Текст книги "Часовщик с Филигранной улицы"

Возле двери висело объявление:

Сдается комната. Спрашивайте внутри.

Он уже собрался снова крикнуть, но в это время расположенная за стойкой дверь открылась. В комнату вошел коротенький человечек со светлыми волосами; он пятился задом, потому что в руках у него были две чашки с чаем. Повернувшись к Таниэлю лицом, он кивком поприветствовал его. У человечка были раскосые глаза. Азиат. Таниэль смутился.

– А… э… вы говорите по-английски?

– Конечно, я ведь живу в Англии, – ответил человечек. Он протянул Таниэлю чашку. Кожа у него была такого цвета, какой Таниэль приобрел бы, проведи он неделю на солнце.

– Чаю? Ужасная погода.

Таниэль прислонил к стулу мокрый зонт и взял в руки чашку. Чай оказался зеленым. Он вдохнул древесный аромат пара и почувствовал, что горло его прочистилось от налета сажи. Он собирался сразу приступить к вопросам, но вид маленького иностранца привел его в замешательство. Он был одет как англичанин, но одежда была поношенной, и это, в сочетании с сутулой фигуркой и черными глазами, делало его похожим не столько на живого человека, сколько на дорогую, но заброшенную куклу. Таниэль не мог придумать, какая страна известна своим похожим на сломанные игрушки населением. Он помотал головой, возражая самому себе. Вовсе не обязательно это должно касаться всех жителей страны. Сидящий перед ним человек может иметь свой собственный, индивидуальный облик и характер, отличный от других представителей его нации. Его мысли приобрели причудливое направление: они будто съежились, и если обычно его разум представлял собой простой чердак, теперь на его месте появилось что-то вроде ночного собора, с его бесконечными галереями и теряющимися во тьме перекрытиями – невидимыми, но отзывающимися на шаги эхом. Он заставил себя отхлебнуть чаю из чашки. Эхо ослабло.

Человечек посмотрел на серую от пыли одежду Таниэля и сделал озабоченную гримасу.

– У вас течет кровь.

– У меня что?

Рукав его рубашки над самым локтем был липким от сочившейся крови, но Таниэль этого даже не заметил.

– Со мной все в порядке. Вы – мистер Мори?

– Да. Думаю, вам надо пройти вместе со мной и…

Таниэль остановил его жестом.

– Ваши часы… они спасли мне жизнь при взрыве в Уайтхолле.

– А…

– Они подали сигнал тревоги, – продолжал он. У него ныло все тело, он был покрыт сажей и замерз, потому что лет сто тому назад, выходя из дома солнечным утром, не взял с собой пальто, но при этом Таниэль понимал, что, если он позволит себе сесть и расслабиться, у него спутаются все мысли.

– Я знаю, что тут что-то не так, и я не имею представления, откуда они ко мне попали. Я получил их неизвестно от кого полгода назад. Их оставили у меня в квартире с дарственной надписью. До сегодняшнего дня я не мог их открыть, а когда открыл – нашел внутри вкладыш с вашим именем и адресом. Вы помните, кто их у вас купил?

Произнося свой монолог, Таниэль держал часы на раскрытой ладони, а когда он закончил, иностранец бережно взял их у него из рук. Он несколько раз перевернул часы, разглядывая их.

– Я их не продавал. Я думал, их у меня украли.

– Я их не крал!

– Конечно, нет, вы же сказали, что кто-то оставил их вам. Пойдемте, пожалуйста, вам нужно присесть, ваша рука…

– К черту руку! Взорвалась бомба! Это не был обычный звонок, как у будильника, это была сирена, вы, наверное, сделали часы на заказ. Звук их был совершенно ужасным, и мне пришлось уйти оттуда. Если бы не это, меня бы уже не было в живых. Для чего предназначался этот сигнал?

– Это на самом деле не…

– Половина Скотланд-Ярда будет думать, что я знал, когда взорвется бомба, для чего предназначался сигнал?

– Я сделал несколько таких часов, – сказал часовщик, воздевая руки кверху, как будто разговаривая с устроившим истерику ребенком или животным. У него подрагивали кончики пальцев: то ли от страха, то ли от холода – трудно было понять. Таниэль, не привыкший к азиатским лицам, не мог расшифровать его мимику. Часовщик приоткрыл дверь, и в комнату потянуло сквозняком. Одна из сидящих на столе птичек распушила свои металлические перышки, и они затрепетали, как китайские колокольчики на ветру.

– Обычно по пятницам моя мастерская открыта допоздна. Отвратительный звук сирены помогает мне вовремя выдворять посетителей, самому мне при этом ничего не надо делать. Я говорю о соседских детях – они все время здесь крутятся и ломают мои вещи. Терпеть не могу детей! – он беспомощно посмотрел на Таниэля, видимо, сомневаясь, что тот удовлетворится подобным объяснением. Так оно и было.

– В таком случае, сирена должна была запускаться каждую пятницу.

– Я вам объяснил, зачем нужна сирена, а не время, когда она включается. Перевести на часах время мог кто угодно.

– К этой проклятой штуке была прикреплена подарочная бирка с моим именем!

– Это интересно… и очень странно, – сказал часовщик, поглядывая на дверь и как будто оценивая, успеет ли он выскочить наружу прежде, чем Таниэль окончательно потеряет терпение.

Таниэль выдохнул.

– Вы ведь понятия ни о чем не имеете, так ведь?

– Вы правы.

Наступила пауза. Таниэль чувствовал себя совершенно обессиленным. У него воспалились глаза, и выступившие на них слезы, как линзы, пропуская свет, сделали очертания предметов вокруг более отчетливыми.

– Ну что ж. Понятно. Тогда я пойду.

– Нет-нет. Идите сюда и, ради бога, сядьте, прежде чем вы истечете кровью прямо тут, у меня на полу.

Его голос стал неожиданно низким, что никак не вязалось с крошечной фигуркой, и звучал, как красное золото. Видя, что Таниэль расслабил напряженные плечи, он жестом указал на заднюю дверь мастерской, из которой он незадолго до этого вышел с чашками чая в руках.

– На кухне тепло.

Он открыл дверь и придержал ее, ожидая, пока Таниэль зайдет внутрь. За дверью две выщербленные каменные ступени, наподобие тех, что обычно бывают в старых церквях, вели вниз, в опрятную, приятно пахнущую сдобой кухню. Таниэль в изнеможении опустился на стул и зажал ладони между коленями. Здесь не было электрических лампочек, только газовые светильники. Лампочки в мастерской, по-видимому, служили для привлечения клиентов. Он был рад: приглушенный свет не так раздражал глаза.

Таниэль оглядел кухню, ожидая увидеть трубки для курения опиума и шелковые драпировки, но обстановка была типично английская. На столе перед ним стояла тарелка со свежими булочками и все еще дымящийся заварочный чайник. Он подумал, что чашки, скорее всего, – китайские.

– Вы кого-то ожидали? – спросил он, но не услышал ответа. Теперь, когда он задал все вопросы и ему не надо было сосредотачиваться, он вдруг почувствовал пульсацию в руке и то, как одеревенела шея. Одежда на нем заскорузла от крови.

– Не могли бы вы дать мне немного воды, чтобы я…

Часовщик наполнил водой медный таз и поставил его перед Таниэлем, положив рядом кусок пахнущего лимоном мыла.

– Я зайду к соседям, узнаю, не найдется ли у доктора Хэйверли чистой рубашки вашего размера. И думаю, надо попросить его зайти.

– О, нет-нет, я пойду домой…

– Вам и до дверей-то не дойти, – сказал часовщик. В его речи чувствовался легкий налет североанглийского диалекта. Это выглядело забавно, но, с другой стороны, что странного было в том, что азиаты могли, как и кто угодно другой, жить в Йорке или в Гейнсборо; другое дело, что было непонятно, зачем бы им это понадобилось.

– Я скоро вернусь.

– Со мной все в порядке, – ответил Таниэль. Он был бы не против, чтобы его осмотрел врач, но не хотел злоупотреблять благорасположением часовщика и вынуждать его оплатить визит доктора.

– Ну что ж, по крайней мере, вам нужна чистая рубашка.

– Я… спасибо, конечно. Но только если у него есть какая-нибудь ненужная.

Часовщик кивнул и выскользнул на улицу через заднюю дверь, проворно ее захлопнув, чтобы дождь не ворвался в помещение.

Таниэль промокнул глаза чистым рукавом, затем стянул с себя жилет. Трение ткани о рану было отвратительно. Левый рукав его рубашки стал коричневым от засохшей крови. Таниэль закатал его выше локтя, чтобы осмотреть порез. Он был длинным и глубоким, с застрявшим в нем осколком стекла. Вид раны заставил его почувствовать боль сильнее. Таниэль сжал кончиками пальцев торчащий край стекла и вытащил его из раны. Эта процедура оказалась не столь болезненной, как можно было бы ожидать, но он испытал шок, как если бы упал вниз с лестницы. Таниэль бросил осколок в таз, и в воде от него протянулся шлейф причудливых красных разводов.

Вернулся часовщик, весь в каплях дождя, с чистой рубашкой. Повесив ее на стул рядом с Таниэлем и положив тут же свернутый бинт, он остановился, увидев в тазу стекло.

– О господи!

– Оно выглядит страшнее, чем на самом деле, – солгал Таниэль. Ему трудно было поверить, что он проделал весь путь от Вестминстера до Найтсбриджа, даже не чувствуя осколка в своем теле. Теперь, когда он успокоился, боль усилилась. Каждое движение вызывало спазм, который шел от шеи вниз по позвоночнику.

– Вам надо что-нибудь съесть. Сладкое помогает при шоке.

– Спасибо, – ответил Таниэль, у него не было сил спорить. Он, как мог, тщательно промыл рану и перевязал ее одной рукой, прижимая конец бинта локтем к бедру. Завязав бинт, он стал также одной рукой расстегивать на себе рубашку, но остановился на полпути. Ему стыдно было остаться полуголым на кухне у незнакомого человека. Таниэль поднял глаза на часовщика, желая извиниться за свой вид, но маленький человек стоял к нему спиной. Он доставал из буфета посуду и столовые приборы. Часовщик потянулся, чтобы добраться до тарелок с верхней полки, и Таниэль увидел под его задравшимся жилетом тусклые бронзовые пуговицы подтяжек.

Таниэль быстро нырнул в чистую рубашку и тут же почувствовал себя лучше. Часовщик, по-видимому, ждал, пока он оденется, и обернулся, поняв по шуршанию ткани, что Таниэль готов; он сразу же налил Таниэлю еще чаю и, поставив перед ним тарелку с булочкой, притулился на стуле напротив. Почувствовав на себе взгляд Таниэля, часовщик улыбнулся, и вокруг его глаз собрались тонкие морщинки. Таниэлю они напомнили кракелюры под глазурью на старом фаянсе.

– Не подскажете ли мне, где тут поблизости можно остановиться на ночь? – спросил он. – По-моему, я пропустил последний поезд.

– Вы можете остаться тут, у меня есть свободная комната.

– Я и так доставил вам много хлопот.

Часовщик пожал плечами:

– На Слоун-стрит есть несколько гостиниц, если у вас есть с собой деньги.

У него в кармане осталось всего два пенса.

– У меня… нет.

– Вы можете еще постучаться в соседний дом к Хэйверли, они пускают постояльцев в мансарду.

Он еще не закончил говорить, как через стену до них донеслись удары и крики.

– Вот, кстати, и дети.

– На самом деле я могу дойти домой пешком.

– Я не стал бы вам предлагать, если бы мне это было неудобно, я не самаритянин. Комната уже несколько месяцев как сдается. Никто не желает снимать. И вы не сможете дойти до дому, – добавил он, смерив Таниэля с головы до ног чернильно-черными глазами.

Таниэль понимал, что он прав, что даже до дверей ему будет непросто дойти. Он чувствовал свою абсолютную беспомощность. Но… Он с детства помнил, как Анабелл стеснялась съесть в гостях лишний кусок. Ему самому никогда не приходилось оставаться у кого-нибудь на ночь, тем более у незнакомого человека, – он и помыслить не мог, чтобы обременять людей своим присутствием. Он считал это бесцеремонным, эгоистичным – ведь он не мог отплатить им тем же.

– Тогда позвольте мне позже заплатить вам за причиненное беспокойство, – сказал он наконец, чувствуя, как жестко звучит его голос. Он на секунду прикрыл глаза. – Извините меня. Я не хотел вас обидеть, мне просто так стыдно, что я притащился сюда и…

– Вам нечего стыдиться, – спокойно сказал часовщик. – Это не ваша вина.

Таниэль, подавленный, поблагодарил его и принялся усердно намазывать джем на булочку ровным слоем. Он опять слышал зеленоватый пронзительный свист. Чем дольше он молчал, тем громче он становился, перейдя, наконец, в грохот рушащегося здания.

– Как работает бомба с часовым механизмом? – спросил он, чтобы отогнать наваждение.

Часовщик поставил чашку на стол. Если он и удивился неожиданному вопросу, то не подал виду.

– Динамит соединяется проволокой с детонатором, к которому подключается реле времени, им могут служить большие или карманные часы или даже что-нибудь вроде морского хронометра, если взрыв должен произойти через несколько дней, а не часов. Часовые механизмы используются потому, что не требуют присутствия исполнителя на месте для поджигания фитиля. Единственная причина, по которой до недавнего времени их редко использовали, это отсутствие технологии, которая бы обеспечивала точную работу часов, независимо от погоды. Дело тут в пружинах. Металл, реагируя на жару или холод, расширяется или сжимается. В зимнее время бомба может сработать на полчаса позже нужного времени.

Продолжая говорить, он поднялся со своего места и, поставив в раковину тарелку, с которой ел Таниэль, открыл кран. Таниэль привстал со стула:

– Я собирался сам это сделать…

– Сидите.

Неожиданно под раковиной что-то стукнуло. Таниэль вздрогнул, но часовщик с невозмутимым видом наклонился и открыл дверцы шкафчика. Оттуда выпал осьминог. Он был механический, его металлическое тельце поблескивало в свете ламп, но он так походил на живого осьминога, что Таниэль отпрянул. Слегка помедлив, осьминог помахал двумя лапками. Часовщик поднял его с пола и положил в стоявший на подоконнике маленький аквариум; осьминог стал в нем плавать с совершенно довольным видом.

– Э-э… – произнес Таниэль.

– Его зовут Катцу.

– Понятно.

Часовщик обернулся:

– Это всего лишь механизм. Не какой-нибудь странный фетиш.

– Да-да, конечно. Просто это было немного, ну вы понимаете, неожиданно. Он славный.

– Спасибо. – Часовщик успокоился и склонился над осьминогом, отражаясь, как в зеркале, в металлической спинке создания. – Как видите, нет ничего удивительного в том, что мне никак не удается сдать комнату.

Таниэль завороженно наблюдал за осьминогом. Механические суставы плавно двигались в воде, вспыхивая цветными отражениями находящихся в кухне предметов. Спустя какое-то время Таниэль вдруг осознал, что и осьминог, в свою очередь, разглядывает его, во всяком случае, такое создавалось впечатление. Он выпрямился, чувствуя себя застигнутым врасплох.

– Я ведь вам еще не представился?

– По-моему, нет.

– Стиплтон. Натаниэль, или Таниэль, если угодно. Я знаю, это немного… но короткое имя моего отца было Нэт.

– Я буду называть вас мистер Стиплтон, если вы не против.

– Но почему?

– В Японии по имени обращаются только к супругам, иначе это воспринимается как грубость, – объяснил часовщик. – Мне это режет слух.

Итак, Япония. Таниэль не мог припомнить, где она находится.

– Но, может быть, тогда остановимся на «Стиплтон»? «Мистер Стиплтон» больше подходит для управляющего банком.

– Нет, – отрезал часовщик.

Таниэль засмеялся, но затем сообразил, что часовщик, возможно, вовсе не шутит, и смущенно потер затылок.

– Так мне лучше не спрашивать, какое у вас имя?

Однако часовщик улыбнулся в ответ:

– Меня зовут Кэйта.

– Простите, как?.. – на слух имя звучало просто, но осознание того, что имя японское, а значит, трудное для произношения, заставляло его сомневаться в себе.

Часовщик произнес свое имя по буквам.

– Рифмуется с «флейта», – добавил он, не обижаясь, и налил им обоим еще чаю.

Свободная комната имела странную изогнутую форму, как будто строители собирались сделать ее Г-образной, но в последнюю минуту передумали. На одной стене было ромбовидное окно с покосившейся рамой, под ним стояла застеленная свежими простынями кровать; на полу перед кроватью был выцветший от солнца крестообразный узор из ромбов. Часовщик зажег лампу и вышел, оставив дверь открытой. Его спальня располагалась на противоположной стороне маленькой площадки, на расстоянии всего нескольких футов от комнаты Таниэля. Сев на край кровати, чтобы поправить бинты на руке, Таниэль оказался прямо напротив спальни хозяина дома. Два дверных проема образовывали двойную раму, в глубине которой в круге света от лампы сидел на своей постели часовщик и писал в дневнике. Его рука двигалась справа налево от верхнего края страницы вниз и потом обратно. Когда он переворачивал страницу лежавшей у него на коленях тетради, чтобы начать новую, становились видны записи на предыдущей странице. Написанное представляло собой каллиграфически выполненные крошечные рисунки. Часовщик поднял глаза от тетради, и Таниэль, осознав, что, пусть даже и не понимая языка, он невольно подсматривает за тем, что пишет другой человек в своем дневнике, закрыл свою дверь и погасил лампу. У него болело все тело, он с трудом сгибал руки и ноги и из-за этого старался двигаться как можно медленнее. Раздеваться пришлось, почти не наклоняясь. Забравшись в постель, он какое-то время стоял на коленях, набираясь храбрости, чтобы распрямить позвоночник, и зная, что это движение вызовет резкую боль в затылке.

Сквозь грозовые тучи выглянула луна, и за окном посветлело; на пол лег серебристый крестообразный узор. Опершись на оконную раму, он прислонился щекой к стеклу. Окно выходило в довольно большой сад, сквозь дождь смутно вырисовывались очертания кустов и деревьев. Слева светился огнями город, но за садом, похоже, было что-то вроде вересковой пустоши, может быть, участок Гайд-парка, он не мог понять, потому что в той стороне все было погружено в темноту.

Сад вдруг ожил, его осветил целый рой огоньков. Морщась от боли, Таниэль нащупал шпингалет, старый, но хорошо смазанный, и распахнул окно. Он не мог разглядеть, что это были за огоньки, видел только, что они парят над травой. Он швырнул в них монетку, но они не рассеялись. Внезапно все погасло. Было тихо, только дождь шумел за окном.

V

Катцу – это осьминог. Еще не до конца проснувшись, Таниэль пытался вспомнить, откуда ему это известно и почему он об этом думает. После нескольких неудачных попыток в его памяти, наконец, возникли фигурка иностранца и дом средневековой постройки, наполненный механическими чудесами. Он лег на бок и свернулся калачиком, чувствуя, как царапает подушку отросшая за сутки щетина. Утренняя комната была залита золотом. Ему все еще казалось, что вчерашнее приключение – это только сон, но он видел неровный пол, а его кожа пахла лимонным мылом. Он услышал тихие шаги спускающегося вниз по лестнице часовщика. Перед этим иностранец стоял на маленькой площадке между спальнями и с кем-то разговаривал. Когда он ушел, исчезло и золотое сияние, погасло, уступив место обычному солнечному свету. Золото – это не английский цвет.

Где-то в доме часы пробили восемь. Уже восемь. Таниэль с трудом сел в кровати и натянул на себя одолженную ему вчера рубашку; повязка на руке при движении задела подсохшую кровь на ране, и он выругался. Он осторожно закатал рукав и размотал бинт. Рана выглядела не так уж и страшно – почти как разбитые коленки в детстве. Он подумал, что чувствует себя намного лучше, решил не обращать внимание на звон в ушах и потянулся за носками. Натягивая носок, он вдруг услышал первые аккорды фортепьяно. Это была утренняя песня. Заслушавшись, он не сразу заметил, как сам по себе открывается верхний ящик комода.

Из ящика выглянул механический осьминог. Щелкая металлическими сочленениями, он протянул в сторону Таниэля одно из щупалец с обмотанной вокруг него цепочкой и часами. Не без колебания, но Таниэль в конце концов взял у него свои часы. Цепочка скользнула по металлическим щупальцам с высоким тонким звуком, вроде того, что издает море во время прилива. Осьминог ведь, хоть и механический, – морское существо, так что совпадение было удивительным, и Таниэль стал раздумывать, нет ли в этом особого смысла, но в это время Катцу стащил другой его носок, шлепнулся на пол с металлическим стуком, после чего выкатился в открытую дверь и съехал вниз по перилам.

Таниэль ахнул и пустился вдогонку за осьминогом, который, не обращая на него никакого внимания, юркнул в гостиную. Там Катцу начал карабкаться вверх по ножке стоящего возле пианино стула, но был пойман. Часовщик конфисковал у него носок и через плечо перебросил Таниэлю, поймавшему его кончиками пальцев. Осьминог уютно устроился у часовщика на коленях.

– Спасибо, что нашли его, – сказал Мори. В это дождливое утро цвет его лежавших на клавишах рук казался необычно теплым. – Я искал его все утро. Он играет со мной в прятки.

– Может быть, вам легче будет найти постоянного жильца, если вы уговорите Катцу оставить эту привычку? – спросил Таниэль и, сощурившись, посмотрел на осьминога, разглядывавшего его из-за ноги часовщика.

– Я пробовал… Нет, оставьте их у себя, – сказал он в ответ на попытку Таниэля вручить ему часы.

– Что? Нет, я не могу. Я могу их разбить… – запротестовал Таниэль.

– Вы не сможете этого сделать, это даже слону не под силу. Я их протестировал в зоопарке. Как ваша рука?

– Спасибо, гораздо лучше. Простите, вы сказали «в зоопарке»?

– Да, – ответил часовщик.

Таниэль ждал, но продолжения не последовало. В комнате не было никакой мебели, кроме фортепьяно и низенького столика подле камина. Таниэлю пришлось устроиться на полу, чтобы натянуть второй носок. Сидящий перед ним часовщик использовал всего одну педаль: когда он нажимал на нее, инструмент отзывался мягким толчком, и из-под пола лились звуки. На каблуках его коричневых ботинок стояло клеймо японского изготовителя – тесно расположенные пиктографические знаки.

Таниэль сдвинул брови. В Лондоне довольно много китайцев, да и кто его знает, что именно видел Джордж. Если он даст волю своей подозрительности, привидения начнут мерещиться ему повсюду. Ему совсем не улыбается до конца жизни разглядывать чужие туфли. В голове у него вновь раздался вчерашний пронзительный рев часов. Он закрыл глаза, и перед ним замелькали белые пятна.

– Мистер… Морей, – я правильно произношу ваше имя? – спросил он несколько громче, чем требовалось.

– Мори.

Таниэль кивнул.

– Спасибо, что разрешили мне у вас переночевать. Вы были очень добры ко мне, но теперь мне нужно отправляться на работу.

Часовщик повернул голову в сторону, как бы обозначив этим взгляд на собеседника, хотя и не делая при этом попыток посмотреть через плечо на Таниэля.

– Сегодня суббота.

– Это не имеет значения. Я работаю в Уайтхолле. Все должны быть на месте и работать.

– Ерунда, вы чуть не погибли. Они ведь не знают: вдруг вы были сильно контужены.

– Я не был контужен.

– Но о вас и не скажешь, что вы в отличной форме, – он снял руки с клавиш, и в воздухе, постепенно тая, повис последний аккорд. – Я собираюсь выйти позавтракать. Составите мне компанию?

Таниэль слегка растерялся, сраженный его дружелюбием.

– У меня из жалованья вычтут дневной заработок.

– Ваше присутствие на службе обусловлено государственной необходимостью? – В его тоне не было ни малейшего следа иронии. Это был серьезный вопрос, и он требовал столь же серьезного ответа.

– Нет, я всего лишь клерк. Но мне нужны деньги, – вяло возразил он.

Часовщик встал.

– В таком случае лучший выход для вас – прийти попозже, а затем прямо на работе потерять сознание. Это будет воспринято как героическое усилие, они не станут урезать ваше жалованье, и вы проведете на службе не больше пяти минут. Но это только в том случае, если вы сумеете разыграть все правдоподобно, – добавил он все так же серьезно.

– Э-э… хорошо, – сказал Таниэль и улыбнулся. Он начинал думать, что приключение стоит потери однодневного заработка. – Я попробую.

Часовщик протянул ему руку, и она оказалась неожиданно сильной.

Вчерашний дождь оставил на дороге большие лужи, и им пришлось прыгать по торчавшим из воды булыжникам. За ночь в воздухе сгустился плотный туман, почти поглотивший наклонившиеся друг к другу дома. Натянутые между соседними домами бельевые веревки, с которых сняли белье, провисли, и с них капала вода. В этот ранний час витрины лавок еще не были освещены, за исключением лавки часовщика. Спрятанные в витрине тут и там маленькие лампочки сияли и вспыхивали, освещая миниатюрную модель Лондона: среди церковных шпилей и знакомых правительственных зданий высились странные стеклянные башни. Он наблюдал их всего несколько секунд, после чего они разрушились, превратившись в руины. Часовщик поежился и пожаловался на холод. Теперь, когда они шагали рядом, он казался выше, чем вчера, хотя и ненамного.

– Мистер Мори, вы, наверное, наполовину англичанин? – спросил Таниэль, когда они свернули с Филигранной улицы на Найтсбридж. Туман, рассекаемый кэбами, вновь сходился позади них; из него раздавались свистки – это невидимые велосипедисты подавали сигнал на поворотах. Он увидел впереди яркое сияние. Напрягая глаза, Таниэль с трудом смог разобрать название магазина «Харродс» – надпись, тянувшуюся сверху вниз по центру фасада. Электрифицированная вывеска. Это не Пимлико. Он был неожиданно рад тому, что поддался на уговоры остаться здесь на ночь. В течение долгих месяцев его однообразный маршрут пролегал между домом и службой. Если бы все произошедшее с ним за последние сутки стерлось из его памяти, он решил бы сейчас, что, наконец, приходит в себя после долгой-долгой болезни. Он снова мог думать.

– Нет. Почему вы так решили?

– У вас светлые волосы.

– Они крашеные. Мне нравится быть иностранцем, но так, чтобы это не бросалось в глаза с расстояния в сотню ярдов. В Англии ни у кого нет черных волос.

– Это не так, – запротестовал Таниэль.

– Они коричневые, – твердо возразил Мори.

– Расскажите мне про Японию, – улыбнулся Таниэль.

Часовщик задумался.

– Очень похоже на Англию, – сказал он наконец. – Те же заводы, политика и любовь к чаю. Но вы сами увидите.

Таниэль хотел спросить, как он сможет это сделать, но в этот момент они прошли через огромные красные ворота и оказались в самом сердце Токио.

Бумажные фонарики освещали их путь сквозь туман. Они свисали с деревянных рам над маленькими магазинчиками, уже открывшими для покупателей свои раздвижные двери. Стоя на коленях у входа в лавки, поближе к жаровням с горячими углями, трудились ремесленники. Один из них поздоровался с ними кивком и снова сосредоточился на тончайшей резьбе, которой он украшал деревянный предмет неизвестного назначения. Таниэль остановился рядом, чтобы посмотреть на его работу. Руки мастера были такого темного цвета, что было непонятно, грязь это или загар. Он каким-то нелепым образом держал в руках свои инструменты, но при этом работал столь виртуозно, что вскоре уже стало ясно, что из-под его рук выходит основа для зонтика.

– Три шиллинга, – сказал человек, заметив, что Таниэль наблюдает за ним. Его английское произношение было смазанным, но, тем не менее, можно было разобрать, что он говорит. Таниэль помотал головой, сожалея, что у него нет трех шиллингов. Аннабел бы понравился настоящий зонтик восточной работы, хотя трудно представить, какие обстоятельства заставили бы ее пользоваться таким зонтиком в Эдинбурге.

За лавкой, торгующей зонтами, они увидели горшечника, накладывающего эмалевый узор на высокую вазу. Перед ним в черепках из грубой глины были расставлены краски, но сверкающая роспись на вазе была изысканно-прекрасной. Тут же поблизости портной разговаривал на ломаном английском с белой женщиной, по-видимому, гувернанткой, судя по непритязательному стилю ее одежды. Она и Таниэль были здесь, кажется, единственными европейцами. Таниэль подскочил, услышав удар, и звон в ушах вернулся, но это была всего лишь женщина, раздвигающая тяжелые двери чайного домика. Она ушла внутрь, мелькнув подолом зеленого платья. У нее за спиной был заткнутый за пояс сложенный веер.

– Но это… – начал он.

– Все это прибыло сюда из Японии, – объяснил часовщик. – Это часть выставки. Она открылась на прошлой неделе. В чайном домике можно съесть английский завтрак.

– Это все на самом деле похоже на Японию? – спросил Таниэль, когда они проходили мимо часовни с раскрашенной статуей внутри – по-видимому, изваяния бога, а может быть, создания, пожирающего богов. Маленький мальчик, стоявший внутри, положил в миску рядом с божеством монету и зазвонил в колокольчик.

Часовщик кивнул.

– Довольно похоже. Погода в Японии лучше, и трудно будет найти английскую еду. Но, кажется, черный чай они здесь у себя все же не допускают.

Таниэль теперь почувствовал горьковатый запах зеленого чая.

– А что не так с черным чаем?

– Не говорите глупости.

Таниэль фыркнул и пропустил часовщика вперед.

На веранде чайного домика под бамбуковым навесом сидела компания мужчин. Они, ухмыляясь, передавали по кругу какой-то журнал. Подняв глаза от журнала и увидев Таниэля, они уставились на него в упор. Он замедлил шаг. Вид у мужчин был брутальный. Несмотря на утреннюю прохладу, они сидели с засученными рукавами, открывающими мощные мускулистые руки. Казалось, их наклоненные вперед торсы и скрещенные ноги заполняют собой все пространство вокруг.

– Доброе утро, – поприветствовал их часовщик тоном, каким он мог бы обратиться к человеку, одетому как шекспировский персонаж. Те из них, кто загораживал проход, с готовностью подвинулись, удивив Таниэля своим миролюбием.

Чайный домик стоял на возвышении. Как и в других лавках, здесь были раздвижные двери, а на пропитанных, для защиты от дождя, воском бумажных стенах чернилами были изображены две бредущие по реке цапли. Из домика доносилось позвякивание фарфоровых чашек. К ним плавной походкой подошла женщина в бледно-зеленом платье и слегка поклонилась, ее руки с плотно сдвинутыми пальцами были прижаты к бедрам. Таниэль обратил внимание на стоявшее у нее за спиной пианино – колченогое, с серебряными подсвечниками по сторонам от пюпитра и поднятой крышкой.

– Доброе утро, Мори-сама. Вы хотите сесть возле окна?

– Да, пожалуйста.

Она улыбнулась и подвела их к столику. Необычные окна скорее напоминали раздвижные двери, но вместо традиционной бумаги в них были вставлены стекла. За окном короткая лестница вела к лужайке, частично затопленной водой, там стояли, выстроившись неровной линией, шесть маленьких цапель. Для живущего рядом с рекой Таниэля птицы-рыболовы и водяные курочки были привычным зрелищем, но часовщик придвинулся ближе к окну, чтобы разглядеть это чудо света. Девушка тоже засмотрелась на птиц, и, заинтригованный их интересом, Таниэль снова посмотрел на цапель. Птицы, может быть, и выглядели странно, но часовщик и девушка являли собой еще более странное зрелище. Ее черные волосы и весеннего цвета одежды, на первый взгляд, контрастировали с его обликом, но при ярком свете было видно, что у них одинаковые глаза, а хрупкое сложение делало их фигурки похожими на детские.