Текст книги "Опоздавшие на поезд в Антарктиду"

Игорь родился в срок, легко и без последствий. Аню с ребенком выписали из роддома через пять дней, и ее встречали мама и папа, они же – бабушка и дедушка! – торжественные и немного растерянные. Когда им вынесли сверток в голубом одеяле с кружевами и оборками, они дружно прослезились, но вовремя взяли себя в руки. Папа для истории пощелкал затвором фотоаппарата, медсестре сунули в карман какие-то деньги, в руки – шампанское и коробку конфет и вышли на крыльцо, где их ждала машина соседа, украшенная голубыми бантиками.

У машины еще фотографировались. Алексей Тимофеевич ставил женщин с кружевным кульком так, чтобы был виден соседский жигуль с бантиками:

– Отец с моря вернется, а мы ему покажем, что все по-людски, все честь по чести! – приговаривал взволнованный рождением внука дед.

Дома с первой минуты появления в нем крошечного красного человечка вся жизнь закрутилась вокруг него. Родители Ани работали, уезжали на весь день, зато утром и вечером им хватало хлопот. Три десятка пеленок – двадцать хлопчатобумажных и десять байковых, а еще распашонки, подгузники, слюнявчики – ежедневно в стирку! Ванная вся в тряпках, батареи парового отопления – в них же.

Потом стало катастрофически не хватать молока, и надо было ежедневно ходить на молочную кухню, где малышу по списку давали семь бутылочек с детским питанием. Бутылочки держали в холодильнике, и перед кормлением их надо было согреть. Аня приспособилась использовать в качестве грелки электрочайник с кипятком. Но иногда засыпала, и бутылочке наступал конец – она взрывалась. А Игорек кричал, надрывался, пока Аня готовила ему новую порцию еды.

На крик прибегали родители. Мама, как курица, бегала кругами вокруг кроватки и говорила всякую ерунду про грыжу, которую «мальчик может нареветь», про «жестокое сердце» Ани, которая терпит детский плач, и про деда– «паразита», который истуканом торчал в дверях, приговаривая:

– Игоречека обидели!

Наконец, Ане удавалось удачно разогреть бутылочку, и ребенок, жадно схватив соску, начинал есть и мирно засыпал через пять минут.

В общем, все как у всех, с радостями и огорчениями, со скандалами и истериками, с непониманием и слезами в подушку. Через пару месяцев пеленки сменились ползунками, а сыночек стал осмысленно следить за игрушками, подвешенными над кроваткой, и улыбаться. Аня научилась спать, качая кроватку-люльку. Она привязывала веревку к ноге и дуге кроватки и спала в кресле, укачивая ребенка: потянет веревку, кроватка качнется, Аня спит. Она улавливала момент, когда люлька останавливалась, и, не просыпаясь, дергала ногой.

От Ильи приходили нечастые письма и радиограммы, в которых он писал, что любит, и скучает, и очень хочет увидеть сына. А к Новому году пожаловал и он сам, да не один, а вместе с матерью, которая возжелала познакомиться с родственниками и внуком.

Аня не виделась с Ильей полгода, и хоть все это время они писали друг другу нежные письма, встреча была непростой. Они отвыкли друг от друга, и должно было пройти какое-то время, чтобы они перестали испытывать неудобство, сталкиваясь взглядами и руками.

Спас ситуацию сын, возле которого все крутилось в этом доме. И в эту карусель влились новые лица – папы малыша и бабушки с севера. Бабушка все на свете подвергала критике. И кормила Аня ребенка не так, и стирали не очень хорошо, и воспитывали не правильно, и дед брал ребенка грязными руками – не помыл после туалета! «Все-то она видит!» – ворчал дед.

Аня сначала чуть не плакала от свекровкиных замечаний, но Илья тихонечко сказал ей, что это денька на три, а потом матушка отбудет домой и оставит всех в покое. Сам он сначала осторожно, а потом все смелее брал ребенка на руки, разговаривал с ним, а вечером вызвался купать Игорька.

Наутро от их отчужденности не осталось и следа. Потом проводили домой мадам Покровскую, которая напоследок дала миллион советов не только молодым, но и старым. На нее не обиделись – что делать, если характер такой?! К тому же все объяснимо: Илюшенька у них один, и вместо того, чтобы радовать родителей успехами в учебе и заботиться о маме с папой, сынок в неполных восемнадцать поменял семью, и «отрезанный ломоть» – это про него. Элла Михайловна хорошо это понимала. И ей было жаль своего мальчика, на которого свалились совсем не детские заботы.

А еще она очень переживала за то, что этот детский брак – это не надолго. Откуда у нее была эта уверенность – она не знала. Просто понимала, что это так. Мало того что молодые, что называется, «не нагулялись», так еще и видеться будут совсем мало, а это плохо. Морская судьба – штука не простая. Это в зрелом возрасте длительные разлуки сближают людей, а в молодости… А еще ведь бытовые трудности, которые тоже не способствуют укреплению семьи.

«Эх, дай бог, чтоб я ошибалась!» – думала мама Ильи, трясясь в вагоне поезда, увозящего ее на север.

Конечно, она была права. Ничего хорошего из всего этого не получилось. Илья пропадал в море, порой по девять месяцев. Потом месяца три-четыре был дома, отдыхал от работы. Сначала Аня принимала и понимала это, а потом стала задаваться вопросом: а не много ли отдыха?! Она, между прочим, эти девять месяцев, пока Илья мотался по морям, не знала порой ни сна, ни покоя. Болел Игорешка, и мама, вышедшая на пенсию, чтобы сидеть с внуком, постоянно капризничала по поводу и без повода. И дед у них стал дурить так, что маме было не до внука. Тимофеич то запивал, как сапожник, то кидался в жуткий загул и собирался разводиться. Аня дергалась, как свинья на веревке, пыталась примирить родителей, но у нее получалось плохо.

А тут еще приезжал Илья и подливал масла в огонь. Он не только не хотел ничего делать в доме, который вот уже много лет требовал элементарного ремонта, он еще и огрызался на замечания тещи, и морально разлагал тестя журналами, которые тому смотреть было просто противопоказано. А тайком от мамы Тани они дружили с зеленым змием. И если Илья от этой дружбы не очень страдал, то тесть порой впадал в глубокий дрейф.

Но и не это самое главное: Аня и Илья стали ссориться по каждому поводу. Любая, даже самая ерундовая проблема становилась у них неразрешимой. И истина в спорах не рождалась. Они стали раздражать друг друга, и если бы в это время у Ильи не кончался его отпуск, они бы, наверное, разбежались.

И куда делась вся романтика отношений? Почему не блестят глаза, как весной? Куда все это пропадает?!!

Они еще пытались вернуть все. Из очередного рейса Илья написал Ане письмо, в котором рассказал, как скучает по ней и по Игорьку и даже по теще с тестем. И хочет всех их видеть. Но вместо родных лиц видит надоевшие морды членов экипажа своего БМРТ «Атлантика», на который перешел работать, закончив курсы рефмашинистов мурманской мореходки. Их большой траулер носился по морям за косяками рыбы и в поисках ее порой уходил в рейс на девять месяцев, добираясь до края Африки или Южной Америки, откуда совсем недалеко было до мечты курсанта Покровского – Антарктиды. Там он увидел айсберги, и до боли в глазах всматривался в даль, пытаясь увидеть хоть краешек далекого ледяного континента, к которому подобрался так близко, но который все равно оставался недосягаемым.

Вот в такие моменты на него наваливалась страшная тоска, поведать о которой он мог только единственному живому существу – кактусу. Он путешествовал с ним в каюте вот уже пять лет. Кактус был благодарным слушателем и умел хранить тайны. И даже если нетрезвые гости рефмашиниста порой поливали его вискарем или водкой, он, переболев после такого праздника, снова возрождался к жизни и не жаловался на судьбу.

Ему ли жаловаться, если у прежних хозяев – до того, как попасть в каюту к Покровскому, кактус проживал в машинном отделении, в полной темноте, – он пылился на книжной полке, намертво зажатый со всех сторон книгами и журналами, втиснутыми в полку без единого зазора, чтобы не летали во время шторма.

Как-то Илья рассказал Ане про кактус, про то, что разговаривает с ним, что стал жутко сентиментальным, и она снова увидела в нем своего Илью, того самого. Но лишь на какое-то время.

Они стали другими. И в тот год, когда Игорь пошел в первый класс и Илья по стечению обстоятельств был на берегу, у них нашла коса на камень. Сначала они по очереди мучили ребенка воспитанием, а потом друг друга взаимными претензиями.

Наконец, устав от всего, Аня спросила мужа:

– Покровский! У тебя есть где жить? Я не пароход имею в виду, а здесь, на берегу?

– Найду, – равнодушно и устало ответил Илья.

– Ну, если все так просто, то давай на время расстанемся: поживи без нас. Прошу тебя! А там посмотрим!

– Хорошо! – без скандала согласился Илья. – Я сейчас уеду к родителям, а потом вернусь сюда, устроюсь и сообщу тебе адрес, если нужно. Ну, деньги, само собой, буду привозить.

Ане показалось, что Илья даже рад, что она сама все это предложила. Ни родителей, ни ребенка в известность ставить не стали. Зачем? Они и так в году были вместе от силы три месяца, поэтому никто и не заметит, что что-то изменилось в образе жизни.

Конечно, скоро Анины родители поняли, что не все благополучно в их королевстве, но у них было столько собственных проблем, что событие это даже не очень обсуждалось. Тесть Тимофеич по пьянке как-то обронил про Илью горько:

– Довели, суки! – Явно имея в виду жену и дочь, сказал: – И так выпить было не очень с кем, а теперь совсем осиротел!

И всплакнул.

Подросший Игорек, конечно, понимал, что между мамой и папой произошло что-то непоправимое, и страдал от этой родительской разобщенности.

Вообще, этот разрыв все переживали очень тяжело. Это был тот случай, когда и вместе не очень хорошо, и врозь тяжко. И друзья-знакомые не понимали, почему Аня и Илья вдруг стали чужими.

Он больше не останавливался в доме, где жила его семья. Прилетал из Мурманска, или из Москвы, или сразу откуда-нибудь из Буэнос-Айреса, звонил Ане и в тот же вечер приезжал к ним в Стрельну с подарками. Пил чай вместе со всеми, рассказывал, где побывал и что видел, играл с сыном, с удовольствием вникал во все его дела, а поздно вечером уезжал.

– Ты где живешь? – как-то спросила его Аня.

– На Петроградке. Снимаем с ребятами большую квартиру. У меня там комната. Да ты не переживай! Ань, меня все устраивает. Мой дом – море. А тут я всегда в гостях. Все нормально.

В тот приезд Илья особенно много общался с Игорем, исполняя все его желания. Он завалил его игрушками, книжками, каждый день возил то в планетарий, то в зоологический музей, благо у младшего Покровского, который учился во втором классе, были осенние каникулы.

В один из дней он приехал за сыном рано утром – они собирались на экскурсию в Кронштадт и на «Аврору».

– Не много для одного дня? – спросила Аня, собирая Игоря в дорогу.

– Я обещал, – сказал Илья. – Но у нас остался только один день, я завтра улетаю…

Он помолчал, будто решался что-то сказать. И решился:

– Аня! Может, Игорешка у меня переночует, а завтра я его привезу, когда поеду в аэропорт? – Илья просительно посмотрел на жену.

На жену? Или на бывшую жену?

Нет, все-таки на жену! Они ведь не разводились. И на мать своего сына.

– Нет и нет! И не проси! – Аня повысила голос. – Я не знаю, какие там у тебя условия, кто там еще живет, в этой твоей коммуналке! И вообще… Ребенок должен знать, что у него один дом!

Она была непреклонна.

– Ань! Просто у нас с Игорем большая программа, а у меня еще не собраны вещи. Можно, я тогда вечером хотя бы просто посажу его в электричку и он доедет один?

– Ну, вообще-то он один пока не ездит… – с сомнением сказала Аня.

– Вообще-то надо приучать парня к самостоятельности.

– Надо… – Аня подумала немного. – Хорошо! Но чтобы он приехал домой не позже семи часов вечера! Это принципиально.

– Отлично! Тогда мы поехали?

Аня поцеловала сына на прощание и закрыла за ними двери.

Игоря она стала ждать прямо с обеда, поминутно выглядывая в окно, хоть и понимала, что приедет сын только вечером. А как стемнело, Аня просто не отходила от окна. От платформы до дома – две минуты ходьбы, и дорожка освещена фонарями, и самостоятельно сын уже ездил не раз, в бассейн, например. Но все это днем. А так, чтобы поздно вечером, – ни разу!

Аня посмотрела расписание электричек и следила за ними по времени.

Поездом в 19:07 Игорь не приехал. Аня долго – до боли в глазах – всматривалась в приехавших из города пассажиров: мальчика среди них не было.

Следующий электропоезд прибыл в 19:30. И Игорь снова не показался на тропинке, ведущей к дому. Потом была электричка без двух минут восемь, но она прошла без остановки, как и значилось в расписании.

Аня уже не могла бездействовать. В голове были такие мысли, что от них становилось тошно и страшно. Она заламывала руки и раздумывала – куда звонить в первую очередь. Она проклинала себя за то, что не взяла у Ильи номер телефона этой его коммуналки.

– Анечка, ты так не дергайся. Может… – Аня не дала матери договорить, шикнула на нее так, что та не посмела больше ничего советовать. Только тенью стояла в дверном проеме и горестно вздыхала.

И вот, когда Аня уже готова была звонить в милицию, в прихожей раздался звонок. Аня сорвалась с дивана, зацепилась ногой за провод, и телефонный аппарат спрыгнул с тумбочки и заскакал, как сумасшедший, к порогу.

Аня едва не сломала ногти, открывая замок, а он, как назло, не хотел открываться, и за это время она чего только не передумала. Наконец, замок щелкнул, Аня толкнула дверь, и в полутемной парадной увидела немного испуганного Игоря. По глазам его Аня поняла, что он принес с собой Илюхину вину с извинениями за опоздание. Он испуганно переминался с ноги на ногу, прижимая к груди пакетик с гостинцами – конфеты, шоколадка, большой рыжий апельсин.

– Я в какое время сказала быть дома?! – срывающимся голосом крикнула Аня, и ребенок от ее крика сжался в комочек, голову опустил. Капюшон куртки с голубым искусственным мехом по краю скрыл его лицо, и Аня увидела, как на пакет с гостинцами из-под капюшона закапали слезы.

Она втащила Игорька в прихожую, бухнулась перед ним на колени, обнимала, целовала, чувствуя на губах его соленые слезки, и сама рыдала беззвучно, закусывая до боли губу.

– Прости меня, маленький, ладно? Прости! Я больше никогда… Слышишь? Никогда не буду… так…

Он кивал ей согласно, и все плакал горько, и не выпускал из рук прозрачный пакет с шоколадкой и апельсином.

Ночью Аня рыдала в подушку. Она убеждала себя, что плакала от стыда за то, что не сдержалась и наорала на ни в чем не повинного ребенка, а на самом деле это были совсем другие слезы. Совсем другие…

* * *

Илья заехал вечером следующего дня, попрощаться.

– Вот, решил заехать, – сказал с порога смущенно. – Ты извини, Ань, вчера немного задержались и на электричку нужную опоздали.

– Да ладно! – сказала Аня, пряча глаза от Ильи.

– Ты что, Ань, плакала, да? Извини! Я не хотел.

– Да ясно – не хотел!

Разговор не клеился.

– Ты прямо сейчас в аэропорт? – спросила зачем-то Аня.

– Нет, я еще к другу заеду, надо кое-что забрать. А самолет у меня в три часа ночи. Вот. В Мурманск лечу.

– Хорошо. Лети. Надолго на этот раз?

– На семь месяцев. Да, Ань, я аттестат оставил, ты деньги будешь получать.

– Хорошо, спасибо.

– Ну, я пошел?

– Иди.

– Игорек! – негромко позвал Илья.

Игорь выбежал из комнаты, прижался к отцу.

– Маму слушайся тут, ладно, сынок?! И бабушку с дедушкой. И письма мне пиши, ладно?

– Ладно. – Игорь переминался с ноги на ногу. Видимо, и ему передалось состояние отчужденности, которое переживали родители.

Илья поцеловал сына, ткнулся носом куда-то в щеку Ани и, открыв входную дверь, громко сказал:

– Татьяна Ивановна, Алексей Тимофеевич! Счастливо оставаться!

Старики наспех что-то пожелали ему в ответ, появившись одновременно в дверях большой комнаты. Видать, подслушивали…

Закрывая за собой двери, Илья совсем тихо сказал Ане:

– Анечка! У тебя все будет хорошо. Я знаю!

Лучше бы он этого не говорил. Аня все услышала, женским своим чутьем поняла, как ему тяжело, до слез, до боли.

«Что же мы с тобой наделали-то?!» – билась у нее в голове мысль.

Дверь закрылась до щелчка, как будто кто-то точку поставил. Окончательно и бесповоротно. Большую жирную точку!

Чем ближе была ночь, тем больше наваливалось на Аню беспокойство какое-то непонятное. Ей хотелось каких-то действий, и, наконец, она поняла – каких. Надо ехать в аэропорт! Надо сделать все, чтобы у него было другое настроение – нормальное, без этой грусти вселенской, с какой он ушел из их дома!

Решение созрело мгновенно, и Аня кинулась собираться: на диван из большого шкафа полетели джинсы и свитера, из сумочки посыпались помада, карандаш для бровей, тушь для ресниц, лак для ногтей.

«Нет! Не до ногтей! Их сушить нужно! Обойдусь!» – Аня быстро накрасилась, намочила под краном челку и высушила ее круглой щеткой фена – челка красиво поднялась надо лбом.

Аня критически осмотрела себя:

– Ничего! Черт возьми, еще очень даже ничего!

Игорек крепко спал, подложив под щеку ладошки. В комнате у родителей тихонько бухтел телевизор.

Аня бросила взгляд на часы – успевает на последнюю электричку в город.

Она тихо вышла из квартиры и закрыла за собой дверь. Родители ее искать не будут: сейчас досмотрят передачу и отключатся, предварительно выдернув из розетки вилку телевизионного шнура.

Игорек тоже спит крепко. Можно не бояться, что проснется и испугается, не обнаружив маму.

Зачем Аня ехала в аэропорт, она не могла бы сказать даже самой себе, хотя от себя она ничего не скрывала. Просто что-то толкнуло под руку.

Просто захотелось проводить мужа в дальнюю дорогу, как это было когда-то.

В полупустом вагоне электрички она смотрела в окно и думала все о том же: как же смогли они растерять все самое дорогое? Куда оно ушло-делось? Как же другим удается от юности и до самой старости?.. Взять хоть вот ее родителей. И ворчит маманя на отца, и приложить его может полотенцем по шее, и поплачет порой, теряя терпение в борьбе с зеленым змием, но при этом никогда бы не решилась она сказать ему: «Давай попробуем пожить отдельно друг от друга». И он, батя ее, несмотря на ревматизм и лысину, путающийся с бабами, никогда не думал о том, чтобы взять да и поставить точку в отношениях с мамой. Их жизнь была далека от идеальной, но они дорожили тем, что имели.

– А мы, выходит, не дорожим… – вслух подумала Аня и поспешила на выход: поезд уже тормозил у платформы «Ленинский проспект».

До остановки автобуса, идущего в аэропорт, Аня добралась на троллейбусе, тоже, видно, последнем. Заморосил дождь, нудный, желто-голубой от уличных фонарей. Аня открыла зонт, и капли дождя застучали по цветному куполу. Они отталкивались от упругой поверхности и косо разлетались в разные стороны, превращаясь в водяную пыль.

Аня прижалась к стене дома напротив автобусной остановки. Тридцать девятый маршрут ходил даже ночью, но вот с какой периодичностью…

Ночной Московский проспект, пустынный и полутемный, справа упирался в круглую площадь, на которой возвышалась гранитная стела – «стамеска». К аэропорту – по кругу и прямо. Минут пятнадцать езды, не больше. Если автобуса долго не будет, придется на такси.

Пассажиров на остановке было не так много. Они терпеливо поджидали автобус под дождем. Аня не сразу заметила остановившееся у края тротуара такси и пассажиров, грузившихся в него. И вдруг увидела в руках у мужчины спортивную сумку – точно такую же, с какой заезжал к ней сегодня Илья. Батюшки, так это же он и есть, Илья!

– Илья! – позвала Аня.

Он услышал, обернулся. Ей показалось, что он как-то растерялся, и она объяснила это тем, что он не ожидал ее увидеть.

Илья подошел к ней, заглянул под зонт:

– Аня! Ты что… тут?

– Вот… – Она не готова была к такой встрече, и слова, которые продумывала заранее, вылетели из головы. – Вот решила тебе сюрприз сделать, проводить тебя. Не ожидал?

– Не ожидал…

– Ты же знаешь, что я умею делать сюрпризы! – улыбнулась Аня.

– Да… Сюрприз! Ну, раз сюрприз, то поехали. Садись в машину! – Илья решительно взял Аню за руку.

Аня села в такси, Илья захлопнул за ней дверцу. Видимо, слишком сильно захлопнул, потому что таксист недовольно заметил при этом, что неплохо было бы всем тренироваться дома на холодильнике.

Илья сел, развернулся к Ане и сказал:

– Ну, раз так получилось, то знакомьтесь! Это Марина!

Аня сначала не поняла, но тут в темном углу машины что-то шевельнулось, и она увидела женщину. Темный плащ, капюшон, наброшенный на голову. Лица сразу не рассмотрела, потому и не поняла, что в машине еще кто-то есть.

Марина. Кто она такая, эта Марина?

Илья тем временем представил Марине Аню:

– Моя жена, Аня.

Марина сдержанно кивнула. И по этому скупому кивку Аня все поняла: они не просто сослуживцы или старые друзья, они – любовники, а может, даже влюбленные.

До аэропорта ехали в полном молчании. Таксист бросал на Илью понимающие взгляды и ухмылялся в усы. Аня готова была сквозь землю провалиться. Ситуация, какой и врагу не пожелаешь. Ей хотелось распахнуть дверцу и вывалиться на мокрый асфальт, и пусть бы такси неслось дальше к аэропорту, и пусть бы хлопала дверь, как сломанная дверца холодильника. А она бы откатилась к тротуару, закрыла бы голову руками, и лежала бы там, как последний осенний лист, и ждала бы, когда пройдет по улице подметальная машина и заметет ее в большой короб, полный других листьев.

Но ничего этого не произошло. Они в гробовом молчании доехали до аэровокзала – спасибо водиле, к самым дверям подкатил, и напоследок снова пробурчал про то, что дверцами хлопать не надо и так закроются.

Илья вытащил из багажника сумки. Их количество подсказало Ане, что Марина – не провожающая с сюрпризами, а вылетающая вместе с ее мужем в Мурманск.

Илья прятал глаза от Ани и от Марины.

Аня все-все поняла. Этим же рейсом в Мурманск летели и другие члены экипажа БМРТ «Атлантика». Они заняли два столика в кафе, пили коньяк, принесенный с собой, запивали его горячим кофе, жевали конфеты и галдели. Каждого из своих встречали радостными пьяными воплями.

– А вот и Илюха с Мариночкой! – заорал радостно рыжий громила с бородищей. – Давайте – давайте, братцы-кролики, к нашему шалашу! Рассказывайте, как в Питере погуляли?!

Тут рыжий увидел, что Илья не только с Мариной, но и еще с одной дамой, и, расшаркавшись, потребовал:

– Илюх! Что за незнакомка? Знакомь!!!

– Знакомьтесь: моя жена, Аня.

Повисла неудобная пауза. Рыжий почесал бороду. Вернее, расчесал, чтоб посимпатичнее лежала – именно так поняла этот его жест Аня. Еще она увидела, что Марине очень не понравилось это «моя жена».

«А что делать, миленькая? Нравится – не нравится, а я пока жена, хоть и в таком вот качестве. Но большой роли это уже не играет…»

Не играло это уже большой роли, так как точка стала просто неприлично большой.

Они тогда в аэропорту объяснились, насколько это было возможно. Илья отвел Аню в сторону и сказал, что в море почти у всех так.

– Все нормально, Илюш, не напрягайся, – прервала его Аня. – А что, собственно, нового она узнала? Ну, разве что имя – Марина. Симпатичное, кстати, имя. – Я ведь все понимаю. Не надо было с сюрпризами-то мне…

Марина поедала их глазами издалека, да и члены экипажа, похоже, не о погоде перешептывались, поглядывая на картину «Ужин пахаря в поле».

– Я поеду, Илья. – Аня дотронулась до его руки, одним пальчиком, чтобы только вернуть его в реальность. – Всего хорошего тебе!

Она резко повернулась и пошла к выходу. Обернулась только тогда, когда за ней закрылась тяжелая стеклянная дверь. Илья смотрел ей вслед, и в его взгляде она прочитала: «Ну и что ты со своими сюрпризами? Рада?»

Пока Илья был в рейсе, Аня подала документы на развод, и, когда он вернулся, ему осталось только дать добро, что он и сделал. И только он один знал, какой раздрай творился в его голове.

И только она знала, чего ей стоило пережить все это. Она впала в жуткую депрессию и практически завалила сессию: Аня училась заочно в педагогическом. Она дни и ночи напролет без сна лежала на диване лицом к стене, похудела, и подурнела, и хотела уснуть и больше никогда не проснуться. И из этого состояния ее не могли вывести ни сын, ни родители.

Помогла ей, как это ни странно, бывшая свекровь. Элла Михайловна приехала в Ленинград проведать внука, а на деле – просто пообщаться с Аней. Спинным мозгом почувствовала, что это самое правильное.

У нее получилось поднять Аню с дивана и вывести ее из ступора. Она постоянно оттягивала ее внимание на себя, раздражая Аню безумно. Знала ли она, что это раздражение явится самым главным лекарством, или просто природным чутьем поняла, что это так, но у нее получилось. Аня стала говорить, и общаться, и даже один раз поругалась с Эллой из-за какой-то мелочи.

Не было бы счастья, да несчастье, как говорится, помогло вернуться к жизни. Будто, как известный барон, взяла она сама себя за волосы и вытянула из болота. Но все равно долго все болело – и душа, и сердце, и что-то еще, что прячется под селезенкой и временами там екает.

В конце восьмидесятых в Большом Стрельнинском дворце случился пожар. Стены обгорели, а в Голубом зале рухнул плафон. И без того хронически больной «пациент» – дворец – совсем захворал. Сквозь разрушенную кровлю в царские покои той сырой зимой падал липкий холодный снег…

Нужных средств на ремонт у училища не было, но крышу над залом залатали как могли. Однако очень скоро училище стали выселять из дворца, а весь комплекс оказался под охраной ЮНЕСКО. Но это только на бумаге. На деле дворцу легче не стало. Ему куда проще жилось под охраной курсантов, которые по ночам сторожили дворцовые залы, запираясь в дежурке от шастающего по своим покоям привидения великого князя.

В девяностых годах дворцовые помещения начали сдавать в аренду. В одном крыле разместилось мебельное производство, а с той стороны, где произошел пожар, испортивший и без того обветшавшие стены, устроили автосервис, в котором при помощи лома и русского мата расковыривали старые иномарки, делая из трех одну.

В заросшем до неба старом парке по выходным было не протолкнуться: отдыхающие из города ехали в Стрельну до кольца трамвая номер тридцать шесть, с бутылками, стаканами, салатами в тазиках и замаринованным мясом в кастрюлях. Граждане выбирали место с костровищем или заводили для этих целей новое. Разжигали костер, жарили шашлыки, пели под гитару бардовские песни и бегали справлять большую и малую нужду под каменные своды подвалов Большого дворца. Говорят, были и человеческие жертвы. Рассказывали какие-то невероятные истории про то, как кто-то, ужравшись до состояния нестояния, спускался в винные погреба подальше от людских глаз, да так и пропадал где-то в гулких пустых лабиринтах, не найдя выхода. Скорее всего, это были лишь байки, но зато какие! Эти байки привлекали к дворцу все больше и больше любопытных, искателей приключений и копателей, которые мечтали найти клад проворовавшихся камердинеров и дворецких. Если по-тихому, то копать можно было даже средь бела дня: никто особо никого не гонял с неохраняемой территории.

А еще Стрельнинский дворец облюбовали расплодившиеся в огромном количестве сатанисты, которых привлекали таинственные подвалы. Там, под низкими сводами, разрушавшимися даже от громких слов, они проводили свои страшные обряды, и порой местные жители слышали по ночам жуткие крики и плач, доносившиеся из подвалов. А еще рассказывали, что ночами по парку бродят какие-то тени, подсвечивая себе путь факелами.

Скорее всего, все это было правдой, потому что полуобвалившиеся фасады дворца украсились жуткими надписями, крестами и красочно-кровавыми подтеками, а некогда светлые своды гротов, выложенные легким известняковым туфом, были закопчены до черноты жертвенными кострами.

В смутное время, в середине девяностых, Аня осталась без работы – в детской библиотеке перестали платить зарплату. Сначала ее задерживали на три недели, а потом выдавали частями. А цены росли как на дрожжах, и опоздавшей зарплаты не хватало на нормальное проживание. С алиментами от Ильи тоже началась какая-то чехарда, а выяснить – почему и доколе, Аня не могла: Илья уже не ходил в море, а занимался каким-то бизнесом, но где и как – этого не знала о нем даже свекровь Элла Михайловна.

Спасали семью мама и папа: пенсию пока что выплачивали без задержек. У мамы пенсия была смехотворная, у отца – отставного военного – побольше, но самое главное, были их пенсии всегда вовремя – как то самое яичко ко Христову дню!

Новую работу Аня искала ближе к дому, чтобы меньше тратить на дорогу времени и денег – на транспорте можно было немного экономить и то и другое. К тому же и ходил транспорт так, что до города проще было добираться пешком – дешево и надежно. Но далеко!

Можно сказать, что ей повезло неслыханно – место администратора в турагентстве «Парамон-тур», которое занимало центральную часть дворца, освободилось случайно. Туризм только-только начал вставать на ноги, и Ане совсем не улыбалось отправиться в ближайшее время в турпоездку за счет фирмы, но перспективы просматривались интересные, и генеральный директор «Парамон-тур» Сева Парамонов щедро раздавал своим «девочкам» обещания:

– Девочки, давайте сейчас повкалываем, как лошадки, зато потом будем в шоколаде!

– В молочном с орешками? – ехидно спросила Парамона его секретарша и по совместительству любовница Светка.

– В пористом! С пузырьками! – осадил ее директор, и Светка прикусила язык. За границу всем хотелось, хотя бы в Финляндию, поэтому все готовы были повкалывать.

«Парамон-тур» занимал две маленькие комнатки во дворце – арендовал их у какой-то не известной никому авиационной компании «Императрица Екатерина». Странная это была авиакомпания. Своих самолетов у нее не было, авиабилеты она не распространяла, зато дворец получила в аренду на сорок девять лет, а поскольку компании помещения были без надобности, то она под свою крышу пускала всех, кто просился. В итоге «Парамон-тур» соседствовал с полиграфической конторой, шлепавшей визитки и буклеты, хитрыми фармацевтами, которые в условиях полной антисанитарии развешивали по фунтикам сомнительного качества порошки и пилюли, массажным салоном, где, похоже, не только вправляли кривые позвонки, но и еще кое-что, судя по веселому девчачьему визгу по вечерам.

В общем, сплошные рога и копыта, под стать «Императрице Екатерине», которая никуда не летала, зато имела пузатого генерального директора Амирханова. Абдулла Араз-оглы был гражданином не то Турции, не то Ирана. Толком о нем никто ничего не знал, да и видели только избранные пару раз, когда «оглы» приезжал посмотреть дворец. Он цокал восхищенно языком и любовно похлопывал по стенам. Как рассказал по большому секрету своим девочкам Сева Парамонов, «оглы» собирался устроить в большом Стрельнинском дворце большое казино.