Текст книги "Не плачь"

19

Времени до праздника оставалось всё меньше, и мы всё реже общались с Алексеем. В последний раз, когда он выходил на связь, разговор пошел о мечтах – какую мечту можно считать стоящей, а какую даже не стоит называть этим именем.

– Я так для себя решил, – рассуждал Алексей. – Нельзя мечтать по мелочи.

– Согласен.

– И нельзя запускать мечту на близкое расстояние. Мечта – это как воздушный змей, ей нужен простор, чтобы развернуться, сбыться.

– Мне тоже так кажется. Какой смысл мечтать о том, что случится на следующей неделе?

– Вот-вот. И еще я думаю, что люди часто путают мечту с желанием или с проблемой, которую нужно решать. Вот я, например, мог бы мечтать о том, чтобы мои ноги снова начали работать.

– А ты об этом не мечтаешь?

– Конечно, нет! Мои ноги – это проблема. Мне Саша объяснил, что, если есть проблема, нужно посмотреть на нее пристально и с близкого расстояния, без страха. И чем пристальнее ты на нее посмотришь, тем яснее будет, что с ней делать.

– Ну, это понятно.

– А с мечтой не может быть ничего ясно. Ее нельзя приблизить, она может только сбыться. И никогда не знаешь, когда именно. И я даже думаю, что лучше, чтобы она и не сбывалась никогда.

– Почему?

– А ты представь себе: вот наступил тот день, когда мечта сбылась.

– Ну?

– Что ты почувствуешь?

– Счастье.

– Вот. Ты будешь счастливым. Долго?

– Ну, я не знаю…

– А я думаю, что недолго. Скорее всего, минуту-другую. А потом ты подумаешь: «А дальше? Как жить дальше?» Понимаешь, человек привыкает жить с мечтой, а когда она сбывается, он остается как бы один.

– Но ведь можно придумать себе другую мечту.

– Не знаю… – сказал Алексей. – Не знаю…

20

#не_плачь

Каждый мой день начинается одинаково. Просыпаюсь, звоню в колокольчик, чтобы мама услышала, помогла одеться и пересесть в кресло. Потом мама меня кормит, и я сажусь делать уроки. После обеда приходят учителя. Мне кажется, учиться – это важно, тем более что после окончания школы мне нужно будет выбрать профессию. Учиться придется дистанционно, но я к этому привык. У меня вся жизнь теперь проходит дистанционно – и друзья, и учеба, и игры.

Так не всегда было. Сначала стало тяжело подниматься по лестнице, стал жутко уставать. Потом ноги так сильно сводило, что я уже не мог стоять. Потом коляска. Мне трудно даже чашку поднять, чтобы чаю попить, как все нормальные люди. Пью через трубочку. А что дальше будет? Я прочитал, что с моим заболеванием люди редко доживают до 30 лет. Мне эта мысль – как топор в голове, всё время об этом думаю. Хотя многие фараоны жили еще меньше. Тутанхамон, например, всего 18 лет прожил. И ничего – воевал, законы всякие принимал. Жил на берегу моря. А я никогда не видел никакого живого моря – только по телеку.

Мама всё время спрашивает, что я хочу. Поесть или надеть. Как будто это так важно! Мне всё равно чаще всего. «Что тебе подарить на день рождения?» А мне ничего не надо. У меня всё есть. И я ни о чем не мечтаю, совсем. О чем можно мечтать в такой ситуации?

Иногда ужасно хочется выйти на улицу, но для этого надо ждать, когда папа придет с работы. Я уже слишком много вешу, мама не справляется. В выходной тоже есть шанс выйти погулять. Я бы, конечно, хотел всё сделать сам, но не могу без помощи съехать по пандусу. Плюс боюсь упасть – даже в мыслях это выглядит не очень. Может быть, меня еще начнут жалеть – а я не люблю этого. Хотя, честно говоря, меня никто еще никогда не жалел. Во всяком случае, я не слышал.

Иногда смотрю телевизор. Мне нравятся передачи, в которых ведущие убеждают жить полной жизнью – красиво одеваться, путешествовать, чем-то увлекаться. Жалко, что это не имеет ко мне и к моей семье никакого отношения.

21

Письма шли и шли, с каждым днем всё больше, и мы с Алексеем работали, как две печатные машинки. Надо ответить каждому и сделать так, чтобы человек понял, что он не один. Его слушают и понимают.

Еще я долго думал над тем, что мне сказал Алексей. Моя Мечта Ивановна – это на неделю или на всю жизнь? Пока что мне кажется, что ее хватит до самого совершеннолетия. Или даже больше.

Я давно, полгода или год назад, понял, что мало мечтать о том, чтобы стать классным поваром. Вкусная еда – это всегда радость. Для голодного человека всё переворачивается вверх дном. Ему может показаться, что его никто не любит, что все его забыли, что он плохо выглядит или что он неудачник по жизни. Но вот его угостили пирожком, налили горячего чая, и мир играет уже другими красками, у него полно друзей, ему идет эта новая рубашка и всё у него получается как надо. А если это полноценный обед, то вообще можно горы свернуть.

Хотя и здесь всё не так просто. Ведь не вся еда на свете вкусная. Есть и такая, от которой начинается депрессия. Это бабушка на себе проверила. Недавно ее позвали в гости, где угощали не очень свежим пирогом из нашей кулинарии и старыми заветренными конфетами. Когда бабушка вернулась, ей не хотелось петь и читать мне вслух «Маленького лорда Фаунтлероя», как бывает обычно. Она без сил легла на диван и лежала до самого вечера с пультом от телевизора в руке. Оказалось, что и общение не задалось: хозяева всё время говорили гадости о своих знакомых и рассказывали бабушке, что и почем они купили. Тоска, одним словом, с какой стороны ни посмотри.

Бабушкины гости обычно уходят домой сытые и веселые. Вот и получается, что у хороших людей хорошее угощение. Чтобы по-настоящему вкусно готовить, нужно для начала стать хорошим человеком, а параллельно овладеть искусством приготовления пищи. Тогда поест человек – и настроение у него сделается лучистое. Потянется один луч, другой – и вот уже мир становится красивее и светлее.

Словом, я должен так накормить человека, чтобы ему захотелось пойти и посадить дерево. Или купить какой-нибудь старушке торт. Или написать краской на асфальте «Я тебя люблю». Сочинить стихотворение. Позаниматься спортом. Взять собаку из приюта. Да мало ли дел на свете, которые изменят жизнь к лучшему!

Я надеялся, что праздник, который мы затеяли на газоне между корпусами больницы, поможет ребятам понять, чем желание или тем более проблема отличаются от настоящей, грандиозной, ни на что не похожей мечты.

В день нашего праздника мне оставалось только удивляться, как быстро забываются все глупые больничные правила. Они лопались одно за другим, как мыльные пузыри.

Например, если ты попал в больницу и хочешь выйти погулять, тебе нужно понимать, что можно и чего нельзя. Можно медленно катить по аллейке. Нельзя заезжать на газон. Можно разговаривать, но тихо. Петь нельзя. Можно останавливаться, если ты находишься на дорожке, но только по делу, иначе ты будешь мешать проезду других людей. Нельзя выкатить свою коляску на газон и постоять некоторое время, дыша воздухом, – от этого газон портится. Можно гулять одному. Нельзя собираться в группы – просто негде. По той же причине нельзя играть в мяч или в тарелку. Зато можно сколько хочешь смотреть на больничные газоны в окно.

Пока я лежал в больнице, мне это до того не понравилось, что я вообще не хотел гулять. Но у нас на празднике всё было можно, на газоне расположились множество людей, коляски ездили туда-сюда, родители оживленно переговаривались. Я даже зажмурился, столько вокруг оказалось знакомых лиц: пришел почти весь мой класс, кроме Субботина и его Алисы, классная руководительница Елена Аркадьевна и даже директор нашей школы. Приехал на денек из псковской экспедиции дядя Игорь. Знакомые медсестры и санитарки в этот день казались совершенно другими, счастливыми людьми. То и дело на секунду из толпы появлялись папа или Валерий – они здорово руководили всем происходящим. Особенно мне понравилось, что все стояли там, где хотели, и никто никого не строил. Одна санитарка попыталась было расставить всех по линейке и освободить лучшее место для главврача, но папа быстро ей объяснил, что праздник затеян не для главврача, а совсем наоборот – для пациентов детского возраста. Она вроде бы не обиделась. Просто отошла в сторону.

Я поначалу чувствовал себя немного разбитым. Второй день пытаюсь дозвониться до Алексея, а он трубку не берет. Утром звонил ему – тишина. Потом пришло сообщение от Инны: «Извини, Костя, Алексей сейчас не может говорить». Я не понимал, что это значит. И от этого волновался еще больше.

Праздник начался внезапно, без объявления. На лужайку вышел папин знакомый цирк: дрессированные пудели прыгали через обручи, гусь командовал лисой, медведь танцевал «Барыню», умный попугай разговаривал с публикой. Клоуны выполняли особую роль – они подходили к зрителям, здоровались с ними за руки, обнимали, фотографировались, тормошили слишком замороженных. Трудно было не улыбнуться в ответ таким добрым, благодушным существам. Зрители, поначалу немного неуверенные, постепенно расслаблялись и чувствовали, что в их скучной больничной жизни происходит что-то невероятно важное, редкое, удивительное. И я чувствовал то же самое. Хотя я не очень внимательно смотрел представление. Мне всё время хотелось оглядываться назад, чтобы посмотреть на человека, который с утра помогал мне с коляской.

Мои одноклассники тоже не стояли на месте, они раздавали зрителям воздушные шарики.

Ко мне приблизилась связка разноцветных шаров, такая огромная, что, казалось, они двигаются сами по себе.

От связки отделился оранжевый шарик и поплыл ко мне.

– Привет! – закричал он Юлькиным голосом. – Держи!

Из гущи шаров вынырнуло знакомое веснушчатое лицо, такое красивое, такое веселое… Увидев его, я страшно обрадовался, что мы сейчас все вместе, на одной лужайке между больничными корпусами.

– Юля, познакомься, – представил я человека, который во время всего праздника стоял за моей спиной. – Это Владик, мой брат.

22

Юлька посмотрела на Владика, Владик посмотрел на Юльку, и между ними забилось высоковольтное электричество. Аж затрещало! А я даже не огорчился, даже погордился за Владика, ведь он мой брат, и было бы обидно, если бы он не понял, какая Юлька классная. Может, теперь она перестанет по любому поводу коситься на Субботина. В общем, пусть это буду не я, а Владик.

Прямо на глазах я становился таким мудрым, что и не описать.

А праздник между тем продолжался. Клоуны и клоунессы стали разносить угощение: пироги, пирожные и фрукты. Это Валерий с кем-то договорился, я знаю.

Нам с Владиком тоже дали по тарелочке. На моей лежал аппетитный капкейк с розовой шапочкой. Я ему обрадовался, как родному, ведь за последний месяц он буквально стал моим талисманом. Даже не смог съесть его от волнения, так и сидел с бумажной тарелкой в руке, уставившись на его ровную розовую шапку.

Я ощущал себя взрослым и необыкновенно счастливым. И все вокруг, как мне казалось, были счастливы. Но вдруг среди оживленных и как будто проснувшихся лиц я заметил одно нерадостное. Это был мой знакомый из больничного коридора, тот самый парнишка, с которым я когда-то пытался познакомиться.

– Я скоро вернусь! – крикнул я Владу и Юльке, хотя они, похоже, успели забыть о моем существовании.

– Привет! – сказал я грустному парнишке, подъезжая поближе. – Помнишь меня? Я Костя.

Выражение его лица стало меняться прямо на глазах, как будто включили горелку и постепенно увеличивали огонь: началось с малого сияния, но чем больше он узнавал меня, тем больше оживал.

– П-п-привет! – ответил он, и я вновь удивился птичьему клекоту, который он издавал. – Я М-м-миша… Я т-т-тебя помню…

– Тебе нравится? – спросил я.

– Д-д-да, – сказал он, – с-с-собачки очень умные…

Потом, медленно загружая слова, он поведал мне, что лежит в этой больнице уже второй месяц, что ему ужасно скучно, что он прочитал все книги в больничной библиотечке, что ему совсем не с кем поговорить и что он хочет стать надежным бортмехаником или великим авиаконструктором.

Парень был просто золото. Мне как-то сразу стало весело, и я подумал, что надо бы Алексея с ним познакомить, когда он вернется. С Мишей было так же легко, и оттого всё время хотелось с ним разговаривать.

– Ты не против, – начал я, пугаясь собственной смелости, – если я буду иногда навещать тебя здесь? Мне кажется, это можно будет устроить. Мы сможем вместе гулять…

Он задумался:

– А нам р-р-р-разрешат?

«Бедный парень, – подумал я. – Наверное, ему всё время всё запрещают». Мне захотелось его обнять, но не просто как друга или брата, а как-то охватить его коконом своих рук, спрятать там, помочь ему не бояться. И я твердо решил, что уговорю своих взрослых привозить меня к Мише как можно чаще. А пока я сделал простую вещь – протянул ему тарелку с розовым капкейком. По краешку бумажной тарелки тянулась надпись: «Кулинарная школа Джейми Оливера».

– Возьми, брат, – сказал я ему. – Вот увидишь, он принесет тебе счастье.

23

Как только мы приехали домой, я бросился к компьютеру и начал звонить Алексею. Мне не терпелось рассказать ему всё, как было, пока еще картинки праздника сменялись у меня перед глазами и не превратились в одно застывшее воспоминание.

Долго никто не подходил. Наконец экран ожил. Но вместо Алексея на экране появилась Инна, расстроенная и хмурая.

– Костя? – спросила она, хотя и так было понятно, что это я.

– Да. А где Алексей? Мне нужно столько ему рассказать!

– Алексей не может подойти.

Что это значит? С момента нашего знакомства никогда не случалось такого, чтобы он не мог подойти. Я в одну секунду позабыл все заготовленные заранее слова. Сейчас самым важным было найти Алексея, посмотреть ему в глаза, услышать его голос.

– Где он?! – я, кажется, закричал.

– Костя, Алексея сегодня прооперировали.

В сердце стало гулко, как внутри колокола.

– Он… Он жив? – спросил я, от страха изо всех сил вцепившись в подлокотники своего кресла. Мне казалось, что я весь скукожился до размеров грецкого ореха.

– Жив, конечно, жив! – воскликнула Инна и хрипло закашлялась.

Грецкий орех раскололся, и я снова стал собой. Я задышал.

– А когда сможет ходить?

– Пока ничего неизвестно, Костя.

Ее позвали, и она поспешила со мной попрощаться:

– Ему что-то передать?

– Нет, я попозже перезвоню, – сказал я, давясь от горлового спазма. – Хотя… Передайте ему, что они все улыбались.

Передо мной угасал экран, а в серванте стояла матрешка, которой я так долго доверял свои главные мечты. Всю мою жизнь она была моим личным хештегом #не_плачь, и я чувствовал, как она смотрит мне в спину своими нарисованными глазами, будто просит: «Поговори со мной!» Но я не мог говорить, потому что спазм в горле наконец сделал свое черное дело, и я заплакал. Было удивительно и ново, и очень, очень больно. Лицо всё сморщилось, как будто захотело вывернуться наизнанку, в голове поселился чужой и не подходящий ей по размеру туман. Я думал прекратить это и попытался стереть свои дурацкие слезы, но в итоге только размазал их по лицу безобразными звериными движениями. Я выл и сморкался одновременно, и мне не становилось легче, и хотелось еще больше выть, сморкаться и сдирать кожу с лица, выворачиваться наизнанку, некрасиво трястись и раскачиваться, чтобы перестать быть тем человеком, с которым могло произойти всё, что произошло со мной. Мне хотелось, чтобы кто-то сильный, молчаливый и нечеловеческий взял и погладил меня изнутри – мои мысли, мою сердечную боль, бешеную тревогу, то, что я помнил и не мог забыть, то, чем я жил и что не мог преодолеть.

Мне было мокро и плохо.

Но это было единственное, в чем я нуждался в конце этого дня, удивительного, огромного, счастливого, доброго и милосердного ко всем – лучшего дня моей жизни.

Краем глаза я ухватил экран своего компа. Четыре новых письма с хештегом #не_плачь! Я громко высморкался, глубоко вдохнул и вернулся к экрану. Нужно прочитать и ответить. Люди ждут.

Марина Григорьевна
#бабушка

Господи, Господи, пожалуйста, помоги моему внуку! Сейчас, когда я говорю с Тобой, у меня нет сомнений, что Ты сделал его таким, лишил возможности ходить, потому что имеешь на него особые планы. Так бывает не всегда, и Ты знаешь, какими сомнениями я бываю охвачена, как часто у меня опускаются руки и я задаю Тебе вопросы: «Почему именно мой внук? За что? За какие грехи?»

Это Костя думает, что я всё понимаю, что я старая и мудрая, как индеец. Ничего я не понимаю. Почему так получилось, что мой внук оказался в инвалидной коляске и – давайте без иллюзий – никогда не встанет на ноги? Почему моя дочь бросила детей и ушла из дома, даже не сказав, где она теперь и с кем? Ей всегда было тяжело, это правда, я ее жалела, а чего же не пожалеть, если она так мучается. Но мальчишек мне жалко сильнее. Они-то ни в чем не виноваты. «Я больше не могу, у меня тоже должна быть своя жизнь», – так она сказала. Почему мой зять, который так жестоко разделил детей, потерял всякий интерес к Костику? А он ведь умница, мой Костик, святой ребенок, светлый, добрый, великодушный… О таком сыне только мечтать! У него было бы прекрасное будущее, если бы не эта коляска, будь она проклята! Почему мой зять этого не видит? «Двоих не потяну морально, пусть хоть у одного будет нормальная жизнь», – так он сказал. Я тогда решила: у второго тоже будет нормальная жизнь, мой дорогой зять! У него прекрасная будет жизнь! И он будет счастливым человеком! Вот так. Голова у него светлая, а остальное как-нибудь преодолеем. Но главное – он умеет радоваться. А кто умеет радоваться, тот делится. Почему они не научились радоваться, моя дочь и ее муж? Почему они выбрали «свою жизнь», хотя ясно же, что их новая жизнь – далеко не своя, чужая? Это как вообще: пойду найду себе новых детей! А эти что, не свои? Бракованные они, что ли? Ладно муж, но дети? Поймет потом, а будет поздно. И еще я тогда решила: мы с Костиком будем радоваться каждому дню, каждому человеку, любому обстоятельству. Вот это я называю своей жизнью – когда целы все нити, связывающие тебя с другими, и когда эти нити не висят просто так, медленно истлевая от времени и бездействия. Мы счастливы, я и Костя. И двери наши открыты. Единственное, что меня волнует: мы никогда не говорили об этом, но Костя совершенно точно мучается от тысячи безобразных «почему». От тех же самых. И я ничем не могу ему помочь. Я сама, наверное, никогда не смогу понять, почему всё так получилось…

И я прошу Тебя, Господи, помоги моему внуку не зажалеть себя до полного бессилия. Я же вижу, что ему нравится жить – есть, готовить, разговаривать, учиться, наблюдать. Он часто чувствует себя счастливым. Пусть это останется с ним, Господи, пожалуйста, пусть он не будет считать себя несчастненьким, ни на что не годным, пусть он найдет себя и научится жить без подпорок, пусть так будет, помоги ему, пожалуйста…

Юля
#хорошие_и_плохие

1

А если я вообще сейчас умру и буду лежать вся в цветах, красивая, как Джульетта? Он хотя бы тогда начнет раскаиваться? Посмотрит на меня, увидит, что на самом деле я была лучшая, и подумает: «Какой же я был дурак!» И Алиску свою бросит. Она, конечно, тоже явится на мои похороны. А он ее прямо тут же и бросит. Поймет, что второй такой девушки, как я, уже не встретит, и навсегда останется один. Люди будут шептаться за его спиной: «Вы знаете, в юности он потерял свою любовь… Видите эту седую прядь? С тех пор он одинок». И будут его жалеть.

Стоп. Вообще-то это меня нужно жалеть. И это у меня может появиться седая прядь от переживаний.

Головой-то я понимаю, что он гад из гадов. Но ничего не могу поделать. Вижу его и становлюсь не собой. И сразу начинаю смотреть на себя его глазами: какая я уродливая, неловкая, скучная. Всё понятно и окончательно: разве ТАКОЕ можно полюбить?

Хорошо, что на следующей неделе уже каникулы. Можно будет спрятаться. Поеду в деревню, наверное. Мама говорит, в этом году из-за переезда вряд ли будут деньги на море. Ну и ладно. Мне сейчас везде одинаково противно. Главное, чтобы об этом никто не догадался. А то начнется: «Давай поговорим. Не молчи. Расскажи мне о своих проблемах», – мамуля в последнее время играет со мной в психолога. Постоянно читает книжки о том, как сделать меня счастливой, как дать мне свободно развиваться и не вторгаться на мою территорию. Читает и смотрит на меня такими глазами, как будто я перед ней голая и в аквариуме. Наблюдает.

Раньше с ней здорово было поболтать о чем-нибудь. Особенно перед самым сном. Мама приходила ко мне, садилась на край кровати или ложилась рядом и о чем-нибудь рассказывала. Какую-нибудь смешную историю из своей жизни. Или из моего детства – я это просто обожала, я же ничего уже не помню.

А потом мама решила, что теперь я подросток и со мной надо обращаться по-новому. Типа давать мне личное пространство и всё такое. И папе запрещает вторгаться. Теперь я вся в этом личном пространстве – никто и спокойной ночи не пожелает ребенку!

У меня в голове всё смешалось. Мне кажется, что все события делятся на «до Олега» и «после». Как будто любовь может изменить жизнь! Мне даже хочется иногда поделиться с мамой… Но как представлю себе, что она вечером приходит в мою комнату и я ей рассказываю, как он посмотрел на меня сегодня или как он у меня геометрию списывал… Невозможно. Это просто невозможно. Может, она и права насчет личного пространства.

С кем-нибудь здесь можно поговорить о любви? О моей любви? Здесь, в этом мире? Только не с психологом! И не с родителями! У меня такое ощущение, что никто в мире никогда не влюблялся. Вот эта женщина на остановке – она разве могла бы кого-то полюбить? Эти люди в машинах? Этот продавец? Учителя? Чушь какая-то. Они и слова-то такого не знают!

Родители, наверное, любят друг друга. Но как-то иначе. Я этого не вижу. Не то чтобы я ждала, что они всё время будут говорить друг другу: «Я люблю тебя». Или целоваться, как волнистые попугайчики. Но что-то такое же должно чувствоваться? Исходить от них, что ли? В кино же исходит! И всё сразу понятно, даже без романтической музыки.

Мне, например, кажется, что все смотрят на меня и догадываются, что я влюблена. И знают, в кого. И это ужасно.

Главное – не показывать вида. Буду притворяться. Может, люди на улицах тоже все притворяются.