Текст книги "Кадиш.com"

V

Вот лежит Ларри, придавленный бременем своего долга. Как же ему подыскать человека, который читал бы кадиш вместо него?

Он знает, что сейчас неспособен мыслить рационально: мешают переутомление, отчаяние и скорбь, мешает и то, что он оказался на территории, где хозяйничает сестра, и выбился из привычного распорядка. Поспать бы хоть немножко. Дожить бы до утра – тогда он атакует проблему в лоб.

Если вскоре удастся заснуть, он, авось, все-таки не спятит.

Но чтобы заснуть – Ларри-то знает, – надо выпустить пар. Почти неделю он, хоть и поднимал бунт по мелочам, не курил ни табак, ни травку, не выпил ни рюмки (что уж говорить о трех рюмках!) крепкого спиртного, ни разу не бухнулся на диван в гостиной, чтобы вволю покушать и вволю посмотреть телевизор – обжираться пищей для желудка и пищей для глаз, пока от всякой дряни желудок не сведет изжога и мозги не помутятся.

Ларри воздерживался даже от компьютерных способов расслабиться: никакой электронной почты, никаких игр; воздерживался и от интернета, кроме той неудачной попытки подольститься к племяннику, щегольнув познаниями о морских обитателях. Ларри не делал ничего ради удовольствия или бегства от реальности. Разве не в этом, по большому счету, состоит смысл шивы?

Следовать этому пути размышлений – классический, как Ларри знает и сам, образчик его коронной трусости и непоследовательности в рассуждениях, нежелания вдумываться в свои же заветные мысли.

Если бы он мечтал выпустить пар, искал способ бегства и честно пытался слегка расслабиться, то в списке вариантов в голове Ларри была бы всего одна строка. То, чему после кончины отца он абсолютно определенно не предавался, – ровно то, чему он, хоть никогда не решится себе в этом признаться, начнет предаваться вот-вот.

У Ларри ушли годы и годы пострелигиозного аутотренинга на то, чтобы отключать глаза Бога и глаза дорогих усопших: он больше не чувствует на себе их взгляды, когда ударяется в разврат. Но с минуты, когда он потерял отца, он ни разу не ублажал себя порнухой – не мог прогнать смутное ощущение, что недавно умерший отец смотрит на него сверху.

Если бы он не полагал, что теперь на волоске висит его собственная жизнь, если бы он не был уверен, что, коли не выпустит пар, сам может испустить дух на узкой койке племянника, Ларри ни за что не поддался бы соблазну, пока находится под кровом Дины.

Ларри включает свой ноутбук, запускает браузер. Наушников у него нет, так что он приглушает звук и набирает название сайта. А потом, глубоко вздохнув, драматично помедлив, жмет Enter, наводняя благочестивый дом сестры самой похабнейшей на свете похабщиной.

Когда Ларри кончает, ему становится мучительно совестно и стыдно: невыносимо смотреть даже на то, как скользят взад-вперед эти рыбки – глазеют на него, категорично осуждают. Надеясь отвлечь этих ужасных существ, Ларри подходит к аквариуму. Поднимает крышку и берет банку с кормом, все еще держа в руке мокрые, скатанные в комок салфетки.

Встряхивает вонючую банку, и вместе с метелью из кормовых хлопьев в аквариум попадает немаленькая капля спермы.

На глазах Ларри этот сгусток долетает до поверхности воды, вмиг оборачивается чем-то вроде морского животного – такого, вроде слизня с щупальцами – и неторопливо погружается.

Ларри кладет банку и салфетки, бежит за сачком. Но уже поздно. Эти рыбки… всем скопом уже набросились на это самое, хватают капли своими рыбьими ртами, сердито поджатыми рыбьими губами. Это самое – та частичка Ларри – вмиг проглочено, пожрано без остатка.

Покуда Ларри избавляется от прочих улик и снова заползает под одеяло, ему хочется плакать. На душе скверно, но он нежданно обнаруживает, что битву, которая сейчас идет в его мозгу, выигрывает не сокрушительный стыд – нет, верх берут теплые, щекочущие химические вещества, разлившиеся по жилам, едва он снял напряжение.

Вмиг расслабившись, вопреки всему почувствовав облегчение и ощущая, как подступает дрема, Ларри открывает в браузере новое окно (отключив то, которое пропиталось порнухой, – его крохотные ярлычки выглядывают из-за рамки). В приливе вдохновения принимается искать панацею от всех бед. В этом состоянии фуги[19]19
  Состояние фуги в психиатрии – диссоциативное психическое расстройство, когда человек забывает всю информацию о себе; в состоянии фуги люди могут переезжать в другие места и менять образ жизни, называя себя новыми именами.


[Закрыть] столбенеет, ужаснувшись источнику новообретенной прозорливости, а потом находит силы на то, что получается у него редко: сам себя прощает.

И вообще, кому какое дело, откуда берется вдохновение? Главное – найти то, что ищешь. Ответ на свои молитвы.

Кто бы мог подумать, что к решению заковыристой проблемы – проблемы Ларри, проблемы его сестры, проблемы души их отца – возможно прийти, смешав воедино все их столь пестрые убеждения?

Интернет и новые технологии – вот решение, традиция – вот решение, и понятие «рассеянного во все концы земли», соединенного внутри себя универсального еврейского дома – тоже, в конечном счете, решение.

Ларри посчастливилось набрести на сайт, базирующийся в Иерусалиме, а за этим сайтом стоит некая ешива, а за этим домом учения – группа прилежных студентов, которые в качестве платной услуги прочтут молитву скорбящего.

Разделяя беспокойство, которое терзало рава Роя и Дуви Хаффмана, разрывало сердце любимой сестре Ларри и свалилось на его собственную дурную башку, молодые школяры предлагали ресурс, созданный, чтобы уберечь покинутую родными безвинную душу от жара очистительного адского пламени.

Ларри смеется вслух. Столько времени потратить на поиск – и оказаться на сайте с адресом, который Ларри должен был бы первым делом набрать в поисковой строке интуитивно: kaddish.com.

При регистрации на сайте вносишь в форму имя покойного/покойной, даты рождения и смерти, указываешь, что ему/ей нравилось и не нравилось. Тут же – отдельная графа для подробностей биографии и любых историй из жизни или воспоминаний, проливающих свет на характер покойного/покойной.

На странице часто задаваемых вопросов сообщалось, что после подачи заявки администратор сайта создаст профайл, дабы ознакомить с ним студентов, желающих оказать услугу, и подберет идеального кандидата, во всех отношениях подходящего покойному. Вроде сайта JDate[20]20
  Сайт знакомств для евреев, не состоящих в браке, существует с 1997 года.


[Закрыть], только для усопших.

Неожиданно легко оказалось выбрать самые характерные для отца истории из жизни, перечислить отцовские вкусы, раскрыть перед незнакомыми людьми его доподлинное «я». Окунаясь в поток воспоминаний, Ларри чувствует присутствие отца и в какой-то степени больше, чем раньше, примиряется с его кончиной.

Ларри отправляет заявку и выжидает ровно десять секунд, прежде чем проверить почту: не пришел ли ответ? Ответа нет, Ларри обновляет страничку, нескончаемо, циклически, постукивая пальцами по трекпаду. И, наконец, все-таки утолив потребность во взаимодействии со своим ящиком Скиннера[21]21
  Ящик Скиннера – лабораторный прибор, используемый для изучения поведения животных. Животное нажимает на рычаг и получает вознаграждение – например, еду.


[Закрыть], Ларри закрывает окно – он получил удовлетворение на нескольких фронтах сразу.

Горе Ларри, горе его недолговечному душевному спокойствию. Страница kaddish.com схлопывается только для того, чтобы обнажить окно, которое все это время пряталось за ней. Висело, дожидаясь, пока Ларри любовно заполнит заявку.

У Ларри не сработал блокировщик всплывающих окон. Так что его вышвыривают из непорочности воспоминаний в грубую, крайне грубую прозу его жизни. Сквозь эфир на Ларри пристально смотрит какая-то женщина. Она хлопотливо орудует – а что остается Ларри, кроме как назвать это его подлинным названием? – сладострастно-гигантским стеклянным фаллоимитатором.

Инструмент неимоверного размера: когда его всовывают и засасывают по рукоятку, Ларри как будто заглядывает в средоточие женщины. Будто, предавшись размышлениям о смерти, Ларри оглянулся в противоположном направлении – на исток жизни, на место, которое преподаватель истории искусств в колледже Ларри – в затемненной аудитории, проецируя на экран провокационную картину Курбе, – представил присутствующим как «Происхождение мира».

Глаза Ларри вновь встречаются с глазами женщины – посмотрим, она-то о чем думает? И Ларри не получает ничего, кроме притворного ответного взгляда и притворного оргазма: женщина беззвучно – динамики отключены – стонет, запертая в закольцованном, оцифрованном ролике-тизере. Длящийся вечно миг, в котором он и она совпали, миг, который для нее был, несомненно, вовсе не тем, чем для Ларри. Правда, сейчас этот миг для Ларри – не то, чем был бы для него обычно. Вместо приятного возбуждения – только онемение, вынуждающее Ларри смириться с тем, что чувственность у него сейчас почти на нуле.

Он пристально смотрел на подобные сцены столь часто и столь регулярно, что эта… со всеми пролапсами, мембранами и фистингом… кажется совершенно будничной. Все равно что смотреть по телевизору бейсбол, вернувшись со стадиона после двух матчей подряд. Это подталкивает Ларри к догадке, что актриса, заточенная в закольцованном отрезке времени, рано или поздно оделась и пошла домой, измочаленная и изнуренная занятием, которое для нее было лишь адски тяжелой работой.

Лишилась бы его сестра чувств, если бы зашла к Ларри и увидела такой ролик? Выцарапала бы она свои благочестивые глаза, пытаясь это развидеть? Ларри уверен: какой бы продвинутой ни мнила себя Дина, она не имеет ни малейшего понятия об обыденной порочности, которой изобилует альтернативная реальность, крадущая все больше и больше времени у ее унылого братца.

И тут до него доходит, и это колоссальная истина, которую Ларри только предстоит осмыслить.

Пока он добросовестно выполнял обязательство, взятое перед сестрой и ее двумя кошерными свидетелями, пока он записывал воспоминания об отце, чтобы благочестивый студент ешивы лучше узнал человека, таящегося за виртуальной страничкой… тем временем… стеклянный фаллоимитатор нырял в отверстие, туда-сюда, туда-сюда.

Эта забитая женщина с притворной улыбкой орудовала своим инструментом, словно ее за деньги – причем, это уж точно, за жалкие гроши – превратили в живую маслобойку, помоги ей Бог. И помоги мне Бог, думает Ларри. И тут – впервые с тех пор, как он покинул лоно иудаизма, – с его языка срывается глубоко личная, прочувствованная молитва: «Боже, храни душу моего отца».

Утром Ларри ест «Чириос», наблюдая, как мужчины собираются на молитву. Доедает завтрак, а потом присоединяется к ним, надев одолженный у кого-то талес и одолженные у кого-то тфилин, держа в руке сидур, страницы которого лоснятся от прикосновений другого человека.

После того как на волю вырвалась одна искренняя молитва, идущая от сердца Ларри, он решается на другую. Молится о том, чтобы в Иерусалиме ему нашли подходящего человека, сколько бы тот ни запросил.

После молитвы – его вот-вот должны освободить от шивы и позволить прогуляться вокруг квартала – Ларри с извинениями отпрашивается: я, мол, на минутку – и бежит в комнату племянника. Берет свой грязный, развращенный ноутбук и еще раз проверяет почту.

И вот оно, письмо с сайта. Поначалу кажется, что у него просят прощения, и у Ларри замирает сердце. За что в этой ситуации могут просить прощения, если не за отказ выручить его из беды? Но нет, администратор сайта просит прощения лишь за то, что выбор недостаточно велик, но хочет уверить Ларри: единственный студент, который может взяться за задание, – воистину выдающийся молодой человек и охотно готов все выполнить.

К письму прикреплено фото юноши, который, прижав руку ко лбу, смотрит в священную книгу. Ларри различает на фото завитки черной бородки и заложенные за уши пеот[22]22
  Пеот (иврит) – пейсы, длинные волосы на висках, традиционный элемент прически религиозных евреев, получил особое распространение в хасидизме.


[Закрыть]. Рот в тени, видны лишь губы, но Ларри совершенно уверен, что различает ласковую улыбку.

Ларри читает письмо студента, которое следует за вступительными пояснениями администратора. Оно прекрасно, хотя состоит лишь из двух строк. «Сэр, я понимаю, какую ответственность накладывает задание, которое я собираюсь выполнить. Знайте: как вы – его сын, точно так же и я следующие одиннадцать месяцев буду его сыном. С искренним почтением, Хеми».

В письме есть ссылка, на которую надо кликнуть: она приводит Ларри на страницу с примитивной анимацией, где изображены договор и авторучка. Сбоку – кисть руки, существующая по отдельности от тела, сжимающая и разжимающая кулак.

Ларри рекомендуют подписать договор, и он это делает. Затем мигающая стрелка побуждает его подтащить авторучку к руке, и пальцы сжимаются, хватая авторучку.

В памяти Ларри всплывают, словно пузыри, все его познания по части религии. Он сразу понимает, что, согласно замыслу, эта рука – рука Хеми, а авторучка принадлежит Ларри: эта передача – киньян[23]23
  Киньян – один из основополагающих терминов галахи (еврейского закона), означающий совокупность способов вступления во владение собственностью. Для некоторых типов киньяна предусмотрены ритуальные действия, закрепляющие право собственности.


[Закрыть] в цифровой форме. Символический обмен, к которому привязан кадиш.

Ларри рыдает, рыдает, рыдает, долго еще содрогается от рыданий. Вдруг ощущает в полной мере всю тяжесть обязанности, которая лежала на нем всегда – хотя он только что передал ее другому.

Изыскав способ выполнить свое обязательство «галахически», по выражению раввина, изыскав способ сделать все «как надо» и «по-настоящему», в соответствии с волей отца, Ларри утирает нос, достает свою кредитную карту, вводит цифры. Заключив с Хеми договор, Ларри кликает на «Приобрести» и платит.

Часть вторая

VI

Кажется, через неделю после истечения договора – или через две? – Ларри пришел по почте, на адрес его квартиры в Клинтон-Хилле, конверт с иерусалимским штемпелем. Ларри надорвал конверт и обнаружил в нем письмо, а еще – черно-белое фото студента, которого Ларри вмиг узнал, хотя того сфотографировали со спины.

Торопливо развернул листок: письмо состоит из одной строки, отпечатано на машинке. О, этот дельный Хеми! «Быть вашим представителем, скорбеть по покойному от вашего имени – это была большая честь».

Там, где в письмах обычно стоит заключительная фраза «С искренним уважением, такой-то» или «С наилучшими пожеланиями, такой-то», мальчик написал английскими буквами: «Хайим Арухим» – «Долгой жизни».

Но не над этой лаконичной и скупой на слова запиской Ларри расплакался так, как не плакал никогда еще после заключения договора с kaddish.com, – нет, расплакался он над фотографией.

На снимке Хеми сидел один в скромном доме учения, корпел над блатом Гемары[24]24
  Блат (идиш) – лист.
  Гемара (арам. «изучание», или от ивр. «завершение, совершенство») – свод дискуссий и анализов текста Мишны. В обиходе термином «Гемара» часто обозначают Талмуд в целом, а также каждый из составляющих его трактатов в отдельности. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Пара длинных столов, арочное окно и кусок облупленного сводчатого потолка, который был, казалось, не шире чайной чашки. И хотя потолочные светильники в кадр не попали, студента и его книгу озарял круг света.

Ларри помнит, как его восхитило, что Хеми с головой погружен в учебу, и – вот главное – помнит, что подумал об этом теми же словами, которые сейчас всплывают в его памяти: «Смотри, как сосредоточен этот мальчик! – вот что он подумал. – Смотри, как этот юноша, сидя один в бейт мидраше, силится усвоить какую-то мысль из Талмуда».

Тогда Ларри заплакал, умилившись этому образу прилежной учебы, а следом пришли слезы по отцу, год назад покинувшему земной мир.

Когда плач усилился, Ларри понял, что рыдает уже по другим причинам. Теперь он проливал слезы не по отцу, которого потерял. Нет, этими потоками слез он оплакивал свое прежнее, утраченное «я».

По крайней мере, к такому выводу он приходил в последующие недели и месяцы, в последующие годы и – неужели столько времени прошло? – последующие два десятка лет. Такой версии событий он неуклонно придерживался с тех пор, как снова стал жить под своим ивритским именем – вернулся к имени Шауль, а затем предпочел уменьшительное Шули (как сам полагал, в честь Хеми). Эту-то историю «заблудшей души» Ларри вначале рассказал себе, а потом уже повторял историю своего возрождения бесчисленным слушателям.

«Знаете ли вы, что такое подсознание? – спрашивал, бывало, Шули у своих учеников-семиклассников. – Понимаете, как работают сложные внутренние механизмы сознания?»

Те же вопросы он задает, когда его приглашают сказать что-то вдохновляющее на кумзице[25]25
  Кумзиц (идиш) – посиделки, пикники, на которых принято петь хором и рассказывать жизнеутверждающие истории. Считается, что эта традиция зародилась в движении еврейских поселенцев Билу, возникшем в восьмидесятых годах XIX века и ставившем своей целью переселение в Землю Израиля и занятия сельским хозяйством.


[Закрыть], или на Шабатоне[26]26
  Шабатон – проведение досуга; община выезжает, как правило, за город. – Примеч. ред.


[Закрыть], или на любом другом сборище верующих, и особенно вдумчиво – когда обращается к тем, кто, возможно, захочет уверовать.

Выступает с этой историей чуть ли не каждую неделю у себя за столом в пятничный вечер, на шабатних ужинах, где среди гостей всегда есть один-два, приглашенные в целях кирува[27]27
  Кирув – так называют приближение евреев к Торе, а также зародившееся в конце 1960-х годов движение ортодоксального иудаизма, которое нацелено на кирув, т. е. приближение к Торе нерелигиозных евреев. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Эти секулярные евреи, у которых затеплился интерес к своей утраченной традиции, охотно отзываются на обращенные к ним слова и на те вдохновенные эпизоды личной мифологии, какими их может вдохновить заново рожденный человек – рав Шули.

– Сами посудите, не удивительно ли, – говорит он, – когда я увидел фотографию этого студента, этого Хеми, склоненного над столом, старающегося постичь какую-то проблему из Талмуда, я не подумал попросту: «О, посмотри-ка на этого юношу в классе». Я не подумал попросту: «Вот мальчик сидит и думает» Чего бы, казалось, проще?

Так говорит Шули и не дожидается ответа.

– Не «стремится к знаниям» или «старается раскусить». Нет, не «увлечен», и не «размышляет», и не «вникает» – не эти слова пришли мне на ум, на мой помраченный ум. Изо всех возможных вариантов, которые предлагает наш богатый язык, я подумал одно: «Вот он сидит и усваивает». – Шули встает и вскидывает руку вверх так энергично, что пламя шабатних свечей колеблется. – Разве есть слово, которое подошло бы тут лучше? – вопрошает Шули. И пятится от стола на шаг, словно под натиском своей же истории. – Вот он я, сижу один на диване в гойише Клинтон-Хилле, думаю: «Там вдали, в Иерусалиме, сидит Хеми и усваивает Талмуд, усваивает знания именно так, как задумал А-шем, А-Кадош Барух У[28]28
  «А-шем» (иврит) – буквально «Имя», обозначение Бога в иудаизме; «А-Кадош Барух У» (иврит) – «Святой, да будет Он благословен».


[Закрыть], – а я, что я-то здесь делаю, в своей пустопорожней жизни? Я-то что усваиваю? Или ничего своего у меня не осталось и эта чужая жизнь присвоила меня?»

Созерцая это фото, Шули распахнул свое сознание перед определенными возможностями, не беспокоясь о том, сколь стеснительно будет осуществление этих возможностей на практике.

Тогда, в самом начале его метаморфозы, ключевую роль сыграла его сестра. Не принуждая брата ничего признавать вслух, поддерживала его затею – большего он и желать не мог.

Приезжая погостить к сестре в Мемфис – вдали от любопытных глаз атеистической, пестрой компании своих бруклинских друзей, – Ларри мог с полной естественностью подчиняться правилам Дины.

В тот период осторожного зондирования Ларри прилетал в Мемфис на выходные и – не выходя из своего привычного образа секулярного дядюшки, паршивой овцы в семье, притворяясь, что соблюдает этикет только из вежливости, – надевал ермолку, когда садился за стол вместе с родными. А когда ермолка уже надета, недалеко и до того, чтобы ее не снимать, а в шабатнее утро, возможно, одолжить у Ави пиджак и, держа за руку племянницу или племянника, увязаться за семейством, когда оно идет пешком в шул[29]29
  Шул (идиш) означает и «школу», и «синагогу», потому что ортодоксальные синагоги всегда были центрами не только молитвы, но и учебы. – Примеч. ред.


[Закрыть].

А затем все пошло легко и стремительно. Разве могло быть иначе, если он заново открыл для себя свое единственное, подлинное «я»?

Этот риторический вопрос Шули задает своим гостям за ужином, откупоривая еще одну бутылку вина, ставя точку в рассказе драматичным выстрелом пробки.

В конечном итоге превращение Ларри обратно в Шули было совершенно обычным процессом. Как говорил его дорогой мудрый папа, как подчеркивала его чересчур умная, охочая соваться в чужие дела сестра, как понял в конце концов он сам, его возвращение и возрождение были самыми банальными событиями, какие только могут случиться с заблудшим отпрыском, – Шули вернулся домой, вот и все.

И не только домой к сестре, и не только домой к евреям, – Шули вернулся домой-домой: в Ройял-Хиллс в Бруклине. Вскоре отправился на три станции метро назад, восвояси, к обшитым алюминиевым сайдингом отдельным домам с участками, к средненьким ресторанам, к собратьям-евреям.

Шули возвратился в сердце общины, в которой вырос. Продал квартиру в Клинтон-Хилле примерно в тысячу раз дороже, чем когда-то ее купил, и смог позволить себе скромный дом в квартале, где провел детство. Из этих шальных денег оплачивал многолетнюю учебу, а потом стал получать зарплату, преподавая Гемару в седьмых классах той самой ешивы, где прежде учился сам. Когда он обзавелся женой – а это после знакомства с Мири, его башерт[30]30
  Судьба, суженый/суженая (иврит).


[Закрыть], произошло очень скоро, – он смог содержать и жену: она бросила преподавать в старших классах, чтобы учиться самой. Им обоим было важно, чтобы кто-то из них двоих имел возможность целиком посвятить жизнь изучению Торы. И, как выразился Шули, не требовалось бросать монетку, чтобы установить, у кого из них двоих голова варит лучше. Так что Мири стала учиться в женском колеле. Такое равновесие в своей жизни они продолжали поддерживать, когда Бог послал счастливым супругам сначала девочку, а потом мальчика – двоих детей-погодков.

Благодаря учительской зарплате и «клинтон-хиллской кубышке» (как они с Мири прозвали тот неуклонно оскудевавший запас) Шули удавалось всех прокормить и одеть, а на праздники каждый год наряжать семью в блестящие новенькие ботинки и туфли. Дар Божий – вот что такое эти дополнительные деньги. Знак, что Шули сделал так, как надо.

И в такие вот вечера, когда гости, выслушав вдохновляющую историю рава Шули, не просят разъяснить, в чем ее мораль, он разъясняет сам, смущенно и гордо зарумянившись; борода раздвинута в улыбке.

Вновь наполнив все бокалы, рав Шули не усаживается. Кивает жене, а потом обходит стол, встает с той стороны, где сидят, напротив гостей, его дети. Обнимает своего сына Хаима – ему восемь лет, и дочь Наву – ей девять. А потом встает позади детей, держа ладони на их макушках, шевеля пальцами, а дети смеются – ведут себя совсем не так, как в начале вечера, когда он клал руки им на головы, произнося еженедельное благословение. Смотрит с любовью на свою Мири, а она, с любовью, на него. И Шули говорит своим дорогим гостям:

– Своей историей я делюсь с людьми не чтобы похвастаться, не чтобы покрасоваться и даже не для того, чтобы найти оправдание впустую потраченным годам. Я ей делюсь только для того, чтобы сказать: человеку никогда не поздно начать жить своей подлинной жизнью.