Текст книги "Изувеченный"

Глава 11. Кровь на шелке

Венеция, столетия назад

Ее пригласили в этот роскошный дворец в качестве скромной швеи. Только можно ли назвать скромной девушку с восхитительными золотистыми кудрями и глазами цвета весеннего неба. На нее можно надеть белый накрахмаленный чепчик и строгий фартук, дать ей в руки грубую корзинку для шитья и провести вверх по черному ходу, но назвать ее незаметной нельзя даже здесь.

Правда, Корделию предупредили, что лучше всегда держаться в тени, когда заходишь во владения дьявола. Каким бы величественным и богатым ни было палаццо вокруг, но слухи, выходящие за пределы этих раззолоченных стен, вовсе не так соблазнительны, как красота палаццо. Кто бы ни владел всем этим великолепием, он обладает дурной репутаций. Слишком дурной, чтобы говорить о ней вслух. И слишком страшной, чтобы не насторожиться.

Корделия насторожилась лишь слегка. Она не верила, что хозяин всего этого может пить кровь юных девственниц и резать кошек при черных свечах. Она не верила в магию вообще. И уж тем более в слухи о тех, кто слишком влиятелен и богат. Мало ли о чем шепчутся завистливые люди. Многим просто необходим повод для сплетен. Вот они и сочиняют истории сами. Все это просто клевета. И все-таки при входе в роскошный дом ее почему-то пронзил страх.

Она робко озиралась на шелковую обшивку стен, золоченые потолки и хрустальные люстры, а холодный трепет цепко охватывал ее тело. Иногда казалось, что это ловкий паук сплел вокруг нее паутину, и теперь она не может ни двигаться, ни дышать.

Странное сравнение для швеи. Она ведь сама должна чувствовать себя паучихой, плетущей великолепную ткань. У нее в скромном коробе достаточно нежных ниток, дорогих мотков тонко выделанной пряжи и разноцветной каймы. В этот раз ее работа обещает быть очень увлекательной, ведь она должна будет ткать паутину свадебного наряда. Что, как не подвенечная паутина, должно оставаться прочным и неразрывным? На всю жизнь. На всю вечность. Именно поэтому Корделию позвали сюда. Все знали, как прочны и красивы ее работы. Свадебное платье для Анджелы Гвинчиолли должно было объединить в себе оба эти качества. Вышеупомянутая синьора уже не в первый раз выходила замуж, но именно этот брак она желала сохранить на всю жизнь. Корделии специально заплатили, чтобы она прочла над этим платьем одну из своих молитв о прочности уз. Юная набожная белошвейка умела это делать. Все видели ее на службах в соборах так часто, что считали особенной избранницей Мадонны. Люди полагали, что ее молитвы, спетые во время работы, – знак доброго будущего. Только сама Корделия скорее назвала бы это заклятием. Она водила иголкой и тихо напевала:

– Чтобы нитка не порвалась и судьба бы в нее вплелась. Чтобы были нерасторжимы…

Ее красивое сопрано отдавалось эхом в зеркальной комнате. Белое платье на манекене становилось все более роскошным и торжественным. Она не жалела ни золотой окантовки, ни нежнейших кружев, ни бисера для вышивки. Вот это будет наряд! Уже сейчас он производил впечатление чего-то волшебного.

Корделия прекратила петь, потому что услышала стук в окно. Ее песня оборвалась на полуслове, когда она сообразила, что в окно на самом деле стучаться никто не может. Оно слишком высоко над землей. И действительно, то была всего лишь птица. Ворон, черный как ночь. И он смотрел на нее такими злыми глазами, будто собирался пронзить своим взглядом насквозь.

От испуга Корделия на миг потеряла бдительность и сама не заметила, как уколола палец иглой. Капли крови упали на белое подвенечное платье, над которым она работала.

Роскошное платье. Вот бы надеть такое! Наверное, невеста очень хороша собой. Да что там гадать… В столь великолепном наряде любая девушка станет настоящей красавицей. Все дело в этих шелках, переплетении золотых нитей, парчовых вставках и мелких бриллиантах на присборенных верхних и нижних юбках. Все будут смотреть на нарядный корсет, на восхитительные рукава с буфами, на золотое шитье вокруг плеч и локтей. Все внимание привлекают искусно скроенные ярды дорогой ткани, а какая женщина их наденет, всем безразлично.

– Что, если ты станешь этой женщиной?

Голос или фантазия? Корделия вздрогнула и оторвалась от работы. За мелким переплетом окна кто-то притаился. Кажется, черная птица. Уж она-то не была способна произнести слова, зато хлопанье ее крыльев напугало Корделию. Вместе с испугом палец пронзила боль. Игла, которую Корделия неосторожно сжала в руке, впилась ей прямо под кожу. Было жутко больно, а птица будто смеялась. Хлопая крыльями, она отлетела от окна. Корделия видела, как такие же вороны гнездятся на крышах. Но еще ни разу ни одна из них так дерзко не стучала в окно.

Из ранки на пальце закапала кровь. Укол оказался куда более глубоким, чем она решила вначале. Стоило поискать платок или какую-то тряпку, чтобы ничего не испачкать, но уже было поздно. Капельки крови упали на подвенечное платье и разошлись на белом атласе ярко-алыми пятнышками. Как будто расцвели кровавые цветы. Красное на белом. Этого уже ничем не отстирать и не смыть. Корделия ахнула. Что же она наделала?!

И в этот самый миг кто-то перехватил ее руку. Корделия напряглась. Чьи-то пальцы держали ее нежно и крепко чуть повыше запястья. А кровь все продолжала капать из ранки вниз на красивую белую ткань.

– Рад знакомству, мадемуазель, – произнес приятный бархатистый голос.

Корделия смотрела и не могла отвести глаз. Такого красивого лица она еще никогда не видела. Мужчина рядом с ней действительно напоминал ангела. Красивый, светловолосый, с приятными чертами лица и мягко очерченным ртом. Глаза цвета лазури слегка сияли, и казалось, что ты тонешь в них, как во время полета в небесах. И он был роскошно одет. Аристократ, а не слуга. Интересно, сколько белошвеек работали ночи напролет над его колетом и коротким плащом. Но Корделия смотрела только на лицо. Как же он красив! Должно быть, это хозяин дома. Судя по описанию, да.

Он смотрел на нее так же пристально, как она на него. И несмотря на острую боль в пальце, этот миг показался ей чистым волшебством.

– Я Донатьен.

Это имя она знала.

– Корделия, – представилась она.

– Как красиво звучит!

Красиво, как кровь на подвенечном платье, мелькнуло в мыслях у Корделии, а он вдруг поднес к губам ее руку и поцеловал. Никто еще так не делал. Корделия не привыкла к тому, чтобы за ней ухаживали. Она родилась не в том обществе, где приняты изысканные манеры, но он смотрел на нее так, будто она была выше других, а ничуть не ниже. Будто это она была здесь принцессой, а не он хозяином дома.

Он будто не заметил раны на ее пальце, хотя слегка измазал губы кровью. Ему это даже пошло. Он был слишком бледен, а мазок крови на устах придал его виду немного яркости. Корделия смотрела на его покрасневшие губы, и в голову почему-то приходило сравнение с раздавленной розой. Она вдруг поняла, что ей хочется поцеловать эти губы хотя бы для того, чтобы проверить, действительно ли у них вкус крови и опавших розовых лепестков.

Глава 12. Анатомия боли

Клер очнулась, будто ото сна. Несколько мгновений она моргала и растерянно озиралась на ряды книг на полках. Где она все это прочла? Когда? Зачем? От истории веяло могильным холодом, кровью и ароматом кладбищенских роз. Она не хотела этого вспоминать. Холод статуй в склепе, колыхание гондолы на холодной воде канала, в котором ютятся русалки, целующаяся пара в фельце, дама подставляет кавалеру руку, и он режет ее ладонь стилетом, чтобы тут же прильнуть губами к ране.

Все это бред в стиле маркиза де Сада или лорда Байрона, ставшего вампиром. Так почему же ее тревожит все это? Почему странные сюжеты преследуют ее, как галлюцинации? Ведь никто не заказывал ей рисунки к подобным историям. Иначе она бы непременно запомнила.

Клер обработала порез глицерином, но он все равно сильно болел. Кровь испачкала ее любимый топ. На коже остался тонкий шрам чуть повыше запястья. Шрамы – это так некрасиво. Порез можно заклеить пластырем, но изогнутая белая полоска на месте зарубцевавшейся раны выглядит совсем уж непривлекательно. Кажется, Шанна говорила что-то о том, что шрамы легко можно вывести лазером. Себе подруга выводила только надоевшие татуировки, но вроде бы удачно. Клер внимательно посмотрела на безобразную полосу с рваными краями.

Как уязвима плоть! Как легко изуродовать ее прикосновением лезвия. Даже если человек совершенен, как статуя, в отличие от статуи он непрочен. Достаточно всего лишь поводить по коже лезвием, и от красоты не останется и следа.

Возможно, существо в зеркале было право. Она должна дорожить своей красотой, как некой хрупкой драгоценностью, которую очень легко уничтожить. Когда красота есть, ее не слишком ценишь, потому что к ней привыкаешь, но угроза того, что можешь лишиться ее, вдруг приводит к панике. Только в этом случае осознаешь, как она тебе важна. Красота лица. Красота тела. Красота нетронутой плоти.

Изуродованное существо в зеркале всего этого было напрочь лишено. Если оно вообще существовало. Может, обожженное и изрезанное лицо – это всего лишь плод богатой фантазии Клер? А как быть с приятным юношеским лицом, которое иногда смотрело на нее из того же зеркала. Оно словно стало заложником другого, уродливого создания. Оно манило и ждало.

Клер вдруг вспомнился рассказ про Джекила и Хайда. Могут ли красота и уродство быть всего лишь двумя ипостасями одного и того же создания? В английской литературе – да. Но в жизни? Вернее, в смутных видениях?

Клер побросала в розовую косметичку, служащую ей футляром, свои кисти и карандаши и вдруг заметила сверкнувший среди них острый предмет. Лезвие! Откуда оно здесь? Она не помнила, чтобы когда-либо в жизни имела что-то такое. Это явно не мастихин, а вполне острый нож. Тонкий заточенный стилет с резной рукояткой. В жизни Клер видела нечто подобное впервые, но во снах…

Она вынула предмет из сумочки осторожно и бережно, как будто он был живой змеей, способной ужалить. Кто, кто, а она уж помнила, как может ожечь лезвие, к которому неосторожно прикоснулся голыми руками. Сильнее, чем крапива или горящий огонь. Клер боялась, что ее пальцы соскользнут с рукояти, как по гладкому льду. У лезвия действительно был какой-то льдистый суровый оттенок, как будто это и не нож вовсе, а осколок айсберга.

Вещь была явно старинной, как экспонат или реликт, позаимствованный из какого-либо музея. Только он удивительно хорошо сохранился. Стилет был еще новее и чище, чем товар, только что поступивший в магазин. Клер невольно засмотрелась на свое отражение в сверкающем лезвии. Как красиво! И как легко этим же лезвием всю красоту сокрушить!

Ее вдруг пронзило странное извращенное желание. Порезаться! Просто взять и полоснуть лезвием по коже так, чтобы выступила кровь. Это было жутко, неприятно и в то же время невероятно соблазнительно. Снова почувствовать щиплющее жжение в коже. Снова увидеть, как выступают капельки крови, будто роса на цветке. Желание было таким страстным, что Клер едва удержалась.

Ее словно прожгло изнутри. Мысль нанести себе какую-то рану или увечье стала почти наваждением.

Клер будто спала на ходу. Разве могут разумному человеку в голову прийти подобные мысли? Надо думать рационально. В конце концов, она взрослый человек с рафинированным вкусом и приятными манерами. Так откуда же в ней взялась эта тяга к крови, к смерти, к насилию? И самое главное – к саморазрушению. Почему мысль порезать себя начала казаться ей куда более соблазнительной, чем нарисовать что-то кистью на холсте или подкрасить губы дорогой помадой.

Все это было так необычно. Как во сне, она поднесла лезвие к собственной коже чуть пониже локтя и аккуратно провела им тонкую линию поперек руки. Боль тут же защипала, как тлеющие на руке угольки, но ощущение все равно было каким-то завораживающим. Лезвие чертило тонкий аккуратный рисунок. Такого нельзя было повторить на бумаге или холсте. Это искусство требовало в качестве полотна исключительно живой плоти. Уникальное искусство. Клер не могла оторвать глаз от тонкой раны, тут же налившейся алым цветом. Этот порез казался линией совершенства. Абсолютно идеальная черта на совершенном полотне ее лилейной кожи.

В этот раз порез не показался ей раскрывающимся, как жадные губы. Он был словно прямая дорога, уносящая ее в лабиринт воспоминаний. Клер видела кровоточащие черные свечи, ножи, мертвые женские тела на столе и кого-то стоящего над ними, кого-то в камзоле. Видела собственные ладони, исколотые шипами роз, и складки собственного подвенечного платья. Слышала вопрос:

– Зачем ты сюда пришла?

И тут же пренебрежительное:

– Ну ладно, раз уж пришла, оставайся! Смотри! Это будет и твоим промыслом когда-нибудь…

И скальпель в его руке опустился на грудь мертвой женщины. Манжеты окрасились кровью.

Окровавленные губы целовали Клер, и она чувствовала этот поцелуй. Он был и сладким, и жутким одновременно. Словно в губы пытается заползти змея, а не чей-то кровоточащий язык.

Ей виделись могилы и черви. Мраморные статуи и растерзанные трупы. Втоптанные в землю цветы и золотые монеты. Она ощущала, как сидит за изысканным столом, но ест плоть и червей. Ей доставляли удовольствие целующие ее губы, но было страшно от вида ран на этих губах.

Клер опомнилась только спустя несколько минут. Кровавые струйки уже стали такими густыми, что окрасили всю руку. Кровь закапала на ковер. Клер зажала рану пальцами, и они тут же окрасились в алый цвет.

Какая сильная боль! Странно, что болевые ощущения пришли только сейчас. Когда наносила порез, почти ничего не чувствовала. Так люди делают что-то в трансе или под воздействием гипноза. А потом наступает болезненное пробуждение.

Сейчас боль пульсировала в руке, как отдельное от тела живое существо, которое присосалось к тебе и требует страданий. Клер не помнила, куда дела аптечку с бинтами и мазями. Она схватила первое полотенце в ванной, чтобы наскоро обмотать им руку, но ее взгляд уперся в зеркало.

Вернее, нечто из зеркала перехватило ее взгляд. Нечто, что обитало в зеркале. Клер ахнула и уперлась руками в края раковины. Кровь продолжала течь по руке, а ее пальцы судорожно вцепились в мраморный бордюр. Ногти стали красными от крови, боль прожигала насквозь, но сознание горело сильнее.

«Кто ты? – хотела спросить Клер. – Чего от меня хочешь? Зачем преследуешь меня? Зачем навязываешь мне свои мысли? Почему ты убиваешь людей вокруг меня?» Почему, почему, почему…

Так много вопросов накопилось у нее, только не имело смысла произносить их вслух, потому что Клер знала, что он не станет отвечать ни на один. Если бы хотел, то давно бы ответил, потому что мог читать в ее сознании, как по раскрытой книге. Но вместо того чтобы дать ей хоть крошечную надежду на то, что она не сходит с ума, он только усмехался. Клер видела его зловещий оскал, слышала хохот. А еще окровавленное лезвие в его руке. Она это видела. По ту сторону зеркала. Странное лезвие. Почти такое же, как то, что она нашла у себя, только с какой-то эмблемой на рукоятке.

У Клер перехватило дыхание. Она смотрела в зеркало так же пристально, как существо оттуда пялилось на нее. Оно жило там, в зазеркалье, или просто пряталось? Она воображала его себе или оно правда есть? Клер старалась найти ответы сама, но все было так запутано.

Зеркало вдруг подернулось туманной дымкой, как будто ни с того ни с сего вдруг запотело. И это в холодном помещении, где нет ни пара, ни горячей воды. Клер потянулась протереть стекло и только потом вспомнила, что ее рука все еще в крови. Но уже было поздно останавливаться. На зеркале остался длинный кровавый след. Как будто после убийства, когда рядом кого-то зарезали и густая багровая кровь забрызгала стекло. Помнят ли зеркала об убийствах?

Где-то далеко в комнате звонил телефон. Наверное, это Шанна снова хотела поделиться последними новостями о разбередивших ее воображение катастрофах. Или Брэд названивал, чтобы напроситься в гости или на свидание. Треньканье звонка доносилось будто совсем из другого мира. Из обычного земного мира. А здесь, перед зеркалом в ванной, словно раскрывался целый космос, прикрытый лишь отражающей амальгамой. Сейчас Клер видела лишь свое настороженное отражение, но знала, что за ним в любой миг может раскрыться целая вселенная, наполненная непостижимыми ужасами, как в произведениях Лавкрафта.

«Кто ты и чего хочешь от меня?» – Она не произносила эти слова, но вопросы повисли в сознании, будто дым от костра. Клер хотела все знать. Силилась что-то вспомнить. Что-то, что произошло очень давно и совсем не с ней. Однако события странным образом были ей знакомы. Нужно было лишь напрячь память. Но она не могла сделать над собой усилие. Куда легче порезать себя, снова причинить телу боль. Ведь физическая боль очень часто оказывается не такой страшной, как боль, затаенная глубоко в подсознании.

Глава 13. Акт необратимости

Воспоминания – как спящий дракон. Они затаиваются где-то глубоко в мозгу и обвивают его своими когтями и щупальцами. Всего миг – и они дохнут огнем. Для целого огненного взрыва достаточно лишь крошечной спички. Тонкого намека, неосторожно брошенного слова или какой-то случайно замеченной вещи, которая вдруг пробудила боль в памяти, снова сделала ее активной. В этот миг проснувшийся дракон становится неукротим, он спалит весь твой разум и все, до чего сможет дотянуться через него.

Клер понимала это. Будь на то ее добрая воля, она предпочла бы не вспоминать ничего. Но воспоминания оживали сами собой. Они будто ей и не принадлежали, а прокручивались, как картинки на экране. Как кадры какого-то готического фильма. Сад с роскошными благоухающими в ночи розами, под которыми в земле гниют трупы. Кровь в кубках на столе. Тела, изрезанные ножом практически до неузнаваемого состояния. Но Клер знала, кто эти мертвецы. Когда-то это были ее враги. Теперь это были изувеченные трупы. Потому что когда-то эти же самые люди изувечили его самого. Его… Клер щурилась на пламя свечей. Она не могла восстановить в своих воспоминаниях лица. Ей мерещились лишь черные свечи, истекающие не плавящимся воском, а кровью. Свечи для колдовства. В воспоминаниях она знала этот ритуал, но не помнила его смысла.

В воспоминаниях она сидела за дубовым столом для пира. Совершенно пустым, не считая кого-то, кто сидел по другую сторону от нее. И лицо его пряталось в тени. Хотя странно, откуда взяться тени, если вокруг него поставлено столько свечей. Красив он или безобразен? Как Клер ни силилась, а она не могла этого рассмотреть. Это было не в ее власти. Пока! Она видела лишь его руки, лежащие на столе. Вернее, только манжеты вокруг этих рук и блеск дорогих перстней. На ее пальцах тоже были дорогие кольца, которых в теперешней жизни она никогда не носила, и пышные манжеты, и нежнейшие рукава, перевитые нитями жемчуга. На лоб тоже давила тяжесть жемчужин. Жемчужины – свидетельства смерти устриц. И Клер ощущала каждой клеточкой кожи, как же они тяжелы. Казалось, что на коже лежат тельца мертвых насекомых.

А на изысканных тарелках перед ней действительно лежали мертвые черви и кусочки плоти. Она знала, что эта плоть была человеческой, поэтому не притрагивалась к столовым приборам из золота. Она чувствовала себя так, будто умерла сама. И это вовсе не из-за того, что корсет на китовом усе стискивал грудь так, что перехватывало дыхание. Она чувствовала себя тенью. Тенью в белом на омерзительном пиру. А он ждал. Ждал, пока она что-то решит. И она взяла в руки одну из золоченых вилок.

Клер казалось, что часы на комоде отсчитали уже, по меньшей мере, не одно столетие. Узорчатые стрелки вертелись по циферблату мимо римских цифр. Все цифры были ей хорошо знакомы, но она так и не смогла сосчитать, сколько же точно часов прошло.

Кажется, она впала в транс или просто слишком сильно задумалась. Маятник часов мерно раскачивался туда-сюда. В такт ему, не умолкая, разрывался телефон. Это до нее пытался дозвониться Брэд. Клер не хотела брать трубку вообще, но, подумав, все же решила, что это будет невежливо. С каких это пор она начала проявлять вежливость по отношению к Брэду? С тех пор, как поняла, что ей необходимо иметь хоть какую-то компанию, чтобы не остаться наедине с призраками. Она и так уже оказалась в плену у каких-то иллюзий. Присутствие живого человека рядом могло бы это изменить. Когда рядом хоть кто-то есть, все страхи становятся меньше, а зависимость от потустороннего слабнет.

Возможно, родители Клер были правы, когда внушали ей, что она не должна стремиться к одиночеству. Разумеется, творческому человеку необходимо оставаться иногда наедине с собственными мыслями, чтобы создавать свои произведения. Но друзей тоже не стоит прогонять. В их обществе жить спокойнее. У Клер всегда и всюду находилось полным-полно парней и девушек, которые хотели бы с ней подружиться. Это было редкое качество, достойное того, чтобы ему позавидовать, ведь другие мечтали оказываться всегда в центре внимания, но, как ни старались, добивались в общении лишь весьма скудных результатов. Клер же не приходилось делать совсем ничего для того, чтобы люди увлекались ею.

Наверное, их привлекала ее удивительно красивая внешность или загадочность. А может, заманчивое сочетание того и другого. Во всяком случае когда Клер давала понять, что не хочет слишком часто общаться с кем-то, эти люди сильно обижались на нее и начинали считать гордячкой. Ей было все равно. Чужое мнение ее редко волновало. Сама не зная почему, она стремилась к одиночеству. Наверное, она была права – не стоило уважать людей, которых из всех возможных качеств привлекала лишь ее слишком яркая внешность. Разве можно выбирать друзей по внешности?

Вместе с вопросом в сознании тут же всплыл загадочный хриплый голос: «Ты даже не представляешь, каким сокровищем обладаешь».

Она зажмурилась, тут же представив себе лезвие, полоснувшее по ее лицу. Она не хотела себе ничего подобного представлять, но черная фантазия никуда не уходила из мозга. Вот чьи-то изувеченные руки сжимают нож и подносят острие к ее щеке. Вот холодная сталь касается кожи, и на ней раскрывается рана, подобная багровому цветку или паразиту, севшему на лицо, словно большая пиявка или медуза. Жуткие морские паразиты тоже по яркости подобны цветам. Точно так же и раны. Они как алые паразиты на твоем теле. Они всасываются в кожу, чтобы расцвести болью и кровью.

Клер видела перед закрытыми веками, как рука с лезвием снова и снова наносит порезы на ее лицо, изгиб шеи, плечи. И кровь густо капает на белое подвенечное платье, которого сама Клер никогда в жизни не надевала. Она даже никогда не видела нигде такого платья. Оно было слишком старомодного покроя, чтобы увидеть нечто подобное в витрине современного магазина, пусть даже очень изысканного.

Она собралась с силами и подняла телефонную трубку лишь для того, чтобы сказать Брэду пару ничего не значащих фраз, а потом от души надеяться, что он не воспримет их как приглашение на чай. Ее приятель обладал редким талантом принимать самые простые замечания о спорте или погоде как прямое приглашение на свидание. Эта черта в нем ее часто раздражала.

Клер сейчас не хотела ни с кем видеться. И еще меньше ей хотелось ставить кого-то в известность, по какой причине на ее левой руке появилась такая ужасающая рана. Хорошо хотя бы, что ей не пришло в голову порезать правую руку. Что за художница без действующей правой руки? Клер часто преследовал страх ненароком поранить или вывихнуть себе пальцы и таким образом надолго лишить себя возможности продолжать работу. Она любила свое творчество. Какой бы зловещий акцент ни начали сейчас приобретать ее работы, они все еще продолжали оставаться тем, что наравне со страхом вызывает восхищение.

Вызывать врача Клер тоже не хотелось. Конечно, можно было соврать что-то про несчастный случай, но она не любила врать. К тому же ее мучил какой-то суеверный страх. Казалось, к порезу не имеет права прикасаться никто, кроме нее самой. И Клер решила перебинтовать рану сама. Конечно, это неудобно делать одной рукой. Но она ведь привыкла самостоятельно со всем справляться. Сама двигала мебель, сама чинила поломки, сама зарабатывала себе на жизнь.

Она могла со всем справляться сама. Вот если бы в зеркале только не поселился некто, готовый ей во всем помешать. Он был словно ее темная половина. Словно ухмыляющийся преступник Хайд в идеальной биографии джентльмена Джекила.

Кровь уже перестала течь, но боль все еще не проходила. Какая сила дернула ее руку, сжимавшую нож? Клер так и не смогла этого понять. Но ей стало страшно. Что, если такое повторится? Что, если ей захочется порезаться еще раз? Или кто-то просто внушит ей, что ей этого хочется?

На миг ей даже захотелось позвонить кому-то из подруг или друзей и попросить провести у нее ночь. Но потом она обратила взгляд на изящные венецианские маски, развешанные повсюду на стенах. Фарфоровые, гипсовые, керамические, с перьями и изящно подведенными глазами, с губами, улыбающимися сладко и ядовито одновременно. Они будто говорили: «Не стоит!»

И Клер невольно засмотрелась на них. Типично женские черты и причудливые очертания сов, павлинов, колибри или диковинных рыб – все эти сочетания в украшенных камнями и перьями масках будто переносили в дом атмосферу венецианского карнавала. Клер ни с кем не хотела делиться этой таинственной атмосферой. Со всех сторон ее окружали маски, и она невольно подпала под их влияние.

Что такое пара капель крови в сравнении со спокойствием души и блаженным одиночеством? Клер бессознательно вытерла руку о первый подвернувшийся плед и даже не попыталась продезинфицировать рану. Все мелкие заботы вдруг куда-то ушли, как будто их и не было.

Под окнами раздавались какие-то шумы, но это были уже не привычные звуки магнитолы. Наверное, у соседей случилась драка или какие-нибудь еще неприятности. А может, обвалилась крыша или какое-то строение, как это вышло возле кинотеатра, где они недавно были вместе с Брэдом. Клер даже не выглянула из окна, чтобы проверить. К тому же сейчас уже вечер. Кругом темно. В темноте ничего особо и не рассмотришь.

Клер взяла со столика газету, которую бросила туда еще утром, и начала просматривать заголовки. Взгляд скользил по ним. Никакие новости на самом деле ее вовсе не волновали. Она просто хотела на что-то отвлечься. Но шум под окнами не стихал. Возможно, все-таки стоило надеть тапочки и выйти на крыльцо, чтобы глянуть, в чем дело. Внизу ведь есть фонарь. Клер задумалась.

Кто-то постучал в ее дверь. Удивительно, как после внешних шумов она смогла отличить стук в собственную дверь от любых других громких звуков. Но стучали точно к ней. Причем так отчаянно. За человеком по ту сторону двери как будто гнались.

Спустя мгновение Клер решила приоткрыть входную дверь, не снимая цепочки. Человека, который стоял за порогом, будто облили краской. Густой красной краской.

– Помоги мне!

Клер немного удивилась и насторожилась. Она вроде узнала его по светлым волосам и одежде. Но не может же это и впрямь быть тот соседский парень, которого она замечала здесь не раз! А если это и вправду он, то что с ним приключилось? Он весь целиком упал в горящую печь или каким-то другим способом сумел содрать с себя почти всю кожу?

– Впусти меня! – окровавленная рука лезла в дверь.

– Нет, – Клер испуганно отпрянула. – Я лучше вызову помощь, а вы подождите здесь.

– Только дай мне войти, – окровавленное создание упрямо лезло в дом. Однако Клер боялась его впустить, уж слишком оно было ужасающим. Она невольно вспомнила, как в фильмах окровавленные и озлобленные жертвы сами становятся мстительными убийцами. Существо за дверью выглядело перепуганным, как будто боялось преследования. Клер тоже боялась. Боялась того, что могло затаиться в ночи за его спиной.

– Неужели ты не понимаешь, что он за мной идет, – прохрипело окровавленное нечто. – То, что он сделал со мной, он потом сделает и с тобой.

Последнюю фразу он прошептал почти доверительно, будто между ними двоими могло быть что-то общее, чего пока нельзя разглашать. А потом внезапно отстранился от двери. Но Клер все еще чувствовала запах крови и паленой плоти, он ударял прямо в ноздри, пряный и неприятный.

Клер подумала, что неплохо бы было вызвать полицию или хотя бы сообщить им о том, что под ее окнами бродит какой-то сильно пострадавший человек и раздаются странные пугающие звуки. А что, если все это просто очередная ее галлюцинация и над ней только посмеются? Оцепеневшие пальцы так и остались лежать на филенках двери. Клер не сразу нашла в себе силы закрыть ее и запереть на замок.

Она выглянула в окна, но из-за темноты за ними ничего не разобрать. Только где-то протяжно скулили собаки. Самих псов Клер не видела, зато их протяжный вой чем-то напоминал стоны банши.

Собаки обычно так дико воют, когда чуют близкую смерть своего хозяина, припомнила Клер старую примету. А ведь у того белокурого соседа вроде были собаки. И не одна, а сразу несколько. Клер видела, как он выгуливал их по вечерам.

Ну и что? Это же просто примета. Она косо глянула на рану, перерезавшую ее руку от самого локтя и почти до вен на запястье. Как странно: человек, постучавший в дверь, впился взглядом в ее рану, как будто та была неким магическим знаком, с которым он уже сталкивался на практике. И этот знак тут же пробудил в нем неописуемое доверие, словно у него с Клер могло быть что-то общее. У нее мурашки пошли по коже от подобных ассоциаций. Наверное, ей все это только показалось. А человек за дверью был просто каким-то пьяницей, поранившимся о бутылочное стекло.

Лучше думать так. Ведь если пострадавшим и впрямь был тот белокурый парень, то все ее опасения неизменно сбываются. И с теми, на кого некая сила обращает ее пристальное внимание, действительно происходит нечто страшное. Рано или поздно.

Клер затаила дыхание. А венецианские маски взирали на нее со стен спокойно и загадочно – может, хранили какую-то тайну? Об этой ночи, о порезе, о некоем древнем предназначении. И эта тайна тоже позволяла иметь с Клер нечто общее. Нечто такое, о чем не должен узнать никто.