Текст книги "Круг замкнулся"

Глава 13

– Это все она виновата!

Пронзительный крик взорвался приступом головной боли, безжалостно разметав осколки сна. Ночной кошмар не кончился? Белянка села в постели, прижала руки к вискам и прошептала:

– Что за шум?

– Проснулась вторая сердечная подруга! – сладким голосом пропела тетушка Мухомор. – Ну и кашу вы заварили, девочки. Да так невовремя – вы и представить не можете!

Белянка поднялась и накинула на плечи шерстяную шаль. Ласка с Горлицей сидели друг напротив друга за столом и играли в гляделки. Тетушка Мухомор устало вздыхала над очагом.

– Что происходит? – Белянка забралась с ногами на лавку.

– Память развеялась? – процедила Горлица.

Если бы память могла так просто развеяться!.. Вчерашний день болью стучал в висках. И невозможно было поверить, что все приключилось взаправду.

– Кто из вас приворожил Стрелка?! – голос Горлицы сорвался в крик.

Горлица кричала. Невиданно и неслыханно!

Белянка ошалело посмотрела на растрепанную серую косу, красные глаза, пересмякшие губы, острые скулы, бледную кожу. Никогда еще Горлица не была такой… разгневанной!

– Тише, Горлица, тише, – тетушка Мухомор разлила по кружкам кипяток, насыпала мяты. – Нельзя вас было пускать на танцы. Недоглядела я, старая. Но сделанного – не воротишь.

– Быть может, со Стрелком все в порядке? – со слабой надеждой протянула Белянка.

– Ходила я к нему, – ведунья покачала головой. – Приворот как есть. Грубый, неумелый, сильный. Взгляд мутный. Ни улыбки, ни слезы, ни мысли. Беда всей деревне. Позор всем нам. Потому говорю вам: признавайтесь и снимайте чары! Вопрос жизни и смерти.

– Зачем бы мне привораживать Стрелка, если он сам меня на танец пригласил? – Белянка не могла поверить, что у кого-то могли возникнуть сомнения в ее невиновности.

– Да как бы он тебя на танец пригласил, если бы не приворот? – тут же подскочила Ласка. – Это все ты! Подослала ко мне Ловкого, а сама…

– Девочки, оставьте. Тошно слушать! – тетушка Мухомор неторопливо допила чай, поставила кружку, заправила за ухо седую прядь. – Мы легко узнаем, чьих это рук дело, – стоит лишь обеих к нему подвести. Но к чему нам слухи и лишние неприятности?

Пару мгновений Ласка смотрела ей в глаза, потом медленно встала из-за стола, оглянулась на свой угол, кольнула острым взглядом Белянку и вновь обратилась к тетушке Мухомор:

– Ты права – отпираться глупо, – она небрежно передернула плечами и откинула волосы за спину. – Это сделала я. Видит Лес – я попыталась все оставить по-старому. Не вышло. Приворот – мой. Но виновата – она! – Ласка резко развернулась и ткнула в Белянку пальцем. – Не захотела подобру? Подослала своего рыжего братца? Получай! – она прищурилась, быстро переводя глаза с Горлицы на тетушку Мухомор. – Кому расскажете – поверну так, что все Белку обвинят. Стрелка запру, чтобы никто не видел, и скажу, что она его заколдовала. И вся семья меня поддержит! Кто осмелится не поверить Боровиковым? А безродную Белку быстро выгонят из деревни за такие дела!

Тетушка Мухомор тяжело дышала и глядела на Ласку, будто впервые видела.

– Остановись, Ласка. Пока не поздно – остановись. Вот они две твои дороги, ты еще можешь вернуться на верную.

– Молчи! – взвизгнула Ласка. – Больше я тебе не ученица. И здесь я больше не живу.

Круто развернулась через левое плечо и выбежала – только дверь хлопнула жалобно, глухо.

Белянка сморщилась от очередного спазма в висках.

– Вот так, – вздохнула тетушка Мухомор. – Выбрала.

Ведунья ссутулилась, опустила голову и будто вмиг постарела.

– Так снимите вы этот приворот проклятый! – взмолилась Белянка. – Горлица, тетушка Мухомор, вы сильнее Ласки!

– Сильнее, да снять его только она может, – бросила свысока Горлица и вдруг положила голову на стол и накрыла ладонями.

Неужто Горлица так переживает из-за Ласки? Быть того не может!

– Да что происходит? – Белянке казалось, будто весь мир перевернулся с ног на голову.

– Лес чует с юга беду, – терпеливо пояснила тетушка Мухомор. – Чужие идут. Нужно готовить охотников и мальчишек. Рыть тайники, плести амулеты. А вы тут Отца деревни не поделили! Он людей должен спасать, а не Лаской любоваться! Да ни одной из вас он не достанется. И не достался бы ни за что. Ваше дело – волшба. Это навсегда. Это всерьез. Простые парни – куда ни шло. Каждый по-своему душу губит. Но Отец деревни – светоч. Его семья, хозяюшка и дети – основа благополучия деревни.

Тетушка Мухомор махнула рукой и тяжело вздохнула.

– Придется всем рассказать, что Стрелка приворожили, – пусть теперь нас слушаются, – Горлица вскинула голову на длинной шее и с вызовом глянула на тетушку Мухомор.

– Плохо, – покачала головой ведунья. – Панику посеем. Страх. А что посеем – то и пожнем. Даю тебе, Беля, сроку до заката. Уговоришь Ласку снять приворот – твоя победа. Нет – дадим слово Горлице.

– Но тогда вся деревня взбунтуется против Боровиковых! – ухватилась Белянка за последнюю надежду.

– Нет, Белка, – вздохнула Горлица, тяжело вздохнула, будто и вправду сожалела о своих словах. – Тут Ласка права – если семья ее поддержит, то все поверят в ее клевету.

– А мы выведем Стрелка, и все увидят, на кого он смотрит!

– Не выведем, – холодно отрезала Горлица. – Раскол внутри деревни, когда на пороге чужаки, погубит всех. Ласку отец приструнит и из землянки до поры не выпустит – с ним мы договоримся, ему позориться ни к чему.

– Как ты так можешь? – Белянка зажала ладонью рот.

– Могу, – Горлица спокойно посмотрела ей в глаза. – Потому что для меня безопасность и благополучие деревни важнее личного счастья. Даже важнее жизни. Защитить дом – мой долг. Наш долг. А вы с Лаской забыли об этом! – она поджала губы и отвернулась.

– Но тетушка! – метнулась Белянка к ведунье, чуть не опрокинув чашку. – Это же белыми нитками шито! Так легко узнать, кто на самом деле приворожил Стрелка!

Мягкая ладонь накрыла кулак Белянки, комкающий подол сарафана. Ведунья наклонилась и спокойно, будто объясняя урок, произнесла:

– Мы должны сохранить деревню, а для этого нужны согласие внутри сельчан и доверие нам. Скажем, что Стрелок тяжело болен, назначим кого-то вместо него. Но если Ласка сделает то, что обещала, мы не сможем тебя защитить. Так что попытайся уговорить ее миром, тогда останешься невиновной. Срок до заката.

– Но… – Белянка прикусила губу.

Тетушка Мухомор посмотрела темными от боли глазами, сжала горячей ладонью плечо, словно хотела добавить что-то важное, словно хотела попросить прощения, но сказала лишь:

– Мы с Горлицей пойдем к Озеру ведуний, за советом.

Белянка глубоко вдохнула знакомый с детства запах мелиссы и душицы – веки загорелись слезами – и молча кивнула. Язык прилип к небу.

Еще вчера она мечтала, чтобы мир переменился. Еще вчера мечты чудесным образом сбывались! А теперь… если сельчане на нее подумают, то выгонят же! Да не просто из избы – из деревни! И куда идти? Что делать? Убедить Ласку снять приворот? Проще время остановить, реку развернуть!

Горлица не смотрела на Белянку – надела башмаки и вышла на порог, скрипнув дверью. Тетушка Мухомор неторопливо уложила в корзинку обед, перевязала желтым платком, накинула шаль и прошептала на прощание:

– Да прибудет с тобой Лес, доченька.

Горло сдавило огненным кольцом. Слезы прожгли на щеках тонкие дорожки.

«Доченька». Как же! Только что пообещала в случае чего выбросить вон. И «доченька». Сестрица одна уже была такова. Хватит. Наигрались в семейку.

Семья. Такое занятное слово. От него сразу горько и сладко на языке. У Боровиковых – семья, они друг за друга горой. У тетушки Пшеницы – семья, к ней когда ни придешь, всегда чувствуешь себя дома, в семье. А Ловкий – семья? Или Горлица? Или Ласка?

Может, со Стрелком бы у них и получилось? Кто знает. Может, даже и сейчас еще не поздно? Снять приворот, помириться с Лаской, уйти от тетушки Мухомор!.. И тогда однажды к ней тоже придут гости, как к тетушке Пшенице. И почувствуют себя дома.

Белянка зажмурилась. Горячие слезы собирались в уголках глаз, катились по скулам, щекотали подбородок, текли за шиворот. Нет. Нельзя плакать. И думать так нельзя. Сейчас важно одно – уговорить Ласку. Возможно, невозможно, больно, не больно, хочется, не хочется – без разницы. Нужно встать, взять себя в руки и идти.

Только сначала успокоиться, закрыть глаза и ни о чем не думать. Совсем ни о чем.

Глубокий вдох и долгий выдох. Уходят страх, боль и тепло. Остаются только холод и покой. Стынет кровь, замирает сердце. В воздухе витают ответы.

Теперь можно выбирать верный путь. Разумом выбирать – не сердцем.

Она открыла глаза, хлопнула ладонями по коленям и побежала к выходу, пока решимость не улетучилась.

Дверь ударилась обо что-то мягкое, и Белянка едва не разбила себе с разбегу нос.

– Зашибешь! – воскликнул Ловкий, отскакивая в сторону.

– Что ты здесь делаешь? – Она поспешила промокнуть уголки глаз, чтобы скрыть недавние слезы.

– Я… – он растерянно оглянулся. – А Ласка там?

Веснушчатые щеки подернулись едва заметным румянцем.

Он еще не знает. Белянка закусила губу.

– Нет. Ее нет. И лучше не ищи ее сегодня.

– Что? – нахмурил он мохнатые брови.

– Я все объясню тебе завтра. Просто держись сегодня подальше от Ласки и Стрелка, – Белянка коснулась его плеча.

– Стрелка? – он крепко сжал ее ладонь. – Она у него?

– Завтра, я все расскажу завтра, – вкрадчиво произнесла Белянка.

– Он клялся мне, что заберет тебя у тетушки Мухомор! Что не обидит и… – Ловкий глухо зарычал.

– Ш-ш-ш. – она приложила палец к губам. – Он бы так и сделал. Но вмешалась Ласка. И до вечера у меня есть время все исправить.

– Ваши колдовские штучки? – он выпустил ее руку.

Белянка коротко кивнула и шикнула:

– Только я тебе ничего не говорила, слышишь?

Он отвел глаза.

– Это она так не хотела быть со мной? – Ловкий развернулся на пятках и спрыгнул с порога.

– Не ходи к ним! – крикнула вслед Белянка.

Он лишь передернул плечами и прошипел:

– Вот уж воистину с ведьмами связываться!.. – подобрал камень и с силой запустил в стену хижины.

Белянка вздрогнула от глухого удара.

– Только зачем же она поцеловала меня после танца? – бросил Ловкий и, не оборачиваясь, стремительно скрылся в зарослях.

Глава 14

Болит голова. То нарастает, то затихает гул, волнами подступает тошнота, и хочется пить. Глотнуть вишневого компота. Кисло-сладкого, бодрящего. Из той самой вишни, что растет на заднем дворе. Или лучше воды. Свежей родниковой воды. Пусть она пахнет снегом. Пусть остудит ободранное так и не родившимся криком горло.

Лица коснулись пальцы. Нежные и тонкие мамины пальцы. Не открывая глаз, Стел улыбнулся уголками рта. Пальцы скользнули по лбу, очертили нос, подбородок и вдруг сильно, до боли, потерли мочки ушей и влепили пощечину.

– А-а-а! – Стел заорал и приподнялся на локтях.

– Очухался? – перед ним расплывалось встрепанное лицо Рани: щеки пылали, подрагивали сжатые губы.

В один миг он вспомнил колдовской взгляд Рокота и приказ об увольнении. Вот же проклятье!

Пятнадцать лет жизни Стел отдал Школе. Вместо детских игрушек у него были счетные палочки и писчие доски, вместо первого поцелуя – первый удачный «светлячок», вместо балов – ночи в библиотеке. А в итоге его просто выкинули, отдали на потеху рыцарям и даже не ждут обратно. Без Школы он не имеет права колдовать, а без колдовства – в лучшем случае сможет подрабатывать писарем. Школа была его жизнью, домом. И теперь, чтобы вернуться, Стел должен танцевать вокруг Рокота, который ноги вытирает о законы. И похоже, Мерг в курсе и покрывает это.

Стела часто называли наивным, но только теперь он осознал, что они говорили скорее о собственной подлости.

– Проклятье! – вслух повторил он, едва ворочая языком.

Мир плыл, будто дудочка все еще свивала токи тепла – но нет, это всего лишь кружилась голова.

Рани встала и с кривой усмешкой протянула Стелу руку:

– Что у тебя стряслось?

– Что у меня стряслось?! – он сжал ее ладонь и рывком поднялся. – Что у меня стряслось! Меня вышвырнули как бездомного пса, и теперь я нужен разве что матушке, на заднем дворе дорожки подметать!

Запрокинув голову, Рани расхохоталась. Ее жесткий, злой смех сливался с посвистом ветра.

– Ты не понимаешь, – покачал он головой. – Пойду я с отрядом дальше или вернусь в Ерихем – неважно, теперь я никто. Я лишен смысла. Вся моя жизнь рухнула.

– Я не понимаю? – оскалилась Рани. – У тебя сейчас на целую матушку больше, чем было у меня в четыре года. Так что ты уж как-нибудь выстроишь свою жизнь заново.

Стел облизал потресканные губы и внимательно посмотрел на нее. Глаза болезненно блестели, кудряшки липли к взмокшему лбу, будто всю дорогу Рани бежала. Но нет, она приехала верхом – рядом с Мирным топталась тощая серая кобылка.

– Как ты меня нашла? – вместо ответа спросил Стел.

– Рокот… – Рани закашлялась и отвела взгляд. – Рокот сказал, что ты шлепнулся тут в обморок.

– Рокот… – Стел поморщился, растягивая сжатые спазмом мышцы. – Лучше держись от него подальше! Ты не знаешь, насколько он опасен.

– Знаю, – ее голос прозвучал внезапно низко и холодно.

Зрачки сузились до двух соринок в круглых болотах глаз. Незаметные прежде редкие конопушки разгорелись на побледневшем лице.

– Не смотри на меня так, – невольно прошептал Стел, но тут же взял себя в руки. – Что ты о нем знаешь?

Рани молча шагнула ближе, поднялась на цыпочки и провела левой рукой по волосам Стела. При падении он ударился головой и камень рассек кожу за ухом.

– Это сделал он? – тихо спросила она.

На узкой ладони блестела кровь. А на ресницах – слезы?

Стел пнул носком сапога камень и кивнул:

– Это сделал он. Но уронил на него меня Рокот. Причем магией. Он умеет колдовать, ты это знаешь?

– Мне достаточно знать, что он умеет убивать, – прошипела Рани и остервенело вытерла кровь о сухую траву.

Стел осторожно спросил:

– Он сам убил твоего возлюбленного?

Она кивнула и уставилась в горизонт. В траве завозилась полевка, взмыла в поднебесье растревоженная дрофа – и все стихло, только хлопали прозрачные крылья ветра, до того привычные, что казались тишиной.

– Он убил своего любимого оруженосца, – глухо пробормотала Рани, когда Стел уже не надеялся на ответ. – Ларт был удивительным. Вытащил меня из такой грязи, что тебе и не снилась. Устроил посудомойкой и не бросил. Приходил каждый вечер, сирень носил. А накануне посвящения кто-то из его дружков заложил нас. Ларт до последнего не верил, что Рокот отрубит ему голову…

Она завороженно смотрела невидящим взглядом и медленно сжимала-разжимала пальцы. Тонкие и нежные пальцы, так похожие на мамины.

– Быть может, он потому и убил, что Ларт был любимым оруженосцем, – собственный голос показался Стелу незнакомым. – Стоит один раз нарушить закон ради «своего» – и тут же поползут слухи.

И разочароваться в любимых куда больнее, чем в чужих. Но этого он не стал произносить вслух, Рани вовсе не нужно понимать Рокота.

Рани вздрогнула и глянула исподлобья.

– Рокот сказал, что вина за его смерть лежит на мне.

– Даже не смей так думать! – воскликнул Стел.

Ларт – вот кто на самом деле виноват! О чем он думал, соблазняя Рани? Что Рокот его пощадит?

И сам Стел хорош, чурбан неотесанный! Шумел о своем возможном – только возможном! – увольнении как о конце света! Как же хочется избить до беспамятства Рокота.

– Мне все равно, магией или мечом, но не позволь ему убить еще и тебя, – тихо закончила Рани и пристально посмотрела ему в глаза.

Стел с трудом выдержал этот взгляд. На ее ресницах действительно блестели слезы.

«Еще и тебя» рефреном повисло в воздухе.

До новой стоянки добрались затемно. Костровища, сложенные передовым отрядом, пылали по правую руку, а за ними чернел Срединный отрог. Тянуло сыростью, и крокусы пахли особенно нежно. За облаками ворчал еле слышный гром.

Вокруг родника разрыли яму и застелили мешками, чтобы вода набиралась без земли. Оруженосцы толпились, а Борт короткими выкриками наводил порядок. Стел задумчиво осмотрел лагерь, стремительно разраставшийся у водопоя. Ничем не приметное место. Чудо, что разведчики сумели его отыскать. Надо полагать, не без помощи Рокота.

– Плоховато выглядишь, Вирт, – раздалось за спиной.

Легок на помине! Стел обернулся и молча кивнул. К чему отрицать очевидное? Чуть выше рассечения над ухом налилась кровяная шишка, голова гудела от каждого шага.

– Сходи к лекарю, попроси мазь, – просто, даже как-то по-доброму, посоветовал Рокот.

– Разберусь, – огрызнулся Стел.

Рокот цокнул языком и покачал головой:

– Ох, какие мы грозные, – а потом кивнул на родник: – Видишь, не зря я трудился днем, вот и твой помощничек теперь за водичкой стоит, – он указал на Рани, громыхавшую неподалеку ведрами. – Так что ты лучше думай, прежде чем возмущаться. Думай лучше.

Небо разрезала молния, вспышкой осветив лагерь и лицо Рани. Стел затаил дыхание: если Рокот поймет, что она подруга Ларта, – конец! Знать бы сразу, что они знакомы… К счастью, Рокот не смотрел – широким шагом он спешил к главному шатру, под плащом прячась от первых капель дождя.

Растянуть на высоких жердях навес, под ним палатку, почистить, укрыть и напоить лошадей, сбегать к кострам за кашей – все пришлось делать бегом, под ливнем. Если бы не бойкая помощь Рани, ветер бы точно вырвал опоры, и Стел, пожалуй, ночевал бы под открытым небом. Но у нее все спорилось, и уже скоро они забились под полог, дрожа от холода и обжигаясь горячими мисками.

После дня в седле ломило каждую кость, болели мышцы, особенно с непривычки ныли колени. Руки мелко тряслись от голода, промокли ноги. Только с третьей искры из огнива подпалился фитиль масляной лампы. Стел осторожно опустил колпак и вздрогнул, когда желтый круг света выхватил из темноты белую девичью спину. Кожа будто топленым воском обтекала узкие плечи, острые лопатки и ребра. Наискось темнели полосы старых шрамов. Захотелось протянуть руку, коснуться их кончиками пальцев и смахнуть словно налипшую грязь. Стереть шрамы магией он мог бы, пожалуй, но прошлого – не сотрешь.

Рани торопливо закуталась в одеяло, с размаху ударив его локтем по носу, и без тени смущения бросила через плечо:

– Чего и тебе советую – в мокром к утру разболеешься.

Как нарочно, Стел закашлялся и полез в вещевой мешок. Под руку попалась бутыль вишневого бренди. Не мамин компот, конечно, и не белое вино из предгорий, но как раз то, что нужно для такого паршивого вечера. Стел вытащил зубами пробку и отхлебнул – бренди опалил небо, гортань, прогрел голодный желудок.

– Ты пьешь? – Рани скривилась. – Нарушение Кодекса. Не боишься, что Рокот заругает?

– Да пошел он! – фыркнул Стел и хитро подмигнул: – Будешь знать, как путешествовать с первым встречным.

Рани медленно прикрыла веки, склонила голову к правому плечу. Скользнув по его бедру холодной ступней, она поспешно втянула ногу в складки одеяла и мягко прошептала:

– Кто бы говорил.

В теплых отсветах лампы, в игре прозрачных теней ее лицо вновь обрело детскую округлость, смягчилась рубленая линия скул и подбородка. На щеке залегла ямочка.

– Улыбка… так тебе идет, – растерянно пробормотал Стел.

– Но я не улыбалась, – она распахнула глаза, потянулась в тесноте палатки и забрала у него бутыль. – Давай уже, переодевайся, умник. Я даже отвернусь, раз смущаю.

Кое-как сидя натянув сухие штаны и рубаху, Стел накинулся на остывающую кашу. По навесу хлестал дождь, завывал ветер, стучали ложки.

– Почему ты не вылечишь свой ушиб? – Рани доела и выставила наружу пустую миску.

– Нельзя вылечить себя, – пожал плечами Стел. – Когда я лечу, я лишь направляю в рану тепло, провоцирую процесс, помогаю, а тело делает все само. Но поделиться теплом с самим собой… как?

Она глотнула из бутыли, не поморщившись, покатала бренди на языке и только потом проглотила. Стел невольно поежился, представив во рту жжение всех саримских специй разом. Но Рани лишь задумчиво выдохнула:

– Делиться теплом с самим собой – за такой рецепт счастья многие одиночки продали бы тебе душу.

Кто она? Грубая девка и трогательный ребенок, резкая и нежная, сильная и лишенная воли к жизни. Кто она для него?

Стел внезапно ощутил спиной сырость и весенний холод и потянулся за бренди.

– Полог не трогай, волшебник, зальет же водой! – Рани вручила ему бутылку и осторожно привесила лампу на поперечину.

По влажной ткани заскользили чудные тени. Сумрак палатки, будто пересыпанный зернистым песком, сгущался в низких углах, размываясь пьяным туманом. Что-то мокрое и холодное коснулось затылка, боль стрельнула в шею – Стел дернулся.

– Тише ты! – шикнула Рани, туго заматывая ему голову. – Утром будешь как новенький. Зачем тебе магия, если ты даже башку свою подлатать не можешь?

– Магия… – Стел обхватил колени, с наслаждением ощущая, как мазь, холод и бренди глушат тупую боль. – Магия может невероятные вещи. Увидеть место, где никогда не был, или время, в которое не жил, почувствовать чужую радость, усилить или ослабить страх, заставить вспомнить или забыть, отвести глаза…

– Прочитать мысли? – ее голос едва заметно дрогнул.

Стел усмехнулся и уткнулся подбородком в колени:

– Нет, только если другой человек захочет… – он повернул голову и сощурился, глядя ей в глаза, – …и впустит. Так что не бойся, ты очень плотно закрыта. Я таких закрытых людей прежде не встречал.

– Но ты мог бы мне показать то, что я никогда не видела? – Она с вызовом приняла его взгляд и смотрела так пронзительно, будто сама пыталась прочесть его мысли.

– Мог бы! – Стел выпрямил спину – усталость сняло как рукой. – Смотри!

Сквозь кончики пальцев, ладони, волосы, ноздри хлынуло внутрь ливневое тепло, сладкое, землистое, с прелым травяным привкусом и запахом грозы. Полетела острой стрелой мысль – через степь, догоняя закат, над лесными вершинами – и врезалась в мокрый песок морского берега. Задрожал полог палатки и до горизонта растекся серебристой водой.

Оно и вправду такое, море? Цвета дождевого неба, с белой пеной, рябью и стаями птиц. А камни на берегу холодные и скользкие. И волны гонятся друг за другом, пока не разлетятся брызгами и не вернутся обратно, откуда пришли. Как и все живое.

Стел никогда не видел моря. Мир тянется гораздо дальше, чем видно с крыши самой высокой башни, когда-либо выстроенной человеком. Но каменные стены крадут горизонт у тех, кому заказан вход на крышу. И все-таки далеко на западе, за зеленой громадой леса, плещется море.

Рани ахнула и сжала ладонь Стела холодными пальцами.

– Пахнет солью… – раскрывшись чуду, она дышала морским ветром и бренди и отпустила себя на свободу.

Прежде чем Стел успел опомниться, он стиснул двумя руками ее кисти, скользнул к запястьям и осторожно, будто ступая по натянутой под облаками струне, потянулся внутренним взглядом и теплом. Рани коротко вскрикнула, и они оба провалились в яркое воспоминание…

Рани лежала на жестком матрасе, натягивая до подбородка простыню. В распахнутые ставни дул ветер, трепал выстиранные занавески, холодил голое тело. У окна улыбался Ларт, широко растягивая губы. Закат клубничной карамелью обливал его встрепанные светлые волосы и обнаженный торс. Такой солнечный мальчик в этой Саримом забытой каморке и судьбе…

– Иди сюда! – бросил он через плечо. – Тут такое облако!

Рани мотнула головой и зажмурилась. Горько пахло сиренью.

– Где ты достал сирень? – прошептала она, не открывая глаз.

Дохнуло запахом его кожи, пьянящим и пряным.

– Один маг-неудачник мне проигрался. – Губ коснулось его горячее дыхание. – Вот я и взял с него сиренью для моей невесты.

– Невесты? – Рани открыла глаза.

Ларт склонился к ней…

Так! Стел рванулся из переплетения душ, стараясь не вылететь из совместного воспоминания-сна. Это, конечно, все любопытно, но ощутить поцелуй Ларта как-то не хочется даже в иллюзии. Стел отделил себя, поднялся с постели и обернулся на Рани.

И не узнал. Она светилась счастьем.

Волосы рыжеватыми волнами разметались по подушке. Закат искрил на кудряшках, золотил изгиб ушной раковины, нежную шею. А глаза смеялись и горели изумрудами. Яркие и глубокие. Живые глаза.

– Именем Ериха, откройте! – Хлипкая дверь затряслась.

Стел понял, что сейчас будет, – и попытался свернуть сон, потянулся обратно к Рани, чтобы вытащить ее в настоящее, но тут дверь слетела с петель…

И запахло абрикосами. Сладко и густо.

В жизни от Агилы никогда так сильно не пахло абрикосами. Она стояла в дверном проеме и грустно смотрела Стелу в глаза.

– А я скучала по тебе, Зануда, – вздохнула Агила. – Прости, что помешала…

Сон истаял брызгами света от масляной лампы, подвешенной на поперечине, темнота перетекала под вымокшим пологом. Стел глубоко вдохнул и выдохнул, привыкая к ощущениям тела. Ноги согрелись, спина, согнутая дугой, затекла.

Агила. От ее имени на губах вязла сладость, но на душе горчило. Бренди еще туманил разум, кончики пальцев покалывало ворожбой. Агилу на самом деле затянуло в созданную из воспоминаний иллюзию или это игра его воображения?

Стел искоса глянул на Рани, сжавшуюся под боком. Она поджала ноги и стиснула пальцами виски. Теперь, когда Стел узнал ее прежнюю, никакой маскарад не заставит его видеть в ней мальчика-подмастерья. Даже тот маскарад, которым наградила ее жизнь. Быть может, именно потому в видение вплелся образ Агилы.

– С тобой вспоминать еще больнее, – голос Рани звучал как-то совсем по-детски, светло и с трогательной хрипотцой. – Зачем ты полез?

– Прости, – Стел зажмурился.

– Это ты прости, что впуталась в твою жизнь, – Рани загасила лампу и легла спиной к Стелу.

Глухая тишина собралась склизким комком в груди.

– Надеюсь, мы не сильно расстроили принцессу, – раздалось в темноте.

Стел медленно выдохнул, но ничего не ответил. Пожалуй, принцесса сейчас вряд ли думает о своем «Зануде». Она спокойно спит, как в детстве натянув одеяло к самому подбородку, чтобы не оставлять беззащитно открытой шею. Ее ресницы подрагивают во сне, и ветер треплет края занавесок – Агила любит прохладу.