Текст книги "Легенды и мифы Санкт-Петербурга"

Дома Пиковой дамы

Княгиня Наталья Петровна Голицына, которая послужила Пушкину прообразом Пиковой дамы, проживала на Малой Морской улице, в доме № 10.

Графиня Юсупова, звавшаяся в молодости «московской Венерой» и в старости ставшая прообразом пушкинской Пиковой дамы, жила на Литейном проспекте в собственном доме.

Популярность пушкинской повести и в особенности образа зловещей старухи, собиравшейся унести в могилу тайну трех карт, была так велика, что не могла не породить легенды. Об этом говорит сам Пушкин, записав 7 апреля 1834 года в своем дневнике широко обсуждавшуюся в свете новость: «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной».

Властная старуха Голицына, которой в год написания повести исполнилось 94 года, в молодости слыла красавицей, но с возрастом обросла усами и бородой, за что получила прозвище «Княгиня усатая». Образ этой древней старухи, обладавшей непривлекательной внешностью в сочетании с острым умом и царственной надменностью, возможно, и возникал в воображении читателя, который, раскрыв повесть, видел эпиграф, извлеченный Пушкиным из Гадательной книги: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность».

Старая графиня скончалась в 1837 году, ненамного, но все-таки пережив увековечившего ее Пушкина. Дом ее сохранился до настоящего времени, правда, в измененном виде. В середине XIX века его перестроил петербургский архитектор А. А. Тон.

Интерьер дома княгини Н.П. Голицыной

Что же касается дома № 42 по Литейному проспекту, то, к сожалению, особняк графини Юсуповой был построен только через 22 года после смерти Пушкина.

Однако не в этом ли именно и состоит очарование всякого мифа? Соединить несоединимое, связать несвязуемое, с простодушной непосредственностью перепутать имена и даты, смешать карты благоразумным знатокам, превратить истину в вымысел, а правдоподобие в правду и предстать, наконец, в поэтическом образе легенды.

 
На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла,
Там, где Пиковая дама
По преданию жила!
 

– грезилось в эмиграции Николаю Агнивцеву в «Блистательном Санкт-Петербурге».

А уж особняк на Литейном, в котором доживала свой век в прошлом известная «московская Венера», обладал столь запоминающимся и романтическим фасадом, что имел полное право быть удостоенным легенды.

Дом Оленина

Во время одного из посещений знаменитого в Петербурге салона Оленина в доме № 101 по Фонтанке, известном как Дом Оленина, Пушкин вдруг увидел юную красавицу, поразившую его воображение. Это была Анна Петровна Керн, ставшая навеки знаменитой благодаря вдохновенным строкам пушкинского стихотворения «Я помню чудное мгновенье».

Последние архивные разыскания сотрудников музея «Приютино» утверждают, что встреча эта могла произойти только в доме № 123 по Фонтанке (современный № 97), который Оленины приобрели в 1813 году и в котором проживали шесть лет до осени 1819 года. Строго говоря, серьезного, а тем более принципиального значения это не имеет. Оба дома принадлежали Оленину, и «чудное мгновенье» знакомства Пушкина с Анной Керн могло случиться в любом из них.

Однако кружок Оленина приобрел в Петербурге такое значение и популярность, что фольклорная, мифотворческая традиция только с ним, а значит, и с домом, где проходили собрания кружка, связывала все наиболее значительные события биографий своих любимцев.

Елисеевский магазин

Один из самых известных и самых богатых в Петербурге купцов, глава знаменитой торговой фирмы «Братья Елисеевы», предвидя последствия революционного брожения в России, обратил свои несметные богатства в золото, из которого была отлита причудливая, огромной величины люстра для главного зала Торгового дома Елисеевых на Невском. Люстра должна была дождаться возвращения владельцев из эмиграции после восстановления в стране монархии.

К началу XX века Невский проспект, особенно в своей исторической части от Адмиралтейства до Аничкова моста, представлял собой явление настолько сложившееся, что всякое вторжение в его архитектурную структуру немедленно вызывало болезненную реакцию общественности. И надо было обладать богатством и амбициями поистине вызывающих размеров, чтобы позволить себе посягнуть на привычную архитектурную логику застройки, да еще в самом центре Невского проспекта. Глава знаменитой торговой фирмы мог себе это позволить.

Торговый дом строился в 1903–1907 годах по проекту одного из крупнейших архитекторов и общественных деятелей конца XIX – начала XX века Г. В. Барановского. Коммерческий характер здания подчеркнут ярко выраженными рекламными чертами. Наружные углы магазина украшают мощные скульптурные аллегории Промышленности, Торговли, Искусства и Науки. Весь его, как казалось в первое время, вызывающий облик был призван привлечь внимание, остановить, заставить войти внутрь. А внутри все было необычно для своего времени: на первом этаже разместился магазин «колониальных товаров», на втором – театральный зал, на третьем – ресторан. Особым богатством и разнообразием отличались интерьеры торгового зала, экзотически убранные витрины которого ярко освещались причудливыми настенными светильниками. Никакой люстры не было. Люстра появилась только после революции, в 1930-х годах. Она понадобилась для освещения касс, установленных тогда же посередине зала. Но и эта люстра, ничем не примечательная и не представляющая художественной ценности, могла все же стать причиной появления легенды – так неистребима была память о легендарном богатстве купца Елисеева.

Елисеевский магазин

«Кресты»

Так в Петербурге прозвали Следственную тюрьму, или Изолятор специального назначения, за его четко выраженную в плане крестообразную форму.

Проект предполагал строительство тысячи камер. На самом деле их оказалось 999, так как в тысячной был замурован автор проекта, дабы секрет постройки умер вместе с ним.

В последней четверти XIX века в центре рабочего Петербурга, рядом с Финляндской железной дорогой, между набережной Невы и Симбирской (ныне Комсомола) улицей был выстроен мрачный краснокирпичный комплекс построек для Изолятора специального назначения. В комплекс входили церковь, здания служб и корпуса собственно изолятора. В плане все здания имели форму креста, за что изолятор и приобрел свое широко и печально известное прозвище. В центре каждого креста возвышалась сторожевая башня. От города тюрьму отделяла глухая кирпичная стена.

Автором и строителем тюремного комплекса был хорошо известный в Петербурге зодчий А.И. Томишко. По всей видимости, он неплохо справился с задачей, решив ее в простых, четких и функционально ясных формах.

Первая глава истории этой тюрьмы неожиданно закончилась в феврале 1917 года, когда восставший народ взял «Кресты» штурмом, распахнув камеры политических заключенных. Однако с победой революции тюрьма не утратила своей изначальной функции. Вплоть до настоящего времени она, как и прежде, является Следственным изолятором предварительного заключения. А в страшные годы сталинизма «Кресты» превратились в символ произвола и беззакония, когда, по словам Ахматовой, «улыбался // Только мертвый, спокойствию рад, // И ненужным привеском болтался // Возле тюрем своих Ленинград».

Исправительно-трудовая колония «Кресты»

Кроме политических, в ожидании решения своей судьбы в «Крестах» содержалось множество уголовников. Вполне вероятно, что именно в их среде родился миф о камере, в которой нашел свою смерть автор проекта «Крестов».

Дом в Угловом переулке

Дом № 7 в Угловом переулке построили после Великой Отечественной войны пленные фашисты. Сжигаемые ненавистью, позором поражения и тайной жаждой мести, они включили в орнамент фасада свастику.

Ничем не примечательный жилой дом в Угловом переулке, фасад которого выложен серым кирпичом и пестро орнаментирован краснокирпичными вставками, и в самом деле имеет в орнаменте ярко выраженный, хорошо различимый знак свастики. Сам по себе знак свастики – этот древнейший символ света и щедрости – встречается в традиционных орнаментах многих народов в различных частях мира. Но в XX веке этот символ был использован немецкими фашистами в качестве эмблемы «арийского» начала и в современном восприятии вызывает однозначные ассоциации с уничтожением и смертью.

В этом контексте уже не имело особого значения, кто возводил или ремонтировал именно этот дом, не имело значения даже время его возведения. Для создания легенды было вполне достаточно того факта, что пленные немецкие солдаты в самом деле участвовали в восстановлении разрушенного войной Ленинграда, и на фасаде дома в Угловом переулке действительно присутствует этот одиозный знак, многократно повторенный и хорошо видный с набережной Обводного канала. История Углового переулка (до 1964 года – Софийская улица) – любопытный и довольно редкий для второй половины XIX века пример комплексной застройки улицы. (Второй такой пример – застройка Новой, ныне Пушкинской, улицы.) В 1875 году предприимчивая землевладелица Н. И. Львова решила возвести на принадлежащем ей участке сразу несколько домов для последующей выгодной продажи. Проект всех девяти зданий разработал архитектор Г. Б. Пранг. Следуя вкусам своего времени, он использовал в декоративной отделке зданий элементы архитектурных стилей прошлого, в том числе романского и русского национального. Особой оригинальностью отмечен дом № 7, представляющий собой образец так называемого «кирпичного» стиля, широко распространенного в то время.

Дом № 7 в Угловом переулке

Дом моряков

Так называют дом на Петровской набережной, 8.

До 1932 года на этом месте находились старинные постройки Гагаринского буяна, и когда их разбирали, то обнаружили закладной камень с высеченной датой: «Начат в 1714 году». И хотя это расходится с утверждением Столпянского о том, что амбары для хранения пеньки выстроены в 1782 году, тем не менее не вызывает сомнений тот факт, что застройка Петровской набережной началась в самый ранний период существования Петербурга, и дата «1714» скорее всего могла относиться к дому князя М. П. Гагарина, стоявшему здесь рядом с домами приближенных Петра I Головкина, Шафирова, Погодина.

Так или иначе, пеньковые амбары чуть ли не два века были единственной и главной достопримечательностью набережной. В 1912 году рядом с главным складом Гагаринского буяна выросло здание Городского училищного дома имени Петра Великого. Стилизованное под петровское барокко оно было заложено в честь 200-летия Петербурга в 1903 году и выстроено по проекту архитектора А. И. Дмитриева.

В 1930 году рядом предполагалось построить жилой дом, но уже через год архитекторам Е. А. Левинсону и И. И. Фомину было предложено разработать проект гостиницы «Интурист». Однако и этот проект осуществлен не был, и в 1938 году «по совершенно измененной программе» началось возведение жилого дома НК ВМФ.

Известные изменения в художественных вкусах 1930-х годов, выразившиеся в стремлении к парадности, величию и монументальности, формальному использованию ордера, привели к нарушению архитектурного единства в застройке Петровской набережной, которое до сих пор, к сожалению, восстановить так и не удалось.

Статуи на крыше дома № 8 на Петровской набережной

Перед самой войной дом № 8 был заселен флотским комсоставом, отчего ленинградцы и стали называть его Домом моряков.

«Большой дом»

Так называют административное здание на Литейном проспекте.

«Большой дом» – самый высокий дом в Ленинграде: из его окон видна Сибирь.

Приезжий, выйдя из Финляндского вокзала, останавливает прохожего вопросом:

– Где здесь Госстрах?

Прохожий указывает на противоположный берег Невы:

– Где Госстрах – не знаю, а Госужас – напротив.

В феврале 1917 года восставший народ среди прочих символов монархии разрушил и сжег ненавистное здание Окружного суда, будто бы построенное еще В. И. Баженовым. Рядом с ним находилась Сергиевская церковь, возведенная в честь национального героя Древней Руси Сергия Радонежского. Церковь строилась по проекту архитектора Ф. И. Демерцова в конце XVIII века. В начале 1930-х годов она была снесена. На месте этих построек вдоль Литейного проспекта в 1931–1932 годах были возведены два административных здания: № 4 (архитекторы А. И. Гегелло, А. А. Оль и Н. А. Троцкий) и № 6 (архитектор И. Ф. Безпалов, более известный по строительству научного городка в Колтушах и особенно по созданию памятника собаке в Ленинграде). Решенные в простых и монументальных формах, обращенные фасадами на три магистрали, они давно стали архитектурными доминантами Литейного проспекта.

Кутузовская набережная Невы и Большой дом

Но «славу» им определило другое. С 1932 года в зданиях располагалось управление НКВД, зловещая деятельность которого оставила незаживающие раны в душах сотен тысяч ленинградцев. «Большой дом», как его окрестили в народе, стал символом беззакония и террора, знаком беды. Тем более удивительно, что и в это мрачное время страх пытались преодолеть горькими шутками и анекдотами, сам факт появления которых несомненно можно рассматривать как признак здоровья общества. Это были предвестники преодоления общественного страха.

Хотя, надо сказать, в наше время еще далеко не все тайны «Большого дома» раскрыты.

«Петербургский университет»

Однажды на одной из стен Петропавловской крепости со стороны Невы появилась крупная надпись масляной краской: Петербургский университет.

Случилось так, что Петропавловская крепость, задуманная и возведенная в устье Невы как оборонительное сооружение для защиты только что отвоеванной у шведов территории, по своему прямому назначению так никогда и не использовалась. Она стала государственной тюрьмой. Как отмечал в своем дневнике голштинский камер-юнкер Ф. В. Берхгольц еще в первой четверти XVIII века, «она есть <…> род парижской Бастилии, в ней содержатся государственные преступники и нередко исполняются тайные пытки».

Среди узников «русской Бастилии» были сын Петра Великого царевич Алексей Петрович и А. Н. Радищев, декабристы и народовольцы. Через нее прошли все поколения русских революционеров.

Осенью 1861 года в связи со студенческими волнениями правительство закрыло Петербургский университет, и около трехсот студентов было заключено в Петропавловскую крепость. Вероятно, для надписи на стене крепости основания были.

Дом каретника Иохима

Дом каретного мастера Иохима, что на Большой Мещанской, наполнен привидениями.

Этот дом был мало похож на пустующий средневековый замок, наполненный бестелесными призраками. Напротив, он был битком набит множеством весьма конкретных обитателей. Гоголь, поселившийся в апреле 1829 года на четвертом этаже этого дома (ныне Казанская улица, 39), сообщает в одном из писем: «Дом, в котором обретаюсь я, содержит в себе 2-х портных, одну маршанд де мод (модистку), сапожника, чулочного фабриканта, склеивающего битую посуду, декатировщика и красильщика, кондитерскую, мелочную лавку, магазин сбережения зимнего платья, табачную лавку и, наконец, привилегированную повивальную бабку».

Откуда же взялась легенда о привидениях?

Скорее всего, это можно объяснить тем, что Мещанские улицы в начале XIX века заселялись в основном ремесленниками-немцами. Здесь постоянно слышалась немецкая речь, из уст в уста передавались средневековые легенды, некогда вывезенные с родины, детям читались немецкие сказки, в повседневном быту сохранялись традиции далекой Германии. Мысль о привидениях именно здесь могла оказаться привычной и естественной. Этому способствовал мрачный и скучный вид дома каретника Иоганна Альберта Иохима.

Легенды памятников

Медный всадник

В 1812 году, когда Петербургу грозила опасность наполеоновского вторжения, государь Александр Павлович распорядился вывезти статую Петра Великого в Вологодскую губернию, для чего статс-секретарю Молчанову было отпущено несколько тысяч рублей. В это время некий майор Батурин добился свидания с личным другом царя князем Голицыным и передал ему, что его, Батурина, преследует один и тот же сон. Он видит себя на Сенатской площади. Лик Петра поворачивается. Всадник съезжает со скалы своей и направляется по петербургским улицам к Каменному острову, где жил тогда Александр I. Всадник въезжает во двор Каменноостровского дворца, из которого выходит к нему навстречу озабоченный государь. «Молодой чело-век, до чего ты довел мою Россию! – говорит ему Петр Великий. – Но покуда я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивает назад, и снова раздается «тяжело-звонкое скаканье». Пораженный рассказом Батурина, князь Голицын передает сновидение государю, после чего Александр отменяет свое решение, и статуя Петра остается на месте.

Трудно переоценить роль «Медного всадника» в судьбах русского искусства. История и архитектура, искусствоведение и градостроительство, живопись и литература, кино и театр, музыка, философия… Пожалуй, невозможно найти вид искусства, который так или иначе не воспользовался бы монументом Петра Великого для осмысления вечных тем взаимопонимания, взаимозависимости, взаимосвязей.

Очевидно, мучительное и высокое чувство ответственности вытесняет все остальные чувства у всякого, кто соприкоснется с Памятником. Иконографии его, равно как и литературе о нем, мог бы позавидовать не один монумент, возраст которого много почтеннее его возраста. Едва умолкли звуки военных оркестров при открытии Монумента, как он стал символом Петербурга, привычно заняв свое место, будто и отсутствовал временно, и возвратиться спешил.

Современники легко читали и прекрасно понимали символику «Медного всадника», обращенную к ним: и скальную крутизну подъема, и отечески простертую руку, и предсмертные судороги змеи, и полет коня, несущего Всадника в беспредельность пространства.

Но такова уж судьба почти всякого великого произведения искусства, что далеко не все и не сразу признают его великим. Так было и с «Медным всадником». То, что в XX веке возводилось в достоинство, в XVIII, да и в XIX веке многим представлялось недостатком. И пьедестал был «диким», и рука Петра непропорционально длинной, и змея якобы олицетворяла попранный народ русский и т. д. Вокруг памятника кипели споры и бушевали страсти. А он продолжал быть символом вырвавшейся из пут собственного невежества России, оставался первым и лучшим монументом Петербурга, одним из самых поэтических произведений монументальной скульптуры. И не случайно наиболее глубоко он был понят поэтами – Александром Пушкиным в его знаменитой петербургской повести, название которой навсегда стало именем Памятника, и через сто лет – Александром Блоком, заметившим в записной книжке: «Медный всадник, – мы все находимся в вибрации его меди».

Одним из тех, кто позировал Фальконе при работе над фигурой Петра, был полковник Мелиссино, походивший на императора фигурой, ростом и осанкой.

История создания знаменитого монумента началась буквально через несколько дней после воцарения Екатерины II, когда Сенат в ответ на щедрые милости новой императрицы предложил увековечить ее деяния возведением памятника. Екатерина от памятника собственной персоне отказалась, решив увековечить свое имя иначе: установить в Петербурге памятник Петру I, продолжательницей дела которого она себя считала.

Отвергнув предложение воспользоваться уже готовой растреллиевской статуей Петра, Екатерина по совету Дени Дидро пригласила в Петербург французского скульптора Этьена Мориса Фальконе. Еще находясь в Париже, Фальконе сделал первые эскизные проработки будущего монумента, уже тогда хорошо понимая, чего от него ждут в далекой России.

В 1766 году скульптор прибыл в Петербург, где ему оказали великолепный прием и специально для него устроили мастерскую вблизи современного Кирпичного переулка, в одном из флигелей бывшего временного деревянного дворца Елизаветы Петровны.

Следуя своему гениальному замыслу – установить конную статую на гигантский пьедестал естественной скалы, Фальконе соорудил в мастерской дощатый помост, имитирующий этот предполагаемый пьедестал. Из царских конюшен скульптору выделили лучших жеребцов с красивыми кличками Бриллиант и Каприз, управляемых опытным берейтором Афанасием Тележниковым. На полном скаку он взлетал на помост и на мгновение удерживал коня в этом положении. Этого мгновения должно было хватить на то, чтобы скульптор сделал карандашный набросок с натуры. Бесчисленное количество набросков через несколько лет завершилось блестящей композицией.

Имя Афанасия Тележникова неоднократно упоминается в письмах Фальконе, и почему-то ни разу не встречается в его обширной переписке имя артиллерийского офицера Мелиссино, хорошо известного в Петербурге благодаря удивительной внешней схожести с Петром I.