Текст книги "Кратос"

Наталья Точильникова
Кратос

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Даниил Андреевич Данин

Сквозь огромные окна бьет багровое закатное солнце, стучит под сапогами искусственный камень пола, там, за стеклом, шумят деревья, огромные, как галактические линкоры, тени играют на бархатной обивке стен. За спиной и по бокам – гулкие шаги охраны, руки сложены за спиной. Я не могу поверить в произошедшее.

Как я бился за этот проект! Рассчитал мою планету, понял, где она находится, открыл вход в гипертоннель с помощью карандаша и ластика, как истинный математик. Пусть это был виртуальный карандаш и виртуальный ластик, образы которых создал для меня перстень связи на моей руке! Сути не меняет. Десять лет я боролся за право организовать экспедицию. Помогли два человека: друг отца Герман Маркович Митте, большой чин в службе безопасности Кратоса, и мой друг поэт Никита Олейников, вдруг в одночасье оказавшийся любимым поэтом императрицы. Никита намекал, что его рекомендовала одна из многочисленных внучек Анастасии Павловны. Впрочем, неважно. Именно эти два человека донесли до императрицы мой проект. Наверное, она улыбнулась и сказала что-нибудь типа: «Ладно! Дерзай, мальчик!» Мальчику было уже за тридцать.

В результате я получил в распоряжение небольшой исследовательский корабль с экипажем и чин подполковника в придачу. Мы оставили тяжелую махину на орбите и спустились на поверхность на нескольких десантных шлюпах.

Я чувствовал себя новым Колумбом. Вокруг возвышались чудовищные деревья, похожие на гигантские папоротники. И я казался себе муравьем на земле среди высоких трав. Эти деревья не назовешь корабельными: ни один корабль такого не выдержит, даже Иглы Тракля на имперских линкорах не достигают подобных размеров. Мы словно вернулись в прошлое земли, во влагу и сумрак мезозойского леса.

Я долго колебался, не давая названия планете. Не называл, когда мы поняли, что да, у звезды есть внутренние планеты, молчал, когда стало ясно, что одна из них землеподобная, хоть и меньше по объему почти на треть. Когда мы оказались на орбите, я сказал: «Подождем, пусть проявит характер».

Она проявила. Не прошло и дня, как к месту посадки вышел хозяин этих лесов, огромный, тучный, с маленькой головой на длинной шее. В мезозое водились подобные зверушки: брахиозавры, кажется. В длину «зверушка» достигала метров тридцати, а в высоту – четырехэтажного дома. А двигалась легко и без усилий. Здесь все легко: ходьба, бег, подъем тяжестей. Только дыхание, быть может, чуть труднее.

Мы ретировались к машинам и достали оружие. Гамма-лазеры и обычные лазеры высокой мощности.

А она перла прямо на наши корабли и наспех поставленные палатки.

– Стреляем в голову! – бросил я.

Выстрелили почти одновременно. Голова ящера вспыхнула и обуглилась, а зверь все шел вперед. Еще немного и раздавит палатки! Сожженная шея сломалась, дымящаяся голова медленно (как при замедленной съемке) упала в траву, послышался хруст – зверь наступил на нее лапой. Я сжал рукоять лазера похолодевшей рукой и прицелился. Сверкнул луч, пламенеющая борозда прошла по туловищу, разрезая его пополам, и тогда ящер наконец рухнул в метре от меня, ломая вековые деревья и забрызгав кровью все вокруг. Очень привычной красной кровью, только она текла ведрами. Кровавая лужа скопилась на листе зонтичного растения и по капле проливалась на землю. Так лениво и неторопливо, словно это были не капли крови, а красные стеклянные бусины в воде.

Весь день и всю ночь, забыв о сне и еде, мы ставили вокруг лагеря сигнальные ограждения и крепили на них автоматическое оружие. На следующий день попалось еще три похожих зверя, наверное, это было стадо. Лагерь окружили гниющие туши. Я глядел на мертвых гигантов и думал о том, что это словно избиение младенцев. Человеку они не конкуренты. Увы, всех перебьем, даже не успев занести в Красную книгу. Наверное, теперь здесь никогда не возникнет собственное уникальное человечество, потому что мы уничтожим его потенциальных предков.

Ребята-биологи взяли образцы тканей и сделали вывод, что это можно есть. Отважился я один. Похоже на змею, развлечение для любителей китайской кухни. Так как желающих больше не нашлось, а останки ящеров продолжали разлагаться в непосредственной близости от лагеря, я решил воспользоваться Иглой Тракля. И туши были аннигилированы, превращены в излучение и поглощены пространственно-временной воронкой, спалившей попутно несколько деревьев, но слизнувшей огонь с ближайших ветвей в свое подпространство и не давшей разгореться пожару.

И тогда я придумал название моей планете. Я не хотел ничего страшного или наукообразного: ни «Ящер», ни «Динозавр», ни «Мезозой». Скорее в голове крутилось что-то мифологическое: неуместные Лоэнгрины, Замки Веселой Стражи и Девы Озера. Я вспомнил о скандинавском драконе Фафнире, но не хотелось давать название в честь поверженного врага. Скорее уж Сигурд, его победитель. Но мы пришли строить, а не сражаться. Нам здесь жить. И тогда я вспомнил о Светлояре, том самом озере, в которое когда-то погрузился град Китеж, спасаясь от Батыевых орд. Я надеялся, что императрица не обвинит меня в эскапизме. Я собираюсь возводить мой Китеж, а не топить.

Она приняла мое предложение: «Светлояр так Светлояр!». Назначила главой колонистов и пожаловала чин полковника. Именным указом. Мне доставили патент, напечатанный на гербовой бумаге и заверенный личной подписью Анастасии Павловны. Хоть на стенку вешай!

Почти одновременно пришло письмо от Никиты, того самого поэта и приближенного ко двору:

«Баба Настя прочит тебя в губернаторы твоего Светлояра. Сказала, что ты уже достоин, но нельзя же назначать человека „губернатором палаток". Так что строй свой Китеж! И попомни мое слово: построишь хотя бы деревню – будешь губернатором».

Прошло пять лет. Мы построились, а местные динозавроподобные обитатели наконец постигли своими крошечными мозгами, что к этим мелким и бледнокожим лучше не соваться, и оставили нас в покое. От Никиты шли письма о близости моего назначения. Тогда же поползли слухи о представлении меня к ордену «За заслуги перед Отечеством», и я уже спал и видел на своем мундире восьмиконечную алмазную звезду.

Неожиданно пришло известие о смерти императрицы. Мы объявили траур и совершенно искренне оплакали Бабу Настю и помянули свежесваренным папоротниковым самогоном. Славная была тетка, ничего не скажешь: и сама жила, и другим жить давала. Тогда же, на общей попойке, мы решили назвать столицу Светлояра (сотня домов со зданием администрации) Анастасией Великой.

Но все пошло наперекосяк. В качестве преемника ждали Леонида Хазаровского, известного франта, ловеласа, филантропа и великого экономиста и управленца, именуемого в народе Лео, последнего любовника императрицы. Случилось иначе. Неожиданно преемником Анастасии Павловны оказался министр двора Владимир Страдин, человек жесткий, авторитарный и не терпящий оппозиции. Творческая и университетская аристократия огорчилась, пошмыгала носом, поерепенилась, поругалась да и замолчала в тряпочку. Зато военная и чиновничья воспрянула духом. По роду занятий я принадлежу к военной аристократии, но по происхождению – из университетской и, честно говоря, я был душой с теми, кто ругался, шмыгал носом и ерепенился, а отдаленность наша от благословенной столицы позволила мне не молчать в тряпочку, так что господину Страдину от меня досталось на полную катушку. А в каждом письме из Кириополя жаловался на жизнь и изливал душу лишенный спонсорской поддержки поэт Никита Олейников.

Свобода – такая вещь: когда она есть, ее не замечаешь, когда нет, не знаешь, что она нужна. А вот когда она была и ее начинают отнимать – это больно, это ужасно, это хуже всего!

Алмазная звезда до меня так и не долетела, не иначе застряла где-нибудь в чиновничьем болоте и канула на дно.

А на одном ужине в компании колонистов я, вероятно, не очень удачно пошутил, закусывая папоротниковый самогон динозавровым бифштексом. После чего я заподозрил, что это мясо обладает наркотическим действием покруче самогона.

– А что? – сказал я. – Не отделиться ли нам от Страдина? Вон все есть: и выпивка, и закуска, на хрена он нам нужен?

И теперь, когда нас вознамерился посетить представитель «Дяди Вовы» тайный советник Антон Петрович Роков, я не ждал от визита ничего хорошего, опасаясь, что его служба будет в полном соответствии с фамилией. Дело даже не в моей очевидной нелояльности, а в том, что Страдин ставит везде исключительно своих людей, независимо от уровня их компетентности. Я не свой.

Злые языки говорят, что у нас вообще не монархия, а республика с одним избирателем (император или императрица назначают преемника). После истории со Страдиным я стал склоняться к мысли: уж не расширить ли число участников.

Вместе с известием о воцарении Страдина пришла новость, что Хазаровский в тюрьме за финансовые махинации. По крайней мере, таково официальное обвинение. Это уж совсем свинство – посадить побежденного соперника! Никита новость прокомментировал непечатно и пропал. Не там ли и Олейников?

Перед визитом Рокова у нас появились тессианские торговцы. Я им искренне обрадовался. Предприимчивость народа Тессы всем известна, наверняка привезут что-нибудь выходящее за рамки стандартного набора имперского транспорта, формируемого под лозунгом «только самое необходимое». При Анастасии Павловне нас изрядно вознаграждали за наши усилия, так что деньги водились.

К тому же тессианцы обладают способностью создавать вокруг себя легкую и приподнятую атмосферу. Я надеялся, что они разрядят обстановку в преддверии визита Рокова.

Вначале они оправдали ожидания: днем устроили нечто вроде ярмарки, а вечером пикник с деликатесами, гитарами и тессианским вином. Я заметил, что голос певца слегка дрожит, но успокаивал себя: ну и что? Новая планета, незнакомая обстановка, новые люди. Но не должны ли торговцы быть спокойнее? Они привыкли к новизне.

Контрабанда?

Груз проверяли поверхностно, до сих пор я не сталкивался с проблемами.

Я оставил пикник и пошел на склад. Один. Я не чувствовал такой уж опасности, и мне никого не хотелось отрывать от осетрины и шампанского только потому, что у меня фобия.

Склад – единственное надежно запираемое помещение на Светлояре, стоит сенсорный замок, реагирующий на сигнал с кольца связи. Я коснулся его радужной полукруглой поверхности, и дверь открылась.

Включил свет. В большом зале тессианцам выделено несколько десятков метров под их товары. Весь угол забит коробками, белый, зеленоватый, голубой пластик. Рядом висит дешевый печатный портрет Анри Вальдо. Я поморщился. Тессианский сепаратист весело смотрит на меня из-под лихо заломленного берета. Белобрысые космы рассыпались по плечам. Светлая бородка клинышком. На берете серебряные буквы «RAT». Республиканская Армия Тессы.

За спиной послышались шаги. Я обернулся.

На склад вошел один из торговцев, черноволосый и смуглый парень по имени Инъиго. У меня создалось впечатление, что он за мной следил.

– Хотите проверить? – спросил он. – Давайте я вам покажу.

– Будьте так любезны, – сказал я, продолжая разглядывать портрет. – Что здесь делает Анри Вальдо?

– Висит, – улыбнулся Инъиго. – Иметь портрет Вальдо не преступление.

Верно, не преступление. Честно говоря, такой портрет есть у каждого второго тессианского студента. Но эти ребята уже не студенты, пора бы перебеситься.

– Он вроде бы раскаялся, – заметил я.

– Он остается героем Тессы, что бы с ним не сделали в Психологическом центре!

– Веревка плачет по вашему герою. А ну, показывайте!

Он открывает передо мной коробку за коробкой: консервы, вино, фрукты, мука. Ничего подозрительного. Я не могу заставить его разорвать все упаковки и вскрыть все банки – это значило бы уничтожить товар.

– Ладно, – говорю. – Спасибо, Инъиго. Идите.

На меня насмешливо смотрит плакатный Анри Вальдо.

Утром на орбите возник корабль Кратоса, а час спустя мы уже встречали челноки.

Мне показалось странным количество и оснащение шлюпов: боевые, хорошо вооруженные машины и по крайней мере полк десанта. Война?

Самый высокий из высоких гостей – Антон Роков спрыгнул на выжженную землю и направился ко мне. Одет дорого, но без излишеств. Черный камзол с красным шитьем, черные волосы зачесаны назад и собраны в короткую косу под темно-багровый бант.

Я приветствовал его вежливым поклоном – он не протянул руки. На худом длинном лице, в углу рта, возникла и тут же исчезла презрительная морщинка.

Его сопровождает охрана: императорские гвардейцы в темно-зеленой форме с красным фениксом, возрождающимся из пепла, на груди и на рукавах. Он, не оборачиваясь, сделал им знак рукой. Они подошли ко мне и встали по бокам. Я не сразу понял, что происходит.

– Данила Андреевич, – тихо сказал Роков. – Вы арестованы. Отдайте оружие.

– На каком основании? – поразился я.

– Не беспокойтесь, в неведении не останетесь.

Оружия я не ношу.

Роков держит паузу, пока один из гвардейцев встает у меня за спиной, а двое других заводят руки назад, запястья плотно обхватывают браслеты пластиковых наручников, словно мне нарастили новую кожу. И я чувствую, как разрывается связь с глобальной Сетью – я оглох и ослеп для мира, сигналы биомодераторов заблокированы, и перстень связи тщетно пытается докричаться до симбионтов в моей крови. Я чувствую, как его снимают с пальца. Роков берет, вертит в руке.

– Вы обвиняетесь в государственной измене! – объявляет он.

Нас мало, колонистов. Антон Петрович говорит достаточно громко, чтобы услышали все. Он оперся на трость, рука с перстнем связи лежит на набалдашнике.

– Кем? – спрашиваю я.

Вынимает из внутреннего кармана цилиндрический футляр, достает бумагу и разворачивает перед моим носом. Я вижу бумагу второй раз в жизни. На первой был патент на чин полковника. Эта такая же гербовая с глянцевой поверхностью и несмываемым текстом, в огне не горит, в кислоте не растворяется, только вместо витиеватой и размашистой подписи «Анастасия» красуется строгое «Владимир». Такой документ можно дистанционно уничтожить с помощью сигнала с императорского перстня, мгновенно и в любой точке Вселенной. На такой бумаге, говорят, напечатаны документы высоких уровней секретности, что лежат в подземном хранилище в Кириополе под зданием СБК.

Я читаю: «Приказываю полковника Даниила Андреевича Данина арестовать по подозрению в сепаратизме и причастности к заговору с целью захвата власти и препроводить на Кратос».

Зачем так пафосно? Для моего ареста не нужен личный императорский приказ, можно обойтись прокурорским уровнем. Я фактический губернатор целой планеты, но формально только полковник. Дело особой важности?

Или боятся, что мои люди устроят поножовщину и надеются на императорское слово, перечить которому никто не осмелится? Неужели и корабли здесь в мою честь?

Белый лист бумаги покачивается на ветру, сияя радужными фениксами.

Зачем так унизительно? С меня еще не срывали эполеты и не ломали шпагу над головой. Почему бы не дать приказ в руки? Я не собираюсь ни бежать, ни поднимать бунт.

– Это неправда, – угрюмо говорю я.

Роков игнорирует.

– Где у вас гауптвахта? – спрашивает толпу.

– У нас нет, – отвечает откуда-то из-за спины мой помощник Сергей Соболев.

– Как же так, Даниил Андреевич, пять лет без гауптвахты? – спрашивает Роков. – А устав не для вас написан?

– Не нужна была, – замечаю я.

По иронии судьбы меня заперли на складе, который я проверял накануне, как в единственном на планете надежно запираемом помещении. Я бросил парадный камзол под портретом Анри Вальдо. Ничего похожего на кровать мне не предоставили. Двое охранников расположились на раскладных стульчиках у двери и принялись травить анекдоты.

После полудня явился Инъиго со товарищи.

– Мы продали часть нашего груза на императорский линкор, – весело объявил он охранникам и подмигнул мне. – Завтра они вылетают.

Начали вытаскивать коробки.

– Ну, так по кому веревка плачет? – бросил он мне на прощание.

Ближе к вечеру за мной пришли.

– Вставайте, Даниил Андреевич.

И вот я иду по коридору базы в сопровождении императорских гвардейцев, с руками, сложенными за спиной.

Меня выводят на крышу, на посадочную площадку. Возле гравиплана ждет Роков. Сдержанно кивает, окидывает взглядом, кажется, с сожалением. Приподнимает трость, указывая на дверь машины.

– Садитесь, Даниил Андреевич.

У конца трости инкрустация в виде молнии. Биопрограммер, оружие спецслужб и символ их власти.

Подчиняюсь, захожу в гравиплан, Роков садится позади, по бокам от меня – гвардейцы.

– Куда летим? – спрашиваю я.

– Всему свое время, – отвечает посланник. – Имейте терпение, господин полковник.

Машина легко поднимается ввысь.

Летим над лесом, солнце клонится к закату. Стволы деревьев, разделенные на сегменты, кажутся конечностями членистоногого.

Внизу небольшое каменистое плато, окруженное гигантскими папоротниками. Мы приземляемся.

Под ногами скудная растительность, в основном лишайник и редкие пучки травы. В центре плато одинокое дерево с гладкой, почти белой корой и широкой кроной с мелкими листьями.

Антон Петрович спрыгивает на скалу вслед за мной.

Мне сводят руки за спиной, держат за плечи.

– Господин Данин, по личному императорскому указу вы должны быть расстреляны, – говорит Роков.

До меня не сразу дошел смысл сказанного.

– Как? Без суда? Меня даже ни разу не допросили!

– Личный императорский указ, – терпеливо повторил Роков. – Нам сейчас не до судебной волокиты.

Я сжал губы. Да, есть у Страдина такое право. Новая редакция французского обычая королевских писем. Отвыкли как-то за правление Анастасии Павловны. Императрица была эмоциональна, если не взбалмошна, могла наорать и покрыть матом, могла глушить водку, как шкипер, но никогда, ни одного человека при ней не казнили по личному указу, без суда. Даже на сутки никого не посадили.

Над лесом висит багровое закатное солнце в ореоле облаков, текущих с немыслимой скоростью и вращающихся подобно колесам гигантской колесницы.

Внизу ветер почти не ощущается. Тихо, травинка не шелохнется. Начал накрапывать дождь. Медленный дождь Светлояра, когда каждая капля словно зависает в воздухе.

И время застыло, как трава, и зависло над миром, как дождевые капли. Каждый шаг – вечность. Мозг работает, словно в лихорадке, и бешено стучит сердце. Молиться? Искать выход?

Подводят к дереву, размыкают наручники, заводят руки назад, вокруг ствола, смыкают снова. Толстый пластиковый шнур между браслетами, вероятно, растянулся, расплющился и врос в кору – я не могу пошевелить рукой. Гвардейцы отошли метров на двадцать. У одного из них на плече лежит темная матово поблескивающая трубка длиной около полуметра, сужающаяся к концу. Он непринужденно поддерживает ее рукой. Я не верю глазам! Игла Тракля? Есть множество куда более дешевых и простых способов убить человека.

Солдат спустил оружие, взял двумя руками и начал прицеливаться. Сейчас с его перстня связи идет сигнал, программирующий ориентацию пространственно-временной воронки, куда исчезнет чудовищное излучение от аннигиляции, чтобы было минимум разрушений. Они не собираются запалить лес.

Не останется ничего, даже пепла, который можно развеять над планетой или вывезти на Кратос. Надо мной – широкая крона дерева. Она разделит мою судьбу, за наносекунды испарившись в потоке гамма-квантов.

Я начал шептать молитву, отчаянно пытаясь убедить себя, что хотя бы душа бессмертна, заставил оторвать взгляд от черной зеркальной поверхности Иглы Тракля и поднял глаза к пылающим небесам.

Над лесом разгорается холодное белое сияние, затмевая багрянец заката. А солдаты почему-то не стреляют.

Темно-зеленые мундиры, почти черные в вечерних сумерках, вдруг обрели цвет, а мои палачи стали неподвижны, как куклы или мертвецы. Сколько прошло времени? Миг? Вечность?

Свет пролился на траву и потек ко мне…

А потом был провал во времени. Думаю, на пару мгновений, не больше.

Я увидел то же пурпурное небо, без всякого свечения, и гвардейцев, которые должны меня убить, только стволы не поднимались, а опускались, словно время повернуло вспять.

Тогда я услышал гул вертолетов. Три машины летят над лесом, белые вертолеты колонистов. Нет у нас гравипланов, слишком дорогая технология, не доросли.

Меня успевают отвязать до того, как они садятся.

Из ближайшего вертолета выходит Сергей Соболев с ребятами и направляется к нам.

– Что здесь происходит? – спрашивает он.

Из двух других машин спрыгивают колонисты, все вооружены.

– Даниил Андреевич выразил желание проститься со своей планетой, – говорит Роков. – Мы пошли ему навстречу.

– Меня должны были расстрелять по императорскому указу, – почти кричу я. – Ребята, одного прошу: пусть это станет известно в столице!

Роков пожимает плечами:

– Вранье!

Бесполезно! Они верят мне, тому, кто пять лет делил с ними все опасности колонизации, спал под одной крышей, а то и на голой земле, и ел у одного костра. Их круг сжимается.

– Пристрелить его? – спрашивает Сергей и кивает в сторону Рокова.

– Опустите оружие, – говорю я. – Это императорский посланник, вы с ума сошли! Пусть станет известно, широко известно! И это все.

– Не беспокойтесь, – говорит Роков. – Господин Данин будет доставлен на Кратос в целости и сохранности. Дальше – решит суд.

Меня снова сажают в гравиплан, мы летим на базу. Всю дорогу я вижу отражение в стекле кабины: императорский посланник кусает губы.

Гауптвахта линкора «Святая Екатерина» представляет собой комнатку два на три. Довольно чисто. Стены спокойного кремового оттенка, только за перегородкой сияют металликом раковина и унитаз и отражает окружающую обстановку небьющееся пластиковое зеркало. Я умылся, подмигнул своему отражению – ничего, прорвемся. Я жив, и это уже немало. Из зеркала на меня смотрит молодой человек немного за тридцать. Юноша по нашим временам. До начала эпохи генетических преобразований никто бы не дал больше восемнадцати. Но теперь возраст определяют не по внешности, а по взгляду, манере поведения, интонациям, уверенности в себе. И, как правило, не ошибаются. Мне тридцать пять.

Серые глаза, темные, немного волнистые волосы ровно такой длины, чтобы можно было соорудить короткую косу, сейчас распущены, я не на приеме. Редкая цветовая гамма нравится женщинам, но мне не до самолюбования. Теперь это особая примета для службы безопасности Кратоса.

Широкие плечи – следствие занятий спортом в универе и выбора военной карьеры.

Я не пошел по стопам родителей. Мама, маленькая женщина с черными волосами, голосом с хрипотцой и вечной сигарой в руке. Профессор Данина. Людмила Георгиевна. Врач. Преподаватель Первого медицинского университета Кириополя.

И отец. Высокий подтянутый, на две головы выше супруги. Начальник Управления образования Кратоса, чиновник, когда-то начинавший учителем. Андрей Кириллович Данин.

Боже! Что им наговорили про меня?

Приключившаяся со мной история представляется странной до чрезвычайности. Мало того что смертная казнь в Кратосе событие из ряда вон выходящее, но чтоб так, без разбирательства и суда – вообще ни в какие ворота. Да, такое право у императора есть, но я не помню случаев применения. Обычно у приговоренного год на апелляции и прошение о помиловании. Да и не расстреливают по закону. Есть утвержденный безболезненный метод, официально именуемый «эвтаназией».

Казнят путем перепрограммирования биомодераторов, живущих в крови каждого гражданина Кратоса: от младенца до старика. И наши симбионты, микроскопические биороботы, создающие усовершенствованный иммунитет, спасающие нас от болезней и старости, те, что латают дыры организма от царапины до цирроза печени, под влиянием биопрограммера становятся врагами и разрушителями.

Это оружие запрещено для частного использования и находится на вооружении спецслужб, но Роков помахивал тростью с его символикой. Ну, допустим, он творил самоуправство и хотел меня помучить… Последнее точно бред! Биомодераторы можно запрограммировать так, что мало не покажется. Расстрел из Иглы Тракля больше напоминает заметание следов, чем квалифицированную казнь. Но зачем тогда вообще обставлять это как расстрел? Один выстрел наемного убийцы – и нет проблемы. Не говоря уже о том, что это из пушки по воробьям.

А самое странное, что мне не надели допросное кольцо. Устройство связи отобрали – я посмотрел на средний палец без перстня – это понятно, хоть и ужасно, что я выпал из единого информационного поля, словно оглох и ослеп, и мир схлопнулся до размеров камеры. А на руках блокировочные браслеты молочно-белого цвета, которые не дадут выйти в Сеть, даже если я украду устройство связи. Но чтобы человека казнили, не просканировав личность, – где это видано?

Да и с чего императору интересоваться моей скромной персоной? Болтовня с друзьями за чаркой водки? Бред! Страдин – очень уравновешенный человек, надо отдать ему должное. При всем моем сдержанном к нему отношении он не Иван Грозный, чтобы убить на пиру за опрометчивое слово. Хотя, говорят, мстителен и злопамятен…

Третьи сутки я совершенно один, нет даже тюремщика, приносящего еду. Она появляется три раза в день в прозрачном ящике на стене, мгновенная доставка. Есть можно, я привык к скромному рациону.

Попытка расстрела вышибла из головы все мысли о тессианском товаре. Но здесь они вернулись. К чему относилось многозначительное подмигивание Инъиго: к его товару или к общности моей судьбы и судьбы Анри Вальдо?

Я не сомневаюсь, что за мной наблюдают. Встал посредине камеры и сказал, обращаясь к потолку:

– Мне необходимо встретиться с Антоном Петровичем Роковым, у меня для него важная информация.

В течение дня реакции не последовало. Тогда я повторил еще.

– Мне необходимо встретиться с посланником, пусть проверят тессианский груз.

Я сел на кровать, весьма приличную, застеленную чистым бельем. В экспедиции приходилось спать в гораздо худших условиях. Взгляд упал на противоположную стену. Прямо над столом, на стене, странные следы, словно пластик расплавлен чем-то толщиной порядка сантиметра, три такие полосы. Я вспомнил, что пластик огнеупорный и суперстойкий, и мне стало не по себе.

К посланнику вызвали утром четвертого дня.

Дверь камеры тяжело отъехала в сторону, мне сомкнули руки за спиной.

Коридор линкора скупо освещен желтоватым светом, за иллюминаторами – незнакомый рисунок созвездий. Мне пришло в голову, что здесь господин Роков вполне может довести дело до конца: в шлюз для легких кораблей и за борт без скафандра. Император будет доволен: тихо и эффективно.

Посланник сидит в кресле в кают-компании. Я, как подозреваемый в государственном преступлении, естественно, перед ним стою. Он в придворном камзоле с золотым шитьем, я в одной рубашке (мой камзол так и остался валяться на складе под портретом Анри Вальдо). Волосы у меня распущены, не из любви к моде поэтов и бунтовщиков, просто меня разбудили и, не дав прийти в себя, потащили сюда, так что я не успел заплести косу. Копия упомянутого портрета, только сменить цвет волос и нахлобучить берет с известной надписью.

– У меня для вас хорошая новость, – говорит Роков. – Император отложил исполнение приговора, – он усмехнулся. – Поздравляю!

– И что?

– Вас приказано доставить на Кратос и подвергнуть дело детальному разбирательству.

– Я ни в чем не виноват.

Он развел руками.

– Это не в моей компетенции. Я не следователь и не суд. Мое дело вас довезти.

– Вы проверили тессианский груз?

– Конечно, еще при погрузке. Что вы об этом знаете?

Я пожал плечами.

– Ничего. Сердце неспокойно.

– В вашем положении трудно сохранять спокойствие, – заметил посланник.

Я не стал в очередной раз упоминать о своей невиновности. Какое мне дело, в конце концов? Даже если там наркотики, мне-то что – пусть экипаж развлекается.

Я начал терять ощущение времени. Даже нечем сделать зарубку на стене!

Хоть бы оставили доступ к новостям и открытым библиотекам, сволочи!

Мне снилась девушка в полупрозрачном покрывале на сияющих волосах, прекрасная, как сон. Ее окутывало белое свечение.

– Пойдем со мной, – сказала она.

Голос, как пение скрипки.

Покрывало всколыхнулось под ветром, но под узкой стопой не примялась трава.

Я шагнул за ней.

Мы на вершине горы, внизу – лес и озера, шпили и купола храмов и город вдали.

Земля зашаталась, меня бросило на траву, и я проснулся.

Корабль дрожит, ложка дергается в стакане, он ползет к краю стола. Вибрации нарастают. Что за болтанка? Линкор тряхнуло, с полки посыпались упаковки с едой. Я вскочил, бросился к двери. Движение скорее инстинктивное. Даже если будет эвакуация, обо мне вряд ли вспомнят. Да и куда эвакуация? Я понятия не имею, где мы находимся. Что если в сотне парсеков от ближайшей населенной звездной системы?

Ладони в отчаянии поползли вниз, оставляя на двери неглубокие оплавленные следы, возле кончиков пальцев – синеватое свечение, и за каждым тянется дымящаяся бороздка. Я отпрянул, минуту смотрел на изуродованный пластик. Раздался скрежет, волосы тронул ветер, рванул вверх. Сила тяжести исчезла, и я поплыл по воздуху рядом с колбасой и нарезанным кусочками сыром, стаканом, ложкой, мылом и зубной пастой, вылетевшей из-за перегородки. Погас свет. Я с трудом смог сгруппироваться, повернуться и посмотреть на потолок. Надо мной раскрывается звездное небо, и все заливает серебряное сияние, словно корабль повернулся и в пробоину ворвался свет близкой синей звезды. И этот свет вливается в меня, проникая сквозь кожу. Как во время казни.

Я смог дотянуться до дверцы шкафа, схватился за нее и бросил себя к двери. Серебряное сияние потекло из пальцев, я провел по правому краю бронированного покрытия, где-то здесь должен быть замок. Металл под рукой потек и закипел, с запястий закапал расплавленный пластик блокировочных браслетов.

Дверь открылась почти бесшумно, отъехала в сторону, и я вылетел в коридор. Попытался запереть за собой, но она и так приварилась к стене. Рядом повисли капли расплавленного металла. Трещина и здесь, бежит и ветвится по потолку. Значит, переборки не помогут. Линкору осталось жить от силы минут десять.

Бросился по коридору к отсеку челноков, императорские линкоры имеют похожую планировку, я летал на таком. Воздуха становится все меньше, сила тяжести исчезла совсем, лечу, отталкиваясь от стен. Впереди закрытая переборка. Не дверь камеры, не открыть. Наверное, это конец. Передо мной разгорается серебряное пламя.

Провал в памяти. Выпало минут пять, хотя откуда я знаю? Переборки позади, я рядом с дверью отсека шлюпов, она открыта – бросаюсь внутрь.

Меня мутит, я задыхаюсь. Мимо проплывает труп с изуродованным декомпрессией лицом и вылезшими из орбит глазами, перед ним висит облако капелек крови. Я не понимаю, почему еще жив.