Текст книги "Мятежный Петербург. Сто лет бунтов, восстаний и революций в городском фольклоре"

Глава IV
9 января 1905 года. «Кровавое воскресенье»

1

«Кровавым», или «Красным воскресеньем» в России стали называть трагический воскресный день 9 января 1905 года, когда по приказу Николая II расстреляли мирную демонстрацию петербургских рабочих, направлявшихся к Зимнему дворцу с петицией к царю о своих нуждах. Поводом к организации шествия послужило увольнение четырёх путиловских рабочих. Событие вызвало стачку на Путиловском заводе с требованием возвращения уволенных. К стачке присоединились другие петербургские заводы и фабрики. В конфликт вмешался небезызвестный, как его аттестовали в советской историографии, «агент петербургской охранки» священник Георгий Гапон, который руководил легальной организацией Собрание русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга. Гапон пользовался исключительным авторитетом у питерского пролетариата. Он предложил составить петицию царю и «всем миром» вручить ему прямо в Зимнем дворце. Шли вместе с семьями, прихватив с собой малолетних детей. В этом контексте необходимо подчеркнуть, что Георгия Гапона особенно почитала женская часть рабочего Петербурга.

Собственный сад около Зимнего дворца

Шли практически со всех рабочих окраин: с Выборгской и Невской стороны, с Васильевского острова и с Обводного канала, с Петербургской стороны, из других частей города. Местом общего сбора назначили Дворцовую площадь.

Шествие путиловцев началось с того места на Петергофском шоссе, где 1 мая 1920 года, в день первого коммунистического субботника, заложили парк. Парку присвоили официальное название – Сад в память жертв расстрела 9 января 1905 года. Проект парка выполнил известный петербургский садовод Р.Ф. Катцер. В 1924 году на границе парка со стороны проспекта Стачек установили кованую чугунную решётку, отлитую в 1899–1901 годах по модели архитектора Р.Ф. Мельцера.

До этого она служила оградой Собственного садика у Зимнего дворца. Мощные звенья ограды, стилизованные под архитектурный стиль барокко, установленные на высокий фундамент из красных гранитных блоков, венчали царские вензеля с императорскими орлами. Одно из звеньев ограды даже отправили на Парижскую всемирную выставку, где она заслужила высокую оценку художественной общественности и весьма достойную награду выставки – Гран-при. Однако судьба ограды сложилась печально. В 1918 году она была осквернена разъярённой революционной толпой: ломались, рушились и уничтожались царские вензеля, а в 1920 году, во время первого социалистического субботника, её разобрали. К счастью, у новых хозяев страны хватило ума звенья ограды, правда, уже без символов ненавистной царской власти, сохранить. Их перевезли на проспект Стачек, как с 1925 года стало называться Петергофское шоссе, и впоследствии установили в Саду имени 9 января.

Детям парк передали только в 1954 году. Тогда у него появилось новое название – Детский парк имени 9 января, но в обиходной речи окрестных петербуржцев парк до сих пор называют: «Девятка», или «Плешкин сад».

Трудно сказать, какой смысл вкладывался в идею переноса решётки с Дворцовой площади на Петергофское шоссе, но со временем этот факт приобрёл некий мистический характер. Вольно или невольно избавленные от символов самодержавия – двуглавых орлов – звенья обозначили маршрут того воскресного шествия, конец которого предполагался на Дворцовой площади перед Зимним дворцом.

9 января 1905 года

Но вернёмся в воскресный день 9 января 1905 года. Мирная демонстрация дошла до площади, первое название которой было Нарвская. Современное имя «Площадь Стачек» появилось в 1926 году, в память о расстреле мирной демонстрации рабочих Нарвской заставы. В 1930-х годах сложилась устойчивая легенда, кочующая по страницам исторической литературы: будто бы в память о пролитой 9 января 1905 года крови питерских рабочих ярославские каменщики выложили площадь у Нарвских ворот гранитной брусчаткой красно-бурого цвета. Однако никаких документальных свидетельств мемориального характера этого покрытия как будто бы нет. А если учесть, что кровавые события января 1905 года произошли за 100 метров от этой площади, а в Петербурге вплоть до недавнего времени было достаточно много участков мостовых, выложенных красным диабазом, то, видимо, следует считать, что особенность цвета дорожного покрытия площади Стачек – не более чем дань героической легенде социалистического Ленинграда.

Но продолжим… Задолго до подхода к Зимнему дворцу шествие встретили солдаты петербургского гарнизона, которые открыли по демонстрации огонь.

Участие армии в расстреле рабочей демонстрации потрясло армейскую часть русского общества. Вот как об этом, якобы от имени солдат, сказано в одной из песен петербургских рабочих:

 
Отступая от японцев,
Мы попали на гапонцев,
И за Нарвскою заставой
Мы покрыли себя славой.
Сдав Артур с досады,
Взяли баррикады
И, сорвавши красный флаг,
Водрузили царский стяг.
У Александровского сада
Мы устроили засаду,
И, вселяя всюду страх,
Мы толпу повергли в прах.
А на Мойке на реке,
От дворца невдалеке,
Огонь залпами открыли,
Дружно шашками рубили.
И лихое дело
Всюду крепко прогремело,
И, как бывало встарь,
«Молодцами» назвал царь.
 

На самом деле царя в тот день в Петербурге не было. Как говорили тогда, рабочие «его не застали дома». Накануне, в день празднования Крещения Господня, которое всегда торжественно отмечали в Петербурге, произошёл несчастный случай. По традиции, по окончании обряда крещения из Петропавловской крепости грянул орудийный залп. По трагическому стечению обстоятельств залп произвели не холостым, как это предписывалось инструкциями, а боевым зарядом. Один из снарядов сразил полицейского, дежурившего на набережной. К ужасу присутствовавших, полицейский оказался однофамильцем императора Николая II – Романовым. Николай счёл это дурным предзнаменованием, тем более что уже несколько дней по городу носились слухи о покушении на его царскую особу. В тот же день он уехал в Царское Село. По его поручению всеми действиями войск и полиции, в том числе и расстрелом демонстрации, руководил дядя Николая II, великий князь Владимир Александрович. С тех пор этот день в Петербурге называли «Владимировым днём».

Между тем в столице утверждали, что в день расстрела было и другое знамение. Многие видели над крышей Зимнего дворца какое-то «тройное солнце». Как утверждали знатоки, тот же самый таинственный знак явился в Париже перед началом Великой французской революции. Такое же небесное знамение описано в «Слове о полку Игореве». В старину такие редкие небесные явления рассматривались как знамения, предвещающие беду. Неслучайно в Питере говорили, что «путиловский мастеровой на дерзость скор и на стачку лёгок». А ещё говорили о военном заговоре против Николая II и о террористической атаке японской агентуры.

В фольклоре известна и другая легенда о причине начала Первой русской революции. Согласно ей, именно в начале 1905 года крупнейший петербургский издатель и владелец типографии И.Д. Сытин подсчитал, что знаки препинания составляют около 12 % всего набора, и решил не платить наборщикам за точки и запятые. Это вызвало недовольство среди рабочих. Началась стачка, лозунгом которой стало: «Требуем платить за запятые!» Дальше произошли известные события, по поводу которых в петербургском обществе говорили, что «всё произошло из-за запятой».

Гапон и градоначальник И.А. Фуллон среди рабочих

Так или иначе, кровавый день 9 января 1905 года стал началом Первой русской революции. В городском фольклоре родилась и соответствующая формула этого общественно-политического явления: «Ко дворцу шли просители, от дворца шли мстители».

По разным источникам, жертвами расстрела мирных шествий в Петербурге стали несколько сотен человек. Только во время разгона путиловцев погибло и было тяжело ранено более сорока человек. За Николаем II закрепилось прозвище «Николай Кровавый».

Между тем Гапон спасся, его увёл с площади эсер П.М. Рутенберг, который по заданию партии участвовал в шествии. В ближайшей подворотне Гапону остригли волосы, переодели в светскую одежду и спрятали на квартире Максима Горького. Говорят, «буревестник революции», увидев Гапона, расплакался, обнял его и сказал: «Ну, теперь надо идти до конца». В феврале того же года Гапона переправили за границу. Там он продолжал заниматься революционной деятельностью, организовывал конференции и съезды, встречался с Лениным, Плехановым и другими русскими эмигрантами. Там же, за границей, подружился со своим спасителем Рутенбергом, как и он сам, скрывавшимся за рубежом.

В конце 1905 года Гапон вместе с Рутенбергом возвращается в Россию и начинает активно заниматься революционной деятельностью.

Тем временем партия эсеров заподозрила Гапона в связях с царской охранкой, обвинила в использовании доверия рабочих к себе и высказалась за «борьбу с гапоновщиной как с демагогией», пригрозив «уничтожить его при первой же подобной попытке». Чаша терпения эсеров переполнилась, когда Гапон будто бы «признался Рутенбергу в своих связях с полицией и попытался его завербовать, утверждая, что, будучи двойными агентами, они смогут оказать большую помощь рабочему делу». Исполнение партийного решения по иронии судьбы поручили человеку, в своё время спасшему его – Петру Рутенбергу. Приговор привели в исполнение 28 марта 1906 года на одной из пригородных дач по Финляндской железной дороге.

Скорее всего, именно эти события марта 1906 года и послужили основанием для создания советского мифа о Георгии Гапоне как агенте царской охранки и провокаторе. В городском фольклоре от Гапона осталось только имя. Согласно «Большому словарю русского жаргона», «Гапонами» на блатном сленге называют политработников исправительно-трудовых учреждений.

2

«Кровавое воскресенье» января 1905 года стало первым звеном в ряду драматических событий, обрушившихся на Россию в этом году. Уже через три дня начались волнения в Риге и Варшаве, а к концу января они охватили Украину, Грузию и Закавказье. В мае началась забастовка рабочих в Иваново-Вознесенске. 14 июня вспыхнуло восстание на броненосце «Князь Потёмкин-Таврический». 19 сентября забастовали типографские рабочие в Москве. Наконец 8 октября в России началась всеобщая забастовка, переросшая в политическую стачку, в которой, по утверждению историков, приняло участие более полутора миллионов человек. В этих условиях 17 октября 1905 года Николай II вынужден подписать Манифест о предоставлении народу «незыблемых основ гражданских свобод», включающих в себя «неприкосновенность личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». По сути, это была декларация перехода от самодержавия к конституционной монархии.

Сергей Юльевич Витте

Инициатором и автором Манифеста стал один из крупнейших государственных и политических деятелей России конца XIX – начала XX века Сергей Юльевич Витте. По отцу Витте происходит от обрусевших немцев, а среди предков матери – одна из дочерей известного государственного деятеля, вице-канцлера и одного из ближайших сподвижников Петра I Петра Павловича Шафирова. Витте закончил математический факультет Новороссийского университета, после чего по настоянию родителей пошёл служить в управление Юго-западной железной дороги. Его головокружительной политической карьере предшествовал совершенно невероятный случай, который свёл его с императором Александром III и круто изменил судьбу. Во время подготовки к одному из путешествий императора по железной дороге, Витте оказался единственным, кто открыто и довольно резко выступал против этой затеи. Железная дорога, по мнению Витте, была не готова к предполагаемой скорости движения. «Государю голову ломать не хочу», – будто бы заявил он. Мнение никому не известного железнодорожного служащего Александр узнал только после крушения императорского поезда в Борках. Через год Витте стал министром путей сообщения, а с 1892 года занял кресло министра финансов, что в то время, по сути, ставило его во главе правительства. Враги Витте, которых у него было достаточно, изощрялись:

 
Премьеров стал у россов
Богатый инвентарь:
Один премьер без носа,
Другой премьер – Носарь.
 

Надо напомнить, что ныне основательно подзабытый председатель петербургского совета рабочих депутатов Г.С. Хрусталёв-Носарь пользовался в то время определённым авторитетом, его даже называли «Вторым премьером». А у Сергея Юльевича Витте при его богатырской фигуре и могучем росте, по утверждению художника Юрия Анненкова, «нос был скомканный и в профиль был незаметен, как у гоголевского майора Ковалёва».

Находясь у власти, Витте провёл ряд блестящих финансовых реформ, в том числе ввёл в обращение так называемый золотой стандарт, который обеспечил России устойчивую валюту – золотой рубль. В этой связи интересно одно мистическое совпадение. Фамилия Витте происходит от немецкого слова «виттен» – так называлась небольшая медная монета, бывшая в обращении до конца XVIII века в Северной Германии.

Витте вывел страну из кризиса, обрушившегося на Россию после поражения в Русско-японской войне 1904–1905 годов. В американском городе Портсмут Витте заключил выгодный для России мирный договор с Японией, за подписание которого Николай II пожаловал ему графский титул. Правда, России пришлось отдать Японии половину Сахалина, за что в высшем свете Витте прозвали «Графом Полу-Сахалинским». Бульварная пресса не уставала издеваться над Витте. На углу Невского и Садовой газетчики выкрикивали в толпу свежие новости: «Новая финансово-политическая газета – Виттова пляска! Витте пляшет, Трепов барабанит!».

Дмитрий Фёдорович Трепов

Петербургский генерал-губернатор Дмитрий Фёдорович Трепов, получивший у петербуржцев кличку «Турецкий барабан», заслуживает отдельного разговора. Дмитрия Фёдоровича Трепова можно считать потомственным генерал-губернатором Петербурга: его отец, Фёдор Фёдорович, также занимал должность петербургского градоначальника. Дмитрий Фёдорович с 1896 года исполнял должность обер-полицмейстера в Москве, но сразу же после известных петербургских событий 1905 года был призван в столицу и уже 11 января назначен генерал-губернатором. Этот выбор можно понять, если вслушаться в характеристики Трепова, данные ему его современниками. По выражению С.Ю. Витте, Трепов был чужд «всяких интеллигентных выдумок» и внушал доверие императору «своей бравой наружностью, страшными глазами и прямотой своей солдатской речи». Князь Дмитрий Урусов считал его «вахмистром по убеждениям и погромщиком по воспитанию». А начальник Охранного отделения полиции А.В. Герасимов говорил о нём ещё более прямолинейно: «Что касается убеждений, то за ним их просто не водится».

Из ранней биографии Трепова известен случай, который можно было бы считать анекдотичным, если бы он не произошёл во время похорон императора Александра III. Когда гроб с телом монарха проносили мимо строя лейб-гвардии Конного полка, вдруг в мёртвой тишине улицы послышалась команда: «Эскадрон, смирно! Голову направо, смотри веселей!» – «Кто этот дурак?» – спросил кто-то из великих князей. «Ротмистр Дмитрий Трепов», – ответили ему.

Тот же однозначный образ «вахмистра по убеждениям» приобрёл Трепов и в городском фольклоре. После того как московский генерал-губернатор Дубасов в декабре 1905 года подавил московское вооружённое восстание, в Петербурге появились поговорка «В Питере Трепов треплет, в Москве Дубасов дубасит» и безымянная эпиграмма с каламбурами вокруг тех же пресловутых фамилий:

 
Господь Россию приукрасил —
Он двух героев им послал:
Один в Москве народ дубасил,
Другой же в Питере трепал.
 

В.А. Гиляровский вспоминает о карикатуре на двух обер-полицмейстеров – московского и петербургского, где явное первенство отдаётся Фёдору Фёдоровичу Трепову, отцу Дмитрия. В это время в Москве начальствовал Арапов. Так вот, на карикатуре были нарисованы забор, завешанный цветными лохмотьями, и обозлённая собака на задних лапах, которая карабкается к лохмотьям и никак не может их достать. Под карикатурой надпись, ставшая расхожей московской поговоркой: «Далеко Арапке до тряпки».

Манифест 17 октября 1905 года, даровавший России политические свободы, – последняя политическая акция Витте. Царь долго сопротивлялся его подписанию, и впоследствии в Петербурге говорили, что Витте буквально «вырвал манифест у царя». Этого ему не простили. Витте подал в отставку, которую немедленно приняли. Говорят, при этом «радостном» известии у супруги императора Александры Фёдоровны, а по некоторым источникам, и у самого Николая II, вырвался вздох облегчения. Известно, что императрица Витте недолюбливала и за глаза называла: «Этот вредный человек».

Манифест далеко неоднозначно был принят и народом Российской империи. По стране распевали частушку, которую, если верить фольклору, позаимствовал поэт Павел Арский, включив в популярное в то время стихотворение «Красное знамя»:

 
Царь испугался,
Издал манифест:
Мёртвым свобода!
Живых под арест.
 

Кроме того, в народе заговорили о мистическом значении цифры «17» для судеб императора и государства, впервые проявившем себя 17 октября 1888 года, когда произошло крушение императорского поезда. И вот опять – то же 17-е число. На соответствующих страницах этой книги мы ещё и ещё раз встретимся с этим цифровым клеймом в жизни страны.

Глава V
14 ноября 1905 года. Мятеж на крейсере «Очаков»

Ноябрьские события 1905 года на Черноморском флоте могли бы не стать предметом нашего разговора, посвящённого истории и мифологии революционных событий в Петербурге, если бы не два важных обстоятельства, непосредственно касающиеся заданной нами темы. Во-первых, Пётр Петрович Шмидт, о котором пойдёт речь в этой главе, в 1880–1886 годах учился в Петербургском морском училище, по окончании которого произведён в мичманы и назначен на Балтийский флот. И, во-вторых, в 1918 году в целях «увековечивания» памяти героя Первой русской революции, руководителя восстания на крейсере «Очаков» лейтенанта Черноморского флота Петра Петровича Шмидта Благовещенский мост в Петербурге переименовали в мост Лейтенанта Шмидта. Одновременно его именем назвали Николаевскую набережную Невы на Васильевском острове, где находилось Морское училище. Впрочем, и это могло бы не стать предметом нашего повествования, если бы имя Петра Шмидта в связи с его появлением в городской топонимике не было увековечено, уже без всяких кавычек, на страницах петербургской городской мифологии.

Первый постоянный мост через Неву начали возводить в 1843 году по проекту выпускника Института путей сообщения инженера Станислава Валериановича Кербедза. Строительство проходило в исключительно сложных условиях болотистого грунта глубоководной и непредсказуемой Невы. В то время в стране одновременно велись три грандиозных по своим масштабам строительства: продолжалось возведение кафедрального Исаакиевского собора, прокладывалась железная дорога между Москвой и Петербургом и строился первый постоянный мост через Неву. Петербуржцы довольно иронично реагировали на эти стройки. Из уст в уста передавали расхожую фразу, которую с удовольствием приписывали одному из питерских остроумцев, князю А.С. Меншикову: «Достроенный Исаакиевский собор мы не увидим, но дети наши увидят; Благовещенский мост мы увидим, но дети наши не увидят; а железной дороги ни мы, ни дети наши не увидят».

Чтобы представить себе размах строительства Исаакиевского собора, достаточно сказать, что только на забивке свай под его фундамент было занято несколько тысяч человек. Не менее впечатляющим было возведение опор Благовещенского моста. Понятно, что это обстоятельство не могло не получить отражения в городском фольклоре. Среди исторических анекдотов, записанных Нестором Кукольником, есть рассказ о «генерале Кербеце», который «поломал умную голову» и «выдумал» машину для облегчения и ускорения этого «поистине египетского труда». Подробное описание машины с точными расчётами он отправил главнокомандующему путей сообщения графу Клейнмихелю и ждал, по выражению Кукольника, «по крайней мере спасибо». Через некоторое время изобретатель получил официальный выговор: «Зачем он этой машины прежде не изобрёл и тем ввёл казну в огромные и напрасные расходы».

Прямое подтверждение непредсказуемых трудностей, выпавших на долю строителей первого постоянного моста, можно увидеть в широко распространённой в Петербурге XIX века легенде. Рассказывали, что Николай I, понимая трудность и необычность строительства моста, распорядился повышать Кербедза в чине за возведение очередного нового пролёта. Узнав об этом, Кербедз, согласно легенде, тут же пересмотрел проект и увеличил количество пролётов. И действительно, начав сооружение моста в чине простого капитана, Кербедз закончил его в генеральском звании.

Мост поражал не только своими размерами, но и художественным оформлением, которое должно было подчеркнуть морской характер Северной столицы. Массивные и одновременно ажурные перила, спроектированные архитектором А.П. Брюлловым, включают в себя ритмически повторяющиеся композиции, состоящие из античных символов водной стихии: трезубца Нептуна, морской раковины и двух морских коньков-гиппокампов.

В 1846 году возник замысел украсить устои моста ещё какими-нибудь аллегорическими скульптурами. П.К. Клодт и Н.С. Пименов выполнили задание, однако из-за финансовых трудностей замысел так и остался неосуществлённым.

Мост назвали Благовещенским, по одноимённому собору, стоявшему на нынешней площади Труда, в то время также Благовещенской.

Николаевский мост (ныне – Благовещенский)

Сразу после торжественного открытия мост стал едва ли не самой популярной достопримечательностью города. Один из современников писал: «Любимая прогулка теперь – Благовещенский мост, драгоценное ожерелье красавицы Невы, верх искусства во всех отношениях! Мост прельщает в двойном виде. Днём он кажется прозрачным, будто филигранный, лёгкий как волны, а при полночном освещении является громадною массой, спаивающей между собою два города».

Особую популярность у представителей сильного пола Благовещенский мост получил также благодаря тому, что был единственным металлическим мостом в городе, и поэтому на нём разрешалось курить.

В феврале 1855 года в память о только что скончавшемся императоре Николае I мост переименовали в Николаевский. На мосту по проекту архитектора А.И. Штакеншнейдера возвели часовню во имя покровителя моряков и мореплавателей Николая Чудотворца. В народе часовню называли «Николай на мосту». В 1930 году часовню снесли. К тому времени она превратилась в склад лопат и мётел мостового уборщика. Среди ленинградцев в те годы ходило поверье, что Николай Угодник время от времени посещает свою питерскую обитель, благословляя и молясь за страждущих. Многие уверяли, что «были сподоблены» лично видеть лик святого.

В 1918 году мосту присвоили имя известного лейтенанта Шмидта. Между прочим, по одному из проектов того времени, памятник руководителю севастопольского восстания 1905 года Петру Шмидту собирались установить посредине моста, на месте снесённой часовни.

Мост исправно служил городу более 70 лет, и только в 1930-х годах провели коренную реконструкцию. Собственно, это была даже не реконструкция, а возведение нового моста на старых устоях с центральным вертикально разводящимся пролётом вместо разводившегося в горизонтальной плоскости пролёта у василеостровского берега. Во внешнем оформлении сохранили только перильные ограждения, выполненные по рисункам Александра Брюллова.

Новый мост сооружался по проекту известного инженера-мостостроителя Г.П. Передерия. Понятно, что такая «говорящая» фамилия не могла не вызвать всплеск творческой активности ленинградских пересмешников. Дело усугублялось ещё и тем, что, по мнению специалистов, Передерий не справился с эстетическими задачами включения нового моста в городскую архитектурную среду. Одни утверждали, что он «пренебрёг художественным вкусом своих предшественников, преградив Неву как бы глухой стеной, низко нависшей над водой». Другие говорили, что «отдельные части моста недостаточно связаны друг с другом в художественном отношении и смотрятся разобщённо». Не остался в стороне от оценки работы Передерия и городской фольклор. Своё отношение он сформулировал беззлобным каламбуром, до сих пор сохранившимся в сокровищнице петербургской фразеологии: «Передерий передерил».

При реконструкции приняли решение о дальнейшем использовании разобранных элементов исторического моста в других целях. Так, фонари Благовещенского моста можно и сегодня увидеть в композиции мемориального ансамбля на Марсовом поле. А старые чугунные арки моста в 1953–1956 годах использовали при строительстве Нововолжского моста через реку Волгу в Калинине (ныне – Твери).

Между тем легендарная жизнь моста в петербургской городской мифологии продолжается и в наши дни. В 1960-х годах мост облюбовал для ежедневных утренних рыбалок известный ленинградский актёр и заядлый рыболов Николай Черкасов. В театральных кругах его так и называли: «Оккупант моста Лейтенанта Шмидта».

В начале 1990-х годов, в пресловутую пору перестройки, когда над Петербургом всерьёз нависла угроза полного отсутствия продовольствия, появилась легенда о том, что некая японская фирма готова приобрести мост Лейтенанта Шмидта и выставить его в музее как памятник технической мысли XIX века. Согласно легенде, мост предполагалось разобрать и по частям перевезти на Японские острова.

В начале XXI столетия петербуржцы с недоумением наблюдали за возвращением в нашу жизнь символов и атрибутов ушедшей в прошлое социалистической эпохи. То утверждается новый государственный гимн со старым текстом известного «гимнюка» Сергея Михалкова, то остаются красные звёзды в символике армейских знамён новой России. Чтобы понять реакцию петербургского городского фольклора на этот сомнительный процесс, достаточно вспомнить текст постановления губернатора Петербурга, извлечённый нами из современного анекдота: «В связи с Указом Президента о посмертном присвоении лейтенанту Шмидту воинского звания капитана 3-го ранга за особые заслуги перед отечеством, мост Лейтенанта Шмидта в Петербурге переименовать в мост Капитана 3-го ранга Шмидта».

Между тем стремительный процесс возвращения городским объектам их первородных названий, начатый в 1990-х годах, мост Лейтенанта Шмидта долгое время старательно обходил. Очередь до него дошла только в 2006 году, когда мосту наконец вернули его историческое имя. Он вновь стал Благовещенским.

Впрочем, старое название моста так прочно вошло в обиходную речь петербуржцев, что когда в том же 2006 году мост поставили на длительный капитальный ремонт и для этого рядом с ним возвели временный мост, то его иначе как «Сыном Лейтенанта Шмидта» в Петербурге не называли. Наградили соответствующим почётным прозвищем и механиков, обслуживающих мост. В народе их называли «Дети Лейтенанта Шмидта», в память о пресловутых одноимённых мошенниках, аферистах и вымогателях из романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой телёнок».

В романе говорится о «тридцати сыновьях и четырёх дочерях», кочующих по стране и выманивающих деньги у местных властей под имя своего знаменитого «отца». Одним из них, как известно, был бессмертный Остап Бендер. На самом деле в предреволюционной России этих детей были сотни, если не тысячи. На митингах от имени казнённого «отца» они призывали мстить и бороться с царским режимом, а также жертвовать на революционные цели. И, как утверждают газеты того времени, «дети лейтенанта Шмидта» вполне процветали, делая неплохие денежные сборы.

Впрочем, за ярко выписанными романными героями как-то забылось, что у лейтенанта Петра Петровича Шмидта был настоящий сын Евгений, которому в 1905 году исполнилось 16 лет, и он всецело был захвачен революционными идеями. Как только он узнал о восстании на «Очакове», самостоятельно добрался до мятежного крейсера, где его арестовали, 40 дней провёл в кутузке, но суда избежал. Февральскую революцию Евгений Шмидт принял с восторгом и даже испросил у Временного правительства разрешение на изменение фамилии. Ему разрешили, и он стал – Шмидт-Очаковский. Но Октябрьский переворот принял резко отрицательно, ушёл в Белую армию и вместе с последними частями армии Врангеля покинул Россию. Советское правительство неоднократно предлагало «сыну прославленного революционера» вернуться на Родину, но каждый раз он отвечал отказом.

О трансформации взглядов Евгения Шмидта можно судить по его обращению к погибшему отцу: «За что ты погиб, отец! Ужели для того, чтобы сын твой увидел, как рушатся устои тысячелетнего государства, как великая нация сходит с ума, как с каждым днём, как с каждой минутой всё более втаптываются в грязь те идеи, ради которых ты пошёл на Голгофу?»

Умер подлинный сын лейтенанта Шмидта в 1951 году в Париже. И, как было принято писать в советских газетах в подобных случаях, «в бедности».