Текст книги "Опоздавшие на поезд в Антарктиду"

Наталья Рудольфовна Труш
Опоздавшие на поезд в Антарктиду

 
Один и тот же сон мне повторяться стал…
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Один в пути, зимой, на станцию ушел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел…
И я хочу за ним бежать – и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу…
 

Юрий Левитанский. «Сон об уходящем поезде»

– Как вам моя колымага? – с улыбкой спросила Анна.

– Достойная колымага! – с уважением ответил Артем и похлопал машинку по пыльному боку.

– «Запорше»! – гордо отрекомендовала машинку Анна. – Знаете, Ракитин говорит, что это «родственник» «порше» – однозначно! Ну а после модернизации и у меня сомнений не осталось.

Оранжевый, как апельсин, «горбатый запорожец» был гордостью редактора автомобильного журнала «Конь железный» Анны Стриж. В свое время его разобрал до винтика, а потом усовершенствовал, насколько смог, отец Анны – скучавший на пенсии офицер-отставник. Был у него гараж утепленный, в котором он с утра до вечера пропадал, доводя до ума это чудо автотехники. Анна с матерью беззлобно посмеивались над ним и радовались: пусть батя лучше железками гремит, чем пьет.

– Будешь ты, дочка, на нем еще кататься и меня благодарить, – говорил отец, но Аня отнекивалась: «Горбатый запор» – это позор для всей семьи!»

Однако прошло какое-то время, и этот лупоглазый малыш стал таким модным, что к отцу то и дело приходили покупатели и предлагали за него хорошие деньги. И теперь уже Анна убеждала папашу не продавать старенький автомобиль.

– Пап, вот руки дойдут у меня, и я доведу его все-таки до ума, – говорила Анна, продолжая ездить на «девяносто девятой», которая досталась ей от мужа.

Потом ее пригласили работать в автомобильный журнал, и она за короткий срок обросла нужными знакомствами в автомире. Один из ее новых знакомых – известный автогонщик Сергей Ракитин – стал активно за ней ухаживать. А когда узнал, что у Анны в отцовском гараже пылится такой раритет, как «горбатый запор», уже усовершенствованный умелыми руками отставного военного, загорелся сделать из него конфетку.

– Анечка! – как-то совсем уж по-свойски обозвал Ракитин редактора. – Доверьте мне вашего малыша, и вы не пожалеете! Я ведь не только ездить быстро умею! Я еще и строю машинки.

Анна сначала отнекивалась, а когда Ракитин напросился посмотреть «горбатого», отказать ему не могла.

– Хорошо! – согласилась она. – Вот папа приедет с дачи на выходные, и я вас позову.

Может быть, и не позвала бы она его, даже, скорее всего, не позвала бы, так как меньше всего хотела бы кого-то трудоустраивать и нагружать своими проблемами. Но в ближайший выходной Ракитин позвонил и сказал, что, как застоявшийся в стойле конь, бьет в нетерпении копытом.

– Анна! Я готов! И я от вас не отстану!

– Ну, если не отстанете… – Анна сказала адрес. – Позвоните, как подъедете.

Ракитин ездил на какой-то сумасшедшей «субару», черного цвета с вкраплениями серебристого песка, с агрессивной мордой, с нарисованными языками пламени, которые вырывались из-под низкого брюха. Анна была уже знакома с его «лошадкой»: про Ракитина и его железного коня год назад они подробно рассказывали в журнале.

Она увидела, как «субару» аккуратно въезжает в ее кривой двор, будто крадется, и вспомнила, как эта машина несется по трассе. «Волчица!» – говорил о ней Ракитин, любовно поглаживая горячий после дикого бега бок.

Анна с отцом спустились во двор. Батя благоговейно раскланялся с гостем – Анна немножко рассказала ему о великом гонщике.

– Алексей Тимофеевич Егоров! – представился отец.

Ракитин крепко пожал ему руку:

– Сергей.

Они прошли дворами за дома, где располагался гаражный кооператив. К счастью, землю эту в полосе отчуждения у железной дороги не могли заграбастать строители для возведения жилого дома, и поэтому кирпичные гаражи преспокойно стояли, радуя своих хозяев-пенсионеров.

Машинку выкатили на улицу, открыли капот и багажник, распахнули дверцы. Анна тоже с любопытством заглядывала внутрь и слушала, как отец рассказывал Ракитину родословную «старичка».

– Ну вот, движок заменил, новенький воткнул, от «шестерки». Пришлось, правда, много чего под него переделать. Да по большому-то счету тут, Серега, от «горбатика» только шкурка и осталась! Но зато какая! Железо очень хорошее! Ну, он у меня как сыр в масле катался, в лучшем масле, скажу тебе! – хихикнул Тимофеич.

Что правда – то правда: к технике Егоров относился с большой любовью, и машинка у него была ухоженной.

– Прокатимся? – спросил Ракитин.

– Дык, я за! – ответил Егоров.

– А вот я, пожалуй, пешком прогуляюсь! – решила Анна.

– Напрасно вы, Анна Алексеевна. – Ракитин устроился за рулем. – Смотри-ка, поместился! А думал – не влезу! Так что, Анна Алексеевна, вы с нами?

– Нет-нет, я пешочком, накаталась! А вы послушайте нашего «горби» в работе! А потом приходите чай пить.

Двери машины захлопнулись с грохотом. Ну а что бы вы хотели-то? Не «порше-кайен»!

А вот двигатель работал ровно и красиво. Поехали!

Анна помахала им, повернулась и тихонько пошла к дому. А через час примерно отец с гостем пришли, грязные, возбужденные. Оказывается, застряли где-то за стройкой, выносили машинку на руках. Пока умывались, без умолку болтали, обсуждая достоинства «горбатого». Анна прислушивалась. Достоинств, на удивление, было много.

– Анна, – сказал за чаем Ракитин, – мы с Алексеем Тимофеевичем уже обо всем договорились: я беру вашего «горби».

– Как это «беру»? Не-е-е-т! Сергей, корова нужна мне самой!

– Какая корова, дочка? – не понял батя.

– Та самая, что в твоем гараже стоит! Это стишки такие, детские, – уточнила Анна.

– Вы не поняли, – перебил ее Ракитин. – Я берусь довести вашего красавца до ума. И в техническом плане, и, как бы это правильно сказать, в эстетическом. Не будем воздух сотрясать. Я нарисую эскиз того, что можно сделать из этого парня, и будете вы, Анна, кататься на замечательном ретроавтомобиле, если вам дорога эта тема! Для города ваш малыш – просто находка. Но я вам гарантирую, что и на трассе он не уступит многим.

Анна с интересом посмотрела на него:

– Сергей, насколько я знаю, это удовольствие не из дешевых!

– А пусть вас это не заботит!

– А что это вы так щедры ко мне?

– А вы мне нравитесь! – выпалил Ракитин и прикусил язык.

– Ну, ежели нравлюсь…

– Ну и из любви к искусству тоже, – добавил Ракитин довольно.

Когда он уехал, отец Анны, поправив штору на окне – он наблюдал, как «субару» с агрессивной внешностью аккуратно выезжает по лабиринту двора, – довольно потирая руки, сказал с улыбкой:

– Классный парень! Классный гонщик! И в машине знает все! Я только слово скажу, как он уже понимает, о чем речь. Ох, Анька, присмотрись к нему. Он-то к тебе точно уже присмотрелся. А «горбатого» я ему без сомнений доверю.

Через неделю Ракитин привез Анне эскизы, и она ахнула!

– Это может получиться из нашей машинешки?! – спросила, с восторгом рассматривая рисунки. «Горбатого» на них было не узнать. Современный автомобиль неизвестной марки, да еще и с аэрографией по бортам.

– Получится! – без сомнения ответил Сергей.

Еще через неделю он забрал машину в свою автомастерскую, и сколько Анна ни просила его показать ей промежуточный вариант, он не соглашался. А через восемь месяцев во двор к Анне въехало, сверкая, как новогодняя елка, оранжевое чудо.

То, что сделал с автомобилем Ракитин, только чудом и можно назвать. От «запорожца» там остались лишь крыша со стойками. Про железные внутренности Анна слушала рассеянно, зато Тимофеич выспрашивал у Сергея все технические подробности. А вот комфорт такого автомобильчика женщина могла оценить по достоинству. Во-первых, он стал двухместным, а потому более просторным, чем был. Удобные высокие сиденья от иномарки-японки, спортивный руль от нее же, мягкая обивка, красивая панель приборов, освещение салона. Да, еще кондиционер и люк на крыше! И двери не клацали больше при закрывании, а аккуратно, как у импортного холодильника, без звука вставали на место.

– С места до сотни разгоняется за десять секунд, ну и сто девяносто пойдет по трассе легко. Как хорошая иномарка! – нахваливал малыша Ракитин. – Но душа у него осталась запорожская: горбатая, простая и бесхитростная!

– Сергей! Это вы все сами?! – У Анны слов не было выразить свой восторг. – И как я теперь буду с вами расплачиваться?

Это она, конечно, кокетничала. Пока Ракитин занимался ее «горбатым запором», между ними возникли отношения сердечные и совсем не детские. Отец Анны, когда узнал об этом, обрадовался так, что на радостях принял на грудь лишку и долго объяснял своей супруге, как так получилось, что он нарушил свое обещание больше «ни-ни».

– Осталось сделать аэрографию, – сказал Ракитин, вручая Анне ключи от «апельсина». – Я уже и с мастером договорился – лучшим в Питере.

Анне идея понравилась. Только с поправкой на собственную экстравагантность она решила не просто заказать аэрографию на автомобиль, а сделать все самостоятельно. А что?! Художественная школа за плечами как-никак. Осталось взять уроки у хорошего мастера и расписать свой «апельсин».

– Здорово! А ты можешь договориться с ним, чтобы он меня в ученицы взял?

Ракитин не удивился. Он уже хорошо знал Анну. Она просто обожала учиться. Говорит, что с возрастом ей жить становилось все интереснее и интереснее. Для нее жить значило познавать что-то новое. Она постоянно чему-то училась: вышивать крестиком, расписывать бутылки, лепить из глины, клеить из папье-маше, шить игрушки, вязать из меха и плести лапти. Теперь вот аэрография. И непременно машинку свою расписать самостоятельно. И учиться непременно у лучшего в этом деле мастера.

Лучшим оказался художник с необычной фамилией Шабовта и именем Артем. Анна прошерстила Интернет и нашла немало интересного о нем. А работы какие! Настоящие полотна написаны на бортах джипов и прочих серьезных машинок. От зверюшек и бабочек до бронепоезда и батальных сцен времен финской войны.

«Ну, такого совершенства я, конечно, не достигну, – подумала она. – А вот что-то не очень сложное – запросто!»

Анна позвонила Артему, грамотно представилась, сославшись на знакомство с Ракитиным. Попросила встречи и в ближайшие выходные уже показывала Артему свою «колымагу».

– Совсем даже не колымага! – похвалил «горбатого» Шабовта. – И поработали над ним так, что он сегодня больших денег стоит. Не продаете?

– Нет! – рассмеялась Анна. – А колымага – это я любовно, конечно, мальчика зову!

– Какой пробег? – поинтересовался Артем.

– Ну, пробег, как вы сами понимаете, в данном случае никакой роли не играет. Машинка практически новая. Ну, если совсем конкретно, то… – Анна заглянула в салон, – тридцать одна тысяча кэмэ. Как от Питера до Антарктиды и обратно.

– До Антарктиды? Интересно. – Шабовта внимательно посмотрел на Анну. – А Антарктида, простите, при чем?

– А, не обращайте внимания. Так, детская мечта…

– И все-таки какой год у машинки? – снова задал вопрос художник.

– Папа купил ее в мой день рождения, стало быть… Ну, словом, машинке, как мне, много!

Артем едва заметно усмехнулся. И Анна едва заметно покраснела: тьфу, глупая женщина, прокололась!

– И теперь вы хотите сделать машинку единственной и неповторимой? – спросил Артем, сделав вид, что не заметил прокола.

– Правильно! Именно это я и хочу! Но! – Анна сделала паузу, интригуя собеседника. У нее это очень театрально получалось. – Но! Я хочу это сделать сама!

– Прекрасно.

– Артем! Мне нужна ваша помощь. – Анна снова выждала, а потом выдала: – Я хочу, чтобы вы меня научили.

Артем не стал ей читать лекцию про то, что это сложно и затратно. Спросил только, умеет ли Анна хоть немного рисовать.

– Немного как раз и умею – в художественной школе училась. А у вас есть ученики?

– Бывают.

– Ну вот! Возьмите меня в ученицы!

Художник внимательно посмотрел на просительницу. Тетка, возраст на глазок не определить, хотя понятно, что не двадцать и не тридцать. Судя по всему, все у нее в жизни нормально. Машина вот, раритет почти, ретро. С Ракитиным знакома. А хочет возиться с красками и растворителями. Чудная!

Вообще-то он если и брал учеников, то с оговоркой: во-первых, образование должно быть художественное серьезное, во-вторых, во время учебы школяр должен был ему помогать в его работе. Шли к нему в основном парни молодые. А тут – тетенька. Но за нее сам Ракитин просил. Ему даже интересно стало.

– Хорошо. Покупайте аэрограф, и начнем учиться.

Хозяйка рыжего «апельсина» радостно воскликнула:

– Йес!

И крутанулась на каблуках.

1

В юности Аня Егорова работала библиотекарем в арктическом училище, где готовили моряков. Не военных офицеров для флота, а специалистов для работы на мирных судах, но курсантики арктического тоже носили красивую морскую форму, до седьмого пота и обморока подтягивались и отжимались в спортзале, жили в казарме и строем топтали плац у старинного дворца в пригородной Стрельне.

Бывшие царские покои достались училищу в пятидесятых годах. Большой Стрельнинский дворец в ту пору был хоть и не разрушен, но весьма мрачен. Старшекурсники, да и некоторые веселые преподаватели рассказывали про него разные байки. Согласно одной из них, где-то в парке был замаскирован подземный ход, пройдя по которому можно было оказаться прямо в Петергофе, в подвалах под фонтанами.

Другая байка о тайных винных погребах заставляла курсантов, дрожа от ужаса, спускаться с темные сырые подземелья дворца и шарить там по ящикам и уголкам в поисках царских напитков, шарахаясь от собственных теней, которые корчились на стенах от пляшущего язычка пламени свечи.

Но самая страшная байка была про привидение – призрак великого князя Константина, который на законных основаниях проживал в своем дворце и по ночам проезжал по его залам на белом коне. Тоже на призрачном, разумеется. Поговаривали, что призрак князя беспокоил курсантов во все годы существования училища в стенах дворца.

Курсанты обожали свой дворец, историю создания которого изучали, чтобы потом блеснуть знаниями перед девочками и сухопутными приятелями, с которыми встречались на каникулах и в увольнительных. И про царское привидение рассказывали, как про что-то обыденное, и даже шпарили наизусть стихи великого князя Константина, написанные в Стрельнинском дворце.

Книжечки стихов можно было найти в библиотеке: серьезная и начитанная девочка Аня специально держала их для любителей поэзии князя, который подписывался просто и незамысловато – буквами «K.P.», что значило Константин Романов. Впрочем, очень часто Анечке Егоровой казалось, что курсанты лишь изображают из себя любителей поэзии великого князя Константина.

На самом деле их куда больше интересовала сама Аня, и чтобы понравиться ей, они готовы были не только читать стихи K.P., но и исполнять романсы, написанные на эти стихи композитором Чайковским.

Первокурсника Илью Покровского Аня приметила сама. Не потому, что он отличался от других какой-то особой статью или искренней любовью к поэзии стихотворца царских кровей.

Не-е-е-е-е-е-т! Он поразил ее своей изысканной изобретательностью. Не секрет, что курсанты не высыпались. А училище – не дом родной: не развалишься на диванчике перед телевизором, чтобы вздремнуть минуточек шестьсот. И вот этот хитромудрый первокурсник приходил в читальный зал поспать! Причем свой полуденный отдых он обставлял так, что ни дежурный преподаватель, ни сокурсники не могли догадаться об этом. Покровский заказывал в читальный зал книжки – в основном основоположников марксизма-ленинизма, выстраивал на столе баррикаду из томов, открывал тетрадь с конспектом и сладко засыпал. Никому бы и в голову не пришло отвлекать курсанта от такой серьезной самоподготовки, да и он очень чутко реагировал на любое движение со стороны: приподнимал голову над книгой, абсолютно трезвым взглядом окидывал нарушителя тихого часа и снова засыпал, крепко обнимая, как подушку, твердолобого в своем коленкоровом исполнении Карла Маркса.

В Ленинград Покровский приехал из Архангельска, где моряки имеются в каждой семье. Собственно, морскую специальность Илья мог получить и в своем родном городе, но у него была тайная мечта, которая могла осуществиться только после окончания арктического училища: он хотел работать в Антарктиде.

Он прочитал про ледяной континент все, что можно было достать, он бредил фантастическими экспедициями-зимовками и романтикой суровых мужских будней где-нибудь на станции «Беллинсгаузен». Он просто балдел от названий, читая карту Антарктиды. Ну, как вам Земля Королевы Мод, например?! Или горы Принца Чарльза?!

А еще ему снились белые сны.

Все свое свободное время он отдавал рисованию своей мечты. Айсберги, пингвины, занесенные снегом домики с антеннами на крышах – и мечта сразу приобретала реальные очертания.

Но очень скоро, кажется еще «на картошке» в сентябре, Илья узнал, что попасть в Антарктиду – это то же самое, что верблюду пройти сквозь игольное ушко, потому что Антарктида – это для курсантов с ленинградской пропиской, да и то не для всех.

– Ищи невесту из местных, да еще такую, родители которой согласятся тебя прописать! – посмеивались знатоки. – А это не так просто: тут за квадратные метры знаешь, как держатся?! Удавятся! Лучше пусть дочка в старых девах засохнет, но ни одного квадратного метра пришлому не отдадут.

Илье квадратные метры были без надобности, да и поиском невесты он себе пока голову не туманил – впереди было четыре года учебы, и одному только богу известно, как там все сложится…

Каждую субботу курсанты ходили на танцы в «бочку» – павильон у железнодорожной станции. Вообще-то у него было название «Молодежный», но так никто не говорил. «Бочка» и «бочка»! Потому что павильон похож был на круглый бочонок. К тому же здание было деревянным, как настоящая емкость для воды и меда!

На танцах курсанты знакомились с местными девчонками и ученицами торгово-кулинарного и медицинского училищ, крутили романы, которые длились порой только от танцев до танцев.

Иногда выбирались в город, в Дом культуры имени Газа. Девчонок хватало на всех. Не хватало времени! После танцев надо было проводить девушку до дома и галопом бежать на остановку трамвая. Из-за танцев и знакомств рисковали опоздать на последний трамвай и получить наряд вне очереди.

А еще надо было незаметно пробраться в спальный корпус! Тут курсанты изобретали разные способы. Рассказывали, как в былые годы это было поставлено. На втором этаже спального корпуса изобретатели пристроили ручную лебедку, и ночью из окна всегда свешивался лохматый веревочный хвост. Опоздавшие из увольнения дергали за него, и им опускали специально приспособленное для этих целей, как качели, сиденье. Садись смело, и при помощи лебедки подзагулявшего всегда поднимут наверх дежурившие у окна курсанты. Однажды дежурный офицер, обходя владения, тоже увидел веревку и, естественно, за нее дернул.

Лучше бы не дергал…

Со второго этажа тут же опустились качели. Офицер удивленно осмотрел простейшее устройство, хорошо знакомое с детства, и попробовал сесть. Сиденье скрипнуло под тяжестью, вздрогнуло и медленно поползло вверх. Правда, когда полусонный курсант увидел на фоне ночного неба строгий профиль офицера в фуражке, он тут же отпустил ручку лебедки, и дежурный грохнулся вниз.

Может, это была очередная байка, коих много гуляло по училищу, а может, и правда. И если даже офицер и в самом деле свалился почти со второго этажа, то вряд ли он что-то серьезно повредил, так как трава на территории бывшего дворцового ансамбля произрастала густая и сочная. Коровы местных жителей обожали погулять по округе, поедая одуванчики, клевер и цветущие мелкими белыми брызгами сочные дудки. Последними курсанты и сами любили лакомиться: срезали верхнюю молодую часть дудки, ошкуривали ее по всей длине и жевали сладкую хрусткую сердцевину, как морковку. Было вкусно. Нет, коровы все-таки знают толк в траве, несмотря на природную коровью тупость.

Как-то в послевоенные годы курсанты шутки ради заманили одну буренку на второй этаж учебного корпуса. Корова за пучком сена по лестнице поднялась достаточно легко, а вот спускаться наотрез отказалась, подтвердив тем самым давно известное: скотина парнокопытная, вниз по ступенькам ходить не умеет. После двух дней мучений ее, обезумевшую и уставшую, чуть не на руках вынесли из здания. Зато, когда однажды рогатую скотину по имени Зорька заманили в дальние кусты и попытались подоить, она наделала столько шума на всю округу, что скрыть историю не удалось.

Жили курсанты весело и дружно. Между собой порой воевали, но на танцах держались друг за друга. Если случалось защищаться, снимали ремни, и публика разбегалась: все знали, что на ремнях у курсантов были не просто пряжки, а пряжки с залитым в углубление свинцом – бляхи.

Правда, драки с тяжелыми бляхами были уделом первокурсников. Уже со второго года обучения народ взрослел и снисходительно посматривал как на первокурсников, так и на местную молодежь, и даже на курсантов школы милиции, которая располагалась по соседству в Стрельнинском морском монастыре.

* * *

Илья Покровский от сокурсников не отставал. Он один из первых на курсе по примеру старших братьев распорол форменные брюки по швам и вставил клинья – получились шикарные клеша. Ширина внизу не меньше размера ботинок-спадов»! А в край штанин изнутри вшил металлические застежки молнии, чтобы не стиралась ткань, подметая корявый асфальт.

И стрелки научился наводить такие, что острее лезвия бритвы. Тут была своя простая технология: изнутри брючину на месте будущей стрелки натирали мылом, потом аккуратно закладывали стрелку и тщательно утюжили. Вот это брюки были! Порезаться можно такой стрелочкой! Девочки на танцах от таких брюк просто пищали! Да что девочки. Они и сами пищали, глядя на себя в зеркало. Голландка-форменка тоже была хороша! В такой форме хотелось и плечи распрямить, и грудь колесом выпятить. И вообще, даже стоять надо было научиться красиво: ноги чуть развести, как на палубе корабля для устойчивости, ну и чтоб брюки клёш были видны во всей красе.

– … Курсант Покровский!

Илья почувствовал, что его тихонько тронули за плечо. Надо же, уснул и не заметил, как к нему подошла молодая библиотекарша. Аня, кажется.

– Ой! Задремал! – Илья встрепенулся, для отвода глаз полистал страницы открытой книги.

И вдруг до него дошло, что Аня эта раскусила его, поняла, что он просто нагло дрых весь этот час. Илья покраснел, посмотрел на девушку.

У нее глаза смеялись.

– Вас ведь Аня зовут, да? – Покровский умел легко знакомиться с девушками. Вот дал же Бог талант! С любой барышней легко мог заговорить и уже через пять минут пригласить ее на свидание. – Не продавайте меня, пожалуйста! Жутко спать хочется. Причем каждый день. Я сейчас трудовой десант на картофельное поле вспоминаю, как курорт!

– Понимаю! – Ее глаза продолжали смеяться. – Но вы же сами выбрали учебу у нас! Здесь учиться не так-то просто. Будете, курсант Покровский, ваньку валять – враз вылетите из училища!

– Я не вылечу! Я упрямый! Я об Антарктиде мечтаю!

– Здесь о ней все мечтают, – сказала Аня. – Даже я.

– Вы?! Вы мечтаете об Антарктиде?! Ну, вы даете!

– А почему нет?! Помните, как известный журналист Василий Песков написал о ней? Не дословно, но близко к тексту: «…и еще неизвестно, кто из нас более счастлив: я, побывавший там, или мальчишки, которые еще только мечтают об этом».

Она так грустно сказала это, что ему стало жалко ее, потому что он хорошо понимал: Анины мечты, скорее всего, так и останутся только мечтами по причине ее принадлежности к слабому полу, а вот у него все-все может получиться.

– Не печальтесь, Аня!

– Да я и не печалюсь! Я мечтаю!

– Если у вас не получится там побывать, вернее, если я там побываю раньше вас, то я привезу вам оттуда камень. Хотите?

– Хочу! А пока, курсант Покровский, собирайте учебники, сдавайте и идите к себе, пока ужин не проспали! – Ее глаза опять смеялись.

– Аня! – Илья встал из-за стола. – А давайте куда-нибудь сходим! В воскресенье! И давайте перейдем на ты!

– Давайте! Давай то есть! А куда?

– Придумаем – куда! – Илья сложил книжки в стопочку, постучал по столу, подравнивая их по корешкам, закрыл тетрадь с конспектами, завинтил колпачок на авторучке. Казалось, он специально тянул время.

Аня покачнулась и пошла по проходу между столами на высоких каблуках, демонстрируя свои безукоризненные ноги.

«Нет, это не ноги! Это ножки!» – подумал Покровский, ловя себя на мысли, что ему Аня уже не просто нравится, а очень нравится. Как же здорово, что она живет в этом городе, и работает в библиотеке именно этого училища! А то ведь могло так случиться, что она работала бы совсем в другой библиотеке и они никогда бы не встретились…

Библиотека находилась в правом крыле дворца, и Илья поджидал Аню каждый день около шести часов вечера у выхода в парк, провожал ее до облезлых пилонов, где когда-то были караульные ворота. Аня жила в Стрельне и домой ходила пешком через старый заросший парк.

Илья провожал Аню, если была такая возможность, расспрашивая ее о том о сем.

– Аня, ты на танцы в «бочку» ходишь?

– Нет. Вернее, хожу, но очень редко. Не люблю. А вот к нам в училище в Мраморный зал – с удовольствием! Сюда, кстати, девушки со всего города приезжают! Так что готовьтесь, курсант Покровский! – Она искоса посмотрела на него, хитро улыбнулась каким-то своим мыслям. – Возвращайтесь, курсант! Всего хорошего!

– Пока. Аня, в воскресенье, да? – сказал Илья ей уже в спину, в модную куртку из ткани болонья.

Она кивнула и, помахивая сумочкой, легко сбежала с горки по тропинке, засыпанной желтыми и красными листьями. Пару раз оглянулась – Покровский смотрел ей вслед – и тихонько пошла, загребая ногами яркие листья, напевая себе под нос мелодию без слов.

* * *

Их закружило-захороводило в вихре чувств, которые, по идее, не должны были так вот хлестать поздней осенью, в предзимье, когда от поцелуев на улице губы становились лохматыми, потрескавшимися. Для этого есть весна и лето. На худой конец – начало осени, когда в прозрачном воздухе еще не растаяло до конца летнее марево.

Но им не дождаться было тепла, потому что запросто могли лопнуть от чувств, разорваться в клочья юные организмы, спешившие любить.

Они часами гуляли по окрестностям Стрельны. Замерзали, как цуцики, и спешили в столовку на трамвайном кольце, которая на курсантском жаргоне носила имя «Рваные паруса». Там они пили чай с блинами, отогревались и убегали в парк, к заливу, подальше от любопытных глаз. Он вытаптывал для нее на девственно-пушистом, не тронутом никем снегу вечную строчку из трех слов с восклицательным знаком в конце. И когда он дотаптывал «точку» под этим знаком, у него отмерзали ноги в казенных неуютных «гадах».

Зимой темнело рано. Не успеешь оглянуться – под деревьями уже синие сумерки. Еще полчаса – и вздрагивают в туманной высоте, включаясь словно по команде начальника училища голубовато-фиолетовым светом, фонари. А еще через час темнота наваливается такая, что если бы не белый снег и эти фонари, то от учебного корпуса до спального можно было бы добраться только по натянутой между зданиями веревке.

В один из таких мрачных декабрьских вечеров Аня пришла к дворцу. В этот день не было танцев в Мраморном зале и никакой срочной работы в библиотеке и читальном зале тоже не было. Просто в этот день Илья Покровский нес вахту во дворце, а Анины родители уехали на неделю в загородный пансионат, и она была свободна от домашних дел и пристального строгого взгляда мамы.

Входная дверь была заперта на засов изнутри, и Аня тихонько постучала в нее условным стуком: тук-тук-туктуктук! Ей было страшно стоять у запертой двери. С этой стороны дворца было особенно темно, никаких фонарей, только под козырьком у входа тусклая лампочка, не дававшая света.

Ветер свободно гулял по парку, гнул деревья, свистел в арках дворца. Он вымел весь снег, обнажив открытые пространства и траву, которая не потеряла зеленой окраски. И зима не зима, если нет снега! Это хорошо еще, что температура минусовая. Был бы плюс, так еще бы и грязи помесили от души.

Аня снова постучала условным стуком, и тут же услышала торопливые шаги. Засов заскрипел ржавым по ржавому, и от этого царапающего звука у Ани мурашки побежали по спине. Ужасно противный звук: будто кто-то шкрябает железякой по чугунной сковородке.

Дверь отворилась, и Аня протиснулась в тесный темный коридор. Дверь захлопнуло порывом ветра, и засов заехал на место. Аня не двигалась. Илья аккуратно смахивал с ее кроличьей шубки запутавшиеся в меху снежинки – с рукавов, воротника. Волосы, выбившиеся из-под вязаной шапочки, тоже были усыпаны сухими снежинками, и их Илья аккуратно снимал, чуть не по одной, и они таяли в его горячих пальцах.

– Курсант Покровский! – шепотом сказала Аня. – Вы меня долго будете у порога держать?! Илья! Я и так замерзла, а ты еще меня в этом холодном курятнике держишь! А обещал чай с зефиром!

Обещал! На зефир в шоколаде, на оранжево-коричневую коробку этой вкуснятины, Илья потратил почти половину своей курсантской зарплаты. Он получал в месяц три рубля пятьдесят копеек, а за зефир отвалил полтора рубля. Пришлось переплатить, потому что достали ему дефицитную коробочку «из-под полы». У курсанта Ефремова, носившего кличку Высоцкий – он все песни этого запрещенного, как говорили про него – «блатного», поэта и певца знал, – была подружка, мамаша которой работала в магазине. Через нее и доставали зефир в шоколаде, чтобы не стоять в очереди из ста человек.

Чай вахтенные курсанты потихоньку кипятили самодельным кипятильником в пол-литровой банке. Как только вода вскипала, прямо в банку кидали щепоть чаю индийского – «со слоном», накрывали банку газетой и спустя пять минут разливали по стаканам душистый напиток.

А когда удавалось разжиться банкой растворимого кофе, то это был просто праздник живота. Банка стоила шесть рублей, и чтобы ее купить, скидывались несколько человек, а потом растягивали удовольствие, экономя ароматный порошок. Самое вкусное вечернее лакомство – стакан черного растворимого кофе и половинка мягкого бублика с маком! Половинку бублика аккуратно пилили ножом вдоль и смазывали внутри маслом. Да погуще! Вот это праздник!

А зефир в шоколаде – это не просто праздник, это счастье.

– Ты ешь зефир, не смотри на него, – поторапливал Аню Илья и делал страшные глаза Высоцкому, который нагло сел им на хвост и жрал уже третью зефирину. «Вот паразит! Можно подумать, что я тут для него старался!» – подумал про приятеля Покровский, а вслух сказал:

– Саня, иди-ка, прогуляйся по этажам, все-таки дежурство, а не курорт!

Ефремов с шумом втянул в себя остатки чая из стакана, облизнулся, кинув взгляд на зефир, и на всякий случай сказал: