Текст книги "Древнерусский иллюстратор житий святых. Нетекстовая текстология"

Взаимодействие литературного текста и иллюстрации происходит на уровне поэтики древнерусской литературы и поэтики древнерусской книжной миниатюры. По аналогии с устойчивыми литературными формулами и словосочетаниями удалось выделить некоторые устойчивые иконографические формулы и составляющие их иконографические единицы; установлено, что, как в литературном языке Древней Руси параллельно использовались церковнославянский и древнерусский языки, так и в книжной миниатюре существовали соответствующие им художественные приемы, связанные с этикетностью изображений. Кроме того, в предыдущих параграфах также были выявлены взаимосвязи «поэтики» книжной миниатюры с поэтикой древнерусской литературы на уровне композиции и отдельных ее элементов: семантики цвета, поз и жестов в слове и изображении.

Все это подводит к следующему выводу: миниатюры древнерусских лицевых рукописей, являясь «параллельным изобразительным рассказом к словесному рассказу»[144]144
  Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы… С. 45.


[Закрыть], подчинялись законам поэтики древнерусской литературы, что позволяет говорить о древнерусской иллюстрации как об особом изобразительном тексте, который делал зримым текст литературный.

Глава 2
Миниатюрист как читатель и интерпретатор древнерусских житий

§ 1. Миниатюрист как читатель. Обобщение и конкретизация литературного текста миниатюристом

Как удалось доказать в предыдущей главе, древнерусская иллюстрация являлась изобразительным текстом, во многом строящимся по законам поэтики древнерусской литературы. Однако притом что миниатюристы стремились максимально точно перевести словесный текст в изображение, они, как неоднократно отмечалось исследователями древнерусской миниатюры, вольно или невольно вносили в изобразительный текст изменения – дополнения, уточнения, сокращения по отношению к литературному тексту[145]145
  См., например: «Миниатюристы вообще верно следовали тексту, тем не менее сведения, сообщаемые текстом рукописей, в рисунках иногда существенно дополнены, иногда своеобразно истолкованы» (Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник… С. 27); «Миниатюрист имел возможность пополнить свой рассказ частностями, не упомянутыми в тексте, но нередко менявшими смысл летописного известия» (Подобедова О. И. Миниатюры русских исторических рукописей… М., 1965. С. 93) и др.


[Закрыть]. Выше (глава 1, § 1) мы пришли к выводу, что автор текста и автор иллюстраций описывают события, представляя в итоге синтез описаний, данных с разных точек зрения. Именно эти неизбежные различия в передаче материала позволяют словесному тексту и иллюстрациям дополнять и пояснять друг друга. Теперь же попытаемся выделить и проанализировать различные типы изменения сообщений литературного текста в иллюстрирующих его миниатюрах.

Одним из самых распространенных «изменений» является следующее: если в литературном тексте жития передаются конкретные слова говорящего или молящегося персонажа, то миниатюрист может лишь изобразить этого персонажа говорящим или молящимся, но, как правило, не может передать содержание самой речи. Такие примеры встречаются едва ли не на каждой миниатюре. Эта «неполнота» передачи литературного текста обусловлена спецификой изобразительного языка иллюстраций, передающего прежде всего внешнюю сторону событий.

Надо отметить, что в некоторых случаях миниатюрист все же пытается доступными ему средствами передать содержание речи, молитв или мыслей персонажа. Например, в тексте Жития Сергия Радонежского говорится: «Преподобный же отец наш игумен Сергий, аще и прял игуменство старейшинства, но обаче не измени правила своего черническаго, на памяти имея “Иже кто в вас хощет быти старейший, да будет всех менший и всем слуга”. На то учение Спасово взираше, смиряя себе и менши всех творяшеся, и собою образ всем творя» (Петр. сп., л. 154). Иллюстраторы лицевых списков Жития Сергия Радонежского передают этот фрагмент текста следующим образом (123 об. / 153 об. – илл. 66). в верхней части миниатюры, в сегменте неба изображен Иисус Христос с Евангелием в руках, а несколько ниже, в келье, представлен Сергий, взирающий на Христа и также стоящий с раскрытой книгой в руках. Без параллельного литературного текста это изображение теряет большую часть своего смыслового наполнения. В изображении можно усмотреть лишь указание на следование преподобного евангельскому учению Христа, а также на уподобление Сергия Радонежского Христу, благодаря проведению миниатюристом явной зрительной параллели: Христос с книгой в руках – Сергий с книгой в руках. Здесь также можно констатировать наличие в миниатюре определенного обобщения по отношению к литературному тексту жития, так как сама причина уподобления Христу – смирение Сергия – в изображении не может быть передана.

Такие случаи обобщения информации, содержащейся в литературном тексте, обусловлены особенностями изобразительного языка миниатюр и, как правило, являются вынужденными, а не преднамеренными со стороны миниатюриста.

Обратимся к другим примерам обобщения. Часто встречаются иллюстрации, в которых миниатюрист как бы специально не фокусирует внимание читателя лицевого списка на конкретных деталях изображаемого. Так, например, иллюстратор младшего лицевого списка Жития Антония Сийского, изображая монастырь, в который первоначально приходит преподобный, в разных миниатюрах передает его по-разному (Сп. 2, л. 113 и 114). На находящихся рядом миниатюрах он свободно варьирует порядок расположения строений, их цвет и декор, изменяя облик одного и того же монастыря почти до неузнаваемости. Это объясняется стремлением миниатюриста передать образ монастыря вообще, а не конкретные подробности облика Пахомиевой Кеновской пустыни, о которой в данном случае идет речь.

Вспомним также явление, о котором говорилось в предыдущей главе: один и тот же персонаж изображается на соседних миниатюрах или даже на одной миниатюре в одеждах разного цвета. Примеры этого приводились в связи с рассуждениями о семантике цвета в слове и изображении (глава 1, § 2; см. илл. 9, 10). Здесь возможно такое же объяснение этого явления, как и вышеизложенного примера с изображением монастыря. А именно: вариативность изображения одного и того же предмета или персонажа можно расценивать как одну из форм обобщения текста миниатюристом.

Обратившись к поэтике древнерусской литературы, мы обнаружили, что такое обобщение сопоставимо с явлением художественного абстрагирования. Как писал Д. С. Лихачев, «стремление к художественному абстрагированию изображаемого проходит через всю средневековую русскую литературу. Стремление это сказывается по преимуществу в высоких жанрах литературы, но очень для нее характерно, отражая идеалистичность средневекового мировоззрения»[146]146
  Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. С. 102.


[Закрыть], и далее: «…основное, к чему стремятся авторы произведений высокого стиля, – это найти общее, абсолютное и вечное в частном, конкретном и временном»[147]147
  Там же. С. 103.


[Закрыть]. Одним из приемов поэтики художественного абстрагирования является прибавление к наименованию второстепенного действующего лица слова «некий», «некая», что «служит изъятию явлений из окружающей бытовой обстановки, из конкретного исторического окружения»[148]148
  Там же. С. 104.


[Закрыть]. Своеобразным визуальным аналогом этого литературного приема является изображение одного и того же архитектурного сооружения в разных видах или одного и того же действующего лица в разных одеждах. Примеры этому обнаруживаются во всех исследуемых рукописях. Указанная вариативность в изображениях чаще всего является преднамеренной, сознательно допускаемой художником-иллюстратором, поэтому должна рассматриваться как художественный прием миниатюриста, который действует так же, как агиограф, прибавляющий к наименованию этого явления слово «некий».

Другая форма обобщения, используемая читателем-миниатюристом, – это объединение в одной композиции разновременных событий. Здесь мы имеем в виду не только традиционные для средневекового искусства двух– и более кратные изображения на одной миниатюре одного и того же персонажа в разных позах. В рассматриваемых рукописях встречаются также изображения двух беседующих друг с другом персонажей (то есть находящихся в одной временной плоскости), при этом на миниатюре оказываются переданы разные по времени события. Ярким примером этого является одна из иллюстраций к Житию Михаила Клопского (л. 328 об.), на которой преподобный Михаил изображен в момент произнесения им пророчества об архиерейской хиротонии Евфимия (юродствуя, Михаил возложил на свою голову убрус), а сам Евфимий, беседующий с ним, представлен уже рукоположенным епископом, пришедшим благодарить святого (илл. 67). Таким образом, на миниатюре объединены произнесение пророчества и его исполнение.

Поскольку такая форма обобщения очевидно является преднамеренной со стороны миниатюриста, то ее тоже следует рассматривать как художественный прием. В поэтике древнерусской литературы ему также обнаруживается аналогия – явление, которое Д. С. Лихачев называет «суженностью, компактностью художественного времени», подчиненной «закону средневекового искусства – закону цельности изображения»[149]149
  Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. С. 249.


[Закрыть]. «Средневековый художник стремился изобразить предмет во всей его данности… В изложении отобрано только то, о чем может быть рассказано полностью, и это отобранное также “уменьшено” – схематизировано и уплотнено»[150]150
  Там же. С. 249–250.


[Закрыть]. Этот прием схематизации и уплотнения времени и пространства в описании событий наблюдается и в книжной иллюстрации.

Итак, в некоторых случаях древнерусский миниатюрист сознательно прибегает к пространственному или временному обобщению, используя его как художественный прием. При этом пространственное обобщение соответствует приему художественного абстрагирования в древнерусской литературе, а временное обобщение соответствует явлению компактности художественного времени в средневековых литературных произведениях. Такие формы обобщения, сознательно используемые иллюстраторами в книжной миниатюре как художественный прием, являются художественным, в отличие от рассмотренного выше непреднамеренного обобщения.

В начале параграфа был приведен пример непреднамеренного обобщения сравнительно подробного текстового сообщения о смирении преподобного Сергия Радонежского. Обобщение обусловлено спецификой изобразительного искусства передавать преимущественно внешнюю сторону событий. В той же иллюстрации мы одновременно сталкиваемся и с примером конкретизации миниатюристом литературного текста. Лаконичные слова Жития о Сергии «и на дело прежде всех исходя» (Петр. сп., л. 154) конкретизированы в миниатюре и переданы даже двумя сценами (123 об. / 153 об. – илл. 68а): в первой из них Сергий изображен в поварне (?) выливающим воду из кувшина в котел, стоящий на печи. Во второй сцене Сергий изображен рубящим в лесу деревья. В обеих сценах представлена также братия, взирающая на труды Сергия. Не имея возможности передать временные характеристики событий – раннее «исхождение» Сергия на труды, – миниатюрист заменяет их пространственной информацией, заключающейся в бытовых подробностях и деталях монастырского труда. Так же подробно миниатюристы лицевых списков Жития Сергия Радонежского изображают строительство преподобным сеней: на миниатюре (Троиц. сп., л. 135 об.) Сергий тешет доски, расщепляет их, приставляет к стене и забивает на крыше гвоздь. В тексте Жития процесс строительства не описывается. Преподобный Савватий, о котором в тексте его Жития кратко сказано, что он «пребываша ту (в Валаамском монастыре. – Н. Ю.) со братнею тружаяся» (Булатн. сп., л. 22 об.), на миниатюре (л. 6 об. / 22 об. – илл. 68б) изображен рубящим дрова (другие монахи носят их в монастырь) и месящим тесто в пекарне (другие братья ставят хлеб в печь). Аналогичным образом «дела ручные» конкретизированы и в Житии Зосимы Соловецкого: монахи изображены (л. 41 / 60) рубящими дрова, выпекающими хлебы и варящими пищу[151]151
  Именно эти «дела ручные» сами по себе являются литературным топосом.


[Закрыть], о чем в тексте не говорится. При этом то, что монахи трудились «во мнозе смирении и терпении, в посте и молитве безпрестани», как указано в Житии (Булатн. сп., л. 60 об.), в иллюстрации, естественно, не могло быть передано.

Такую конкретизацию по аналогии с непреднамеренным обобщением также можно назвать непреднамеренной, поскольку она обусловлена именно спецификой изобразительного искусства: «Если изобразительное искусство по своему существу предполагает достаточно большую конкретность в передаче собственно пространственных характеристик изображаемого мира, но в то же время допускает полную неопределенность в отношении характеристик времени, – то литература, напротив, связана в первую очередь не с пространством, а со временем: произведение литературы, как правило, довольно конкретно в отношении времени, но может допускать полную неопределенность при передаче пространства»[152]152
  Успенский Б. А. Поэтика композиции… С. 103.


[Закрыть]. В нашем случае эта разница в способе изображения одних и тех же событий в литературном тексте и в его иллюстрациях может дать исследователю древнерусской культуры ту или иную дополнительную информацию.

Одной из бытовых деталей, постоянно встречающейся во всех рассматриваемых рукописях, является «рабочая одежда» монаха. Все трудящиеся на различных послушаниях иноки изображаются древнерусскими миниатюристами не в обычных длинных монашеских облачениях, а в укороченных (до голени) рясах и (или) коротких (до бедер) мантиях. Так, преподобный Сергий Радонежский, который, по свидетельству его Жития, «просфоры же сам печаше, прежде бо пшеницу толчаше и меляше, и муку сеяше, и тесто месяше и квасяше» (Петр. сп., л. 152 об.), изображен на миниатюре (л. 122 / 152 – илл. 69) ставящим в печь противень с просфорами, толкущим в ступе пшеницу, растирающим зерно в жернове, просеивающим муку через сито и месящим тесто в большом сосуде. Сергий представлен на миниатюре в короткой мантии. На миниатюрах, иллюстрирующих строительство Сергием сеней для старца Данилы (Троиц. сп., л. 134–136), преподобный также изображен в короткой мантии. В лицевых списках Жития Антония Сийского трудящиеся монахи – «ови убо землю копающе, овии же лес секуще, инии же нивысбирающе»(Сп. 1,л. 191) – тоже представлены на миниатюрах в «рабочей» монашеской одежде (л. 191/115 об.). И сам преподобный Антоний, который «на братию ядь варяше, воду на плещах своих ношаше, дрова своима рукама сечаше» (Сп. 1, л. 197), изображен на миниатюрах обоих лицевых списков (л. 197/120) в таких же одеждах. В приведенных примерах миниатюрист дополняет вербальное сообщение пространственными характеристиками – визуальными бытовыми подробностями. Такая конкретизация раскрывает перед исследователем возможности изучения некоторых деталей средневекового, и в частности монастырского, быта, а именно – тех деталей, которые были переданы миниатюристом как современником описываемых событий, отражающим в иллюстрациях собственный визуальный опыт[153]153
  Об этом см. книгу А. В. Арциховского «Древнерусские миниатюры как исторический источник».


[Закрыть].

Кроме непреднамеренной конкретизации в миниатюрах встречаются случаи, которые могут быть связаны с индивидуальным восприятием литературного текста тем или иным миниатюристом. Например, в иллюстрируемом тексте Жития Сергия Радонежского говорится только, что после беснований вельможи в «пустых местах» «паки обретаху его и связавше, ведяху й в свой ему дом» (Троиц. сп., л. 173 об.), а на соответствующей миниатюре (Троиц. сп., л. 174 – илл. 70а) бесноватый изображен еще сидящим под иконой Спаса, со связанными руками, цепью прикованный к стене за шею. То есть иллюстратор Троицкого списка Жития Сергия Радонежского домысливает некоторые детали того, как именно бесноватый вельможа содержится в своем доме.

С некоторым уточнением миниатюристы лицевых списков Жития Зосимы и Савватия Соловецких иллюстрируют плавание посланца Зосимы в Новгород: «Тако же посылаше в Великий Новград ко архиепископу Ионе, да восприимут от него благословение и просят святости церковный…» (Булатн. сп., л. 56). Миниатюрист Вахрамеевского, а вслед за ним и Булатниковского списков (л. 37/56) изображают в море, по которому плывет лодка, белые льдины. Таким образом, они передают эти события как происходящие, видимо, поздней осенью или весной, когда лед в Белом море еще не растаял. Причем в самом Житии ничего не говорится о времени года, когда происходит плавание. Таким образом, изображением в море льдин миниатюрист как бы усиливает эмоциональное воздействие слов литературного текста Жития: «…и благостройно бяше ему путное шествие по морю и по рекам» (Булатн. сп., л. 56), ибо плавание по морю среди льдин особенно опасно.

Другой пример усиления эмоционального воздействия житийного повествования на читателя лицевого списка дает нам иллюстрация к эпизоду из Жития Зосимы Соловецкого, в котором говорится о том, что, обиженный боярыней Марфой Борецкой, преподобный «удалихся от нея». На миниатюре же изображено, что слуга боярыни изгоняет Зосиму, схватив его за плечо и замахиваясь на него кулаком (л. 62/82 об. – илл. 70б).

Эти и другие многочисленные примеры «сверхтекстовой информации в миниатюрах», как называет такой прием А. А. Амосов[154]154
  См.: Амосов А. А. Лицевой летописный свод… Часть 3, § 4. С. 241–245.


[Закрыть], свидетельствуют о том, что, кроме непреднамеренной конкретизации, древнерусские иллюстраторы прибегали к разного рода преднамеренной конкретизации литературного текста, так или иначе его истолковывая. Такая форма конкретизации, по сути, является интерпретацией той информации, которая дана читателю жития и миниатюристу в литературном тексте.

Итак, выделено два типа отношения к литературному тексту иллюстрирующих его изображений: обобщение и конкретизация, которые в той или иной мере содержатся во всех иллюстрациях, причем в одной и той же миниатюре одновременно может присутствовать как обобщение, так и конкретизация. Эти два типа «изменения» сообщений литературного текста в иллюстрации точно соответствуют двум типам преломления информации во время чтения, так как читательское восприятие всегда включает в себя одновременно обобщение и конкретизацию[155]155
  См., например: Борев Ю. Б. Теория художественного восприятия и рецептивная эстетика, методология критики и герменевтика // Теории, школы, концепции (критические анализы): Художественная рецепция и герменевтика. М., 1985. С. 7.


[Закрыть]. Действительно, любой иллюстратор является прежде всего читателем данного текста, а уже потом – его иллюстратором. В своих иллюстрациях художник отражает то, как он понял, как он воспринял литературный текст, поэтому опосредованно через изображения можно изучать его читательское восприятие. Д. С. Лихачев указывал на то, что «лицевые рукописи… могут помочь в изучении древнерусского читателя, понимания им текста. Миниатюрист как читатель иллюстрируемого им текста – эта тема исследования обещает многое. Она поможет нам понять древнерусского читателя, степень его осведомленности, точность проникновения в текст, тип историчности восприятия и многое другое. Это особенно важно, если учесть отсутствие в Древней Руси критики и литературоведения»[156]156
  Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы… С. 23.


[Закрыть]. Итак, рассмотрение книжного иллюстратора в качестве читателя открывает возможность исследовать произведения древнерусской литературы с новой точки зрения – с точки зрения ее современника, с точки зрения древнерусского читателя.

Мы выделили также виды обобщения и конкретизации: непреднамеренное и художественное обобщение и непреднамеренную и художественную конкретизацию. Непреднамеренные обобщение и конкретизация связаны со спецификой изображения как пространственного вида искусства, в отличие от временного вида искусства – литературы. Непреднамеренная конкретизация позволяет исследователю выявить те или иные реалии древнерусского быта, которые попали в иллюстрацию из непосредственного зрительного опыта миниатюриста.

Именно с этой точки зрения рассматривала Л. Д. Лихачева миниатюриста как древнерусского читателя[157]157
  Лихачева Л. Д. Миниатюристы – читатели новгородских литературных произведений // ТОДРЛ. М.; Л.; 1966. Т. 22. С. 335–341.


[Закрыть]. На материале новгородских лицевых памятников исследовательница отметила в творчестве миниатюриста-читателя следующие черты: во-первых, «точное следование описаниям, данным в тексте»[158]158
  Там же. С. 336.


[Закрыть] и, во-вторых, «широкое использование жизненных наблюдений»[159]159
  Там же. С. 341.


[Закрыть]. Оба выделенных источника для создания иллюстраций к тексту соответствуют тем компонентам, которые составляют любое читательское восприятие вообще, а именно – построение мысленного образа у читателя на основе текстового сообщения и собственного воображения, личного опыта. Отметим, что в данном случае при исследовании миниатюриста как читателя исследовательницей учитывается одно из проявлений читательского восприятия миниатюриста, названное выше непреднамеренной конкретизацией.

Непреднамеренное обобщение, по нашей классификации, дополняется «художественным обобщением», которое является результатом сознательного внесения некоторых изменений в смысл литературного текста при его переводе в изображение. В таких случаях обобщение становится художественным приемом, соотносимым с такими литературными приемами, как художественное абстрагирование и компактность художественного времени. Таким образом, древнерусский миниатюрист, визуально обобщая некоторые пространственные и временные характеристики, сообщаемые в литературном тексте жития, в целом следует художественному методу самой древнерусской литературы. Это объясняется тем, что средневековый миниатюрист как читатель находится в той же эстетической системе, что и писатель-книжник, и, следовательно, его восприятие литературного текста в описанных случаях подчиняется законам создания этого текста – поэтике древнерусской литературы и, шире, средневековой культуры.

Непреднамеренную конкретизацию в свою очередь также дополняет конкретизация литературного сообщения, сознательно вносимая миниатюристом в изображение. Именно этот вид изменения литературного текста в иллюстрации может быть наиболее информативным для исследования древнерусского читателя и древнерусской культуры в целом, так как часто именно он передает интерпретацию миниатюристом иллюстрируемого им текста.