Текст книги "Мятежный Петербург. Сто лет бунтов, восстаний и революций в городском фольклоре"

Наум Синдаловский
Мятежный Петербург. Сто лет бунтов, восстаний и революций в городском фольклоре

Оформление художника Е.Ю. Шурлаповой

Пролог
История официальная и неофициальная

Хронологически сложилось так, что в 2017 году мы отмечаем рубежи двух важнейших столетних периодов отечественной истории. Первый из них – это, бесспорно, 100 ЛЕТ ОКТЯБРЬСКИМ СОБЫТИЯМ 1917 года. Достаточно сказать, что многие крупнейшие социальные и общественно-политические события и явления мировой истории XX века, включая Вторую мировую войну, корнями своими уходят в предоктябрьские и октябрьские дни 1917 года.

Но в нашей истории есть и второй не менее значительный период. Для его определения достаточно оглянуться в прошлое. Первое крупное организованное антиправительственное выступление в имперской России произошло в декабре 1825 года на Сенатской площади Санкт-Петербурга. И это не учитывая незаслуженно забываемую порой «Семёновскую историю» 1820 года.

Октябрьский переворот, начавшийся 25 октября 1917 года в том же Петербурге, незадолго до этого переименованном в Петроград, по мнению многих историков, окончательно завершился установлением советской власти на всей территории тогдашней России только в 1922–1923 годы, когда революционная Красная армия освободила Владивосток и вышла к берегам Тихого океана. И то надо сказать, что в Средней Азии басмачи сопротивлялись до 1932 года, а отдельные боевые операции по их уничтожению продолжались вплоть до 1938 года. Мы берём некую усреднённую отметку: это середина 1920-х годов, или условный 1925 год. Рассуждая таким образом, мы можем выделить ещё один столетний период нашей отечественной истории – СТО ЛЕТ БУНТОВ, МЯТЕЖЕЙ, ВОССТАНИЙ И РЕВОЛЮЦИЙ.

Такая периодизация важна и правомерна ещё и потому, что почти весь XIX и начало XX века, на которые выпало это столетие бунтов и революций, в рассматриваемом смысле принципиально отличались от предыдущего, XVIII столетия – столетия дворцовых переворотов при непременном и обязательном участии императорской гвардии на главных ролях. Практически весь XVIII век общественная и политическая жизнь гвардейских полков Петербурга сводилась к активному участию в непрекращающихся, следующих один за другим дворцовых переворотах. Неслучайно XVIII век называют «Гвардейским матриархатом». Возведение на престол императриц Екатерины I, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II произошло при непосредственной и решительной поддержке императорской гвардии. Столичные лейб-гвардейцы активно участвовали не только в возведении на престол императриц. Они физически устраняли обречённых на свержение императоров. Якобы случайная смерть заключённого в Ропшинском дворце супруга Екатерины II императора Петра III, как и злодейское убийство императора Павла I в Михайловском замке с последующим возведением на трон его сына Александра I, произошли при прямом участии петербургских гвардейцев. С гибелью Павла I век дворцовых «революций», как их любили именовать в прошлом, в России закончился.

Повторимся, XIX век оказался принципиально иным. В значительной степени на это повлияли блистательная победа в Отечественной войне 1812 года, изгнание Наполеона из России и знаменитые Заграничные походы русской армии. Освобождение Европы от захватчиков, взятие Парижа, окончательное поражение Наполеона, последующее его низложение, установление общеевропейского мира не могли не сказаться на общественно-политической ситуации в России.

В 1814 году с поистине античным размахом Петербург встречал вернувшиеся из Парижа овеянные славой войска. Весь путь от Ораниенбаума, куда они прибыли на кораблях, до столицы был усеян цветами. Победителям вручали награды и подарки. В их честь произносили приветственные речи, служили молебны и возводили триумфальные арки.

Одна из таких арок, правда, не совсем та, сохранилась до сих пор – это Нарвские триумфальные ворота. Триумфальные ворота установили на границе города, вблизи Обводного канала, в 1814 году. Они строились по проекту архитектора Джакомо Кваренги. Это была величественная однопролётная арка, украшенная колоннами ионического ордера и увенчанная фигурой Славы, управляющей шестёркой коней. Всё лето 1814 года через Триумфальные ворота, приветствуемые ликующими петербуржцами, в город вступали полки, славные имена которых золотом сияли на фасаде ворот.

Нарвские триумфальные ворота

Но возведённая из недолговечных материалов (дерева и алебастра) конструкция постепенно ветшала и через десять лет уже представляла серьёзную угрозу для прохожих. В то же время все понимали, что столица империи не может лишиться памятника славы и доблести в Отечественной войне 1812 года. Ещё живы были ветераны, ещё свежи воспоминания. Ворота решили возобновить – но уже «в мраморе, граните и меди», как об этом было сказано в «высочайшем рескрипте», и установить на новом месте, к тому времени граница города передвинулась на запад от Обводного канала. Проектирование поручили архитектору В.П. Стасову. Строгий и последовательный классицист, он в основном сохранил замысел, идею и пропорции кварен-гиевских ворот. Конную группу для них создал П.К. Клодт. Торжественное открытие новых ворот состоялось в двадцатую годовщину возвращения русских войск на родину – 17 августа 1834 года.

Благодаря этому мемориальному сооружению петербургская лексика обогатилась удивительной фразой, выражающей высшую степень приблизительности, неточности: «Плюс-минус Нарвские ворота». И действительно, Нарвские «Трухмальные» ворота, как их часто называли простодушные обыватели, возводились дважды, в разных местах, в разное время, из разных материалов и по проектам двух разных архитекторов. Вторые, существующие ныне, – и те и не те, что первые; они приблизительно одинаковы.

 
Античного мира подарок,
Вписавшийся в нынешний быт, —
Врата триумфальные арок
Для встречи вернувшихся с битв.
Пути их пропитаны кровью,
В пометах могильных крестов.
И нет ничего у них, кроме
Салютов, наград и цветов.
Прожившие жизнь по уставу,
Они возвращаются в свет,
Бессмертные пасынки Славы,
Сыны отгремевших Побед.
О годы минувшие, где вы?
Ваш голос невнятен и тих.
Их ждут перезревшие девы
И дети, не знавшие их.
И только безумные Парки
Предчувствуют тленье и прах.
Стоят Триумфальные арки
Надгробьями на площадях.*[1]1
  Стихи, отмеченные знаком *, написаны автором этой книги – Н.А. Синдаловским.


[Закрыть]
 

Мрачные эсхатологические ассоциации, связанные с Нарвскими воротами, возникли давно. В смутные послереволюционные годы в городе родилась легенда о том, что на вершине триумфальных ворот поселился колдун. Время от времени он отстраняет фигуру Славы, берёт в руки вожжи и «сам управляет шестёркой коней, которые мчатся вместе со всем Петроградом в чёрную бездну».

Но вернёмся в начало XIX столетия. Кроме блестящей победы и громогласной славы, молодые герои 1812 года вынесли из Заграничных походов вольнолюбивые идеи, в лучах которых отечественные институты крепостничества и самодержавия предстали в ином свете. Само понятие патриотизма приобрело в эти годы новую окраску, взошло на качественно новую ступень. Петербург жаждал общения. Один за другим создавались кружки, возникали общества, появлялись новые салоны. Но если раньше, говоря современным языком, в их функции входила организация досуга, теперь эти объединения становились центрами общения, получения информации, местом формирования общественного мнения. В первое десятилетие после победоносного 1812 года Россия переживала удивительный общественный подъем. Вызревал 1825 год.

Условность, которую мы позволили себе в отношении определения двух ПЕРИОДОВ истории, даёт нам право сказать и о двух ИСТОРИЯХ как таковых. Одна из них определяется как официальная гуманитарная наука о жизни и деятельности общества в прошлом, изученная, изложенная и прокомментированная профессиональными историками. Другая история представляет собой петербургскую мифологию. Это изустно создаваемая и передаваемая из поколения в поколение параллельная официальной историографии система взглядов на события и явления городской жизни. Она проявляет себя в виде легенд, преданий, пословиц, поговорок и во многих других жанрах и видах устного народного творчества. Эта история появилась практически одновременно с возникновением города. Мы знаем первые легенды об основании Петербурга и предания о его первых строителях. Мы знакомы с одной из первых городских поговорок и с самыми первыми, фольклорными наименованиями географических объектов на территории будущего Петербурга, многие из которых впоследствии получили официальный статус.

Мы знаем также, что появление фольклора чаще всего связано с тем, что официальная историография часто страдает тремя недугами: она либо лжёт, либо умалчивает, либо искажает информацию. Особенно опасны рецидивы лицемерия, которые приводят к недосказанности в лучших традициях ханжеской морали: «Говорить правду, только правду, но не всю правду». А это неизбежно влечёт искажение или извращение фактов.

В полной мере это касается одного из самых трагических периодов российской истории – 1917 года. Родившись в результате таких драматических событий, как крушение освящённого вековыми традициями государственного строя, раскол общества на два непримиримых лагеря и утрата религиозно-нравственных ориентиров, большевистская Россия буквально сразу после революции приступила к созданию новой идеологии, смысл которой сводился к простейшим формулам: «Кто не с нами, тот против нас» и «Мир хижинам, война дворцам». Основной задачей советской историографии стала максимально возможная героизация и романтизация известных событий. В такой интерпретации дикий бунт легко превращался в цивилизованную революцию, бессудные расправы возводились в степень революционного правосудия, грабежи назывались экспроприацией, а террористы, бомбисты и грабители становились героями и романтиками революции. Их имена присваивались городам и поселкам, улицам и производственным предприятиям, пионерским лагерям и больницам. Растиражированные на сотнях и сотнях адресных табличек, в школьных учебниках и на картах, они внедрялись в сознание поколений и становились образцами для подражания.

Перед большевиками стояла задача идеологически выверенного образования народных масс, совершенно не знакомых с теорией и практикой большевистского движения. В сознание народа надо было внедрить имена и образы партийных и советских деятелей, чтобы исключить казусы, подобные тому, что случился, если верить фольклору, в 1918 году. Согласно одной из легенд послереволюционного Петрограда, тогда Петроградский губисполком получил телеграмму из Царского Села, из которой следовало, что после бегства белогвардейцев в одном из прудов Екатерининского парка нашли сброшенный с пьедестала обезображенный бюст Карла Маркса. В Царское Село спешно направили комиссию во главе со скульптором Синайским, автором одного из первых памятников основателю марксизма, созданного в рамках ленинского плана монументальной пропаганды. К приезду высокой комиссии бюст уже установили на постамент и укрыли белоснежным покрывалом. Предстояло его вторичное торжественное открытие. Под звуки революционного марша покрывало упало, и Синайский в ужасе отшатнулся. Перед ним сладострастно улыбался, склонив едва заметные мраморные рожки, эллинский сатир – одна из парковых скульптур Царского Села. Синайский, как рассказывает легенда, осторожно оглянулся вокруг, но ничего, кроме неподдельного революционного восторга, на лицах присутствовавших не заметил, «памятник» великому основателю открыли.

Понятно, что для выполнения этих сверхзадач обойтись без так называемой «фигуры умолчания» и откровенной лжи было просто невозможно. В итоге появился пресловутый «Краткий курс истории ВКП(б)», который не мог удовлетворить пытливого интереса слушателей к Октябрьскому перевороту.

На фоне такого искривлённого информационного поля и появлялись слухи и домыслы, трансформированные затем в легенды и предания, которые, в свою очередь, как заметил Томас Манн, становились «прошедшим через многие поколения прекраснословием, закреплённым позднее в виде хроники». И вправду, не зря говорят, что история – это сказка, слегка приукрашенная правдой, и что она не столько наука, сколько искусство.

Действительно, при передаче из поколения в поколение фольклор в какой-то степени подвергается поэтической интерпретации. Но при этом он всегда сохраняет своё бесспорное преимущество: он не претендует на истину в последней инстанции, он только констатирует. Поэтому его можно считать наиболее объективным свидетелем истории. Он, по выражению русского эмигранта писателя Бориса Филиппова, «наиболее свободен от предвзятости, субъективности, партийности, индивидуального произвола». При этом нельзя забывать, что петербургский фольклор имеет одно безусловное преимущество перед фольклором городов такого же столичного статуса, что и Петербург. Фольклор Северной столицы, вероятно, в силу своей молодости, практически не знает мифа как жанра, основанного на вымысле, выдумке, сказке. Можно сказать, что петербургский фольклор – это поэтическое предание о каком-то подлинном историческом событии.

Долгое время считалось, что город, возникший на пустом месте, построенный по воле одного человека, придуманный и расчерченный, город, непростительно юный по сравнению с другими городами подобного ранга, не может иметь ни глубоких корней, ни древней родословной и, как следствие, – своего, только ему присущего фольклора. До недавнего времени считалось, что его и не было. А всё, что так или иначе походило на фольклор, снисходительно называлось байками, которым просто отказывали в легальном существовании. В лучшем случае их не замечали, в худшем, если замечали, запрещали. Об их широкой публикации речи быть вообще не могло. Исключение составляли разве что исторические песни да современные частушки, чья жизнеутверждающая мощь должна была знаменовать высокий уровень культуры и благополучия простого народа. Даже давно известный в науке термин для обозначения устного народного творчества «низовая культура» чаще всего использовался в значении «низкая культура».

Как мы уже говорили, петербургский городской фольклор развивался в самых разных ипостасях – легендах и преданиях, пословицах и поговорках, частушках и анекдотах, народных песнях, эпиграммах и стихах, загадках и считалках, детских страшилках и курьёзных ответах школьников «с места», неофициальных названиях географических объектов и прозвищах героев и любимцев фольклора. Он имел точную архитектурную, топонимическую, географическую, историческую или какую-нибудь иную привязку, что делало его узнаваемым, подлинно петербургским. Летучий по своему характеру, фольклор мог мгновенно появиться и тут же исчезнуть. Мог остаться во времени, передаваясь из уст в уста и на ходу совершенствуясь и отшлифовывая свою форму. Мог быть подхвачен и использован в литературе, в переписке, в личных или служебных дневниках петербуржцев. В этом случае он мог надеяться на сохранность в многостраничной Книге о Петербурге.

Оставалось только извлечь его из совокупной памяти петербуржцев, из письменных или печатных литературных источников.

 
От Громовержца до Сизифов,
От первых до последних лиц,
Мы все живём во власти мифов,
Легенд, преданий, небылиц.
Нам правды кованые звенья
Всегда и время, и укор.
Ласкает слух и тешит зренье
Лишь нами созданный фольклор.
Ища заботы и опеки,
От солнца прячусь в тень от лип.
Видать, божественные греки
Не зря придумали Олимп.
И освещает нам дороги
С тех пор манящий свет идей
От олимпийских мифологий
До мифологии вождей.
О власть иллюзий и фантазий!
Мечты безудержный полёт
Одних ведёт из грязи в князи,
Других ведёт на эшафот.
И так ли это всё, иначе,
Кто мог об этом что-то знать?!
И мифы могут что-то значить,
Когда их мифами назвать.
И разрываемся на части
Меж правдой, вымыслом, мечтой.
Мы все находимся во власти.
Во власти этой… Или той.*
 

Глава I
16 октября 1820 года. «Семёновская история»

Переломным моментом в создании армии нового, европейского типа следует считать 1692 год. В этом году Пётр I заканчивает формирование и обучение своих потешных полков – Преображенского и Семёновского – по новому, иноземному образцу. Полки, названные по подмосковным сёлам, откуда рекрутировались солдаты, были созданы отцом Петра I, царём Алексеем Михайловичем, специально для военных игр сына, который заметно тянулся к военному делу. Тогда же, по примеру Семёновского и Преображенского, началось формирование ещё двух полков. А через три года, в 1695 году, в свой первый Азовский поход Пётр выступает уже во главе четырёх регулярных полков – Преображенского, Семёновского, Лефортовского и Бутырского, которые с полным основанием можно считать первыми современными на то время русскими армейскими образованиями.

«Потешной Семёновский» размещался в подмосковном селе Семёновское и вместе с Преображенским полком составлял так называемую «Петровскую бригаду». Семёновский полк участвовал в Северной войне и прославился в битве под Нарвой. Согласно легенде, семёновцам, вместе с гвардейцами Преображенского полка, в награду за мужество, проявленное на поле боя, было приказано носить красные чулки в память о том, что они отражали атаки врага, «стоя по колено в крови».

В 1723 году полк перевели в Петербург. Первоначально он дислоцировался на Петербургской стороне. Затем Семёновскому полку выделили участок, ограниченный Загородным и Московским проспектами, Звенигородской улицей и Обводным каналом. Этот район в Петербурге до сих пор известен под именем «Семенцы».

Офицерские дома и казармы для рядовых строили вдоль пробитых в заболоченном лесу линий-просек. Уже тогда появились первые неофициальные адреса семёновцев. Они были шуточными: «В Семёновском полку, на уголку, в пятой роте, на Козьем болоте», или: «В Сам Петербурге, в Семёновском полку, дом плесивый, фундамент соломенный, хозяин каменный, номер 9». Козьими болотами в то время в Петербурге называли заболоченные, безлесные, то есть плесивые (плешивые) пастбища для выгона мелкого рогатого скота. Их в границах нынешнего Петербурга было много.

Напротив современного Витебского вокзала для Семёновского полка построили лазарет, в котором сегодня находится Военно-медицинский музей. Перед зданием лазарета разбили безымянный сквер, известный как «Лазаретный садик». В 1920-х годах его фольклорным названием, по воспоминаниям старожилов, стало «Тошниловка».

В сквере в 1837–1842 годах по проекту архитектора Константина Тона возвели Введенский собор лейб-гвардии Семёновского полка. В 1932 году его закрыли, а в следующем – разрушили. В подвальных помещениях взорванного храма обнаружили полковое знамя. Согласно легенде, его привезли с фронтов Первой мировой войны несколько офицеров и солдат Семёновского полка. Спасённое ими знамя они решили спрятать в подвалах храма в надежде, что «окаянные дни» пройдут и они смогут извлечь полковую реликвию.

Введенский собор лейб-гвардии Семёновского полка

В середине XIX века деревянные казармы Семёновского полка заменили каменными, а линии превратили в улицы, которые постепенно начали застраиваться обывательскими домами. Тогда же им дали названия по городам Московской губернии, откуда полк перевели в Петербург. Так появились Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая улицы. Тогда же в Петербурге возникло первое мнемоническое правило: «Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины». Первые буквы слов этой замечательной абракадабры позволяли легко восстановить в памяти и названия улиц, и порядок их следования друг за другом. Вскоре появились дворовые, не претендующие на появление в печати варианты: «Разве Можно Верить Пустым Словам Б…».

Казармы лейб-гвардии Семёновского полка. Рузовская улица, 12

И более изощрённая, рафинированная разновидность: «Разве Можно Верить Подлому Сердцу Б…». Мифотворчество продолжается до сих пор. В Интернете одно за другим появляются всё новые и новые варианты, претендующие на почётные места в арсенале городского фольклора: «Разве Можно Верить Подлой Старой Барыне», «Решив Меньше Весить Пошли Слоны Бегать». И даже лестное для автора этой книги: «Разве Можно Верить Пустым Синдаловского Байкам». На форуме появилось предложение: «Надо мэтру (извините. – Н. С.) подкинуть такой вариант и с наглым видом заявить, что в народе это укоренилось. Что он скажет?» Я уже сказал: «Для меня это лестно». Но мы отвлеклись…

Казалось, что из названий всего шести улиц между Витебским вокзалом и станцией метро «Технологический институт» уже ничего извлечь невозможно. Все варианты исчерпаны – ан нет. Вот ещё один, предложенный низовой культурой в годы перестройки: «Разве Можно Верить Пустым Словам Большевиков». Впрочем, не исключено, что этот вариант родился давно, ещё в советские времена, когда фольклор, по определению, стал одной из форм общественного протеста против тоталитарного большевистского режима, но оказался в подполье, и потому мы его не сразу услышали.

Рядовые лейб-гвардии Семёновского полка

В семёновцы брали, как правило, высоких, белокурых, «лицом чистых», с голубыми глазами под цвет форменных воротников. В рукописной поэме петербургских гвардейских полков под названием «Журавель» солдатам Семёновского полка посвящены несколько строк, одна из которых стала расхожей петербургской поговоркой: «Семёновские рожи на кули овса похожи».

В 1820 году Семёновский полк прославился первым в России осмысленным массовым выступлением солдат.

Формально оно было направлено против бесчеловечного обращения с ними полкового командира Ф.Е. Шварца, отличавшегося, как вспоминают современники, «чрезвычайной строгостью по фронтовой службе». В петербургских гвардейских полках знали, что в местах расквартирования полков, которыми командовал Шварц, оставались могилы солдат, засечённых до смерти. В местном фольклоре такие могилы назывались «Шварцевые». Новые порядки Шварц начал наводить и в Семёновском полку, где он сменил весной 1820 года любимого солдатами бывшего командира Я.А. Потёмкина, под началом которого полк прошёл войну 1812 года. Один за другим он вводил всё новые и новые смотры и учения, не предусмотренные никакими правилами службы, вплоть до так называемых «десяточных» смотров. Ежедневно десять солдат обязаны были приходить к нему на квартиру в полной парадной форме. Там они подвергались особенно изощрённым издевательствам. Именно эти «десяточные» смотры и переполнили чашу терпения семёновцев.

Никаких политических целей семёновцы не преследовали. Их требования сводились к сокращению изнурительных учений, отмене «десяточных» смотров и учений по праздничным дням, а также смене Шварца на посту командира полка. Последнее, пожалуй, было для них особенно важным. Один из современников вспоминал, как арестованная рота семёновцев шла в Петропавловскую крепость: «Шли они спокойно и без оружия, в одних шинелях, мимо нашего дома. Я спросил у них: „Куда вы?“ – „В крепость“. – „Зачем?“ – „Под арест“. – „За что?“ – „За Шварца“».

В петербургском фольклоре этот солдатский бунт остался под названием «Семёновская история». Но значение его оказалось глубже, чем когда под словом «история» понимается эпизод, случай. Восстание семёновцев возникло стихийно и продолжалось всего два дня, но эхо тех событий было слышно далеко за пределами России. В то время Александр I находился за границей. Согласно одному историческому анекдоту, на слова императора о том, что на спокойствие в России он может положиться, австрийский канцлер К. Меттерних якобы сообщил ещё ничего не знавшему русскому царю о восстании в Семёновском полку. «Семёновская история» нашла отражение и в народных песнях:

 
Вдоль Фонтанки-реки
Квартируют полки.
Их и учат,
Их и мучат
Ни свет ни заря.
Что ни свет, ни заря
Для потехи царя.
Разве нет у них рук,
Чтоб избавиться от мук?
Разве нет штыков
На князьков-голяков?
Да Семёновский полк
Покажет им толк.
Кому вынется,
Тому сбудется,
А кому сбудется,
Не минуется.
Слава!
 

«Семёновская история» закончилась в Петропавловской крепости, куда в полном составе отправили полк.

 
Как у нас то было на святой Руси,
В славном городе было Питере,
В Петропавловской было крепости,
Тут сидят удалы добры молодцы.
Заодно они думу думали,
Одни речи они говорили:
«Вы подуйте-ка, ветры буйные,
Вы снесите-ка с гор желты пески,
С гор желты пески, с гробовой доски.
Ты восстань-ка, восстань, наша матушка,
Благоверная государыня,
Катерина свет Алексеевна!
Осмотри-ка ты свою армию,
Осмотри-ка ты свою гвардию
И любимый полк Семёновский.
У нас служба-то переменена,
Все начальнички стали грозные,
А полковнички бестолковые,
Государь-от стал прогневанный,
Мы, солдатушки, в крепости сидим.
 

В 1820 году в связи с «Семёновской историей» весь со став полка заменили, создав новый по существу Семёнов ский полк из солдат гренадерских полков.

В марте 1918 года старейший в России гвардейский Се мёновский полк был распущен.