Текст книги "Часовщик с Филигранной улицы"

– Я ведь собирался что-то сделать, вот прямо сейчас, – беспомощно сказал он.

– Отвести обратно Шесть?

– Нет, не сейчас.

– Часы? Еще осьминогей… осьминожек? – спросил Таниэль, понимая, что множественное число выходит у него неправильно. Он попытался вспомнить, когда оно встречалось ему в последний раз, но, по правде говоря, ему не часто приходилось иметь дело больше чем с одним осьминогом одновременно.

– Нет, я увидел вас и подумал… ах, да! – Мори изловил одну из механических птичек и открыл ее. Таниэль почувствовал исходящий от нее характерный, хоть и слабый запах пороха.

– Хотите еще чаю?

– Да, пожалуйста, – ответил Таниэль, снова садясь за стол.

IX
Оксфорд, июнь 1884 года

Утро выдалось славное. Дождь и сопутствующий ему туман принесли прохладу на опаленные летним жаром улицы, и желтая ломкая трава напиталась спасительной влагой. Через распахнутое настежь окно слышалось ворчливое жужжание шмелей, кружащих над цветниками с мокрой лавандой. Грэйс пыталась сосредоточиться на чтении, но ее отвлекали раздражающие мысли о том, куда могли запропоститься ее часы: они исчезли еще на прошлой неделе. Она вывернула все карманы, обшарила ящики комода и коробки, спрашивала у привратника, который их не видел, и в Бодлианской библиотеке, где ей вручили три пары часов, но ее собственных среди них не было.

Накинув шаль поверх ночной сорочки, она работала до тех пор, пока не заболели глаза, затем, не желая искать кого-нибудь, кто бы помог ей затянуть корсет, облачилась в старую одежду Мацумото. Приятно было подняться на ноги, и ей вдруг захотелось выйти на воздух и прогуляться по саду, может быть, взять с собой работу, но тут нестройный хор городских колоколов возвестил полдень. Идти куда-то, даже просто выйти в сад, казалось бессовестной потерей времени. Сегодня в полночь она перевернула листок календаря. На следующей неделе наступает конец триместра, эта дата была обведена красным кружком. Она снова уселась в неудобное кресло и, обхватив рукой колено и положив на него подбородок, стала просматривать свой реферат в поисках нужного места.

Кто-то постучал в дверь, и она вздрогнула от неожиданности.

В комнату заглянула Берта.

– Тут внизу дама, которая говорит, что она ваша мать.

– Моя мать уже долгие годы инвалид.

Берта кивнула и изобразила фигуру, закутанную в шаль.

– Я подумала, что лучше не предлагать ей подняться к вам, чтобы она не умерла со стыда, – она обвела глазами комнату. На самом деле все было не так уж и плохо, несмотря даже на пирамиду из грязных чашек, которые она никак не могла собраться отнести вниз.

– Спасибо. Вы, как всегда, очень великодушны. Я спущусь, – сказала Грэйс. Она подозревала, что ее таким образом решил разыграть Мацумото.

– Не следует ли вам одеться поприличнее?

– Ох, неужто так необходимы все эти корсеты и банты, мы ведь не на подиуме? Нет, извините, но я не буду этого делать. Вся моя одежда в стирке. И я сегодня никого не ждала.

– Ну что же, я могла бы вам что-нибудь одолжить, если хотите, – подчеркнуто вежливо предложила Берта.

– Пожалуй, не стоит. Я могу прожечь вашу вещь или посадить на нее пятно.

Берта молча бросила на нее раздраженный взгляд и удалилась. Грэйс, не торопясь, последовала за ней, готовая услышать смех Мацумото, но в просторной гостиной, из окон которой открывался чудесный вид на цветники, окаймленные лавандой, и спускающийся к реке луг, действительно сидела ее мать. Ее мать, много лет не покидавшая Лондон. Ее мать, много лет не выходившая из дому.

– Мама, что случилось? Что-нибудь с Уильямом? Или с Джеймсом? Я думала, они оба собирались домой в отпуск, что…

– Нет-нет, слава богу, ничего такого, – поспешно ответила ей мать. Она плотнее завернулась в шаль, хотя в комнате было жарко от заглядывающего в окна яркого солнца.

– Господи, что это на тебе?

– Моя одежда вся в прачечной. Так что произошло? Папа?..

– Нет, – мать набрала воздуху в легкие, – Фрэнсис Фэншоу собирается на бал Форин-офиса четырнадцатого числа.

Грэйс наморщила лоб.

– И что? – непонимающе спросила она.

– Фрэнсис. Помнишь, вы росли вместе? Детьми вы любили ловить головастиков в имении его отца в Хэмпшире. Он тебя на несколько лет старше.

– Я… да, я помню. Он… заболел?

Мать озадаченно смотрела на нее.

– Нет. Я же тебе сказала, он будет присутствовать на балу Форин-офиса. Ты знаешь, что его жена умерла пару лет назад?

– По-моему, я об этом читала, – все еще недоумевая, ответила Грэйс. Она присела на набитую конским волосом кушетку, которая, заскрипев, погрузила ее в облако знакомого с детства фиалкового аромата духов.

– Так вот, старый граф очень болен, – спокойным тоном продолжала ее мать. Ее глаза слезились от яркого света; она достала из украшенного старинной черной вышивкой футляра очки с затемненными стеклами и водрузила их на нос. – И твой отец, конечно, тоже получил приглашение на бал. Все так удачно складывается, не правда ли? – Ее лицо озарила искренняя, радостная улыбка. Из-за слабого здоровья она не употребляла ни сахара, ни кофе, и благодаря этому у нее до сих пор были ослепительно белые зубы, составлявшие странный контраст с морщинистым лицом. Грэйс вдруг заметила, что мать надела для выхода золотые серьги, которые оттягивали вниз потерявшие с недавних пор упругость мочки ее ушей. Она выглядела старухой. Ей не было еще пятидесяти.

Мать ошибочно истолковала выражение ее лица.

– Разве ты не видишь? Это будет так романтично. Вы встретитесь вновь после стольких лет, будете танцевать, и, если нам улыбнется удача, он к концу месяца сделает тебе предложение. Это очень хорошая партия, очень многообещающая.

– Да, я вижу. Мама, я не… это слишком неожиданно.

Мать понимающе кивнула.

– Такие вещи всегда происходят неожиданно. Знаешь, я не хотела выходить за твоего отца, я его ужасно боялась, думала, что он выглядит таким свирепым в военной форме. Я предпочла бы выйти замуж за священника и жить в какой-нибудь тихой деревне. Но я, конечно, постепенно привыкла и сейчас не пожелала бы для себя иной доли.

Грэйс прикусила язык, чтобы не ляпнуть что-нибудь по поводу воображения или его отсутствия.

– Да-да. Я знаю. Конечно. Но…

– О, Грэйси! – вспылила мать, и из-за дверей послышался глухой удар. Грэйс не стала оборачиваться. Было бы жестоко показать Берте, что ее поймали за подслушиванием, тем более что Грэйс уже была с ней сегодня не слишком вежлива.

– В таком возрасте ты уже не можешь продолжать жить с нами. Тебе нужен собственный дом, муж. Когда у тебя появится собственная крыша над головой, вы больше не будете так ругаться с отцом, неужели ты этого не понимаешь? И у тебя будет возможность продолжить… чем бы ты тут ни занималась, ты сможешь продолжить это, когда к тебе перейдет дом твоей тетки.

– Будет намного проще, если я получу дом тетки без необходимости выходить за кого-либо замуж с единственной целью завладеть ключами.

Мать сняла темные очки и посмотрела на нее полным упрека взглядом.

– Другого выхода нет. Конечно, если бы это зависело от меня, ты бы немедленно получила дом, но я понятия не имею, как это можно сделать. Закон очень путаный. Не сомневаюсь, что твой отец лучше во всем этом разбирается, я в этом уверена.

– Да, я знаю. Прости мне мою раздражительность. Я просто имела в виду, что предпочла бы сама зарабатывать на жизнь. Я почти приступила к важному эксперименту. Если он окажется удачным, мне не надо будет ни за кого выходить замуж. Я тогда получу здесь стипендию и жилье.

– А что, если ничего не получится?

– Ну, я… я думаю, все получится, – она сглотнула, подбирая выражения, чтобы ее объяснения не звучали высокомерно. – Этот эксперимент уже ставили раньше, но не вполне правильно. Я сейчас как раз работаю, чтобы это исправить. Это будет довольно несложно.

– Ну а если все-таки нет? – настаивала ее мать. – Просто скажи, что пойдешь на этот бал, и я почувствую себя счастливой. Мне неприятно думать, что тебе придется вернуться домой и страдать там от безделья.

– Если мне придется вернуться домой, я найду для себя работу учительницы в школе, – возразила она, стараясь казаться воодушевленной этой идеей.

– И ты уверена, что это лучше, чем выйти замуж за Фрэнсиса Фэншоу?

Грэйс начала терять терпение.

– Послушай, если я выйду замуж, я стану чьей-то женой. У жен есть обязанности. Если у меня будут дети, я года на полтора потеряю рассудок – не смотри на меня так: с тобой это было и с Джеймсом, и с Вильямом, и это было ужасно – полтора года рыданий по всякому поводу и без и каша вместо мозгов – в таком состоянии я просто не смогу работать. А потом то же самое произойдет со следующим ребенком, а потом я постепенно вообще расхочу работать, и в голове у меня постоянно будет каша, и я буду просто…

– Что? – воскликнула мать, повышая голос. – Ты будешь кем? Будешь вроде меня? Это что, так ужасно? Ты относишься ко мне с таким пренебрежением, а ведь я смогла доехать сюда, чтобы тебе обо всем рассказать! Не так уж много женщин отважится отправиться на расстояние более пятидесяти миль от дома в одиночку!

Грэйс не стала спорить; как всегда, у нее появилось чувство, что она ударила котенка, она почти ощущала под своей рукой его хрупкие косточки. Она долго просила прощения, а потом, взяв мать под руку, медленно, так как та не могла ходить быстро, повела ее в пустую столовую и попросила принести чай.

Пока чай заваривался, Грэйс, как бы размышляя вслух и стараясь говорить непринужденно, заявила, что, возможно, на балу будет действительно весело.

После этого, казалось, все утряслось. Поскольку леди Кэрроу не заказала для себя номер в гостинице, но слишком устала, чтобы сразу отправиться на поезде в обратный путь, Грэйс пришлось отвести ее в домик для гостей напротив здания колледжа. Зная, что мать будет чувствовать себя неуютно на новом месте, Грэйс провела с ней остаток дня. Когда она, наконец, вернулась в колледж, уже темнело. Кузнечик, проникший к ней в комнату через открытое окно, сидел на ее реферате об эфире. Грэйс согнала его. Неловко согнувшись над столом, она долго стояла, проглядывая страницы, пока у нее не заболела спина. В ее отсутствие ей перестелили постель, свежие простыни притягивали ее, но она и так уже потеряла слишком много времени. Усевшись в свое неудобное кресло, она зажгла лампу и ущипнула себя, чтобы не заснуть за чтением.

Грэйс закончила чтение реферата после полуночи и только тогда обнаружила свои часы, лежащие на стопке уже прочитанных книг. Досадуя на себя, она взяла часы в руки и открыла крышку, чтобы завести их. Часы уже были заведены до упора. Они показывали правильное время. Кто-то отполировал их, и во внутреннюю часть крышки была вложена аккуратно обрезанная по кругу новая копия гарантии от мастера. Недоумевая, она посмотрела на запертую дверь и решила утром расспросить привратника. Однако утром она забыла об этом, отправившись провожать мать на станцию.

X
Лондон, июнь 1884 года

Старший клерк промчался мимо на роликовых коньках. Таниэль не стал спрашивать его, что это значит. Этим утром, проснувшись, он обнаружил в своем чемодане уютно устроившегося там Катцу; по-видимому, на сегодня осьминог решил несколько изменить свои странные привычки. В чемодане уже недоставало нескольких пар носков и воротничков. У Таниэля не было настроения протестовать. В чистой кухне с дверью, открытой в мастерскую, откуда доносилось тиканье и вздохи часов, он ощущал себя сидящим на берегу моря. Все это закончится, когда Спиндл завершит свой отчет и Уильямсон пришлет сюда своих людей.

Таниэль нажал пальцами на веки и следил за цветами входящего кодированного сообщения, стараясь собраться с силами, чтобы снова отправиться к Уильямсону. Он хотел убедиться, что Уильямсон получил его телеграмму, кроме того, надо было сообщить ему об алмазах в механизме Катцу. Он медлил, перед ним ясно вырисовывалось его собственное будущее, когда ему придется вернуться в свое жилище по соседству с тюрьмой и речной сыростью после того, как он поможет превратить в призрак висельника человека, использующего алмазы, каким бы преступным путем они ни были заработаны, для создания совершенных механизмов. Он вздрогнул, когда на его плечо опустилась чья-то рука.

– Вот так на, это вы! Что вы тут делаете, прячась ото всех?

Это был джентльмен, которого он встречал вчера, мистер Фэншоу.

– О… доброе утро, – ответил Таниэль. – Если бы я знал, что вы здесь работаете, я бы, конечно, заговорил об этом вчера.

– Я не вполне отсюда, – произнес Фэншоу театральным шепотом. – Я прислужник Форин-офиса, и я похищаю людей, – он с интересом посмотрел на Таниэля. – Удивительно, что мы вас до сих пор не наняли, принимая во внимание ваш опыт в восточных делах.

– Мой… что?

– Крофт! Крофт! Я его у вас забираю. Клянусь, это последний.

– Не понимаю, почему Хоум-офис должен становиться жертвой устраиваемых Форин-офисом развлечений, – язвительно сказал старший клерк.

– Зачем вы надели ролики?

– Так приходится делать меньше движений.

– Я вам его верну к следующей пятнице, не волнуйтесь, – ухмыльнулся Фэншоу. – Нам в ту сторону, мистер…

– Стиплтон.

Таниэль еле поспевал за стремительно шагающим Фэншоу. Вскоре они вновь оказались на нижнем этаже в длинной, богато декорированной галерее, соединяющей Хоум– и Форин-офисы. Над лестницей из красного дерева, поскрипывание которой под ногами отдавалось гулким величественным эхом, висел портрет королевы в полный рост.

– Простите, сэр, я не понимаю, что происходит…

– Происходит то, что Форин-офис устраивает бал, – ответил Фэншоу, – а балы Форин-офиса всегда требуют огромной – размером с Гималаи – административной подготовки. Очень важно, чтобы на балу присутствовали всевозможные послы, и все они должны в определенное время поговорить с таким-то и таким-то или с тем-то и тем-то, и нет, такого-то нельзя сажать рядом с индийцами, и – как? у нас нет зеленого чая? И будут ли итальянцы, потому что, если будут, то венгры не придут, и так далее… Улавливаете суть? – Он бросил лукавый взгляд в сторону королевы. – И все это, конечно, оказывается важнее, чем информация о том, какой заговор готовится в Китае, или не собирается ли Киётака Курода снова вторгнуться в Корею. Дипломатические переговоры, происходящие во время бала, неизбежно отвлекают сотрудников от менее существенных территорий. Если в стране нет британского присутствия, она никого не интересует. Это, конечно, глупый подход, поэтому я привлекаю людей из других департаментов. У нас никто не говорит по-японски, и мне нужен кто-нибудь в помощь.

– Но я не говорю…

– Да, но вы, по крайней мере, знаете, как он звучит на слух, что уже хорошо для начала, и, кроме того, у вас есть преимущество, благодаря которому вам будет легче быстро выучить язык дома, – сказал Фэншоу, сворачивая налево по коридору и входя в комнату, напоминающую военный штаб. Стены ее были доверху завешены картами, и несколько мужчин работали за столами, расставленными, как в школьном классе. Повсюду высились стопки книг, а одна из них даже была превращена во вполне пригодную скамейку, на которой в данный момент стоял поднос со всем необходимым для приготовления чая. Один из присутствующих разговаривал по телефону, судя по всему, с журналистом. Фэншоу усадил Таниэля за письменный стол в углу:

– Японию сюда. Я, конечно, буду поблизости, а вы, когда не будете заняты, станете выполнять обычную работу: телеграфировать, заниматься счетами и так далее.

– Постойте, что значит быстро выучить? Вы ведь сказали, что я вернусь в Хоум-офис к пятнице.

– По всей видимости, я солгал.

– Что? Я понятия не имею, чем вы тут занимаетесь.

Фэншоу махнул рукой.

– Сядьте. По большей части вам придется иметь дело с ребятами из Найтсбриджской деревни, но, кроме того, в Лондоне живет еще полно японцев, и, поскольку их все-таки не так много, чтобы открывать посольство, они со всеми своими проблемами приходят сюда. Посол – его зовут Аринори, и сегодня его здесь нет, но будьте с ним начеку, а не то ко вторнику он запишет вас на дипломатическую службу, – ведет здесь прием три дня в неделю. Вы будете помогать тем, кто потерял документы, имеет проблемы с языком, давать людям советы по поводу съема жилья – короче, будете иметь дело со всеми, кто испытывает какие-либо трудности. Вот эта стопка бумаг – запросы, поступившие только за прошлую неделю. Разберитесь с теми, которые вам под силу, ну, а те, с которыми не справитесь, передадите мне. Джонсон объяснит вам, как заполнять формы и все такое.

Джонсон, человек, на которого он указал, оторвался от работы и впервые заметил Таниэля. Он улыбнулся ему быстрой улыбкой занятого человека:

– Доброе утро.

– Джонсон, это мистер Стиплтон. Я стащил его у телеграфистов из Хоум-офиса.

– Ох, слава тебе, господи, – воскликнул Джонсон, отодвигая блокнот для кодирования и знаком приглашая Таниэля подойти поближе. – Отправьте вот это. Я веду переговоры с Шанхаем, но этот процесс занимает у меня уйму времени, а Фэншоу украл у меня телеграфиста для коллег, занимающихся Америкой. Пока, Фрэнсис, – добавил он.

Фэншоу ушел. Таниэль вздохнул и, усевшись, по привычке, боком к телеграфному аппарату, осторожно потянул на себя телеграфную ленту. Этот телеграфный аппарат был гороздо совершеннее тех изношенных устройств, что стояли у них в Хоум-офисе; он работал быстрее и более плавно, и уже по его щелканью Таниэлю стало ясно, что выходящая из него лента не станет скручиваться после первых трех с половиной дюймов. Так что он придерживал ее просто по привычке. Сообщение представляло собой запрос на документ, подтверждающий, что на границе известно о том, что мистер Фивершем потерял паспорт, и что это не будет препятствием для пропуска его через пограничный пункт в Дувре.

Отправив телеграмму оператору на главный узел, он стал затягивать разболтавшийся и потому дребезжавший валик для телеграфной ленты. Когда, закончив, он собрал обратно аппарат, то заметил, что Джонсон наблюдает за его действиями.

– Можно попросить вас сделать для меня и вот это тоже? – смиренно попросил он. – Я тут сражаюсь в одиночку, и, кроме того, тот парень, который у нас тут прежде работал, был и вполовину не таким быстрым, как вы, с вашей скоростью вы управитесь за минуту. Вы слышите код?

– Да. И вы начнете слышать через какое-то время.

– Неужели? Потрясающе!

– Это совсем нетрудно.

– О, да, я уверен, что высшая математика тоже не так уж трудна, когда вы ее изучите, – рассмеялся Джонсон. – Так или иначе, но я рад, что вы к нам присоединились. Приятно для разнообразия заполучить наконец работающего человека, который знает, что делает, в отличие от остолопов, поступающих к нам прямиком из Итона и убивающих здесь время в ожидании, пока папаша раздобудет для них место где-нибудь в посольстве.

– Да, конечно, – ответил Таниэль, кивнув головой. На самом деле ему вполне симпатичны были выпускники частных школ, в Уайтхолле их было великое множество, и они, хотя и принадлежали к отличной от прочих смертных породе, всеми силами старались этого не показывать. Когда диктовавший ему Джонсон сделал небольшую паузу, Таниэль поднял голову и заметил, как остальные клерки обмениваются за его спиной многозначительными улыбками, хотя и не вполне понимал, что они означают.

– Готовы?

– Мм… да. Да. Итак: привет, Генри, точка. У меня тут сейчас работает новый парень за телеграфом, точка…

– Вы можете просто говорить, как в жизни, – сказал Таниэль, глядя на телеграфный ключ.

– Правда? Я думал, что надо все как-то специально, знаете ли… перефразировать.

– Я сделаю это за вас, так будет быстрее.

– О, великолепно! Черт побери, вы дока в своем деле, не так ли?

– Этому можно научить даже обезьяну. За телеграфом, точка…

После чего, уже не пытаясь разобраться в телеграфе, Джонсон перешел на чистую диктовку; довольно часто он прерывался, чтобы объяснить, что имеется в виду, и тогда остальные тоже принимали участие. Похоже, им было приятно порисоваться перед ним, и Таниэль внимательно их слушал и старался все запоминать, так как никогда прежде ему не приходилось иметь дело с чем-то подобным. Телеграмма в Шанхай представляла собой ответ на дипломатическую депешу и, следовательно, была очень длинной; здесь были требующие реагирования махинации китайской таможни, странный культ на востоке и проблемы британского ботаника, проникшего в запретную область с целью коллекционирования образцов чая. После шанхайской телеграммы пошло сообщение из Токио, понятное лишь частично, поскольку местный министр изъяснялся на сумасшедшей смеси англо-японского пиджина, пересыпаемой «годзаймасами» и «шимасами», которые Таниэль слыхал краем уха, не понимая их значения, накануне в японской выставочной деревне. Спустя некоторое время Джонсон составил их список.

Несмотря на весь свой энтузиазм, клерки поглядывали на Таниэля со странной подозрительностью и не пригласили его пойти вместе с ними обедать. Он не огорчился. Тишина давала ему шанс заняться собственными делами. Он сел за «японский» стол и взялся учить японские слова из списка. Чем дольше он на них смотрел, тем более поразительным казался ему факт, что Мори выучился говорить по-английски без акцента. На минуту оторвавшись от чтения, Таниэль заметил напротив себя шкаф с картотекой, на котором была надпись «Японские подданные».

Он медленно встал со своего места и открыл ящик с наклейкой «M-Р», в котором преобладали Накано и Накамуры. Здесь нашлись только два человека с фамилией Мори. Вторым шел Кэйта. В тощую папку были вложены копии иммиграционных документов. Они представляли собой отпечатанный сертификат, разделенный на две колонки, куда от руки была вписана информация, заверенная таможенным чиновником из Портсмута. Он внимательно прочитал все графы.

Имя: барон Мори, Кэйта р. 14 июня 1845 г.

Подданство: Япония

Страна убытия: Япония

Занятие: Правительственный помощник мистера Ито, министра внутренних дел

Дата выдачи сертификата: 12 января 1883 г.

В папке больше ничего не было, если не считать письма от мистера Ито, удостоверяющего личность Мори. Письмо было скреплено официального вида печатью с надписью на японском, а в верхней части листа помещался императорский герб. Таниэль оставил папку снаружи, прислонив ее к стенке шкафа. Мори упоминал, что его родственник был где-то правителем, поэтому титул барона перед его именем не должен был особенно удивлять, но Таниэлю это раньше просто не приходило в голову. У него сжалось сердце, когда, вновь перечитав письмо и сертификат, он сообразил, что должен сообщить обо всем Уильямсону прежде, чем полиция явится арестовывать знатного человека за принадлежащие ему бриллианты.

Телеграфный аппарат ожил.

Скотланд-Ярд /Хоум-офис…

Аппараты в Хоум-офисе печатали код только простым грифелем, но местный аппарат выдавал текст в приятном для глаза виде, похожем на каллиграфический рукописный почерк. За первым сообщением последовало второе, затем третье. По-видимому, на центральном узле собрали воедино все предназначавшиеся для Скотланд-Ярда телеграммы и теперь отправляли их скопом, как обычную почту.

– А. Уильямсону Спиндл осмотрел по вашей просьбе мои часы и…

Таниэль оторвал телеграфную ленту и сидел с зажатой в руках бобиной, ожидая, пока отпечатается остаток телеграммы. Аппарат продолжал печатать сообщения, наматывая их на катушку для бумаги, и оттого, что она была чересчур мала для такого количества передаваемого материала, на ней вскоре оказалось три или четыре слоя неудобочитаемого текста; под конец чернила на всех сообщениях слились воедино, превратив транскрипт в сплошное черное пятно. Клерк, отправляющий телеграммы, по-видимому, не считая их содержание сколько-нибудь важным, посылал одно сообщение за другим. Таниэлю пришлось принимать их вручную. Когда аппарат наконец замер, Таниэль отсоединил катушку и прокатал ее по чистому листу бумаги, чтобы очистить ее от чернил. Вставив катушку на место, он установил также и бобину для транскрипта и остался сидеть неподвижно, с зажатыми между коленей руками, глядя на следы чернил на лежащем перед ним листе.

– У вас все в порядке? – спросил бесшумно вошедший Фэншоу. – У вас такое мрачное выражение.

Таниэль выпрямился.

– Нет, я всегда так выгляжу.

– Знаете, все мои клерки сидят снаружи, нахохлившись над своими сэндвичами. Они явно чем-то напуганы. Вы, наверное, высказались очень сурово по поводу хлопкопрядильных фабрик.

– Да? Я ничего не знаю о хлопкопрядильных фабриках.

– Понятно, – рассмеялся Фэншоу. – Как ваши успехи?

– Я поискал документацию на Мори в этой картотеке. У него, оказывается, баронский титул.

В глазах Фэншоу загорелся интерес:

– Те самые Мори. Вот это да!

– Они чем-нибудь знамениты?

– Это великий японский самурайский клан. Они безумно богаты и, как правило, очень консервативны. Их глава в настоящее время – герцог Тёсю, по значимости это примерно то же самое, что герцог Нортумберлендский. О-о… Я знаю. Я знаю, в штате министра Ито был некий Мори. Уволился некоторое время назад. Помнится, кто-то сообщал в одной из депеш, что он снялся с места и отправился в Англию, чтобы стать часовым мастером. Вот не думал, что когда-нибудь его повстречаю. Да, невероятно.

– Может быть, государственная служба казалась ему скучной?

– Вряд ли, – засмеялся Фэншоу. – Ито, вне всякого сомнения, станет премьер-министром, как только добьется преобразования правительственной системы. Кстати, у меня для вас подарок, – добавил он, кладя перед Таниэлем японский словарь. Тяжелый словарь опустился на стол со стуком, так что лежавшие на нем бумаги подпрыгнули.

– Вам надо это выучить.

– Все?!

– Да, все.

Таниэль приоткрыл книгу, поддев ногтем уголок обложки, и поморщился – он сделал это левой рукой. Несмотря на незначительность усилия, засохшая корка на ране треснула. Тонкая, похожая на папиросную, бумага была испещрена мелко набранным текстом.

– Но разве вы не говорите…

– Я провожу здесь только треть своего рабочего времени, у меня есть еще тысяча других дел.

– Каких дел?

– Всяких, – вздохнул Фэншоу, рухнув в свое кресло. Он выдвинул ящик своего стола и извлек оттуда твидовую подушечку, утыканную множеством булавок со стеклянными головками, а также кусок ткани с воткнутой в него иголкой. Таниэлю была видна лишь изнанка вышивки, но ему показалось, что он видит наполовину законченный узор из плюща.

– Хотя, надо сказать, сегодня полдня у меня ушло на то, чтобы объяснить лорду, черт бы его побрал, Кэрроу, где находится кабинет лорда Левесона. И не то чтобы его местоположение изменилось за последние двадцать лет! Эти люди не считают нужным запоминать, где что находится, когда к их услугам имеются ребята вроде меня, – он задумчиво обвел глазами комнату. – Что-то я забыл. Я вечно что-нибудь забываю. Знаете, так можно дойти до состояния человека, который, выходя из дома, каждый раз испытывает навязчивое чувство, что забыл надеть какую-то важную часть туалета, и потому на всякий случай выкладывает вторую пару брюк с единственной целью их забыть. Билеты! – внезапно воскликнул он. – Персоналу Форин-офиса предоставляются билеты на бал, вы можете получить свой билет в Чиверс-офисе, за углом. Я огорчусь, если вас там не увижу. Особенно принимая во внимание, сколько сил я вложил в это чертово событие. Да, и вам нужно будет подписать дополнительные документы о неразглашении государственной тайны, что неудивительно. Вы, может быть, полагали, что проходящие через Хоум-офис материалы содержат всякие секреты, но что вы скажете, узнав, какая информация поступает по проводам сюда! И должен еще добавить, что ваше жалованье будет увеличено пропорционально занимаемому положению.

– Я… господи, вы не шутите?

– Вовсе нет.

– Спасибо.

Фэншоу отмахнулся от выражений благодарности:

– Не могу допустить потери говорящего по-японски сотрудника в пользу телеграфа Хоум-офиса.

Он снова вздохнул, возвратясь в прежнее полусонное состояние, и, воткнув иглу с зеленой нитью в ткань, сделал новый стежок.

– Что вы делаете? – спросил Таниэль, будучи более не в состоянии сдерживать свое любопытство.

– Что? А, это вышивка. Думаю, это симптом усталости, из-за перегруженности работой. Если время от времени я не отвлекаюсь на это занятие, я тихо схожу с ума.

– Но каким образом вышивание может помочь?

– Вы такой искренний человек. Я думаю, это связано с тем, что вышивание не требует особенного напряжения мысли. Подозреваю, что это реакция на прогрессирующий невроз, я собираюсь проконсультироваться у доктора. Это у меня семейное. Хотя, конечно, мне не сравниться с братом. Ему приходится, обходя усадьбу, пересчитывать изгороди. А там их масса. Думаю, постоянство чисел действует успокаивающе, когда человек чувствует, что теряет контроль над собой и действительностью.

Таниэль согласно кивнул. Ему самому никогда не давалась математика. Он всегда застревал, не понимая самую суть идеи, а именно, не мог увидеть, что означает, например, число три. Он полагал, что это некая вещь в себе, но сам он мог воспринять ее лишь как некий символ, а это примерно то же, что пытаться понять, что такое пианино путем внимательного разглядывания букв, из которых состоит обозначающее его слово.

– Я как раз собирался заварить чаю, – наконец сказал Таниэль. – Может быть, это поможет?

Фэншоу сложил вместе ладони и откинулся назад в своем кресле, как будто только что достиг земли обетованной после сорока лет скитаний по бесчайной пустыне.

– О, несомненно, благодарю вас. Да, кстати, все телеграммы для Скотланд-Ярда поступают сюда, так что, когда они будут здесь, пожалуйста, отнесите их в подвал, хорошо?

Последние несколько недель жара стояла такая, что грязь на илистых отмелях по берегам Темзы засохла и растрескалась, но в подвале Хоум-офиса было по-прежнему холодно. Сваленный сюда хлам, который отчасти защищал от холода, был теперь по большей части вывезен, и Таниэль, спустившись вниз, обнаружил сидящевшего за своим столом молодого офицера, который тщетно пытался согреть руки, обхватив ими лампу. В окружении старых шкафов с документами, среди металлического шума, издаваемого снующими вокруг полицейскими в тяжелых ботинках с набойками, Уильямсон в перчатках без пальцев выглядел как преступник.

– Мне показалось, что я вижу среди этих шкафов экспедицию Франклина, – сказал Таниэль.

– Да, не хватает только собак и… ледяных вершин, – мрачно откликнулся Уильямсон. – Эти телеграммы – из Форин-офиса? Какое вы имеете к ним отношение?

– Сегодня утром меня нанял Фрэнсис Фэншоу.

– О, это хорошо, – он взял у Таниэля транскрипты и сделанные им от руки записи, но отложил их в сторону. – Итак, – сказал он, понизив голос и перестав заикаться, – сегодня утром ко мне приходил Фредерик Спиндл и рассказал о спрятанных алмазах и дополнительных механизмах.