Текст книги "Часовщик с Филигранной улицы"

VIII

Таниэля разбудила паровая игрушка. Выкатившись из его кармана на одеяло, она перемещалась уморительными зигзагами. По пути домой Таниэлю казалось, что он не так уж плохо себя чувствует, но, едва оказавшись у себя в комнате, он рухнул в постель и забылся, даже не успев раздеться или перевязать руку. Он спал без сновидений и, проснувшись, не мог определить, сколько времени прошло, хотя и видел, что довольно много. В комнате было тепло от яркого солнца, рассеявшего туман.

Он нашарил часы, обнаружив при этом, что рукав его рубашки затвердел от засохшей крови. В комнате было очень тихо, слышно было лишь тиканье часов и шуршание пододеяльника, когда он проводил по нему пальцами. На часах была половина второго. Таниэль уткнулся лицом в подушку. Цепочка от часов впилась ему в бедро, но у него не было сил повернуться. Когда он, наконец, заставил себя сесть, то обнаружил, что его комната изменилась. Крошечная, пустая и чистая – как будто в ней никто и не жил никогда. Подсознательно он не собирался сюда возвращаться. Он сидел, глядя на кружившую в солнечном луче пыль. Комната выглядела в точности как в тот день четыре года назад, когда он снял ее и впервые вошел сюда. И вся его жизнь с этого момента представляла собой непрерывное движение по кругу.

Наконец он встал. Ему пришлось медленно, с трудом высвобождать руку из заскорузлого от крови рукава одолженной рубашки, отрывая его от раны и присохших волосков. Таниэль отмыл руку, вскипятил чайник и замочил рубашку в раковине, но пятна не отошли. Придется ему извиняться перед соседом Мори. Мысль о возвращении в дом Мори чуть было снова не погрузила его в забытье. Уильямсон дал ему простое задание, но выполнить его было нелегко. Таниэль мало подходил для беспристрастной слежки за человеком, проявившим к нему отеческую заботу.

Он смочил волосы холодной водой, чтобы окончательно проснуться. Отрезал полосу ткани от испорченной рубашки и, за неимением бинтов перевязав ею рану, облачился в собственную чистую рубашку. Затем нашел карту Лондона. Трогмортон-стрит находилась, как и говорил Уильямсон, совсем рядом с Белгравией. Пошарив по карте глазами, он нашел Найтсбридж: загнутый внутрь завиток Филигранной улицы был так мал, что ее название не было обозначено. Таниэль быстро свернул шуршащую карту.

Мастерская Спиндла оказалась не так далеко от дома Мори, к тому же на соседних улицах находилось еще три или четыре часовых мастерских. Таниэль открыл дверь, громким звоном колокольчика возвестившую о его приходе. Спиндл с помощью двух пинцетов разбирался в хитросплетениях лежащего перед ним часового механизма. Стол, за которым он сидел, был покрыт зеленой бархатной скатертью, расчерченной на пронумерованные квадраты, и в каждом из этих квадратов лежала крошечная деталь часового механизма. В его очки было вставлено несколько линз сразу, и они, казалось, увеличивали левый бледно-зеленый глаз Спиндла сильнее, чем правый. Он снял очки и прикрыл объект своего исследования куском ткани, так что под ней вырисовывались только контуры механизма.

– Вы застали меня врасплох, – сказал Спиндл, улыбаясь. – Я был погружен в работу. Правительственное задание, знаете ли. Тут то, что осталось от бомбы из Скотланд-Ярда. Что-то случилось?

Таниэль остановился на расстоянии пяти футов от его стола. Уильямсон говорил ему, что часовщик консультирует полицию, и можно было предположить, что бомба находится у него в мастерской, но это оказалось для него неожиданностью.

– Нет, – ответил он и подошел поближе. – Меня прислал сюда суперинтендант Уильямсон.

– Но мой отчет еще не готов…

– Неважно, он хотел, чтобы вы взглянули на это.

Спиндл светился приветливостью, но, когда Таниэль достал часы, изменился в лице. Он осторожно взял их своими тонкими пальцами и открыл крышку.

– Это работа Кэйты Мори.

Таниэль кивнул.

– Что вы можете о них сказать?

– В каком смысле?

– Абсолютно во всех.

– Ну что ж, они показывают время безупречно. Как обычно, – с горечью добавил он. Он отодвинул какую-то деталь в корпусе часов и вынул стеклышко, чтобы рассмотреть шестеренки под ним, после чего на мгновение затих. Затем снова надел свои очки, добавив к ним две дополнительные линзы. Он довольно долго изучал часы, и заскучавший Таниэль стал разглядывать помещение. В стеклянных шкафах были выставлены одни только часы, здесь не было и намека на присущий Мори полет фантазии. Позади стола стоял шкаф со множеством маленьких ящичков, на каждом из которых была наклейка с каллиграфической надписью. Тут было семнадцать ящичков в ширину и столько же в высоту. Его заинтересовало, не используются ли некоторые из них чаще, чем другие, но на ручках у всех была одинаковая потертость от открывания и закрывания. Ничто здесь не напоминало хаос разбросанных по столу деталей у Мори.

Спиндл заинтересованно хмыкал. Таниэлю хотелось, чтобы он поторопился. Несмотря на выходящее на улицу широкое окно, в мастерской было сумрачно, в редких проникающих в помещение солнечных лучах светились пылинки. Лежавшая под саваном бомба все время притягивала к себе его взгляд.

– Устройство под основным механизмом было рассчитано на работу в течение всего четырнадцати с половиной часов, – произнес, наконец, Спиндл. – Приводилось в движение самозаводящимися пружинами, – он положил часы под стоявший перед ним микроскоп. – Бог весть, для чего это было предназначено. Типичный Мори. Он заплатил вам, чтобы вы пришли сюда меня подразнить?

– Нет, – растерянно заморгал Таниэль.

– О, конечно же нет, забудьте о том, что я сказал, и простите меня. Вам известно, что я изготовлял часы для королевской семьи? Ровно до тех пор, пока в Лондоне не объявился Мори, – он улыбнулся, как ему, видимо, казалось, мужественной, полной самоиронии улыбкой, но на деле она выглядела скорее жалкой гримасой.

– Если покороче, вы не можете мне объяснить, для чего предназначался этот дополнительный часовой механизм?

Спиндл настроил микроскоп так, что его линза почти касалась хитросплетения часовых деталей.

– Я не знаю, для чего он предназначался, но могу рассказать, как он действовал, – сказал он. – В него встроены микроскопический компас и спиртомер, к которым подсоединены остальные детали. Эти часы регистрируют ваше передвижение. Грузик сбалансирован таким образом, что вот эта шестеренка поворачивается на… – он поднял часы за цепочку и, показывая, как действует механизм, раскачал их из стороны в сторону, – так вот, поворачивается на один зубец с каждым вашим шагом. Все это приведено в соответствие с заранее заданной дистанцией, за которую отвечает вот эта медленно вращающаяся шестеренка в центре с мелкими зубчиками, а к ней, в свою очередь, подсоединено устройство, подающее тревожный сигнал, настроенное так, чтобы сработать в течение трех или четырех секунд или не срабатывать вообще, в зависимости от того, где вы будете находиться… в какое время оно сработало? Оно должно было произвести ужасающий шум.

– Вечером, около половины десятого.

Спиндл внезапно замер. Его руки, постоянно поправлявшие что-то в настройке микроскопа, застыли в воздухе.

– Понятно. Значит, прямо перед тем, как сработала бомба.

Таниэль молчал. Спиндл снова снял очки и, поджав губы, посмотрел туда, где лежала бомба. Разбирая часы, он имел почти довольный вид, но теперь он был испуган.

– Мори, – произнес он, как будто собираясь рассмотреть свои изыскания под другим углом. Таниэль ждал, что он скажет что-то еще, но часовщик судорожно втянул в себя воздух и слегка покачал головой.

– Вам известно, что эта вещица, которую вы так обыденно таскаете с собой, содержит в себе алмазы стоимостью приблизительно в двести фунтов?

– Двести фунтов?

Часовщик кивнул.

– В них примерно вдесятеро больше драгоценных камней, чем бывает даже в самых лучших хронометрах. Такое количество… их столько не требуется для работы часов; думаю, единственное объяснение – это что их здесь спрятали.

– Спрятали?

– Да, – он потер длинный нос и поправил и без того безупречно повязанный галстук. Вновь внимательно посмотрев на часы, он сдернул с остатков бомбы кусок ткани и ухватил пинцетом почерневшую металлическую спираль.

– Биметаллическая ходовая пружина, – прошептал он.

– Простите? – переспросил Таниэль.

– Одна из основных проблем в часовом механизме – неточность. Справиться с этим можно с помощью ходовой пружины, изготовленной из двух разных металлов. Они в разной степени расширяются и сжимаются при изменениях температуры, и это в целом выравнивает время, не позволяя часам отставать или, наоборот, спешить. Это фирменный стиль мистера Мори – использовать для изготовления пружины сталь и золото, так что видна разница в цвете. В точности как здесь.

Он взял в руки часы, и Таниэль наклонился поближе. Ходовая пружина отливала серебром на внешней стороне и золотом внутри. Не произнося ни слова, Спиндл с помощью пинцета вынул пружину из часового механизма бомбы и продемонстрировал ее Таниэлю. Она обгорела, но два цвета были, тем не менее, хорошо заметны.

– А разве пружины не закупают на фабриках?

– Да, закупают малообработанные части, но если кто-нибудь осмелится заикнуться на фабрике о биметаллических деталях, его просто линчуют. Мы делаем это сами. Каждый часовщик придерживается собственных приемов при изготовлении часов. И патентам тут нечего делать. Если фабрики получат наши секреты, нашему ремеслу придет конец.

Таниэль открыл рот, чтобы сказать, что все понял, но Спиндл, не обращая на него внимания, продолжал:

– Не существует даже такой вещи, как стандартная шестеренка: нам их поставляют в необработанном виде, и каждый мастер обтачивает и шлифует их самостоятельно. Во всех часах используются свои, уникальные шестеренки, и у каждого мастера есть собственные методы и изобретения. Этот часовой механизм сделан Мори, тут нет сомнений. Но, конечно, кто угодно мог вынуть его из каких-нибудь сделанных им часов, зная об их исключительных свойствах, и вставить его сюда. По этой причине я пока не могу взять на себя ответственность и со всей определенностью высказаться о его происхождении, – он прикоснулся к бомбе, и у Таниэля сжались кулаки. – Тем не менее это его часы, в них запрятана куча алмазов и, каково бы ни было назначение этих дополнительных механизмов, они были запрограммированы на то, чтобы определить, где находился имеющий их при себе человек вчера в полдесятого вечера. Могу я спросить, кто был этот человек?

– Это был я.

– То есть вы знакомы с Мори? – спросил он после паузы.

– Нет. Эти часы были оставлены у меня в квартире много месяцев назад. Думаю, они предназначались для другого человека с такой же фамилией, как у меня.

– Несомненно, – у часовщика был обеспокоенный вид.

– Знаете, Уильямсон делает все возможное, чтобы хранить эти дела в тайне, а вы рассказываете первому же встречному о том, что у вас находится бомба из Скотланд-Ярда. Вы уверены, что это правильно?

Обеспокоенность немедленно сменилась негодованием.

– Не кажется ли вам, что мои дела касаются только меня одного?

– Ну что ж, – ответил Таниэль.

Уплатив ни с чем не сообразную сумму за экспертизу – возможно, в качестве наказания за обладание сделанной Мори вещью, – он вышел из мастерской и остановился на солнечной стороне. Если бы он был членом Клана-на-Гэль и перед ним поставили задачу устроить взрыв, он бы знал, что делать. Он бы нашел очень хорошего часовщика, чтобы тот собрал бомбу задолго до события, тогда впоследствии трудно было бы проследить связь между мастером и членами группы. При этом в назначенное место он подложил бы бомбу всего за несколько минут до взрыва или уж определенно после девяти часов, так как иначе был бы велик риск, что ее обнаружит полиция, непрерывно прочесывающая в своем здании все помещения. Он снабдил бы человека, который должен был подложить бомбу, часами с идентичным механизмом и сигналом, установленным на время за несколько минут до взрыва, так что исполнитель мог точно узнать, когда ему следует укрыться в безопасном месте. И он бы спрятал плату для часовщика в часах, чтобы тот смог ее получить лишь в том случае, если предупредительный сигнал сработает и исполнитель не погибнет во время взрыва, а сможет вернуть часы мастеру.

Конечно, поскольку часы были доставлены не тому человеку, все пошло не так, как планировалось. Он проводил глазами коляску с запряженной в нее парой белых лошадей, размышляя о том, как могло случиться, что часы доставили не тому человеку. На коробке были обозначены его имя и номер его комнаты. Уильямсон, вероятно, изучает сейчас регистрационные записи, пытаясь выяснить, нет ли других Стиплтонов в районе Пимлико.

Таниэль вошел в расположенное неподалеку от мастерской Спиндла почтовое отделение и составил короткую телеграмму для Уильямсона, изложив сказанное Спиндлом о часовом механизме и алмазах. Когда он подошел к конторке, сидевшая за ней женщина, взглянув на уже закодированное сообщение, улыбнулась ему:

– Телеграфист?

Он кивнул и указал на код получателя, который он машинально вписал вместо адреса:

– Я знаю, что половина телеграфных проводов в Уайтхолле вышла из строя. Возможно ли доставить это в полицейское управление?

– Абсолютно все, адресованное в Уайтхолл, проходит через Форин-офис, у них единственная работающая линия. Думаю, к этому моменту там уже образовалась значительная задержка. Не исключено, что посылать телеграмму сейчас бесполезно: ее все равно срочно не доставят. Вы можете с таким же успехом отправить телеграмму-письмо, оно сегодня же придет.

– Нет, я все же остановлюсь на телеграмме. Клерк на другом конце, возможно, все же успеет отнести ее вниз до обеда.

– Я не возьму с вас денег, – сказала женщина. – Вы уже сделали за меня всю работу.

– О, спасибо.

– В каком отделении вы служите?

Она подразумевала почтовое отделение, и через мгновение он понял, что лучше было бы солгать, но сегодня все его мысли занимало другое, и правдивый ответ выскочил сам собой.

– В Хоум-офисе.

– Ох, – вырвалось у нее, и на лице отразились одновременно сочувствие и настороженность. – Ну что же, приятно было познакомиться.

Выйдя из здания почты, он пошел в сторону метро, но замедлил шаги, когда вспомнил, что в часах спрятано огромное количество алмазов. Уильямсон будет вне себя, если выяснится, что Таниэль поехал домой, оставив Мори без наблюдения. Он перешел дорогу и направился в сторону Найтсбриджа.

День был теплый, и на Филигранной улице царило оживление. Таниэль миновал канцелярскую лавку, в витрине которой красовались великолепные оленьи рога, с которых свисали подвязанные на лентах стеклянные ручки, и пекарню, где выставленная в окне модель колеса обозрения медленно вращала по кругу крошечные пирожные. Дверь в мастерскую Мори была распахнута, и на пороге грелся на солнышке Катцу; механический осьминог выглядел тут совершенно уместно, не удивляя своим видом никого из окружающих. В витрину заглядывали хорошо одетые прохожие, и у некоторых женщин были в руках покупки из «Харродса», перевязанные фирменными голубыми лентами. Немного застеснявшись своей потрепанной одежды, Таниэль перешагнул через осьминога и вошел в мастерскую.

– Добрый день, – поприветствовал его сидящий за столом Мори. – Ну как, обморок на службе сработал?

– Я не пробовал, вместо этого залил там все своей кровью. – Ему пришлось набрать воздуху в легкие, хотя этого не требовалось для произнесения совсем короткой фразы: – Я хотел бы снять у вас комнату, если она все еще свободна.

– Правда?

– Да, моя собственная нагоняет тоску.

Мори расправил плечи. Он всего лишь слегка выправил свою обыкновенно дурную осанку, но стал от этого выглядеть еще меньше, как мальчик, которому велели прочитать перед гостями стихотворение.

– Отчего так?

– Она… В общем, я очистил ее от всего лишнего позавчера.

Мори больше не стал спрашивать. Вместо этого он протянул со своего места левую руку и, взяв с подставки чайник, налил воду в две уже приготовленные чашки. Чайный порошок окрасил воду в зеленый цвет. Перегнувшись через стол, Мори передал чашку Таниэлю, и тот с удивлением обнаружил, что она едва не обжигает пальцы – вода в чайнике явно только что закипела.

– У вас это здорово получается. О, и вот еще, – он вынул из кармана паровую игрушку. – Она мне помогла. Спасибо.

– Я думаю, это оттого, что я пью чересчур много чая, – сказал Мори, забирая у него золотой шар. Жар от чайника слегка ускорил вращение нескольких лун на парящей в воздухе модели Солнечной системы. Кольца Сатурна переместились выше. Теперь, присмотревшись, он обнаружил множество планет, а на внешнем крае модели были две новые планеты, вращающиеся одна вокруг другой и одновременно вокруг Солнца. Таниэль не удивился. Когда единственный источник новостей для тебя – чтение газет во время ночных дежурств, нетрудно пропустить новейшие астрономические открытия.

– Можно Шесть попробовать? – произнес чей-то голосок, заставив Таниэля вздрогнуть от неожиданности. Он увидел рядом с Мори крошечную девочку. Она сидела неподвижно, наклонившись вперед, и, хотя ее ничто от него не загораживало, Таниэль разглядел ее только сейчас. Она была незаметная, как мышка. Ее волосы были коротко острижены, а платье сшито из шероховатой, похожей на рогожу черной материи. Мори протянул ей свою чашку, и она с торжественным видом отхлебнула глоток, но потом скорчила гримасу и отдала чашку назад.

– Это ваша? – растерянно спросил Таниэль.

– Нет. Это Шесть, она изготовляет фузейную цепь для мистера Фэншоу. В наши дни их делают только в работных домах, но потом они их попросту выбрасывают; очевидно, они заставляют детей заниматься этим только для того, чтобы «предотвратить безделье», – он понизил голос, цитируя девиз работного дома. – Поэтому мне пришлось арендовать ее на день. Шесть, мистер Стиплтон.

– Шесть? – повторил Таниэль.

– Их в работном доме зовут по номерам. Верни-ка их мне, – обратился он к ней.

Девочка посмотрела на него круглыми совиными глазами:

– У Шесть ничего нет.

– В левом кармане. И полагаю, ты уже достаточно большая, чтобы говорить о себе в первом лице.

С раздосадованным видом она вынула из кармана очки со множеством линз – похожие он только что видел в мастерской Спиндла. Таниэль пристально смотрел на них. Он знал, как они называются, но не мог вспомнить. Его усталый мозг подсказывал: луны, нет, как это будет на латыни? Так, лупы.

– Спасибо, – Мори забрал их у нее. – На кухне еще остались булочки, хотите? – добавил он, обращаясь к Таниэлю. – Чувствуйте себя как дома.

– Можно я съем еще одну? – спросила Шесть.

– Да.

Шесть сползла со своего высокого стула и вприпрыжку отправилась на кухню, шаркая слишком большими для нее ботинками. Таниэль последовал за ней, стараясь двигаться очень осторожно, потому что, как и Мори, она представляла собой необычайно хрупкий экземпляр человеческой породы.

Она не могла дотянуться до стола, и Таниэлю пришлось достать для нее булочку.

– Сегодня прекрасная погода, не правда ли? – сказал он, только чтобы что-нибудь сказать.

Мори, по-видимому, заставил ее как следует отмыть руки: по контрасту с ее в целом неопрятным, взъерошенным видом они казались ослепительно чистыми. В конце концов, она не могла быть старше четырех-пяти лет и, судя по тому, что Мори разрешили взять ее из работного дома, она сирота. Таниэль посчитал, что ее воровство простительно.

– Шесть видела гусеницу.

– Какая она?

– Зеленая, с белыми и фиолетовыми полосками.

– Ясно, – медленно произнес Таниэль. Ему нравились дети, но он часто чувствовал себя сбитым с толку в общении с ними. Его собственные детские воспоминания со временем размылись, превратились во что-то туманное.

– Наверное, она была восхитительна?

Девочка опасливо посмотрела на него:

– Нет, это была просто гусеница.

– Ты знаешь, во что превращаются гусеницы? – снова попробовал найти с ней общий язык Таниэль.

– Да. Дети это знают. – Она ела булочку, быстро откусывая от нее, как будто опасаясь, что ее могут отнять. – Как она решает, стать ей бабочкой или мотыльком?

– Я… не знаю.

– Это разные виды, – вступил в разговор сидящий в мастерской Мори. – Вроде того, как ты еще до рождения решила, что не будешь обезьяной.

Шесть немного поразмышляла.

– Надзирательница говорит, что я обезьяна, – возразила она.

– Надзирательнице придется убедиться, что она неправа с анатомической точки зрения.

Кивая самой себе головой в подтверждение сказанного и держа в руке недоеденную булочку, Шесть прошаркала обратно в мастерскую. Таниэль последовал за ней: ему было интересно, что она будет делать и почему Мори не делает это сам. Закончив есть, она взяла в одну руку щипчики, а другой подняла со стола нечто невидимое глазу. В отблеске света Таниэлю показалось, что он видит нить толщиной в волос.

– Верни мистеру Стиплтону часы, – приказал Мори.

– У тебя глупое девчачье имя, – пробубнила она, но все же протянула часы Таниэлю. Он взял их, сконфуженный. Ему никак не удавалось почувствовать себя как дома, он сам видел бесцельность своего передвижения по мастерской. Он заметил в поведении Шесть собственнический оттенок: она украла часы, чтобы он обиделся и ушел. Она хотела, чтобы Мори принадлежал ей одной.

– Нет, тогда бы меня звали Кэйко. А я – Кэйта. Твоя идея о грамматическом обозначении пола субъективна и национально обусловлена.

– Что это значит? – огрызнулась она.

– Бестолочь, – сказал он. – Занимайся своим делом.

Она фыркнула, но повиновалась.

– Для чего это? – спросила она.

Мори уже надел было очки, но теперь снова их снял.

– Ты замечала, что, когда заводишь пружину, а потом отпускаешь, чтобы она раскрутилась, то сначала она делает это быстро, а потом замедляется? – спросил он.

Она кивнула. Таниэль тоже внимательно слушал.

– Пружины регулируют ход часов. Нельзя, чтобы часы сначала спешили, а потом стали отставать. И вот, если ты намотаешь эту цепь на пружину, а другой ее конец намотаешь на конус – заводной барабан, – часы будут идти равномерно. Современные часы устроены по-другому, поэтому сейчас почти никто не делает такие цепи. Кроме того, даже если кто-то и захочет, он вряд ли сможет сделать цепь. Уж очень у нее крошечные звенья. Я за час сумел сделать только четыре звена.

– А Шесть может сделать сто пятьдесят, – расплылась в улыбке довольная Шесть.

Мори снова водрузил на нос очки.

– Кэйта впечатлен.

Он посмотрел на Таниэля и поднял брови, как бы спрашивая, почему он до сих пор стоит и даже не снял шляпы.

– Простите, я следил за вашими объяснениями.

– Вы что-нибудь понимаете в механизмах?

– Я… иногда налаживаю телеграфные аппараты.

– Садитесь, – сказал Мори и, когда Таниэль сел, разложил перед ним полусобранный часовой механизм, пружину и шесть или семь шестеренок. Он осторожно разъединил шестеренки и показал Таниэлю, как крепить их на оси, каким образом они сопрягаются и как их шлифовать. Он наклонился к Таниэлю, и тот ощутил исходивший от его кожи и одежды запах лимонного мыла. Тембр его голоса и втекающий через открытую дверь теплый летний воздух заставили Таниэля мысленно перенестись куда-то далеко от Лондона. Когда он поднял глаза, ему странно было увидеть за окном средневекового вида улочку и остановившийся у обочины черный кэб.

– О, это Фэншоу! – воскликнул он.

Шесть явно заинтересовалась, и Мори пихнул ее:

– Нельзя!

– Я ничего не сделала!

– Иди поиграй в саду, если не хочешь, чтобы тебя арестовали и отослали в Австралию.

– В саду нечего делать, – заныла она.

– Ну знаешь, в саду есть кошка, феи и лейка. Тебе уже пять лет, придумаешь, что с ними делать.

– Феи? – повторила она, подняв на него глаза.

– Хм?

Фэншоу еще не успел подойти к дверям, а Шесть уже выскочила из комнаты.

– Она ведь, наверное, огорчится, не найдя фей? – сказал Таниэль.

– Я сделал несколько, так что найдет.

– Что? Как это?

Мори кивнул в сторону дома Хэйверли:

– Эти маленькие негодяи, с тех пор, как вокруг ручья появились волшебные вещи, перестали слоняться по моей мастерской, ломая все что можно.

– Добрый день! – произнес от порога Фэншоу. Он остановился, снимая пальто и шляпу. – Довольно-таки жарко, не правда ли? Боже правый! Видите ли, я пришел к вам без особой надежды, судя по всему, это та еще работа.

Сложив пальто, он повесил его на руку и внезапно замер:

– Что… э-это?

– Осьминог, – ответил Мори, не выказывая ни малейшего намерения прийти ему на помощь.

Таниэль, подскочив к порогу, быстро поднял штуковину. Сочленения механической игрушки были выполнены столь безупречно, что создавалось пугающее ощущение реального живого организма. Таниэль быстро положил осьминога на стол, откуда он тут же шлепнулся к Мори на колени и затих, обвившись вокруг его руки.

– Вы говорили о часах, – сказал Мори, рассеянно поглаживая осьминога.

Казалось, Фэншоу пришлось приложить немало усилий, чтобы оторвать взгляд от странного создания. Он прочистил горло:

– Да. Да… видите ли, они весьма старые, и для них нужна определенного вида цепь, каких, похоже, никто не делает в наши дни. Как-то она странно называется, что-то вроде «фузеи». О, они очень тяжелые, вы не удержите одной рукой…

Однако Мори взял старые часы одной рукой, не потревожив Катцу, и откинул заднюю крышку.

– Ничего, – сказал он, – все в порядке. У меня как раз есть сделанная сегодня утром фузейная цепь. Если вы можете подождать, я все сейчас починю.

– Неужели? Слава тебе господи!

– Хотите чаю?

– О, зеленый чай? Спасибо большое. Чудесно, – воскликнул Фэншоу и, взяв в руки чашку, стал рассматривать выставленные в застекленных шкафах часы. К тому времени, как он выбрал подарки для двоих племянников, Мори закончил свою работу, и Фэншоу, рассыпаясь в благодарностях в своей оживленной манере, пообещал рекомендовать его мастерскую всем знакомым.

– Он наверняка скажет: не вздумайте приходить, если только не хотите проверить свою храбрость в общении с осьминогом, – глядя на Катцу, съезжающего с визгливым звуком по ножке стула на пол, поддразнил часовщика Таниэль, когда Фэншоу ушел. – Откуда вы знали, что ему нужна именно эта цепь? Он ведь не говорил вам об этом заранее.

– Нет, но он упомянул, что давно ищет мастера, а большинство часовщиков в состоянии починить большую часть неисправностей. Только старинные часы вызывают затруднения, поэтому я подумал… ах ты, негодник! – воскликнул он, когда осьминог свалился на тяжелый выключатель на стене над полом. От этого загорелись электрические лампочки, и одна из них взорвалась, как будто застигнутая врасплох. Мори смотрел на нее, поджав губы.

– Вы не против электричества? – спросил он. Остальные, неповрежденные лампочки уже гасли, постепенно бледнея.

– Нет, а что?

– Не могли бы вы тогда поменять лампочку? – предложил Мори, доставая из выдвижного ящика новую лампочку. Она представляла собой идеальной формы пузырь из стекла с тончайшей путаницей проволоки внутри.

Взглянув на нее, Таниэль почувствовал некоторую неуверенность в своих способностях.

– А почему вы сами не можете?

– Мне для этого потребуется встать на стол, – объяснил Мори, – а я боюсь высоты.

– Вы даже на столе не можете стоять?

– Может, не будем больше об этом? – сказал часовщик, слегка повысив голос.

– Простите. Тут есть что-нибудь, на что ни в коем случае нельзя наступать?..

– Нет-нет. Только вот это… – Он согнал сидевших на краю стола механических птичек. Таниэль взгромоздился на стол. Ему удалось легко вывернуть перегоревшую лампочку, и он стал с интересом разглядывать ее внутренности. Запутанная проволока оказалась оборванной. Ее концы легонько скребли поверхность стекла.

– А кто их обычно меняет?

– Я нанимаю бродяг, – промычал Мори.

Таниэль ввернул новую лампочку. Ничего не происходило. Он нахмурился, думая, что сделал что-то не так. Мори помахал рукой в направлении двери, и лампочки зажглись с легким потрескиванием. Таниэль почти сразу почувствовал исходящий от стекла жар. Он слез со стола, чувствуя необъяснимую гордость. Это было такое современное занятие; Таниэль, по крайней мере, в этот момент смог, наконец, понять восторги некоторых людей по поводу моторов и прокатных станов.

Мори все еще озабоченно наблюдал за его действиями.

– Кроме шуток, я побаиваюсь этой штуковины, – сказал Таниэль, указав кивком на Катцу, вновь разлегшегося на солнышке.

– Но что в нем такого страшного?

– Не знаю, я все время опасаюсь, что он начнет бегать по мне.

– Ну что вы, ничего такого не может произойти. Я перезапускаю его каждое утро, чтобы в течение дня он производил определенные действия. Вращение шестеренок в нем произвольно, поэтому не предопределено, повернет ли он направо или налево на выходе из мастерской, но только и всего. Он не умеет мыслить и не принимает решений. Смотрите, я покажу вам.

Он поймал осьминога и отодвинул панель на его тельце. Таниэль встал рядом с ним, и Мори вручил ему очки со вставленными в них несколькими парами линз. Однако и без очков Таниэль легко разглядел сложный механизм внутри, плотный, как соты, сверкающий сотнями крохотных драгоценных камней. От них по стенам забегали разноцветные лучики.

– Это алмазы.

– Да, – просто ответил Мори, как будто это была самая обыденная вещь. – Камни в хороших часах всегда драгоценные. Чем они тверже, тем меньше деформируются и тем аккуратнее показывают время. Алмазы – самые твердые, поэтому для расположенных внутри механизмов я всегда использую их технические сорта. Но если вы хотите, чтобы изделие выглядело нарядно, то рубины, конечно, лучше; однако никто, кроме меня, не видит этого, так что неважно.

– Они дорогие?

– Не так чтобы чрезмерно. Тут у меня камней примерно на тысячу фунтов.

– На тысячу… фунтов. Это годовое жалованье для человека вроде Фэншоу. Выходит, вы богаты?

– Да.

Таниэль смотрел на вращающиеся, мерцающие алмазы. В нем росла мрачная уверенность, что перед ним – оплата за бомбу на вокзале Виктория.

– Что, собственно, напоминает мне, что я еще не спросил вас об оплате за комнату.

– Ведение домашнего хозяйства. Вы сами будете обеспечивать себя продуктами и прочим.

– Но в Найтсбридже…

– Итак, вы видите здесь произвольно двигающиеся шестеренки, – перебил его Мори, указывая концом кисточки для письма на множество вращающихся миниатюрных магнитов. – Он не станет на вас нападать, но может запросто поселиться в верхнем ящике вашего комода, и боюсь, что над этим я не властен. Это можно изменить, только если разобрать его на части и собрать заново, но я не собираюсь этого делать.

– Ведение домашнего хозяйства – звучит вполне справедливо, – сказал, медленно кивнув, Таниэль.

– Я тоже так думаю, – ответил Мори и снова закрепил панель на тельце Катцу. Осьминог стащил у него кисточку и скрылся. Мори посмотрел на свой микроскоп.