая-то задорная песенка на чешском. Яна уже неплохо знала язык, чтобы понять ее: какой-то парень признавался в любви к вину и женщинам и мечтал о пятничном вечере, когда он уедет из надоевшей Праги домой, на Мораву. Яна только мечтательно вздохнула, в очередной раз представляя себе, как сама уедет из этого городка в Чехию, к маме.

Елизавета Николаевна показалась в ванной почти сразу за Яной. Она уже стянула волосы в хвост, чтобы не мешались, и сняла свитер, оставшись только в футболке.

– Ну что ж, давайте посмотрим, что можно сделать.

Яна наклонилась над раковиной и сначала терпеливо молчала, пока Елизавета Николаевна смачивала ее волосы, но затем решилась спросить:

– Елизавета Николаевна, а почему вы называете нас на «вы»?

– А почему вы называете меня на «вы»? – тут же отозвалась та.

Яна растерялась. В ее понимании это было само собой разумеющимся. Может быть, современные дети не так уж сильно уважают учителей, как когда-то любила пенять ей бабушка, преподаватель музыки в лицее, но тыкать им позволяли себе в исключительных случаях.

– Вы же учительница.

– И что?

– И старше.

– Не так уж на много.

– Ну… – Яна окончательно растерялась. – Мы вас уважаем.

– И я вас уважаю. Поэтому тоже называю на «вы». Почему вас это удивляет?

Яна промолчала, но Елизавета Николаевна ответила сама:

– Потому что так не принято в вашем городе?

Яна кивнула, отчего мыльная вода потекла по щеке, неприятно щекоча кожу.

– Общество формируют люди, – продолжила учительница. – Каждый отдельный человек в том числе. Да, возможно, сейчас странной среди всех остальных выгляжу я, но если кто-нибудь еще последует моему примеру, потом еще и еще, странными будут выглядеть уже те, кто вам тыкает. Только в наших силах изменить общество, если оно нам не нравится.

Она накинула Яне на голову полотенце и аккуратно завернула в него влажные волосы.

– Садитесь на стул.

Яна послушно забралась на высокий стул, глядя теперь на учительницу в отражении большого зеркала.

– Вам сложно здесь? – решилась спросить она.

Елизавета Николаевна пожала плечами, продолжая возиться с ее волосами.

– Везде сложно. Дело не в месте.

– А вы в Чехии где жили?

Лизка поймала ее взгляд в зеркале, и на мгновение Яне показалось, что она посчитала вопрос неуместным и отвечать не станет, но она ответила:

– В Праге.

– А моя мама в Карловых Варах.

Елизавета Николаевна снова посмотрела на нее, теперь задержав взгляд немного дольше.

– В самом деле? А почему вы с отцом здесь?

Пришла очередь Яны неопределенно пожимать плечами. Она почти ни с кем не говорила об этом. С папой они предпочитали не касаться болезненной темы. В первые годы, когда Яна только переехала к нему, он молчал, как ей казалось, потому что не хотел тревожить ее воспоминания, а затем начинал злиться, как только она заводила разговор о маме и о том, что хочет переехать к ней. Еще говорила с Алисой, но тоже давно, когда девочки только знакомились и лучше узнавали друг друга. С тех пор прошло несколько лет, и Алисе эта тема стала неинтересной.

– Они с папой давно развелись, а мама снова вышла замуж. Я переехала к папе, пока она там устраивается. Сначала она хотела сразу меня забрать, но потом решила, что мне сначала нужно лучше выучить язык, иначе будет сложно.

Елизавета Николаевна, которая в этот момент намазывала краску отдельно на каждую прядь и аккуратно прихватывала ее заколкой, чтобы не путалась с остальными волосами, остановилась и посмотрела на Яну в зеркале. В ее глазах было какое-то странное выражение, которое Яне никак не удавалось идентифицировать.

– Вы поэтому ходите на факультатив? – наконец спросила она.

Яна кивнула.

– А что будет с вашим отцом, когда вы уедете?

Яна опустила глаза, принявшись рассматривать темно-синюю, почти черную плитку на полу. Она думала об этом. В последнее время все чаще. И ей казалось, что отец злится именно поэтому, стоит ей упомянуть маму.

– Я очень люблю папу, – тихо призналась она. – Мы, конечно, иногда ругаемся, он слишком сильно меня опекает, но и делает очень много. Знаете, он ведь дом перестроил ради меня. Раньше у нас было, как у всех: туалет на улице и холодная вода в тазике, он сам построил ванную, теперь у нас всегда есть горячая вода, не нужно бегать на улицу. Перенес свою мастерскую в сарай, чтобы в доме не воняло краской. Заботится обо мне, как умеет. Но я не выбирала переехать сюда. Он сам решил, что хочет жить здесь. А я не хочу. Почему я сама не могу решать, где мне жить?

Она подняла голову и с вызовом посмотрела на отражение Елизаветы Николаевны, готовясь защищать свою точку зрения. Однако делать этого не пришлось. Учительница кивнула и снова вернулась к ее волосам.

– Да, вы правы. Каждый человек вправе решать сам. И никто не должен ему указывать.

– А почему вы сюда переехали?

– Примерно по той же причине, что вы хотите уехать: мои родители увезли меня в Прагу, когда мне было пять. Они были спортсменами, и их пригласили работать в Чехию. Я тоже не выбирала свое место жительства, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось вернуться в Россию, и я выбрала это место. Здесь, как минимум, не пришлось покупать жилье. В этой квартире когда-то жила моя бабушка, затем она по наследству перешла моим родителям, а потом – мне.

Упоминание наследства дало Яне понять, что родители Елизаветы Николаевны мертвы, но она не стала ничего спрашивать.

– Значит, вы местная? А мы как-то с ребятами гадали, как вы вообще узнали про наш город.

– Не то чтобы местная… Мои родители уехали отсюда очень давно, еще до моего рождения, и, честно говоря, я не помню, чтобы когда-то приезжала сюда, но иногда, во время прогулок или утренних пробежек, какие-то места кажутся мне знакомыми. Даже если я сотни раз ходила мимо, бывает остановлюсь, и внезапно вспоминаю, как давно-давно уже ходила здесь. Как дежа вю, понимаете?

Яна не понимала, но на всякий случай кивнула.

– Возможно, вы все-таки приезжали к бабушке, просто не помните.

– Возможно, – согласилась Елизавета Николаевна. – Честно говоря, я вообще почти не помню жизни в России, могла забыть и поездки сюда.

Они еще о чем-то болтали, пока Елизавета Николаевна расправлялась с ее волосами, а когда работа была окончена, она посмотрела на часы, засекая время.

– Итак, у нас есть время выпить по чашке чая. Я как раз на выходных в Алексеевске купила вкусные конфеты. Вы едите конфеты?

Яна, конечно же, ела. К ее собственному удивлению, по прошествии часа дома у своей учительницы она совсем перестала смущаться и внезапно поняла, что Елизавета Николаевна на самом деле страшно молода. И хоть в ней все еще чувствовалась строгость и некоторая отчужденность, Яне стало понятно, что это просто черта характера, а не манера держать себя с учениками.

Она много и интересно рассказывала о Чехии, так что Яне еще сильнее захотелось переехать туда; говорила, что много лет занималась синхронным плаваньем, рассказывала всякие интересные вещи о соревнованиях. Яна, в свою очередь, делилась деталями жизни здесь, воспоминаниями о том, как жила в Санкт-Петербурге, и мечтами о переезде к маме в Карловы Вары. В последнем случае Элиза – Яне уже даже в мыслях не хотелось обижать ее, называя Лизкой, но и на строгую Елизавету Николаевну она почти не тянула – почему-то хмурила лоб, и тонкие брови цвета темной карамели чуть-чуть сходились ближе на переносице.

Наконец пришло время смывать краску, и они снова отправились в ванную. Когда черная вода, стекающая с волос и исчезающая в сливе, стала прозрачной, Элиза тщательно отжала их и замотала в полотенце.

– На мой взгляд, получилось отлично, – признала она, вытаскивая из шкафчика фен. – Сейчас высушим и проверим.

Однако проверить ей не удалось, поскольку в гостиной зазвонил телефон. Элиза сунула Яне в руки фен, а сама вышла из ванной, прикрыв дверь. Вернулась буквально минуту спустя, и Яна сразу почувствовала перемену в ее настроении: только что веселая и смешная Элиза снова превратилась в строгую и холодную Елизавету Николаевну.

– Что-то случилось? – испуганно спросила Яна.

– Боюсь, я вынуждена вас оставить. Мне срочно нужно в школу.

– Это, наверное, по поводу убийства Марины Петровны…

Елизавета Николаевна посмотрела на нее с еще большим испугом.

– Что?

Яна смутилась. Отец же велел ей никому не говорить! Впрочем, наверняка скоро и так все узнают, зачем еще Елизавету Николаевну вызывают в школу в такое время? Да и просто городок настолько мал, что здесь невозможно скрыть хоть что-то, тем более убийство.

– Ее нашли вчера вечером, – призналась Яна. – Мне папа сказал.

Елизавета Николаевна кивнула, казалось, уже даже не услышав последней фразы.

– Что ж, тогда сушите волосы, а мне пора идти. Дверь захлопывается снаружи без ключа.

От осознания того, что останется в чужой квартире одна, Яна покраснела и смутилась еще больше. Почему-то показалось, что ей будет неловко и страшно, как будто она влезла сюда без спросу. Она соскочила с высокого стула и положила фен на столешницу возле раковины.

– Я пойду с вами, дома досушу.

– Не говорите ерунды, – строго велела Елизавета Николаевна. Таким тоном она обычно поправляла ошибки учеников: не раздраженно, не насмешливо, ровно, почти равнодушно. – На улице холодно, с мокрой головой вы заболеете. Мне бы не хотелось, чтобы ваш отец отчитывал меня за это.

Не дожидаясь ее ответа, Элиза вышла из ванной, а Яна снова взяла фен в руки. К тому моменту, как длинные, теперь еще и ровно покрашенные черные волосы стали сухими и удивительно шелковистыми после какого-то бальзама или кондиционера, в квартире стояла уже полная тишина. Яна не стала прятать фен в шкафчик, откуда его вытащила Элиза, просто положила на столешницу, аккуратно свернув шнур и даже несколько раз его поправив, чтобы лежал ровно и симметрично. Папа, увидев это, был бы доволен. Он всегда ругал ее за разбросанные вещи, но Яна не хотела нарушать болезненно-идеальный, на ее взгляд, порядок в этой квартире.

Она вышла в гостиную и остановилась у двери, оглядываясь по сторонам. В присутствии Элизы она стеснялась пялиться на обстановку, зато теперь могла нормально рассмотреть ее. Как она и думала, все вещи здесь были новыми. Наверное, хозяйка квартиры купила все, когда заселялась, ничего не оставила от старой жизни. Интересно только, откуда у нее такие деньги? Возможно, осталось хорошее наследство? Яна искренне считала, что все, кто живут за границей, богаты, хоть фильмы, книги и личный опыт утверждали обратное. Мама вот даже подарки ей почти не присылает, не говоря уже о том, чтобы позвать ее на каникулы. Раньше она говорила, что Яна еще слишком мала для путешествий, хотя теперь это казалось странным. Почему ее не мог отвезти папа? Не так уж он и занят, работает на себя, в офис не ходит. Вполне мог бы выделить день-два на то, чтобы отвезти дочь в Чехию, погостить к маме. Да и потом, пять лет назад она, значит, была достаточно взрослой, чтобы мама посадила ее на самолет и отправила к отцу одну?

Яна очень ждала прошлого лета, надеялась, что уж в пятнадцать-то лет ее отпустят одну! Не потеряется она в Москве на пересадке, не глупая же. Но у маминого нового мужа возникли какие-то финансовые трудности, они не могли принять и развлекать гостью, и поездка отложилась еще на год.

Наверное, у мамы дома примерно такая же обстановка, как у Елизаветы Николаевны. Все чистое, новое, светлое. Не то что у них с отцом: старый деревянный дом, на полу обычные доски, прикрытые вытертыми коврами, даже не дешевый ламинат.

Не думая о том, что делает, Яна пересекла гостиную и, замерев лишь на мгновение, аккуратно толкнула дверь в спальню. Она понимала, что это некрасиво, но она ведь не станет ничего трогать, просто посмотрит. Спальня была под стать остальной квартире: небольшая, но стильная. Широкая кровать накрыта темно-зеленым покрывалом без единой складки, на прикроватных тумбочках – только лампы и бутылка с водой. Ни валяющейся зарядки для телефона, ни резинок для волос, ни скомканных салфеток, как у нее самой. Яна подумала, что если бы она жила одна, как Элиза, у нее еще и колготки с лифчиком висели бы на стуле. И не лень ей убираться так тщательно? Как будто инспектора ждет с проверкой.

Яна вздохнула, прикрыла дверь и направилась к выходу. Вдруг Елизавета Николаевна освободится раньше и застанет ее в квартире? Не так уж много у нее волос, чтобы до сих пор их не высушить. Она уже почти дошла до конца, но привычка шаркать ногами, как и предсказывал папа, сыграла с ней злую шутку: она зацепилась ногой за пушистый ковер и растянулась на полу.

Не стесняясь, выругалась – таким выражениям позавидовал бы даже одноклассник Ваня – потерла ушибленное колено и с трудом поднялась. Так нравившийся ей ковер сразу показался дурацким и неудобным. Она наклонилась, чтобы поправить его, но замерла, заметив что-то странное. Вместо того, чтобы вернуть его на прежнее место, отвернула еще больше. Паркет под ним был черным, обугленным, как будто кто-то жег в комнате костер.

Как такое могло оказаться в этой идеальной квартире? След наверняка появился недавно, иначе Элиза во время ремонта от него избавилась бы.

Яна медленно огляделась, замечая теперь и обугленные ножки дивана, и едва заметно почерневший край одной из занавесок.

Торопливо вернув ковер на место, она торопливо направилась в прихожую. В стильной и строгой квартире мгновенно стало неуютно и почему-то страшно.