Текст книги "Игра с огнем"

Глава 7

Большой школьный актовый зал гудел как потревоженный улей. Учителя разбились на группы, что-то активно обсуждая. Элиза понимала, что речь, скорее всего, идет о Соболевой, ее имя слышалось то тут, то там. Едва она приблизилась к сцене, которая сейчас была пуста, но подсвечивалась несколькими лампами в ожидании выступающего, к ней подошла Екатерина Андреевна, учительница математики.

– Ты уже слышала новость? – заговорщицким шепотом спросила она.

– Если новость про Марину Петровну, то да, – кивнула Элиза.

Екатерина Андреевна внимательно посмотрела на нее, пытаясь угадать, откуда ей известно о случившемся. Элиза была нелюдимой, сплетни по углам не собирала, а потому новость, известная ей уже через пару минут после того, как узнали все остальные, а то и до – Екатерина Андреевна видела, что до нее Элиза ни с кем не разговаривала – вызывала любопытство.

– Интересно, кто убил? – Она произнесла это не столько вопросительным, сколько утвердительным тоном, и снова с посмотрела на Элизу. Возможно, ждала, что та и это знает.

Элиза пожала плечами и поторопилась к креслам, поскольку на сцене уже показалась Колченогая. Спустя несколько минут все учителя расселись по неудобным креслам, приготовившись слушать. Элиза заняла место во втором ряду, спрятавшись за спиной высокого физрука, и вытащила из сумки бутылку с водой. Нестерпимо захотелось пить.

Звонок Колченогой вывел ее из состояния шаткого равновесия, в которое она с трудом привела себя за ночь и первую половину дня, прошедшую четко по расписанию. Завуч недовольным тоном сообщила, что в школе через несколько минут начнется срочное собрание, все ждут только Элизу. Элиза понимала, что Колченогая специально позвонила ей последней. Знала, как она ненавидит опаздывать, и не упустила случая поиздеваться. Впрочем, после вчерашнего она ничего другого и не ждала. Чаем из парадных чашек ее поить точно больше не будут.

Будь на ее месте кто-то другой, специально опоздал бы, сначала закончив все дела дома, но Элизе было проще оставить Яну одну, чем потом пробираться к креслу на виду у всех. Она и так нервничала, оттого и хотелось пить.

– Дорогие коллеги! – разнесся по залу голос завуча. Колченогая никогда не пользовалась микрофоном, и хоть обладала не настолько уж мощным голосом, но ее всегда было хорошо слышно. Возможно, потому что в ее присутствии никто не рисковал шевелиться лишний раз, не то что переговариваться. Даже Анастасия Павловна, учительница биологии, любившая проверять тетради на любом совещании, во время выступлений Людмилы Арсентьевны стыдливо откладывала их в сторону. – С прискорбием хочу сообщить вам, что нас постигло несчастье: умерла наша коллега и добрый друг Марина Петровна Соболева.

Элиза слышала, как фыркнула рядом Екатерина Андреевна. Сама она промолчала, но была согласна с коллегой: слова Колченогой звучали до смешного фальшиво. В какой-то момент она перестала слушать завуча, целиком сосредоточившись на том, как тихо и незаметно открыть бутылку с водой. К сожалению, она так разволновалась из-за внезапного звонка с требованием прийти в школу, что схватила из холодильника не ту бутылку. Эта оказалась с газом, и открыть ее без характерного шипения не было ни единого шанса. Элиза медленно, по чуть-чуть отворачивала крышку, слышала шипение и тут же замирала. А жар внутри меж тем нарастал, она уже видела, как плавится под ладонью этикетка. Это заставляло волноваться, еще больше усиливая огонь.

Помощь пришла оттуда, откуда не ждали.

– На счет «три», Лизонька, – почти не разжимая губ, прошептал сидящий с другого бока трудовик. – Раз, два… три!

Элиза не знала, что произойдет на счет «три», но едва трудовик произнес это, открыла бутылку. Шипение газов утонуло в громком, с завыванием, чихе Георгия Дормидонтовича. В следующее мгновение все стихло. Замерли учителя, замолчала Людмила Арсентьевна. Тишина установилась еще более давящая, чем была до этого.

– Ох, простите, бога ради! – громко повинился старый трудовик, затем вытащил из кармана платок, шумно высморкался, поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее и непрерывно бормоча извинения.

К тому моменту, как в зале снова установилась тишина, Колченогая уже походила на вареного рака от бешенства, зато Элиза успела напиться, все еще прячась за спиной физрука. Екатерина Андреевна рядом давилась в кулак от смеха, а Георгий Дормидонтович выглядел таким смущенно-несчастным, что Элиза и сама готова была рассмеяться. Она видела хитрую усмешку в его глазах, и улыбнулась, беззвучно благодаря за эту внезапную помощь. Вода притушила жар, подняв ей настроение.

Колченогая тем временем пригласила на сцену полицейского, который занимался убийством Марины Петровны. Им оказался невысокий, крепко сложенный блондин лет тридцати с по-женски пухлыми губами и ярким румянцем на щеках. Если бы на нем были узкие джинсы и облегающая футболка, Элиза без зазрения совести зачислила бы его в геи. Она иногда видела таких в клубах. В Алексеевске, конечно, меньше, когда-то в Праге – чаще. И всегда они находили себе пару не среди девушек. Но этот блондин был в обычных широких джинсах и теплом пуловере, на правой стороне которого виднелся явный след от кетчупа, который пытались наспех и безуспешно застирать. Элиза прослушала его имя, а потому про себя так и стала называть – блондин.

Он вышел на середину сцены и попробовал говорить без микрофона, но даже первые ряды его не услышали, поэтому Павел, учитель информатики, одновременно отвечавший за звуковое сопровождение любого мероприятия в актовом зале, тут же вынес ему микрофон. Дежурно поздоровавшись, блондин приступил к главному.

– Как уже сказала вам Людмила Арсентьевна, вчера вашу коллегу, Марину Петровну Соболеву, нашли убитой в своем доме. Сейчас мы проводим опрос ее знакомых и друзей и будем рады, если вы, как коллеги, поделитесь информацией. Может быть, что-то слышали или видели? Какие-то странности? Ей кто-то угрожал? Она одолжила у кого-то крупную сумму? Конфликтовала с кем-то? Нам подойдет любая информация. Если среди вас есть те, с кем Марина Петровна общалась близко, тоже просим откликнуться.

По залу прокатился неразборчивый шепот, а затем поднял вверх руку физрук.

– А как ее убили-то?

Колченогая шагнула вперед, явно собираясь заявить о неуместном любопытстве, но блондин ответил первым:

– Ее утопили. Скорее всего, в ванной, поскольку никаких следов того, что тело принесли извне, мы не нашли.

Колченогая поджала губы и снова отступила назад, зато поднялась учительница русского языка, Светлана Михайловна.

– Я вам так скажу, Дмитрий Павлович, – обстоятельно начала она, и Элиза наконец узнала, как зовут блондина. – Марина Петровна была, конечно, женщина добрая, ибо о покойниках плохо не говорят, но своим алкоголизмом всем порядком надоела. Я была, наверное, ее главной коллегой, поскольку преподаю тот же предмет, и могу заверить, что к работе своей она относилась крайне наплевательски. Приходила, уходила, ничем особо не интересовалась. Пару раз мне доводилось заменять уроки в ее классах, и могу сказать, что уровень знаний у ребят нулевой. А ведь у детей скоро ЕГЭ! Куда они поступят с такими знаниями? Пойдут на наш завод работать?

– Давайте короче, Светлана Михайловна, – строго велела Колченогая, хотя в силу возраста русички относилась к ней с уважением.

– Я хочу сказать, что близких друзей у Марины Петровны среди нас не было. И уважения она не заслуживала. Многие ее не любили, но не так, чтобы убить. А если кто-то что-то и знает о ней больше, чем остальные, то разве что Елизавета Николаевна, поскольку у них смежные кабинеты и одна подсобка на двоих.

Элиза вскинула голову, отреагировав на собственное имя, и полоснула Светлану Михайловну раздраженным взглядом. Не знала она Марину Петровну лучше, чем другие, все их общение сводилось к вежливым кивкам, когда сталкивались в подсобке. Но теперь, из-за «доброй» русички с ней наверняка захотят поговорить отдельно и еще больше задержат в школе. Так и получилось.

– Елизавета Николаевна? – переспросил блондин со сцены, и Элизе ничего не оставалось, кроме как подняться, на нее и так смотрел весь коллектив.

– Едва ли я скажу вам что-то новое, – спокойно ответила она. – Мы всего лишь делили одну подсобку.

– И все же, если вы не возражаете, я попрошу своего коллегу побеседовать с вами наедине, – блондин обезоруживающе улыбнулся и кивнул кому-то за кулисами. Видимо, тому самому коллеге.

Элиза возражала. Очень даже. Она не знала ничего о Марине Петровне, хотела домой и страшно не хотела ни с кем общаться, тем более с полицией. Ей хватило того общения, от которого в том числе она сбежала из Праги. И хоть сейчас она ни в чем не была виновата, сердце все равно заколотилось в горле, а пальцы сжались вокруг почти пустой бутылки с водой. Однако пришлось, не изменившись в лице, выйти из своего ряда и направиться к выходу из актового зала, у которого ее уже ждал коллега блондина, высокий лохматый брюнет с трехдневной щетиной на лице.

В отличие от Дмитрия Павловича, он смотрел на Элизу хмуро, не улыбался, но вежливо кивнул, когда она подошла.

– Максим Александрович.

* * *

Максим сам не знал, зачем согласился помочь Диме с опросом учителей. Если уж в полиции так не хватает людей, то логичнее было бы призвать на помощь того же участкового, в ведении которого находился дом Соболевой, а не совершенно постороннего человека. Но Дима предложил, следователь не стал возражать, и Максим зачем-то согласился.

Многие преподаватели, у кого не было занятий во вторую смену, пришли из дома и мало походили на школьных учителей. На них были обычные джинсы и свитера, волосы у женщин завязаны кое-как, лица без макияжа, от физрука недвусмысленно пахло пивом, но учительница, которую назвали Елизаветой Николаевной, выглядела так, будто готовилась войти в класс. Только журнала и указки в руках не хватало, хотя Максим точно знал, что она была одной из тех, кого вызванивали из дома. И только когда она подошла к нему вплотную, он понял, что к внезапному посещению школы она тоже была не готова. Узкая юбка, белая блузка и строгие очки в стильной оправе никак не сочетались с растрепанной прической. Тугой узел на затылке шел бы ей куда больше.

– Елизавета Николаевна, – без тени улыбки, строго, как и полагается учительнице, представилась она, когда он назвал себя, и первой протянула ему руку. Максим пожал горячую узкую ладонь, отметив про себя, что она тоже не сочетается с ледяным образом Снежной Королевы. – Как я уже сказала, едва ли смогу вам помочь.

– И тем не менее, может быть, пройдем в ваш кабинет? Я задам всего несколько вопросов.

Она коротко кивнула и направилась к выходу из актового зала. Пока они поднимались по лестнице, Максим продолжал ее разглядывать. Он узнал голос: это была та самая девушка, подруга Виктории Архиповой, которая встречалась с Ингой Подгородцевой на Заболотной дороге. Он еще тогда обратил внимание на ее удивительно правильную речь и четкую дикцию и гадал, кем она может работать. Оказывается, вот кем. Как все-таки тесен мир! Особенно заключенный в бескрайние леса и зыбкие болота. Интересно, что она преподает?

Кабинет находился на втором этаже, первый у лестницы. Максим редко ходил на школьные собрания, обычно Яна не давала повода для вызовов родителя на ковер и успешно справлялась с доставкой необходимой информации, поэтому в школьном классе он был в последний раз уже очень давно. Над большой, идеально чистой доской висел английский алфавит, а по стене напротив окна были развешаны таблицы с какими-то правилами. Максим в школе учил немецкий, поэтому понятия не имел, что это за правила. Значит, Снежная Королева преподает английский? Уж не та ли это учительница, которая обещала помочь Яне с покраской волос? Мир еще теснее, чем казался.

Елизавета Николаевна не стала задерживаться в классе, сразу же шагнула в подсобку, которую делила на двоих с убитой Соболевой. Максим вошел следом за ней и остановился посередине, осматривая помещение. Оно было небольшое, узкое, сильно вытянутое в длину, без окон, с двумя дверями, расположенными друг напротив друга. Одну стену занимал старый шкаф со стеклянными дверцами, доверху забитый плакатами, учебниками и пособиями. Напротив стоял широкий стол, внезапно девственно-чистый, а в самом дальнем углу пылилась тумбочка с покосившейся дверцей, на которой стоял электрический чайник и одна кружка. Максим был уверен, что это кружка Соболевой. Холодная красавица Елизавета Николаевна никак не вязалась у него с образом женщины, способной оставлять вещи в неположенных местах.

– Вот эту комнату мы и делили на двоих с Мариной Петровной, – сказала Елизавета Николаевна, оставляя дверь чуть-чуть приоткрытой. Как будто давала себе возможность сбежать. – Не знаю, по какой причине мои коллеги решили, что я знала ее лучше других. Мы практически не общались.

– Я могу немного осмотреться здесь?

– Да, конечно.

Максим медленно обошел кабинет, заглянул во все дверцы шкафа, прошелся пальцами по учебникам и методичкам, затем направился к столу. Выдвинул один ящик, второй, а третий оказался заперт.

– Что здесь?

– Здесь мои вещи. Я всегда запираю ящики, которыми пользуюсь сама.

– Я могу взглянуть?

Елизавета Николаевна одарила его холодным взглядом, но ключ достала. Смотреть на ее вещи не было никакого практического толка, скорее хотелось просто убедиться, что в местах, недоступных чужому взгляду, у нее такой же порядок. Все равно как заглянуть в святая святых. Так и оказалось: если в ящиках Соболевой царил форменный бардак, то здесь был самый настоящий парад на Красной площади. Несколько блокнотов и ежедневников лежали друг на друге строго по размеру, от большего к меньшему. Ручки и карандаши в специальной коробочке были распределены по цвету и словно выровнены линейкой. В еще одном ящике, тоже запертом, нашлись предельно аккуратно открытые, ровно по шву, упаковки с пакетиками чая, кофе, печеньем и конфетами. Максим исподтишка взглянул на стоявшую рядом учительницу. Надо же, в такие годы быть таким педантом. Взгляд сам собой скользнул по ее правой руке, отмечая отсутствие обручального кольца. Нет, он сам любил порядок, но построение китайской армии в шкафу не выдержит ни один мужчина. Да и женщин таких он до этого еще не встречал. Теперь, когда тусклый желтоватый свет лампы подсвечивал Елизавету Николаевну сверху, он видел, что она на самом деле очень молода, лет двадцати пяти, не больше. Чуть растрепанные волосы в этом свете отливали золотом, а на лице просвечивались веснушки. Их было немного, только на аккуратном носике и возле глаз, но они выглядели очень мило, и совсем не вязались с образом строгой учительницы. Зеленые глаза цвета молодой травы прятались за очками в черной оправе, и Максим сам не понял, как у него вырвался вопрос:

– Зачем вы носите очки?

По лицу Елизаветы Николаевны скользнула растерянность, словно она не поняла вопроса.

– Что?

– Ваши очки. – Он коснулся уголка своего глаза. – Зачем вы их носите?

Она несколько секунд молчала, и спектр эмоций на ее лице стремительно менялся: от растерянности до удивления, а потом и негодования. Странно, но от строгости и неприступности не осталось и следа. Елизавета Николаевна вспыхнула, как факел, ровно на несколько мгновений став похожей на настоящую рыжую девчонку с веснушками, но уже в следующее мгновение снова превратилась в Снежную Королеву.

– А зачем обычно носят очки? – холодно спросила она.

– Чтобы лучше видеть, – послушно ответил Максим, не сдержав улыбки. Теперь, когда он убедился, что строгость эта – всего лишь удачная маска, ему стало смешно и захотелось подразнить ее. В конце концов, он не на работе, а обычный доброволец. – Но для этого нужны стекла с диоптриями, а у вас обычные. Из этого я делаю вывод, что вы носите их для солидности.

Он видел, как загорелись гневом ее глаза и ярким пожаром – щеки. Наверное, никто раньше не замечал того, что стекла в ее очках без диоптрий. Почти захотелось извиниться на свою наблюдательность, но уж больно забавной выглядела девчонка, как будто сотканная из противоречий. Все эти очки с простыми стеклами, строгие блузки и юбки, карандаши под линейку – это как будто слишком чужеродно для нее. Брови цвета темной карамели, рыжевато-русые волосы, светло-зеленые глаза, алеющие щеки – вот что настоящее.

– Сколько вам лет?

– Какое это имеет отношение к вашему расследованию? – Вопрос прозвучал резче и порывистее всех предыдущих фраз.

– Никакого, – Максим улыбнулся и развел руками. – Я просто поддерживаю беседу.

– Я бы предпочла, чтобы беседа была по делу.

– Хорошо, – он послушно кивнул. – Пусть вы с Соболевой общались не так тесно, как думают ваши коллеги, но вы наверняка имеете о Марине Петровне мнение? Поделитесь им? Только честным. Я не придерживаюсь мнения, что о покойниках или хорошо, или ничего.

Елизавета Николаевна пожала плечами, явно приводя себя в душевное равновесие, раз дело вновь коснулось убийства, а не обсуждения ее очков и возраста.

– Она была запойной алкоголичкой. Могла не пить несколько недель, а затем срывалась и уходила в запой. На урок часто приходила с похмелья, здесь тогда дышать нечем было, я старалась лишний раз в подсобку и не заглядывать. Часто во время уборки выбрасывала пустые бутылки.

– Она пила здесь?

– Она пила везде.

– Почему же ее не уволили?

Елизавета Николаевна усмехнулась, прошла к столу, вытащила из запиравшегося нижнего ящика бутылку воды и сделала несколько глотков, а затем, поймав на себе взгляд Максима, спросила:

– Хотите воды?

– Если у вас есть кофе, то лучше его.

– Только растворимый. Я не стала приносить сюда хорошую кофеварку.

– Сойдет.

Она занялась кипятком и чашками, вытащив их из того же ящика, где хранила свои вещи. Максим сел на стул за столом, внимательно следя за каждым ее движением. Ему отчего-то нравилось ее рассматривать, находить в движениях тщательно сдерживаемый порыв, доказывающий, что вовсе она не такая строгая и холодная, какой хочет казаться. Ему с трудом удалось напомнить себе, что она не просто лет на десять его младше, но еще и учительница его дочери.

– У людей есть непонятная мне черта, – начала Елизавета Николаевна, отвечая на его вопрос. – Они не помогают приюту для животных, не сбрасываются деньгами на лечение тяжело больного ребенка, не дают работу инвалиду, но горой встают за алкоголиков.

– А вы считаете, что они не достойны сочувствия?

– Я считаю, что они достойны смерти под забором, – резко отозвалась она, повернувшись к нему.

На ее лице застыла маска брезгливости, непонятная Максиму. Он вполне спокойно относился к алкоголикам. Защищать и жалеть не стремился, но признавал за людьми эту слабость. Главное, чтобы они были хорошими профессионалами, а уж что они делают в свободное от работы время – не его дело. Впрочем, возможно, у этой учительницы есть право так говорить, раз она утверждает, что Марина Петровна пила даже здесь.

– А вы строгая.

– Я честная, в отличие от многих.

Максим усмехнулся, но разглядывать ее не перестал.

– Где вы были позавчера вечером?

На ее лице вновь появилось негодование.

– Вы что, меня подозреваете?

– Вы же сами просили говорить о работе, – обезоруживающе улыбнулся он.

Она глубоко вдохнула и снова потянулась к бутылке с водой. Максиму казалось странным, что она пьет так много, но спрашивать о личном он больше не решался. Что если девчонка чем-то больна? У сестры его матери был сахарный диабет, она всегда много пила. И хоть Елизавета Николаевна не выглядела больной, задеть что-то неприятное он не хотел. Одно дело дразнить ее очками, другое – зацепить на самом деле неприятные вопросы.

– Я была дома, – спокойно ответила она. – Уроки закончились в два часа, еще два я провела в школе, в своем кабинете. Проверяла тетради, готовилась к завтрашним урокам. Ровно в четыре вышла отсюда, зашла в магазин, в 16.40 была уже дома. В семь вечера у меня было первое занятие. Я преподаю английский по скайпу. Было два занятия по полтора часа, в девять освободилась.

– Вы помните время так точно?

– Я всегда планирую все свои дела, поэтому и время всегда помню.

– Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

– Продавщица в магазине, мы знакомы, ее сын учится у меня. Затем, конечно, мои ученики.

– То есть с пяти до семи, как и после девяти, алиби у вас нет?

Она сжала зубы, но голос прозвучал ровно:

– Нет.

Максим не собирался подозревать ее на полном серьезе, поскольку хрупкая учительница не походила на человека, способного справиться с гораздо более крупной Соболевой. Впрочем, Костя еще не закончил со вскрытием, вполне возможно, она была мертвецки пьяна. Чтобы утопить ее, достаточно было налить в таз воды и макнуть туда голову. А Елизавета Николаевна уже дала понять, как относится к алкоголикам…

– А скажите, Марина Петровна не увлекалась оккультными науками, магией или чем-то таким?

Брови цвета темной карамели снова взметнулись вверх.

– Откуда такой вопрос?

Максим положил на стол небольшую сумку и вытащил из нее несколько снимков. То, что сделал это зря, он понял уже буквально несколько секунд спустя. Елизавета Николаевна взяла первую фотографию, которая запечатлела убитую Соболеву с засохшей розой в руке в центре выжженного круга, а затем резко побледнела. Фотография выпала из ее рук, она покачнулась и собралась, наверное, хлопнуться в обморок, но Максим успел ухватить ее за плечо, не дав рухнуть на пол. Второй рукой он с ловкостью циркового артиста сбросил все снимки обратно в сумку. Надо же, девчонка оказалась такой впечатлительной!

– Простите, – его голос прозвучал по-настоящему виновато. – Я не подумал, что вы так испугаетесь вида мертвого тела на фотографии.

Елизавета Николаевна судорожно кивнула и огляделась, ища что-то взглядом.

– Дайте мне воды, – шепотом попросила она.

Максим помог ей сесть на стул, метнулся к чайнику, возле которого осталась бутылка, отвинтил крышку и протянул ей. Она сделала несколько жадных глотков, стараясь дышать ровнее.

– Простите, – она явно пыталась сказать это снова спокойно и бесстрастно, но вышло плохо. Голос дрожал, а кожа все еще оставалась бледной, только веснушки на носу проступили ярче. – Я плохо переношу вид мертвецов.

– Да, это я уже понял, – хмыкнул Максим, садясь на соседний стул, но в любую минуту готовясь снова рвануть к ней, если понадобится. – Я просто хотел показать вам, что убийство Соболевой похоже на ритуальное. Отсюда и вопрос, не увлекалась ли она чем-то таким.

Елизавета Николаевна покачала головой, делая еще несколько контрольных глотков.

– Я никогда такого не замечала. То есть, я хочу сказать, она не приносила в подсобку никаких странных книг, дохлых кошек или летучих мышей. А разговаривали мы мало, только если сталкивались по утрам. Если у обеих были «окна» в одно время, я проводила их в классе, а не в подсобке. Поэтому о ее жизни почти ничего не знаю. Если бы она увлекалась чем-то таким, вряд ли стала бы мне рассказывать. Да и потом, это ведь ее убили, наверное, оккультизмом должен увлекаться убийца, а не она?

– Да, наверное, вы правы, – Максим вытащил из сумки блокнот, вырвал из него лист и написал на нем свой номер телефона. – Если вдруг вспомните что-то интересное, позвоните мне.

Она медленно взяла бумажку и сжала в руке.

– Может быть, проводить вас домой? – предложил он.

Елизавета Николаевна подняла на него непонимающий взгляд.

– Я все еще чувствую свою вину за то, что так напугал вас фотографией, – улыбнулся Максим. – И вы выглядите слишком бледной, чтобы это чувство вины уменьшилось.

Она покачала головой.

– Спасибо, я уже в порядке. Не стоит беспокоиться.

– Ну ладно. Спасибо за разговор и кофе.

Он еще раз посмотрел на нее, отчего-то понимая, что ему не хочется уходить, но затем кивнул на прощание и вышел из маленькой тесной подсобки.