Текст книги "Кратос"

Теория национального самоопределения – одно из величайших заблуждений человечества. Да и о каких нациях сейчас может идти речь? Тессианцы? То бишь на треть французы, на треть немцы, на треть испанцы с примесью западнославянской, итальянской, еврейской и еще бог знает какой крови? Обитатели Кратоса? Ну, это вообще полный коктейль. Чего здесь только не намешано. Русский православный император Владимир Юрьевич Страдин имеет предками итальянских старокатоликов, а бывший последний фаворит императрицы Леонид Хазаровский наполовину русский, наполовину тессианец. Что с ним, кстати? В перманентной суматохе последних дней мне так и не довелось подробно выяснить политическую обстановку в любимой столице.

В наше время важна не национальная, а культурная принадлежность. Народы цивилизации, когда-то именовавшейся европейской, объединены в Кратос Анастасис, и их культура теперь называется «культура Кратоса». Есть и представители национальностей, к этой цивилизации отношения не имевших, но принявших ее для себя: много японцев, есть китайцы, индусы. Независимые планеты (Махди, Чжун го, Микадо, Майтрейя) – просто анклавы других культур. Или заповедники маргинальных социальных учений, как, например, Анкапистан – пристанище анархо-капиталистов. Русский и француз, испанец и итальянец, немец и поляк, несмотря на всю сложность отношений и загруженность давними обидами исторической памяти, скорее всего, поймут друг друга. А вот если один призывает к свободной любви, а другой считает, что за оную нужно до смерти побивать камнями – им нечего делать в одном государстве с одним законодательством.

Мои размышления прервал голос нашего студиозуса:

– Гостиница космопорта горела, мам, мы все видели с башни.

Юля гневно взглянула на него. Так это для меня был спектакль? А то я не понял!

Под средневековую башню закамуфлирована, скорее всего, станция местного телевидения или приемная антенна быстрой связи. Мы как раз проезжаем мимо, и Артур указывает на нее рукой. Я представил кучу студентов на верхней смотровой площадке, окруженной серыми зубцами. Да, пожалуй, отсюда можно многое увидеть: университетский городок на холме.

Очевидно, что Тессу постигла судьба Дарта, но что это за судьба? И вроде бы ничего не изменилось. Тихо шумит ночной лес. Резковато пахнет местной сосной. Даже небо утратило красноватый оттенок. Видны звезды, яркие, чистые глаза небес. Только я знаю, что небо слепо.

– Кажется, связь восстанавливается, – говорит Юля.

Я прислушиваюсь к своим биомодераторам. Да, слабый-слабый ответ.

Вдоль шоссе вспыхивают фонари: сначала слабым сиреневым светом, затем разгораясь до привычного солнечного спектра. И тут только я понимаю, что мы ехали в полной тьме, и что это ненормально. Не такая уж глубинка здесь, чтобы не освещать дороги.

Мы свернули к городку Юлии. На указателе ярко освещенная надпись: «Шенье». Я подумал, что не стоило давать населенному пункту имя поэта, который так плохо кончил.

Беспокойство я почувствовал метров за двести до дома.

Юля тоже уменьшила скорость.

– Там что-то случилось, – сказала она.

– Давай сойдем с дороги.

Мы свернули на обочину, положили велосипеды и отступили в тень. Артур удивленно посматривает то на маму, то на меня, но не возражает. Интересно, это передается по наследству? И что «это»? Т-синдром? Смертельная болезнь, сжигающая человека за год? Или возможность хоть на короткое время встать над собой, быть больше чем просто человеком. И что у Юли? Она видит ближайшее будущее, чувствует опасность, но, может быть, это еще не болезнь? Дай бог!

Под ногами смялась упругая тессианская трава, в канаве – кустарник с белыми мелкими цветами. Аромат, похожий на жасминовый, мешается с запахом хвои. И что-то почти неуловимое в воздухе, непередаваемое, но неприятное.

Я вызываю фиолетовое свечение, и дом словно надвигается на меня.

Ворота не заперты, одна створка качается под ветром. А потом – стенка. Я понимаю фразу «планета закрыта». Дом закрыт.

– Юля, я не могу там ничего увидеть. Возможно, нас ждут, и не те, кого мы там оставили.

– Засада? – спрашивает Юля.

Артур заинтересованно смотрит на меня.

– Я пойду один, – говорю я. – Вы только помешаете.

– Это я помешаю? – возмущается юноша.

– Ты должен охранять мать. Здесь тоже небезопасно.

Юля закусила губу. Профессиональной контрабандистке не по душе пассивная роль, но сын важнее. Это она будет его охранять.

– Ладно, иди, – сказала Юля. – Проверь связь.

На близком расстоянии есть слабый сигнал, с выходом в глобальную Сеть по-прежнему глухо, к тому же я уверен, что в доме не будет вообще никакого сигнала.

Снова захожу в ворота, теперь в реале. В метре за ними связь исчезает. Заставляю жар течь по позвоночнику, сияние возле пальцев усиливается, приобретает сине-серебристый оттенок. На астральном плане дом заполнен густым серым туманом – ничего невозможно рассмотреть.

Поднимаюсь по ступеням, открываю дверь в дом – не заперто. Позаимствованный у Германа аннигилятор держу наготове. Нащупываю выключатель: щелчок – загорается свет. В прихожей – следы разгрома: разбросанная обувь, обожженные обои, разбитое зеркало. Я взглянул на свое отражение, расколотое на куски, и тут же отвел глаза. Я не суеверен, но все же.

Серебристое сияние пробивает серый туман, и я понимаю, что ни Германа, ни Алисы в доме нет. Зато есть некто другой. В библиотеке.

Поднимаюсь на второй этаж, касаюсь ручки двери.

– Не стреляй! – фраза звучит скорее в моей голове, чем на самом деле. – У меня тоже есть Игла Тракля. Заходи. Нужно поговорить.

Открываю дверь, сжимая аннигилятор, быстро, целясь в ту и другую стороны. Мой собеседник стоит у окна спиной ко мне, его тело окружено золотым сиянием. Игла Тракля лежит на подоконнике в десяти сантиметрах от его руки, и я не стреляю.

– Спасибо! – говорит он. – На всякий случай предупреждаю, что я здесь не один. Убьешь меня – не решишь проблему. Садись!

Я остаюсь стоять, держась за спинку кресла. Он поворачивается. Сияние мешает разглядеть черты лица, но я в состоянии, когда обычное зрение не доставляет и сотой части информации. Я вижу его тем, другим зрением. Думаю, ему лет сорок, а значит, по старым меркам выглядит лет на двадцать. Высок, темноволос. Губы тонкие, злые. Глаза смотрят пронзительно.

– Что с людьми? – спрашиваю я.

– Ничего ужасного. С ними беседуют. Поговорят – отпустят.

– А вы кто такой?

– Самуэль.

– Ангел? – усмехаюсь я.

– Нам больше нравится слово «теос», – серьезно говорит он.

– Не высоко ли замахиваетесь?

– Нет, – он улыбается. – В самый раз. Думаю, ты нуждаешься в объяснениях. Что ты знаешь?

– Я бы предпочел выслушать вас.

– Хорошо. Ну, во-первых, это не болезнь. Во-вторых, цертисы ни при чем. Терпеть не могу термин «метацеры», впрочем, «метаморфы» не лучше. «Теос», или «Преображенные». Твое преображение почти завершилось – все твои ляпы от недостатка информации.

– Что вы сделали с Дартом?

– Мир несовершенен, – изрек он. – Мы слегка подправляем ошибки творца, который был до нас, и людей, которые возомнили себя творцами. Дарт преображается.

– Тесса тоже будет «преображена»?

– Да.

– Что это за преображение?

– Долго рассказывать. Увидишь. С тобой уже разговаривал цертис?

– Они же «ни при чем»!

– Они не имеют отношения к преображению, но, как только процесс начинается, пытаются взять его под контроль.

– Нет, не разговаривал.

– Странно, – он задумался. – Ладно, поехали.

– Куда?

– К нам. Тебе нужно найти место среди Преображенных.

– А если я откажусь?

– Мы не можем потерпеть теоса, который не входит в наше сообщество. Это слишком опасно.

– Убьете, значит?

– Ликвидируем, – сказал он.

Постановка вопроса типа «кто не со мною, тот против меня» всегда казалась мне неприятной, несмотря на происхождение из Евангелия. Но пойти с ним – это потенциальная возможность выяснить истину. Соблазнительно, что ни говори.

Я подумал о Юле и Артуре. Как я их оставлю? Если я собираюсь поиграть в шпионов, их бы надо спрятать понадежнее, чтобы развязать себе руки.

– Дайте сутки на размышление, – сказал я.

– Хорошо, – кивнул он. – У нас и поразмышляешь.

– Не пойдет, – отчеканил я. – У меня остались незавершенные дела.

– Отложишь.

У библиотеки есть второй ярус, мы разговариваем на первом, в трех шагах от меня начинается лестница наверх. Там наверху какое-то движение. На астральном плане я вижу два красных пятна. Люди. Точнее Преображенные. И они вооружены.

– Ты пойдешь с нами, хочешь ты или нет, – сказал Самуэль. – У тебя нет выхода. Ты под прицелом.

Минуту назад я колебался, но теперь сомнений не осталось: нет уж, ребята, эта игра не по мне!

Я слегка качнулся в сторону, зная, что последует выстрел. Я предвидел куда, выстрелил сам, за секунду до того, как передо мной в огне аннигилятора растаяла часть пола, а излучение из воронки Тракля испарило четверть потолка. Мой соперник медленнее, может быть, на долю секунды, и его предвидение отстает от моего. Я упал на колено, выстрелил, почти не видя лица – только аннигиляционную вспышку там, где стоял книжный стеллаж, перекатился на спину, прицелился вверх. Там, на верхнем ярусе, остался еще один теос. Я уже знал, куда он рванется, но он в последний момент изменил решение и отклонился в противоположную сторону. Кажется, ткань времени трещит по швам, и стонет будущее, которое мы с остервенением меняем каждую секунду, стараясь уйти не туда, куда предвидит противник.

Я все-таки достал его, едва удержавшись на краю очередного провала в подвал. Враг превратился в излучение и исчез в пространственно-временной дыре. И тогда я повернулся к Самуэлю.

Было поздно. Невозможно одновременно контролировать четырех врагов, даже двух тяжело. Игла Тракля вспыхнула в моих руках и исчезла в сиреневом огне, текущем из пальцев. Этот огонь спас меня от смертельного ожога и слепоты, окутав холодным облаком.

– Встать! – крикнул Самуэль, направляя на меня аннигилятор. – Встать, идиот!

Я медленно поднялся на ноги.

– Жаль, – сказал Преображенный. – А могли бы быть на одной стороне.

В его голосе слышится искренняя печаль.

– Руки за голову! Вперед!

Почему он так упорно пытается меня арестовать? Почему не убить сразу? Даже если целью был арест, разборка – достаточное оправдание для более простого и эффективного решения.

Я нехотя поднял руки, сложил за головой, спиной чувствуя нацеленную на меня черную иглу.

Ситуация кажется безвыходной.

Не более безвыходной, чем на «Святой Екатерине».

То, что произошло потом, случилось почти помимо моей воли. Я увидел, как разгорается и становится белым пламя вокруг меня.

– Стой! Не смей! – в отчаянии крикнул Самуэль.

Но я не здесь: на короткий миг я увидел кружение звезд под ногами и всю сцену со стороны. Враг жмет на курок.

Он не успел: я возник из ничего рядом с ним и заломил ему руку. Простейший прием из программы любого военного и полицейского училища вдруг оказался самым эффективным. Аннигилятор Самуэля лег ко мне в ладонь.

– А вот теперь поговорим, – устало сказал я.

Развернул, бросил в кресло.

– И только дернись!

Чем бы привязать? Не уверен, что поможет. Но так спокойнее.

Держа его под прицелом, осторожно подошел к окну, содрал веревку со штор. Пойдет!

Мой враг кажется пришибленным и не сопротивляется. Я прочно притянул его руки к подлокотникам кресла. Он поднял голову. Я поймал взгляд. Пожалуй, страха нет – только обреченность.

Я отошел на пару шагов, повернул к нему стул. Сел, положив на колени Иглу Тракля.

– Как вы меня нашли? – спросил я.

Он усмехнулся.

– Не ожидал от тебя такого простого вопроса. Ты работал на Анахате. Только слепой мог не заметить выплеск энергии четвертого уровня.

– На чем работал?

– Ты даже этого не знаешь? Анахата – чакра сердца.

– Никогда не увлекался йогой, – сказал я.

Действительно не увлекался, хотя, кажется, испробовал все. Йога казалась мне чем-то типа руководства по оздоровлению, а эту роль прекрасно выполняли биомодераторы. Я более склонен верить технике, чем восточным учениям.

– Кто он тебе? – спросил он. – Мужик, которого ты штопал?

– Не важно.

Видимо, я поморщился или как-то иначе выдал свое отношение к Герману.

Самуэль усмехнулся.

– Значит, враг. Ну, тогда мы нарвались. Впрочем, и так ясно.

– Что ясно?

Он закрылся, замкнулся в себе, улыбка осталась на губах безжизненной гримасой.

– Этого я не скажу. Не бойся, объяснят.

И я понял, что добровольно он больше ничего не скажет. Попробовал дотянуться до его сознания – стенка. Ну, еще бы!

Он почувствовал и усмехнулся.

Я знаю несколько способов заставить человека говорить, хотя от их применения с души воротит. Проще всего применить биопрограммер. Перепрограммирование биомодераторов может вызвать любую боль. В том числе иллюзорную. Вытерпеть ее невозможно. Ущерба для организма никакого. Последнее – великое оправдание для того, кто допрашивает. Но биопрограммера у меня нет.

Есть способ более изуверский и не менее эффективный. Игла Тракля вполне подойдет.

– Сними сапоги, – приказал я.

Он посмотрел недоуменно. Значит, нет у тебя военного опыта. Впрочем, и мне не приходилось применять это на практике. Слава богу!

– Давай! Давай! – прикрикнул я, помахивая аннигилятором.

С души воротит уже сейчас. Видимо, он заметил мою тщательно скрываемую неуверенность и не торопится.

– Ты хочешь, чтобы я их сжег? – спросил я.

Луч аннигилятора скользнул по голенищу. На самой малой мощности Иглой Тракля можно нарезать хлеб тонкими ломтиками, причем сразу поджаренными.

Черная кожа исчезла, будто испарилась, он взвыл от ожога.

– Ну?

– Сейчас! Сейчас!

Он остался босиком, в одних носках.

– Что ты собираешься делать?

– Носки тоже, – сказал я.

– Тогда развяжи, – усмехнулся он.

– Обойдешься. Это вполне можно сделать без помощи рук.

Я посмеялся над парой неудачных попыток, но задача и впрямь оказалась выполнимой.

– Ну, теперь что? – спросил он.

– А теперь я буду отстреливать у тебя по одному пальцу, пока ты не скажешь все. Еще ни один человек этого не выдерживал.

Он хмыкнул.

– Два часа назад ты лечил здесь своего врага. И ты считаешь, что после этого я поверю, что ты будешь отстреливать мне пальцы?

– Герман мне не враг, – сказал я. – Он друг моего отца.

Он поморщился.

– Кого ты хочешь обмануть?

Я не ответил. Направил тонкий ствол аннигилятора ему на мизинец, тщательно прицелился.

– Знаешь, – сказал я. – Ведь ущерб для организма минимальный. Без одного пальца на ноге вполне можно жить, а до второго мы вряд ли дойдем.

Но его и так понесло:

– Ты не умеешь врать! – он изо всех сил старается выглядеть спокойным, но я чувствую, что сейчас скажет лишнее, сам того не желая. – Не можешь ты врать! Ты инициирован цертисом. У тебя верхние каналы пробиты! Никто не может работать на восьмом уровне без инициации.

Я слушаю, всего лишь не перебиваю.

– На восьмом уровне, значит? – задумчиво повторяю я. – Что же вы избегаете инициации?

Он снова закрылся, молчит.

– Я жду!

Выполнять угрозу крайне не хочется. На каком-то глубинном уровне не хочется, словно кто-то держит руку и не дает нажать на курок.

– Вот! Вот! – усмехается он. – Связавшись с цертисом, ты обрел силу, но утратил свободу.

И я жму, почти через боль, ломая себя, скручивая в дугу. Аннигиляционный заряд активизируется на его мизинце. Дымится и испаряется кровь. Он кричит.

– Вот так! – говорю. – Я свободен!

И чувствую себя гаже некуда.

– Сволочь! – с трудом говорит он, и конец слова теряется и обращается в стон.

По его телу проходит дрожь. Дрожат руки. Он откидывается назад, запрокидывает голову.

Хрипит:

– Сволочь! Сволочь!

Я вскакиваю с места, еще не понимая, что происходит. Его окружает красное сияние, по которому идут алые волны, и веревка начинает дымиться. Тело бьется в конвульсиях в такт этим волнам.

Аннигилятор падает на стул, я поднимаю руки над своим врагом и вызываю зеленое пламя. Я не осознаю, что делаю, это почти на уровне инстинкта. Но зеленое сияние разгорается чудовищно медленно, я уже понимаю, что не успею.

Его тело вздрагивает в последний раз, веревки вспыхивают и осыпаются пеплом. На миг я пугаюсь, что он освободится, что это хорошо продуманный спектакль, манифестация силы с одной целью – вырваться, но его тело вспыхивает вслед за веревками.

Белый огонь. Он исчезает, словно от выстрела аннигилятора. Только пепел и обугленное кресло.

Минуту я стою над тем, что не заслуживает даже имени останков. «Ты сгоришь за год…» Эта фраза Германа – первое, что вспоминается. Неужели так буквально? Или это просто попытка самооправдания, попытка объяснить убийство последствиями Т-синдрома. Даже не знаю, сколько времени он болел. Что если значительно меньше года?

Но аннигилятор не мог его убить. Слабенький направленный заряд. Это же не цепная реакция. Сколько антивещества образовалось в зоне выстрела – столько и вещества будет уничтожено и обратится в поток излучения. Не больше и не меньше.

Может быть, следствие радиации. Гамма-кванты. Могут они инициировать процесс? Черт его знает! Я, кстати, тоже схватил дозу. Игла Тракля не оружие для ближнего боя.

Энергия восьмого уровня… Я вдруг понимаю смысл фразы. Если они выследили меня по применению энергии четвертого уровня – восьмой для них, как прожектор. Значит, уже знают. Значит, будут здесь. Вопрос, насколько быстро.

В любом случае надо убираться.

Я выскочил из дома, попутно стараясь выйти на астральный план и понять, не спешат ли сюда гравипланы Преображенных.

Спешат. Но пока далеко.

Я метнулся к красному гравиплану Алисы. Коснулся двери. Ближняя связь работает и давно.

Изящная машина поднялась в воздух и тут же заскользила в метре над шоссе, едва преодолев забор. Я затормозил возле Юли с Артуром и распахнул дверь.

– Залезайте! Быстро!

Они нырнули в машину.

– Что там случилось? – тут же спросила она.

– Не время! Надо уходить.

Мы поднялись очень высоко для гравиплана, километра три, и против всех правил выключили сигнальные огни. Теперь я уверен, что с машин теосов нас не заметят.

Они проплыли далеко внизу: дюжина маленьких огоньков. А впереди миллионами огней сияет Версай-нуво. Эти огни успокаивают: хоть энергосистема в порядке. Есть надежда, что полностью восстановится связь. Но вряд ли останется прежней. Не упустят они случая взять под контроль Сеть!

В небе сияет тонкий серп Эвтерпы – первой тессианской луны. А на востоке встала желто-красная половинка второй – маленькой Эрато, и за ней спешит третья: большая и почти полная Каллиопа. Я подумал о романтических первооткрывателях Тессы, назвавших луны именами муз поэзии. Планета хранит им верность: по-прежнему утонченная, богемная и вольнолюбивая. По крайней мере, была такой до вчерашнего вечера. О боже! Сколько же случилось за эти несколько часов!

– Даня, что там было? – наконец не вытерпела моя спутница.

Я рассказал, не особенно вдаваясь в подробности. Без теосов и попытки попрактиковаться в работе палача. Но с энергетическим поединком. Она все равно видела, как я заживлял раны Германа.

– Юля, ты никогда не увлекалась йогой? – спросил я.

– Увлекалась.

Это было неожиданно. Ей бы больше подошла стрельба по движущимся мишеням.

– Раскладку по чакрам знаешь?

– Конечно.

– Что такое Анахата?

– Четвертая чакра. Чакра сердца. Зеленая энергия. Точно! Как я сразу не догадалась? Это же чакра целителей.

– Юль, скинь мне раскладку.

Она коснулась моей руки. Глобальная Сеть еще не работает, даже в рамках планеты, и мы воспользовались ближней связью. В память моего перстня перетекла информация, и перед глазами возникла картинка: человек, сидящий в позе лотоса, и семь разноцветных цветков вдоль позвоночника – семь чакр. Как же все ладно укладывается в эту картинку! Пожалуй, кроме одного…

– Юлия, что такое энергия восьмого уровня?

– Белая энергия. Что-то очень крутое. Чуть ли не уровень бодхисатвы.

Я задумался. Не о собственной предполагаемой крутизне, скорее о том, что делать дальше.

– Юля, у тебя есть какое-нибудь место, где можно укрыться? – спросил я.

– Есть. Но не сейчас. У меня тоже есть долг. Я должна собрать экипаж «Вийона».

Я покосился на Артура. Мальчишке явно рано в этом участвовать.

Но вслух сказал:

– Два часа ночи. Не время для поисков.

Она поняла. Покусала губы, но кивнула:

– Поворачиваем.

Мы повернули на восток и начали снижение.

– Ты был когда-нибудь на Хрустальной Горе? – спросила Юля.

– Нет.

– Тогда смотри!

Каллиопа плывет к зениту, заливая все молочно-белым светом. Там впереди, на склоне холма сияет нечто, больше всего напоминающее кристаллы аметиста. Небоскребы, связанные мостами, широкие посадочные площадки, словно хрустальные блюда, приклеенные к зданиям на разной высоте, и парковые деревья на мостах, площадках и широких террасах. Судя по всему, архитектора вдохновляла легенда о висячих садах Семирамиды.

Мы зависли над одной из площадок. Ее поверхность под нами заколебалась и исчезла, пропуская нас в ангар.

Публика здесь явно не бедная: гравипланов много и притом хороших, ничуть не хуже машины Алисии Штефански. На всякий случай есть и прокатные машины, штук пять прозрачных элипсоидов, но и те новые и не заезженные.

Мы вошли в лифт, сияющий и украшенный зеркалами, и он взмыл вверх, вынырнул из ангара и оказался укрепленным с внешней стороны стены. Я улыбнулся: жилье для отважных романтиков. Этаж пятидесятый. Да еще склон холма: высота головокружительная. Не каждый обрадуется ежедневному путешествию на этом лифте. Отрадно, что на Тессе таких людей набралось на огромный жилой комплекс.

Восемьдесят первый этаж. Мы оказались в длинном коридоре, залитом теплым желтоватым светом. Коридор оканчивается круглым окном, похожим на огромный иллюминатор. Юля остановилась возле него и положила ладонь на радужный шар замка.

Окно во всю стену от пола до потолка. И так во всех комнатах. Вид на космодром. Наверное, отсюда прекрасно видны огни стартующих и садящихся кораблей. Но сейчас темень и тишина: ни одного огня.

Юли хватило только на то, чтобы выпить с нами чаю, после этого она упала на кровать как подкошенная и мгновенно заснула, лишив меня надежды на хорошую ночь. Зато Артур не проявляет ни малейшего желания лечь спать. Сидит на кухне, пьет чай и слушает музыку. Хорошо еще, что ему хватило чувства такта не лезть в спальню.

Я у окна: мертвый космодром, еще пара темных районов – только с большой высоты город может показаться благополучным. На душе мерзко. Это не первое убийство в моей жизни: когда я учился в академии, нас всех отправляли на пару недель «нюхать порох». Как-то всегда находилось, куда отправлять: террористы, сепаратисты, пограничные конфликты. Практически не опасно для огромной империи, жертв немного, но и единственная смерть – все равно смерть. Оттуда и знаю специфику военно-полевых пыток. Приходилось наблюдать со стороны. Больше всего меня угнетает именно смерть Самуэля – первые три жертвы легко подпадают под определение «самооборона». Но убить связанного и плененного врага – нечто куда более греховное. И классическое самооправдание «не хотел я его убивать, да и вообще не с чего ему было сдохнуть» кажется слабой отговоркой. А кто пытал?

Сдохнуть действительно не с чего. Человеку. Мы не люди. Пора признаться в этом хотя бы самому себе. Что может убить Преображенного? Известно что – аннигилятор. Может быть, достаточно контакта с аннигиляционным лучом? Или Т-синдром? Мрачная перспектива, нарисованная для меня Германом, заодно дарила оправдание.

Неужели это правда? Мне осталось жить не больше года?

Все! Хватит! Я тряхнул головой. Действовать, а не нюни распускать!

Пошел на кухню, хлопнул Артура по широкому молодецкому плечу.

– Ты меня слышишь?

Он поднял голову, посмотрел туманными глазами. Трудно общаться с человеком, у которого в голове звучит музыка, транслируемая устройством связи. Взгляд прояснился – значит, отключил.

– Да, Даниил Андреевич, – он впервые называл меня по имени-отчеству, значит, Юля успела представить.

– У тебя есть карта города?

– Да, конечно.

– Скинь.

И я накрыл его руку своей.

Похоже, Артур большой любитель картографии: передо мной раскинулась подробнейшая картинка с мельчайшими переулочками и номерами домов.

– Спасибо, – сказал я. – Охраняй мать. Я скоро вернусь.

Я не стал слушать возражений и изучать его реакцию – просто вышел и закрыл дверь.

Надо многое узнать, но не здесь, не хочу навести сюда врагов. Придется отыскать другое место.

Я взял прокатный гравиплан (еще не хватало оставить Юлю с Артуром без личного транспорта) и поднялся в воздух.

Хрустальная Гора была бы идеальным местом для получения информации. Я ищу что-то похожее – площадку, откуда видно город и можно сопоставить пятна затемненных районов с астральной картинкой и желательно картой города.

Такая точка есть. Это башня связи, возвышающаяся в центре Версай-нуво. По старинной привычке ее кличут телебашней.

Строение это больше всего напоминает танцующего дервиша или мага. Две посадочные площадки, как раскинутые руки с широкими ладонями, офис связи – голова, увенчанная остроконечным колпаком. Это антенна «два в одном»: радужный шпиль быстрой связи и торчащая из него игла медленной. И одеяние танцора – расширяющееся книзу основание.

Поражает тьма и тишина. Освещена всего пара окон. Значит, персонал, бесплодно промучившись с попытками восстановления связи, оставил охрану и удалился спать.

Я мягко приземлился на площадку и вышел из машины. Я один. Только далеко, на противоположном крыле-руке стоит гравиплан охраны.

Ну что ж, тем лучше. Я отошел от гравиплана, остановился и раскинул руки, уподобившись танцующему дервишу. Сила, которой я владею, смиренно подчинилась безмолвному приказу и потекла вверх. Между пальцев зажегся синий огонь, ладони окутал холод. Теперь я знаю, как это называется. Энергия шестого уровня. Аджна – чакра космической силы. Третий глаз.

Астральная карта города возникла перед глазами и наложилась на обычную. В двух кварталах от башни – яркое красно-желтое пятно. Вероятно, штаб Преображенных. Самоназвание метаморфов сразу захотелось закавычить. Энергии не выше третьего уровня. Неужели? Может быть, не штаб? Может быть, казарма?

На обычной карте этому месту соответствует район ратуши.

Слишком прямолинейно. Штаб, скорее всего, защищен. Вот, темное пятно на юге, довольно далеко от космодрома. Полностью закрытая область. Городские огни там есть, но немного. Спальный район? Как бы не так! Я сверился с картой города.

Центр психологической помощи социально дезадаптированным гражданам. Я хмыкнул. Читай: «тюрьма». В старинном английском романе «Едгин» преступников клали в больницы, а больных сажали в тюрьму. Славные тессианцы с успехом воплотили в жизнь первую часть древней идеи. Тессианская тюрьма – больница не только по названию. Это сочетание крепких стен, медицинского персонала, психокоррекционных методов и мощных стационарных биопрограммеров с толпой биопрограммистов. Некоторые осуждают сей метод наказания: насильственное вмешательство в сознание – ужас! Другие восхищаются – ну наконец-то найден гуманный и разумный метод борьбы с преступностью. У последних есть веский аргумент – эффективность. Рецидивисты составляют десятые доли процента от «получивших психологическую помощь», и по улицам Тессы можно без опаски гулять хоть в три часа ночи.

Правда, бывают безнадежные случаи. Тогда Центр поступает с лицемерием, достойным испанской инквизиции. На Тессе нет смертной казни. Как можно убить человека только за то, что он болен, даже если болезнь опасна для общества! Зато смертная казнь, не менее лицемерно именуемая «эвтаназией», есть на Кратосе, куда и отправляют «безнадежных», чтобы в более продвинутом и лучше оснащенном столичном Центре им оказали более квалифицированную помощь.

Я подумал, что именно здесь, наверняка, Герман Маркович и Алисия, и у меня мигом пропало желание иронизировать. Надо спешить!

Просмотрел еще несколько темных пятен: ничего особенного. Пожарища, завалы, аварии электрической сети. После поражения в орбитальном бою власти сдали город. Иначе разрушений было бы гораздо больше. Язык не поворачивается их осуждать, стоит представить груду камней на фоне очаровательного Версай-нуво.

От красного пятна в районе ратуши оторвались три пятнышка поменьше и полетели к телебашне. По мою душу. Десять минут на сборы. Теперь буду знать.

Я не торопясь подошел к гравиплану. Успею! Десять раз успею!

Сел в машину и бросил ее вверх. Меня вжало в кресло.

Болезнь, опасная для общества… Т-синдром – именно такая болезнь, по крайней мере, это мнение доминирует в службе безопасности Кратоса. Почему бы не осуществить вторую часть древнеанглийской идеи? От лечения преступников до казни больных – один шаг.

Здание тюрьмы являет собой компромисс между стремлением местного населения к архитектурным изыскам, необходимостью соблюдения правил безопасности и страстным желанием обосновать тот сомнительный факт, что это не тюрьма, а больница. Строгий серый прямоугольник с большим внутренним двором, разгороженным на несколько секторов. Никакой запущенности и облезлой штукатурки: очень чисто и прилично. Действительно можно принять за медицинское учреждение, если бы не отсутствие окон по внешнему периметру и высокая стена.

«Внимание, запретная зона», – сообщил компьютер гравиплана и наотрез отказался лететь вперед.

Я поплыл по дуге, огибая здание. Как гоголевская ведьма вокруг Хомы Брута, скрытого магическим кругом. Но у этого цилиндра должна быть крыша. Интересно, насколько вверх простирается закрытая зона?

Панель управления перестала мигать красным и ругаться на высоте около километра. Недурственно! Бомбу, конечно, сбросить можно, но ведь и ракету можно послать с соседнего материка. Зато десант расстрелять на такой высоте – раз плюнуть. И побег организовать затруднительно. Да, продвинутый программист легко заставит гравиплан презреть запрет и влететь в зону, но ведь не зря же предупреждают: наверняка будут стрелять на поражение.

А проверить? Опомнись, парень, куража в тебе много, а разумения на грош. Я усмехнулся, залил кураж ведром холодной рассудочности и решил, что прежде всего нужно достать план тюрьмы. Причем прежде, чем я сунусь летать над зданием и отслеживать огневые точки, потому что потом его могут засекретить так, что даже я не докопаюсь.

Тот, кто придумал сделать штаб в тюрьме, обладал своеобразным юмором, но, похоже, это действительно самое защищенное здание в городе. А что до местных подопечных – в средневековых замках тоже имелся подвал для узников, – так они не помешают.

План тюрьмы оказался документом всего лишь второго уровня секретности и покорно всплыл перед моими глазами. Я отправил его в память перстня. Они, конечно, заметят выброс энергии шестого уровня, но, как всегда, опоздают.